Терек шумит...
В высоких горах Кавказа, окутанных пушистыми облаками, берет свое начало Терек. Маленьким, извилистым ручейком он быстро сбегает вниз, сплетается с другим потоком и уже бурной рекой врывается в Дарьяльское ущелье. Стиснутый гигантскими скалами, он бьется о кремнистое русло, рвется вперед, гремит, беснуется, разбрасывая сверкающие брызги. Кажется, что ни один звук не может нарушить своеобразной песни горной реки и ничто не может остановить это сумасшедшее вечное движение. Терек шумит...
Позади осталось Дарьяльское ущелье, крутые обрывы гор, поросшие кавказской пихтой, строгий, суровый Казбек, голова которого всегда схвачена белой шалью снега.
Терек, вырвавшийся из теснин и успокоенный равниной, кипящей, светлой лентой уходит в Каспий. Он течет мимо кудрявых садов Осетии, пирамидальных тополей Чечни и шумит, шумит...
По Тереку плывет труп. Голова разбита, руки торчат, как весла. Зеленая намокшая куртка с медными пуговицами расстегнута. Босые синие ноги торчат из воды. Труп прыгает на волнах, его бросает из стороны в сторону. На мгновенье, он задерживается у прибрежного камня, затем снова плывет по течению.
Немецкие бронированные полки — с пылью сальских степей на танках и с пятнами человеческой крови на мундирах — подошли к Тереку. Они совершили длинный путь. Многие из них пришли прямо из Булони, Саарбрюккена, Парижа. Их послали завоевывать Кавказ и сказали: «Баку — пароль окончания войны». И они бросились вперед с необычайной яростью и злостью.
На берегах Терека и Баксона, в аулах Кабардино-Балкарии в станицах Сунжи поднялись народы. Рядом с русскими встали горцы. Им на помощь пришли армяне, грузины, азербайджанцы. Народы Кавказского хребта в гневе подняли мечи. Они поклялись отстоять родную землю, не пустить на священную землю тевтонский сапог.
Тревога ветром пронеслась по Кавказу. Из хутора в хутор, из аула в аул, по ущельям, по горам слышен клич:
— Отобьем!
...Гребень Терского хребта. Внизу огромная долина. Словно большой, искусно вытканный ковер, она легла здесь по берегу реки и играет на солнце всеми цветами южной осени. Кругом пшеница, кукуруза, клевер, люцерна, большие черные пятна вспаханной земли, рыжие, красные, зеленые квадраты живого цветущего ковра, а за ним — изгибы Терека.
Эта долина уже давно служит местом самых ожесточенных боев. Именно сюда рвались через реку бронированные полки, здесь, у этой долины, они хлебнули терской воды, и трупы в зеленых мундирах поплыли отсюда к морю. Недаром этот цветной ковер пруссаки прозвали «долиной смерти». Десятки раз яростно, шквальным огнем и массами танков они обрушивались на нее, пытаясь прорваться к Терскому хребту. И каждый раз откатывались назад, к Тереку. Тогда генерал Брант снова бросал на долину танки, задумывал новые планы и снова подсчитывал подбитые машины.
А однажды стремительной фланговой контратакой наших войск немецкие танки были отсечены от Терека и окружены. Тогда среди фашистов началась невероятнай паника. Многие стали подымать руки и молить о пощаде, офицеры стреляли им в спину, а потом сами стрелялись, приложив пистолет к виску. Много врагов тогда полегло на мягком ковре долины. Но генерал Брант не успокаивался.
Вот и сейчас перед нами, забравшимися на высоту у Маглобека, видно поле сражения. Вдали сверкает белыми домиками Моздок, правее — хутор и совхоз, левее — стрелой уходящая дорога, а за нею снова хуторок по имени Терский.
Утром я был в этом хуторке. Впереди под солнцем лежала эта же долина, истерзанная снарядами прошедших боев. Отсюда все это было видно лучше, чем с высоты у Маглобека. На улицах почти никого не было. Грузовые машины стояли, прижавшись к стволам деревьев, и шоферы дремали в тени акаций, невзирая на визг летящих мин и свист одиночных пуль. Изредка промчится по улице верховой или прошумит автомобиль; пройдет связист, разматывая катушку провода; взволнованно пробежит девушка с красной повязкой на рукаве, и вновь пустынно на улице красивого хуторка почти у самого Терека.
Стояла типичная перед боем тишина. Командир батальона Дмитрий Григорьевич Коваленко обошел все роты и взводы, расположенные у противотанкового рва, и пошел отдыхать.
В комнате, где расположился штаб саперного батальона, мы услышали короткий разговор:
— Значит, вы пойдете на взрыв моста? — спросил комбат Василий Зубков.
— Да, — не задумываясь, ответил сапер.
Это был невысокого роста молодой человек. Черные кудрявые его волосы были прикрыты выцветшей пилоткой. Глаза горели.
— Задачу знаете?
— Знаю.
— Знаете ли вы, что саперы четыре раза ходили к этому мосту и четыре раза возвращались ни с чем? Никто ни разу не мог даже подойти к нему.
— Знаю, — решительно ответил сапер Месроп Газаров и, опустив глаза, дал понять, что все ясно, что разговоры излишни и что если человек решил идти на подвиг, то нечего его расхолаживать предупредительными речами.
Командир понял Газарова и после некоторой паузы сказал:
— Зайдите ко мне вечером.
Мы покинули хуторок, который, казалось, дремал под солнцем...
И вот сейчас отсюда, с горы, мы видим, как большая группа танков, подымая рыжую пыль, шла на долину прямо на юг к подножью хребта, другая на совхоз, а третья на хуторок, который защищает батальон Крыленко.
Танки ползли, как тараканы по ковру. Они дымили и стреляли. Мы это видели, и до нас лишь глухо доносилась стрельба.
Генерал, командовавший обороной, поднял телефонную трубку и спокойно сказал:
— Закрыть огнем все дороги... Пехоту держать на месте.
А танки шли.
Наконец раздались выстрелы батарей, стоящих на хребте. Со свистом уходили снаряды в долину и гулко рвались в поле, поднимая к небу куски земли. Залп следовал за залпом. Наша пехота не трогалась с места, а немецкие танки двигались на больших скоростях. Но массированный огонь противотанковых ружей и полевой артиллерии постепенно сказался. Колонны немецких танков вздрогнули и остановились. Затем они маленькими группками стали расползаться по полю. Наш огонь крепчал. Мы видели, как танки заволокло дымом. В дыму появились желтые язычки огней. В это мгновение на поле боя начали пикировать наши штурмовики. Несколько «мессершмиттов» вступили с ними в бой. К грохоту артиллерии прибавился рев десятков самолетов, то камнем падающих к полю, то с визгом подымающихся к небу. Жестокий бой шел на земле и в воздухе.
Бой в долине продолжался. Пехота, как было ей приказано, не тронулась с места, а артиллерия сплошным заградительным огнем заставила немецкие танки отойти от подножья хребта и изменить курс. Были видны очаги горящих вражеских машин. Грохот боя становился невыносимым.
Немецкие танкисты на сей раз не хотели возвращаться назад к реке. Много трупов уже легло на поле. Двенадцать танков уже пылали, а бой все шел. Гвардейцы не пускали немцев к Маглобеку. Они знали, что немцы не раз были биты на этом поле — значит, могут быть биты и сейчас.
А что же сейчас происходит в Терском хуторке, в котором утром стояла такая подозрительная тишина? И мы — несколько журналистов — двинулись туда. Наша машина въехала на главную улицу хуторка в тот момент, когда немцы начали атаку. У переднего края рвались мины. На командном пункте беспрерывно звонил телефон. В трубке хрипели голоса командиров рот, командира батареи. Звонили из штаба бригады.
— Ну как?
Близ хутора показались танки. Из-за холма появились первые колонны автоматчиков. Разгорался бой.
Сначала мы никак не могли найти комбата Коваленко. А потом мы увидели его на бугорке. Капитан спокойно глядел вдаль и прислушивался к грохоту артиллерии. По звукам, по характерному треску взрывов он определял движение немецкой колонны.
Напряжение росло. Наш огонь усиливался. Но в бою участвовало только две роты. Третья стояла чуть поодаль, как бы в резерве.
Видно было, что началась рукопашная схватка.
— Почему не вступает в бой третья рота? — кричал кто-то.
— Рано еще, — спокойно отвечал Коваленко. Но он стал замечать, как тревога пронеслась по рядам В каждом движении бойцов, в каждом залпе («не такой он плотный и густой, как раньше»), в каждом разговоре с подчиненными он чувствовал нервозность.
Капитан заметил, что у связного, который принес ему донесение с передовой линии, дрожала нижняя губа. Число раненых увеличилось, есть уже и убитые. А тут еще немцы открыли фланговый огонь из-за Терека. Это была кульминационная точка боя. В эту минуту требуется твердость и решительность. Малейший промах, чуть заметное проявление слабости духа могут привести к поражению. Бойцы могут дрогнуть.
— Что, страшно? — спрашивает у связного Коваленко и, не дождавшись ответа, спускается в блиндаж и приказывает вступить в бой третьей роте. Затем приближаются огневые средства, усиливается огонь минометов. Все это должно создать перелом в бою.
Но по мосту через Терек подходят все новые и новые вражеские войска. Отсюда, с наблюдательного пункта, хорошо видны толстые серые устои моста и непрерывный поток машин, солдат, пушек.
— Сколько его ни бомбили, — говорил в сердцах Коваленко, — а он стоит, как новенький.
Бой продолжается. Несколько немецких автоматчиков, из тех, которые шли в первой шеренге, каким-то образом уже проникли на огороды. Стрельба слышна, на улицах хутора. С командного пункта видно, как задымились хаты.
— Алло, алло, «Волга»! Куда пропала, «Волга»?
В телефонной трубке ничего не слышно. Повреждена связь с ротой Виктора Ващенко. Плохо!
Но через минуту по линии провода бежит молодой связист Саша Пеньков. Лицо бледное. Сердце учащенно бьется. Скорей, скорей. Рота Ващенко бьется из последних сил. Нужно бы отступать на новые рубежи, но без приказа командира этого сделать нельзя. Ващенко посылает связного. Рукопашный бой горит.
Для того чтобы починить провод, нужно преодолеть огневую завесу и пробежать какой-то участок, занятый немцами. Что делать?
И вот Саша Пеньков, девятнадцатилетний парнишка из Ярославской области, из села Сокшайка, что спокойно стоит на берегу Чернухи, идет выполнять приказ командира. Под огнем он доползает до канавы, там находит порыв, соединяет провод, обматывает его изоляционной лентой и...
— «Волга», «Волга»...
Командир батальона отдает приказ, и в трубке слышится голос Ващенко:
— Есть, перейти в контратаку.
Лишь к вечеру утихает бой. Немцам так и не удалось взять хуторок.
Когда мы вернулись на командный пункт генерала у Маглобека, бой почти утих. Потрепанные танковые колонны генерала Бранта из группы фон Клейста отступили к Тереку. На поле боя осталось много танков, машин, трупов.
Сумерки спустились над полем, а дым все еще стлался вдоль Терского хребта. В воздухе стало тише, и шум Терека заполнял долину.
Нам не спалось. Мы сидели на пригорке и прислушивались к дыханию фронтовой ночи: к гулу далекого самолета — то нарастающему, то утихающему; к редким ворчливым очередям пулеметов; к одиночным выстрелам пушек — типичному свисту ночного беспокоящего огня. Они эхом отдавались за рекой, в густых вымерших садах. И вновь умирали... И вся эта ночь — тихая, звездная и в то же время полная сотен самых разнообразных звуков от шелеста кукурузного листа до пушечного удара — висела над нами.
И вдруг мы увидели яркий огромный сноп света. Он на мгновение осветил всю округу — поле, дорогу, сады. Блеснула где-то река. Через несколько секунд раздался грохот. Эхо разнесло его в горах... И вновь все стихло.
— Взорвали мост, — сказал кто-то.
Это был единственный на Тереке мост. Через него шла вражеская армия, танки, пушки. Гитлеровцы дорожили им.
Утром мы были в Терском хуторке. Он пострадал: много разрушенных хат, сломанных столбов, деревьев, все улицы изъедены воронками. Но хата, где помещался штаб саперного батальона, уцелела.
И мы услышали там о подвиге.
— Газаров все прекрасно понимал... — начал свой рассказ комбат Зубков. — Он не раз говорил нам: «На Кавказе немцам делать нечего»... Вы знаете, он ведь был очень молод и горяч. Он очень любил свой Нагорный Карабах и часто вспоминал отца, и мать, и тихий семейный очаг. Горы Карабаха он называл не иначе, как «бархатными», поляны — «коврами», пастбища — «голубыми и цветистыми» и даже развалины Шуши — «живописными». Где он все это вычитывал? Не знаю. Но говорил он о своей родине всегда с вдохновением. Он сознательно шел на риск. Называл мост через Терек «дорогой на Кавказ»... Я наблюдал за ним. Весь день он бродил на берегу, рассматривал камни самой причудливой формы, любовался прыжками волн, пеной, брызгами. Мне казалось, что он был возбужден, как бывает возбужден каждый человек, творчески переживающий свои поступки.
...Вечером Газаров зашел ко мне, узнал, что мост готов к взрыву и что ему нужно добраться к нему, найти фитиль и зажечь его... Но и я и Газаров знали: чем короче шнур, тем лучше... По длинному шнуру огонь бежит медленно... Немцы могут заметить его и погасить, оборвать шнур... И Газаров заранее определил длину шнура в четыре метра... Знал ли он, что при поджоге такого короткого шнура он сам не успеет отойти в безопасное место? По-моему, знал. Он отлично ориентировался во всех законах взрывного дела и понимал, что четыре метра — смертельная дистанция. И он пошел. До определенного рубежа я его провожал. Мы шли осторожно. Берег, ведущий к мосту, был минирован. Пришлось идти только по самому его краешку... Но и здесь идти было опасно. Немцы бережно охраняли мост, и каждый шорох адог приковать их внимание. Потом Газаров пошел один. Он прятался в кустах, то вдруг падал и по-пластунски полз на животе, то не шевелясь прислушивался к голосам караульных солдат. И он шел дальше, улавливая самые выгодные мгновения для шума шагов... Потом я увидел, как он сел передохнуть... Цель была близка... Нужна особая осторожность.
Вот вижу, он вошел в реку. Шум Терека скрадывал все звуки его движения... Он шел по дну реки, и камни, на которые он ступал, проваливались под ногами... И вот он исчез под водой.
Я знал, что Газаров взял с собою длинную трубку камыша. Теперь он шел к устоям моста по дну реки, а дышал через трубку... Так и шел наш Газарыч... Что было дальше?..
Раздался взрыв... Пролеты моста беспомощно повисли над рекой. Взрыв слышен был далеко... Да и вы, наверное, в Маглобеке слышали его... Мы ждали Месропа до утра... Он не пришел... Вот его винтовка, — сказал нам рассказчик и показал на оружие, стоявшее в углу — № 591... — Теперь саперы будут соревноваться за лучшее выполнение воинского долга и за право получить газа-ровскую винтовку...
Мы молча выслушали эту печальную повесть. Я подумал тогда: пройдут годы, отшумит война, погаснут огни пожарищ. Здесь над Тереком будут переброшены красивые пролеты новых мостов... И будут эти мосты безыменным памятником саперу Месропу Газарову...
А река бежала. Развалины моста преграждали ей путь. Терек злился, пенился, взбирался на неожиданные баррикады и пышными гребнями переваливался через препятствие... Терек шумел.