Аргамак
Что нам сказать о воспетой в песнях знаменитой казачьей любви к коню? В эпоху танков, самолетов и бронемашин не потерял ли добрый казачий конь свою романтическую славу?
...Эх конь. Когда-то мир держался на тебе. Столетия врывались в историю, приподнимаясь на твоих стременах, и твои горячие шумные ноздри, когда ты, подобно змею, вставая на дыбы, покорял города, — были символом непобедимости и власти. Где твоя юность?..
Ныне жеребцов поголовно кастрируют в армии, ибо ржанье их демаскирует поход, ныне, отправляясь ночью в разведку, казак обувает ноги коня в войлочные галоши, и, готовясь к битвам, он приторочивает к седлу не аркан и даже не бурку, а резиновый конский противогаз. Где уж тут до романтики!..
Так мы думали... Однако вскоре мы перестали скорбеть о коне. Юность коня откликнулась ржаньем не из глубины веков, как мы ждали, а рядом с нами. Маленький, но не пустячный случай, невольными свидетелями которого довелось нам быть, убедил нас в том, что добрый конь попрежнему в чести и что не иссякла любовь казака к своему верному боевому товарищу.
Был вечер. За маленькими разрисованными морозом окнами хаты завывал ветер. Когда же ветер на мгновение стихал, мы слышали громыханье далекой и редкой канонады. Комиссар полка, уже немолодой, с румяным лицом москвича, низко нагнувшись над столом, разглядывал карту.
Полк третий день стоял в бездействии, изучая и разведывая местность, а враг, не проявляя активности, давно уже отсиживался в дзотах, в пяти километрах за рекой. Комиссар вдруг отставил карту.
— Ну, что погода? — спросил он у дежурного. — Светит месяц? — И, не дожидаясь ответа, добавил: — Вызовите ко мне двух бойцов из третьего эскадрона. Самых лучших! Да скажите майору, пусть подберут ребят помоложе... Крепышей.
Спустя пять минут в хате уже стояли во всеоружии два рослых казака и, шумно вздыхая, докладывали о своем прибытии. Один из них, с черными тонко закрученными в кольцо усиками, был явно спросонок. Он стоял у порога, опустив руки по швам, глядя на комиссара как-то напряженно, слегка прищурив левый глаз.
— А, Рублев! — улыбнулся комиссар. — Тебя, брат, пожалуй, беспокоили зря. Правда, силы в тебе хоть мельницу верти, но с твоей близорукостью в таком деле пропадешь. Оставайся-ка дома! А вы, Никитин, — обратился он к другому, — подберите себе товарища позорче да позадиристей. Работа вам предстоит опасная, надо попытаться достать «языка». Конь у вас хорош?
Казак помедлил с ответом.
— Конь-то у меня не то чтобы плох, товарищ комиссар, — ответил он серьезно. — Да у Рублева, конечно, лучше. Сами знаете...
— Ну уж и нашел... — начал было Рублев лениво.
— Не перебивайте! — сказал комиссар. — Так, значит ясно? Подберите себе товарища и явитесь ко мне попозже, — он взглянул на часы, — этак через час. А вам, Рублев, — добавил он, продолжая разглядывать часы, — придется, пожалуй, уступить коня на эту ночь Никитину. Все понятно? Можете идти!
Надо было видеть, как вдруг при последних словах комиссара встрепенулся Рублев. От былого сонного напряжения на лице его в одно мгновение не осталось и следа. Он покраснел и замер у двери, однако перечить не стал и, с большим опозданием промолвив: «Слушаюсь», вышел за товарищем.
— Вот еще жених, — улыбнулся комиссар, глядя ему вслед. — Не зря его казаки окрестили...
В комнату вошел майор — командир полка, а за ним дежурный с винтовкой за плечом и двумя дымящимися котелками в руках. Сели ужинать. На дворе по-прежнему кружился ветер, по-прежнему вздрагивал желтый язычок пламени в лампе.
— Почему Рублева называют женихом? — спросили мы за ужином комиссара. (Казака этого мы встречали в полку и раньше и слыхали про его прозвище.)
— Да просто в шутку, — ответил комиссар смеясь. — Уж больно он разборчив на коней. Никак коня себе не сосватает. Это уж обычай такой: каждый казак держится за своего коня, хорош он или не очень хорош, а у Рублева, видишь ли, иное. За время войны он успел уже обменять пятого. Тот ему не нравится из-за брюха, другой не так держит хвост, третий масти слишком пестрой — черт его знает! Теперь у него лучший скакун в полку, а вот не знаю, надолго ли. Как он коия-то назвал, не помнишь, Сергей? — обратился комиссар к майору. Майор подумал.
— Кажется, Аргамаком, — ответил он улыбнувшись. — Ты лучше расскажи им о Звере.
— Да, Зверь! — захохотал комиссар, кладя ложку. — Я и забыл. Это действительно случай, стоит рассказать. Как-то в походе, еще осенью, когда мы, только что сформировавшись, направлялись на фронт, начальник штаба заметил на дороге бегущего за нашим полком, далеко отставая позади, маленького мокрого жеребенка. Что за черт? А надо вам сказать, что согласно приказу перед выступлением на фронт всех кобылиц мы абортировали. Доложили мне. Оказывается, что же? Это был питомец Рублева. Чудак Рублев обменял накануне свою кобылицу на другую, которая, несмотря на все старания ветеринаров, довела дело родов до конца. Рублев назвал жеребенка Зверем и решил воспитать его на фронте, мол, будет с детства обстрелянный, непобедимый конь. Слыхали? Ха, ха!.. Пришлось, конечно, разлучить их и оставить Зверя в попутном колхозе на воспитание пионерам.
— А что Рублев? Не тосковал!
— Какое там! — ответил майор за комиссара. — В том-то и дело, что нет. Конем он не дорожит, вот в чем беда. Это уж не по-казацки. Чуть ли не в тот же вечер он обменял свою кобылицу на белого жеребца, отдав в придачу кошелек и, кажется, шелковый кисет.
— Да, Рублева ничем не смутишь, — добавил комиссар. — Зато силен. Вот крепыш! Помнишь, как он тачанку-то поднял? Эх, если б к такой силе да еще прибавить казачьего задора...
Но комиссар не успел договорить, как дверь в хату с шумом распахнулась и на пороге появился боец, который только что приходил с Рублевым.
— Разрешите доложить, — сказал он взволнованно. — Товарищ комиссар, Рублев не дает мне своего коня. Говорит, сам поедет.
— Как это сам? — спросили разом комиссар и майор. — Что за новости?
— Не могу знать. Оседлал коня, ругается, топочет ногами... Да вот он здесь.
В эту минуту из-за спины говорившего показалось мертвенно бледное лицо Рублева. Отстранив товарища, он выступил вперед. Одетый в бурку, в синем башлыке и высоких болотных ботфортах, он держал в правой руке плеть, а левой прижимал к груди автомат на манер тех прославленных снайперов, фотографии которых печатаются в газетах.
— Товарищ комиссар, — произнес он мрачно. — Разрешите доложить... — и вдруг смутился. — Прошу вас, товарищ комиссар, — добавил он, уже задыхаясь от волнения, — доверьте мне самому достать «языка», прошу вас... Я хоть самого Хитлера привезу в мешке, а коня не велите давать, Никитин замучит моего коня.
Комиссар встал.
— Погоди, Сергей, — предупредил он майора. — Боец Рублев, почему вы не исполнили моего приказания?
Рублев насупил брови и опустил глаза.
— Я вас спрашиваю, слышите?
— Товарищ комиссар, — взмолился Рублев в сильном волнении, и глаза его наполнились слезами. — Хоть в огонь, хоть в воду... а коня не отдам! Как глянул я давеча на Аргамака, а он эдак боком-боком на меня, так словно оборвалось в груди сердце. Это он... нашелся мой конь... С ним теперь не расстанусь!
Рублев, часто задышав, умолк. Комиссар переглянулся с майором, и на лицах у обоих мелькнула еле заметная улыбка.
— Ай да Рублев! — сказал комиссар неожиданно ласково и качнул головой. — Нашел, стало быть?
Оба бойца облегченно вздохнули, причем Рублев даже покраснел до ушей. В комнате словно стало светлее.
Комиссар что-то вполголоса сказал майору, прикуривая у него папиросу, и оба засмеялись. Казаки ждали. А за дверью хаты, нетерпеливо стуча копытами и переминаясь с ноги на ногу, топтался конь. Ветер крепчал. За рекой взрывались снаряды, и гул разрывов доносился сквозь месячную, мутную ночь.
— Ну что же, — заключил комиссар веско, — так и быть, попробуем, проверим. Докажи, Рублев, каков ты казак, — и, подойдя к столу, сразу став серьезным, разворачивая карту, подозвал к себе бойцов...
На этом, собственно, можно бы и кончить рассказ.
В ту же ночь мы были свидетелями, как Рублев и Никитин привезли «языка» — тучного с зелеными глазами немца, а утром Рублев стоял возле штаба, окруженный толпой казаков, похлопывая по шее своего Аргамака. Вид у Рублева был победный. Покрутив свои черные в кольцо тонкие усики, он вдруг в порыве восторга взял коня обеими руками за голову и, озорно глядя ему в глаза, воскликнул:
— Эх, конь! Крыльев у тебя нет, гусениц на себе ты не несешь, а все же доберемся мы с тобой до Берлина, как пить дать!..
— Неужто до Берлина? — спросили казаки улыбаясь.
— А то как же, — ответил Рублев. — Берлин-то кто брал дважды? Казаки! А в третий раз, комиссар сказал, конь сам туда найдет дорогу... Правда, Аргамак?
И конь, ко всеобщему удовольствию, кивнул головой.