Сталинградское кольцо
На переправе
Впервые генерал Вольский увидел свой корпус на переправе у Волги, чуть выше Камышина.
К переправе нескончаемым потоком шли колонны автомашин, бронетранспортеров. Сильные грузовики мчали мотопехоту с ручными и крупнокалиберными пулеметами, автоматами, минометами, противотанковыми ружьями; двигались к Волге гвардейские минометы, укрытые брезентовыми чехлами, рации, бронеавтомобили, пушки различных калибров.
Наблюдая за потоком машин, генерал Вольский вспоминал эволюцию механизированных войск. Конечно, и раньше в армии понимали значение механизированных войск, но техника, структура этого рода войск были иными. Мог ли он, старый танковый ветеран, даже мечтать тогда о такой громадине, как механизированный корпус со своей мотопехотой и артиллерией, минометами всех калибров, средними и тяжелыми танками, бронемашинами, рациями, своим ремонтно-восстановительным хозяйством?..
Стоя у крутого спуска к реке и глядя на движущийся без конца поток могучей техники, созданной советским рабочим классом, Василий Тимофеевич почти физически ощущал ее мощь и ловил себя на мысли, сумеет ли он управлять такой махиной?
О многом думал бывший слесарь Золоторожского трамвайного парка в Москве генерал танковых войск. Вспоминал Вольский трагические дни начала войны, когда он, командующий бронетанковыми войсками округа, выводил танковые соединения из окружения; вспоминал долгие разговоры в Ставке Верховного Главнокомандования о структуре механизированных соединений...
...Механизированные и танковые части были сведены в корпус всего несколько дней назад. Корпус еще не был сколочен, а командиры знакомились друг с другом у переправы на Волге.
— Командир энского танкового полка подполковник Черный прибыл в ваше распоряжение, — представился Вольскому коренастый офицер с открытым энергичным лицом и седыми волосами.
— Командир энской мотомеханизированной части подполковник Белый, — подошел с рапортом такой же плотный, как и Черный, офицер средних лет с глазами стального цвета на краснощеком, чуточку рябоватом лице.
Вольский захохотал. Белый недоуменно смотрел на высокого, голубоглазого, с крупными чертами лица генерала. Что же смешного нашел командир корпуса в его рапорте?
— Познакомьтесь, пожалуйста, подполковник Белый, — дружески взял его Вольский за руку, — с подполковником Черным...
Белый рассмеялся.
Потом командиры частей сидели у берега реки, и Вольский обстоятельно расспрашивал каждого — сколько мото-часов «наводили» механики, какие задачи танкисты прошли из Курса стрельб, что отработали по тактике, умеют ли хорошо стрелять с хода по движущимся целям, откуда люди, сколько коммунистов... Командир танковой бригады Ази Асланов рассказывал, как его механики-водители — саратовские, пензенские, горьковские, ростовские парни — ломали дубы в приволжских лесах, когда учились водить боевые машины точно по заданному курсу.
Штаб корпуса состоял из людей, давно знакомых Вольскому. Василий Тимофеевич хорошо знал своего заместителя — генерала Шарагина, старого, ревностного служаку, начавшего свою жизнь в армии еще в дореволюционное время, толстого и добродушного человека. Еще больше он знал начальника штаба полковника Александра Адамовича Пошкуса — сухощавого, средних лет, невозмутимого и педантичного латыша. За плечами Пошкуса была многолетняя служба в армии, бои с Махно и Врангелем, учеба и преподавательская работа в академии. Это был опытный штабист, человек высокой танковой культуры.
Командиров частей — Родионова, Белого, Карапетяна, Асланова, Черного — Василий Тимофеевич знал мало. Ему с первой встречи понравились маленький худощавый азербайджанец Ази Асланов, по-военному красивый, подтянутый, точный белорус Дорошкевич, рослый, могучий армянин Карапетян... Все они знали Вольского по академии. Но и тем, кто не учился в академии, Вольский был известен как крупный теоретик и практик танковых войск.
— Грамотен, как черт, — с уважением говорил о нем Дорошкевич.
...Переправа началась с вечера 3 ноября и продолжалась несколько ночей; днем машины укрывались в населенных пунктах, в оврагах, в лесах.
Теперь предстояло пройти сто пятьдесят километров по левому берегу, вновь переправиться с левого берега на правый у Светлого Яра и сосредоточиться в степи, южнее Сталинграда.
В эти дни все было подчинено тому, чтобы движение машин не заметил противник. Всей громадной колонне танков, пушек и автомашин предстояло незаметно дойти до места сосредоточения. Если бы противник обнаружил движение и сосредоточение мехкорпуса, это поставило бы под угрозу всю операцию.
Генерал объявил командирам, что будет весьма строго взыскивать за нарушение маскировки и, ежели днем заметит где-нибудь незамаскированный танк, будет снимать с машины командира.
Днем Вольский объезжал свои части, укрывшиеся в лесу. Он был в наглухо застегнутом кожаном пальто, скрывавшем генеральские звезды на петлицах.
— Здравствуйте, товарищи! Откуда будете? — спрашивал он.
Танкисты смущенно переглядывались: они угадывали в Вольском старшего командира, но не все еще знали его в лицо и потому уклончиво отвечали:
— А вот пойдемте, товарищ, к нашему командиру, у него все узнаете...
Вольский объявлял бдительным солдатам благодарность, а со слишком болтливых строго взыскивал.
Темными ноябрьскими ночами мехкорпус двигался к Сталинграду по дорогам Заволжья и хмурым утром подошел к переправе против Светлого Яра, ниже Сталинграда.
Шел мелкий дождь, дул пронизывающий ветер с Каспия. На Волге звенели льдины, река посинела и, казалось, вспухла. Суровая картина великой реки тревожила душу солдат, вызывая у них предчувствие близкого боя. К пристани подходил пароход «Громобой», он тащил огромную баржу. Капитан Шугаев, пожилой, сутулый человек, измученный несколькими бессонными ночами и совсем лишившийся голоса от крика, мог, видно, лишь шепотом поругивать юных, еще не опытных матросов, недавно присланных на судно. Ноябрьская ночь темна, и хотя в небе непрерывно рыскали воздушные разведчики, сбрасывавшие осветительные ракеты, гитлеровцы не обнаружили движения массы танков.
Три ночи на переправе стоял неумолчный лязг гусениц и рев моторов...
У Василия Тимофеевича трещала голова. Вместе с командирами бригад он неотлучно пробыл на пристани три ночи без сна, до тошноты наглотался отработанного газа. Нередко он срывался на крик, когда видел, что вот еще мгновенье — и танк, идущий на баржу, сорвется с пристани в реку. Наблюдая за переправой, генерал думал о том, какие части пойдут вперед...
По раскисшим дорогам, в пургу и гололедицу танки, наконец, вышли в район сосредоточения. Кругом была голая, чуть занесенная снегом степь, без куста и деревца; лишь на горизонте кое-где маячили скирды почерневшего от осенних дождей сена. Ветер гнал по степи пыль и снег, хмурились танкисты, невесело оглядывая унылый степной пейзаж.
Выйдя из эмки и закрывая лицо от ветра меховым воротником кожанки, Вольский тоскливо осматривался вокруг и думал, как же тут, в голой, без единого кустика степи, можно замаскировать такое скопище танков.
Поразмыслив, он отдал приказ укрывать танки в земле. Двое суток танкисты и мотострелки рыли капониры, накрывали машины чернобылем, полынью да кустами перекати-поля. Вскоре самый внимательный глаз не мог обнаружить на степной равнине ничего подозрительного...
Первая и очень важная часть подготовки к наступлению — скрытность сосредоточения танков — была выполнена.
Полторы недели корпус стоял в степи. Трескучие морозы да пронзительный ветер морозили души танкистов, хотя они были хорошо экипированы в меховые полушубки, валенки, рукавицы. Спали в обнимку в тесных землянках, вырытых тут же, у танков, либо в танках.
— Ревматизмом обеспечены на всю жизнь, — полушутя, полусерьезно говорил старый полковник Шаталин, у которого, в сущности, ревматизма и так хватало.
Однажды утром танкисты проснулись и с трудом вылезли из машин — их завалило снегом.
Днями и ночами Вольский уточнял мельчайшие детали операции, вместе с командирами бригад изучал местность, дороги, неутомимо ездил из одной части в другую, проверяя боеготовность корпуса. Он заметно нервничал в ожидании приказа о контрнаступлении. Его беспокоило, как бы противник не разведал место расположения корпуса. Человек темпераментный, пылкий, Василий Тимофеевич не умел скрывать свои переживания, он мог вспылить и сказать резкое слово, но всегда был справедлив, никогда не грубил, не обижал подчиненных. Его знали как хорошего собеседника, любителя шутки.
Первое время Вольский имел о предстоящей операции самое общее представление. Но когда он, наконец, познакомился с ее планом, у него захватило дух. «Подобного в истории войн еще не было», — вновь и вновь приходили ему на память слова генерала (ныне маршала) Василевского.
Верно выбрано направление удара — в наиболее уязвимом участке обороны противника на флангах, где находились наименее боеспособные дивизии противника.
Но блестяще задуманную операцию предстояло провести на труднейшем театре военных действий — в удалении от железных дорог, в степи, зимой. К этому нужно было добавить бездорожье, отсутствие воды, невозможность маскировки во время движения и многое, многое другое.
В ночь накануне контрнаступления части корпуса совершили марш и сосредоточились в 15–20 километрах от противника. Мехкорпус занял исходное положение, он стоял, словно напружиненный, готовый обрушиться на врага всей массой огня и стали.
Танки идут в прорыв
Местом прорыва вражеской обороны был избран восьмикилометровый перешеек между сарпинскими озерами Цаца и Барманцак.
Ввод танков в прорыв именно в этом месте давал возможность выйти в тыл сталинградской группировке противника и перерезать основные его коммуникации, подходящие к Сталинграду с юго-запада и запада. А в сочетании с ударом другой группы советских войск к северу от этого района операция имела целью взломать вражеский фронт протяжением более чем в 150 километров и окружить группировку противника в районе Сталинграда.
Западнее межозерного перешейка противник занимал на высотах сильно укрепленные позиции. Весь межозерный перешеек был густо минирован. Скаты и гребни высот на несколько километров в глубину были густо усеяны дзотами, тщательно укрытыми огневыми позициями артиллерийских и минометных батарей. С заозерных высот неприятель простреливал открытую местность на несколько километров в сторону к Волге.
Эти высоты, занятые врагом, являлись ключом к степным дорогам на юго-запад. Предстояло овладеть ими.
День и ночь наши разведчики не спускали глаз с противника, разведывали его оборону, кропотливо наносили на карту замеченные огневые точки. Все цели заранее были пристреляны.
...Приказ Военного Совета Сталинградского фронта с желанными словами «В наступление, товарищи!» получен лишь перед самым выходом в бой. Как и все военные документы, он строг и скуп на слова, но многодневная мечта солдат о долгожданном наступлении сделала его торжественным и праздничным.
Глубоко волновали солдатские сердца заключительные слова приказа:
«Великая честь выпала сегодня нам — идти в сокрушительный бой на проклятого врага. Какой радостной будет для нашего народа каждая весть о нашем наступлении, о нашем продвижении вперед, об освобождении нашей родной земли! Мы сумели отстоять волжскую твердыню — Сталинград, мы сумеем сокрушить и отбросить вражеские полчища далеко от Волги.Приказываю: войскам Сталинградского фронта перейти в решительное наступление на заклятого врага — немецко-фашистских оккупантов, разгромить их и с честью выполнить свой долг перед Родиной».
Этот приказ Военного Совета танкисты и мотострелки услышали в ночь на 20 ноября 1942 года. В те дни защитники Сталинграда находились на северной и южной окраинах города либо в каменистых кручах у Волги, недалеко от центра. Они были изнурены мучительной и долгой обороной. Лишь немногие из защитников города знали о том, какие могучие свежие силы накоплены южнее Сталинграда для перехода в контрнаступление.
Вечером накануне наступления танкисты собрались по ротам. Механики, водители, башенные стрелки, радисты дарили друг другу немудрящие вещи — кисет, зажигалку, запасные рукавицы, иные — фотографии. Настроение у всех было приподнятое. Только помпотехи ходили, как шальные: день и ночь они проверяли машины, и у них болели головы от отработанного газа.
Вольский приехал на собрание в танковую часть Черного, который первым шел в прорыв.
— Вы должны помочь пехоте прорвать оборону неприятеля, — сказал он в своей речи. — Танки прорыва должны открыть путь главным силам, а потом преследовать противника. Враг не должен уйти живым от Волги и Дона.
Ночью накануне наступления ударил мороз. Он сковал льдом болота и озера.
Холодным хмурым утром 20 ноября приволжскую степь разбудил артиллерийский гром неслыханной силы, он не утихал два часа. Это Сталинград перешел в наступление. Пехота с танками прорыва заняла исходное положение вблизи от противника.
И вот прозвучала команда: «По машинам!» Танки с пехотой на броне двинулись к месту, намеченному для прорыва.
Туман помешал действиям авиации, но он зато прикрыл движение танков по открытой, ровной местности до подошвы высот, занимаемых неприятелем. А когда туман рассеялся, пехота с танками прорыва уже была в районе межозерья и начала пробивать «ворота» для подвижных частей. Рота старшего лейтенанта Маркова, первой ворвавшаяся на высоту 87, водрузила на ней красное знамя.
Пехота вела бой уже в глубине главной полосы вражеской обороны. В два часа дня Вольский с наблюдательного пункта командарма по радио отдал приказ главным силам своего корпуса двинуться в прорыв.
Грохот артиллерии уменьшился, она накрывала уцелевшие огневые точки неприятеля, но к ее грохоту прибавился шум моторов, лязг гусениц: в прорыв входила масса танков.
Вольский стоял у стереотрубы на наблюдательном пункте и неотрывно следил за движением танков, идущих в горловину прорыва. Вслед за легкими, средними и тяжелыми танками в пробитую во вражеской обороне брешь двинулись колонны авто — и бронемашин, они несли в бой батальоны моторизованной пехоты с ее разнообразным оружием — автоматами, ручными, станковыми и крупнокалиберными пулеметами, противотанковыми ружьями, минометами различных калибров, противотанковой и гаубичной артиллерией и гвардейскими минометами.
Танковая лавина стремительно двигалась вперед, с хода вела огонь не виданной ранее плотности, сметая на пути все живое.
И вновь, как на переправе через Волгу у Камышина, Вольский, глядя на развернувшиеся во всей своей грозной красе моторизованные части, почти физически ощутил их могучую силу. Василий Тимофеевич вспоминал кавалерийскую службу, где он научился умению быстро принимать решения, действовать стремительно; вспоминал учебу на трофейных танках Рено; свою «тракторную» часть, как тогда, пятнадцать лет назад, называли полушутя, полусерьезно его танковый полк; Вольский думал о грандиозности операции, в которую впервые была двинута такая громадная масса танков и мотопехоты. Много лет он учился управлять танковыми войсками, потом учил этому других. Теперь ему предстояло испытать в бою все, чему он научился сам, чему он учил других.
Вот танки уже прошли первые, а затем вторые линии немецких окопов и перешли на третью скорость...
Они ворвались в тылы дивизии 6-го армейского корпуса неприятеля, разгромили штабы и командные пункты, нарушили связь. Внезапность удара и быстрота действий парализовали противника, лишили его возможности сопротивляться.
Самые трудные десять — двенадцать километров оборонительной полосы неприятеля были пройдены. Теперь нужно было как можно быстрее пробиться сквозь все остальные рубежи противника.
Наконец, танки, протаранив оборону врага на всю глубину, вырвались вместе с кавалерией на простор и тремя колоннами стали растекаться по проселочным дорогам приволжской степи.
Темная ноябрьская ночь наступила рано. Маршрут проходил по местности, пересеченной глубокими балками, оврагами. Впереди на бронемашинах, мотоциклах и легких танках двигались разведчики.
Сказалась тщательная подготовка к вводу танков в прорыв. И в самом деле, стоило какой-либо из колонн потерять ориентировку, сбиться с заданного направления, не попасть в подготовленные для движения проходы через минные поля, как это нарушило бы дальнейший ход операции. Тщательность всей подготовительной работы, знание местности командирами, решительность действий обеспечили успех дела.
Тремя колоннами танки и мотопехота стремительно двигались в открытой степи, преследуя бегущего неприятеля, не давая ему закрепиться на новых рубежах.
В коротких боях и непрестанном движении прошла ночь, прошел день. Опять наступила темнота. Двигаться ночью по незнакомой местности, по бездорожью, чуть ли не на ощупь невероятно трудно. Зато ночь помогала скрывать направление движения танков. Связь поддерживалась по радио и через офицеров связи на бронемашинах.
К ночи танки и мотопехота достигли большого села Плодовитое. Неприятель оказал здесь сопротивление. Танки двумя колоннами обошли село, а третья после короткого боя подавила артиллерию, разгромила вражеский гарнизон и, не задерживаясь, устремилась дальше, на Абганерово — крупную станцию на линии, питавшей армию Паулюса.
«На Берлин!»
Второй день наступления. Погода пасмурная, низкие облака стелются над степью. Танковые части Вольского стремительно движутся на северо-запад, к Дону. Правее их, по более короткой дуге, с боями пробиваются танкисты генерала Танасчишина — они прикрывают части Вольского от возможного контрудара противника со стороны Сталинграда.
Танкисты зверски устали, однако никто не думает об отдыхе. Всеми овладело захватывающее чувство движения вперед, к победе!
В Буаиновке Вольского задержала колонна машин, вытянувшаяся по дороге. Василий Тимофеевич вылез из своей легковушки и разговорился с солдатами, ожидавшими, когда их танки пропустят вперед.
— Куда, ребята, двигаетесь? — спросил он у танкиста, высунувшего голову из башни.
Танкист с чумазым, закопченным лицом, широко улыбаясь, ответил:
— На Берлин, вот куда, товарищ генерал!
На Берлин! Так солдат раскрыл для себя великий смысл контрнаступления в сталинградской степи.
Сержант Озерин на вопрос генерала — как настроение — ответил:
— Ребята совсем потеряли аппетит, ей-богу! Даже к водке не прикасаются. Не до этого сейчас.
И счастливые глаза на усталом лице сержанта лучше всего передали настроение наступающих войск — вперед и вперед!
У танкистов было сало, хлеб, шоколад, водка, но, удивительное дело, — никто не притрагивался к еде. Конечно, люди устали: едва танк останавливался, Озерин сразу засыпал. У башенного стрелка Максима Сипягина тряслись руки от усталости. Но каждый торопил друг друга: «Жми скорее, не мешкай!»
Вольский видел, что солдаты познали счастье победы и изо всех сил стараются выдержать темп движения по бездорожью, через балки и полузамерзшие степные речушки, по дорогам, покрытым мокрым снегом или ледяной коркой. Опытные водители — быстроходных, выносливых «тридцатьчетверок», вездеходных автомобилей — искусно проводили машины по любой местности, старались избегать заминок и даже минутных остановок.
Вперед и вперед, к Дону, к Калачу!
Лишь немногие знали, что навстречу им движутся танкисты генерала Кравченко и генерала Родина; они устремились к Калачу на день раньше, так как им предстояло пройти более длинный путь — около ста двадцати километров.
Словно две могучие руки великана, наши механизированные корпуса охватывали неприятельскую группировку на огромнейшей территории к югу от Сталинграда, в междуречье Волги и Дона.
И все же Вольский серьезно беспокоился, как бы сопротивление противника не задержало корпус. Если танки и мотопехота замедлят темп, мастерски разработанная операция будет загублена. Судьба операции глубоко волновала Василия Тимофеевича: он с нетерпением ожидал очередной шифровки из штаба фронта о движении механизированных корпусов генерала Родина и генерала Кравченко, идущих навстречу его корпусу. «Сомкнемся или не сомкнемся» — это не выходило из головы Вольского.
Генерал замечал, что командиры нередко старались бить противника в лоб, а обратив его в бегство, по инерции следовали по путям отхода неприятеля. По радио он приказывал частям не ввязываться в затяжной бой, а в тех случаях, когда на пути встречалась противотанковая артиллерия, обходить ее.
— Обходи, не лезь в лоб, — говорил он Дорошкевичу и Асланову, Карапетяну и Родионову. — Не вышло здесь — бери левее, правее. Учите танкистов дерзости. Не слышно? Дерзости учите, говорю. Без дерзости нет танкиста.
Всей силой своей воли Вольский старался быстрее двигать вперед огромную массу танков, автомашин с мотопехотой, орудиями, броневиками.
Я стараюсь догнать штаб Вольского, который должен находиться где-то за Абганерово. По степной дороге навстречу нашему «газику» идут нескончаемые колонны пленных с почерневшими от лютых ветров небритыми лицами. Они идут мимо лесов солдатских могильных крестов, стоящих как грозное предостережение другим завоевателям...
Женщины везут на тачках домашний скарб. Девочка, одетая в широкое мужское пальто, несет на руках большого петуха. На пепелище седой старик роется в груде обгоревшего железа.
На окраине степного хуторка стоят несколько танков и крытых грузовиков. Усталые танкисты в полушубках спят стоя, прислонясь к броне. Другие роют могилу павшему товарищу.
В крытой утепленной трехтонке радистка Маруся Чичкан, маленького роста стройная девушка, терпеливо повторяет: «Случай», «Случай», я «Заря»...
Начальник штаба полковник Пошкус ведет по радио разговор со штабом фронта.
— Советую не глушить машину, — сказал он мне здороваясь. Больше он не добавил ни слова, но этого было достаточно. Подвижная группировка действовала в глубоком тылу противника, в условиях своеобразного окружения. Каждый час на нас мог обрушиться удар с фланга и тыла со стороны отходящих, бегущих групп противника. И трудно сказать, кто подвергался большей опасности — идущие ли впереди разведчики Смирнов и Сколота или штаб корпуса.
— Ощущение такое, словно мы стали партизанами, — сказал мне майор Белозеров.
Когда штаб корпуса вышел перед рассветом к Абганерово, штабные офицеры увидели на станции толпы вражеских солдат. Машины оказались на виду у противника. По приказу Вольского в бой вступили танки охраны штаба и мотоциклетная рота. Стремительно атаковав врага, танки заняли станцию. Следовавшие за штабом кавалеристы закрепили успех боя. Колонна двигалась дальше, на Зеты...
Кто же окружен?
Далеко впереди головного дозора, покачиваясь на рытвинах, мчится броневик. Экипаж его — три неразлучных друга: водитель — маленький худощавый Сколота, киевлянин, большой насмешник; москвич Смирнов — красивый широкоплечий парень с сияющими глазами, и командир машины Кислое — толстый молчаливый сибиряк.
Чтобы видеть далеко вперед и вокруг, разведчику почти всегда кажется недостаточной броневая щель, рискуя попасть под пули он подымает голову над башней броневика и оглядывает местность.
У околицы села разведчики слезли с броневика, осмотрелись. И вдруг из-за хаты вышли два немца: один в очках — высокий, худой, другой — маленький рыжий. Оба с автоматами и гранатами.
Не доходя шагов десять, закричали:
— Рус, положи ружья!
Кислов немного знал немецкий язык.
— Я поговорю с ними, — сказал он Смирнову, — а если что — открывай огонь и по мне...
И смело подошел к немцам. Очкастый предложил Кислову:
— Идем к нашему офицеру.
Кислов ответил:
— Нет, идем к нашему офицеру.
Очкастый вытащил пачку сигарет, протянул Кислову, тот закурил. Потом немец начертил на земле круг:
— Русские, вы окружены у Дона.
— Ни хрена ты не знаешь, — сплюнул Кислов. — Это вы окружены. — И он начертил на земле круг: — Вам капут.
— Найн, — запротестовал очкастый.
Пока они беседовали таким образом, Смирнов увидел, как дуло пушки, стоящей в кювете, повернулось к нему. Еще секунда — и выстрел... Сколота моментально развернулся и ударил из пулемета.
В этот момент из оврага показались наши танки. Из села навстречу им под огнем гитлеровцев бежала толпа ребятишек с красным флагом. На другой окраине хутора матери этих ребят, вооружившись вилами, топорами, лопатами, ловили гитлеровцев, отставших от своей части...
Под вечер, когда сопротивление противника было окончательно сломлено, разведчики искали среди пленных своих «знакомых». Очкастого нашли, другой — маленький рыжий, оказалось, был убит.
— Ну, так кто же из нас окружен? — зло спросил Кислов у очкастого.
Тот опустил голову...
Кольцо сомкнулось
В небольшом степном селении Зеты стоял крупный гарнизон немцев и два резервных полка румын. Задача — захватить Зеты с хода — была возложена на танковую часть подполковника Черного. В полдень, развернувшись, танки атаковали село. Черный направил часть танков на центр Зеты, а основные силы бросил в обход с задачей отрезать противнику путь к отступлению. Гитлеровцы сопротивлялись отчаянно.
Однако танкисты подполковника Черного сумели быстро смять заслоны, и гарнизон противника, попав в мешок, вынужден был сложить оружие.
— Надо сжимать танковые колонны в гармошку, — сказал Вольский Пошкусу, — надо держать их в кулаке, чтобы быстро развертываться. В любой час нам могут дать другое направление.
Действительно, к вечеру прилетел на самолете связной офицер из штаба фронта с приказом Вольскому — повернуть часть танков и мотопехоты на хутор Советский при станции Кривая Музга.
Совершив шестидесятикилометровый марш, танкисты и мотострелки к утру вышли к большому аэродрому противника.
Вражеские летчики кружились над колоннами наступающих, но не бомбили, принимая их за свои отходящие части. Гитлеровские авиаторы не могли себе представить, что советские войска могут так внезапно появиться в тылу немецких войск. Танкисты и мотопехота атаковали село, в котором размещался штаб вражеской дивизии. Насколько внезапным был этот удар, можно судить по тому, что, ворвавшись в село, наши мотострелки и танкисты увидели мирную картину: вражеские солдаты тащили воду из колодцев, офицеры занимались утренней гимнастикой.
Штаб неприятельской дивизии был разгромлен и пленен.
Противник сдавался уже целыми полками и батальонами. По степным дорогам к Волге потянулись нескончаемые колонны пленных вражеских солдат.
С рассвета 22 ноября началась атака хутора Советского.
Неприятельский гарнизон в Советском насчитывал более двух полков. Атаковать в лоб — значило ввязываться в длительный бой. Вольский принял решение наносить отвлекающий удар по северной окраине. А когда началась атака с южной окраины, противник понял свою ошибку и стал перебрасывать артиллерию, но было уже поздно. Танки в полдень ворвались в хутор и подавили артиллерийские батареи. Подошла мотопехота и закрепила успех танков. В хуторе было захвачено более полутора тысяч автомашин, склады снаряжения и боеприпасов.
С занятием Советского корпус перерезал вторую и последнюю железнодорожную магистраль, связывающую сталинградскую группировку неприятеля с его тылом.
Вольский допрашивал пленного немецкого полковника.
— На Канны, на Седан, говорите, похоже? — спрашивал он немца. — Нет; это почище!
— Мы думали, — говорил пленный полковник, — вы так истощены под Сталинградом, что вам не до наступления.
— Вот как, ядрена бабушка, вас обманули! — смеялся довольный Вольский. Он прижимал платок ко рту, стараясь сдержать мучавший его кашель.
Для него эта победа и этот разговор с пленным немецким полковником как бы подводили итог тринадцати лет. Тринадцати лет великих трудов советских людей, создавших могучую индустрию, давших армии первоклассные танки. Тринадцати лет неустанной учебы, овладения наукой побеждать. Вот ради чего Вольский неутомимо изучал военную науку, искусство вождения танковых войск!
Ночью в Советский штаб мехкорпуса приехал генерал Новиков, старый друг Вольского, командующий бронетанковыми войсками фронта. Приятели обнялись, сели за стол, выпили по стаканчику водки. Глядя на усталое, осунувшееся лицо Вольского, командующий думал о том, какую же железную волю надо иметь его другу, чтобы в морозные дни больному преодолевать тяжкий недуг и управлять в этой сложной обстановке такой махиной, как механизированный корпус.
Теперь задача состояла в том, чтобы соединиться с танковыми корпусами генерала Кравченко и генерала Родина, шедшими на Калач, замкнуть кольцо окружения гитлеровской группировки.
Разведка сообщила, что в Калаче сосредоточены крупные силы противника. Весь день 22 ноября мотопехота укрепляла позиции в районе Советского. В это время танкисты генерала Родина уже переправились через Дон, заняли Калач, а танкисты генерала Кравченко шли на соединение с корпусом Вольского.
Полковник Родионов выслал разведку в направлении Калача; ее обстреляла группа немцев, повидимому отбившихся от своей части. В два часа дня на горизонте показались танки: свои или нет — разобраться трудно. Завязалась перестрелка. Родионов дал зеленую ракету, неизвестные танки тоже ответили зеленой ракетой. Тогда Родионов отрядил броневичок с офицером связи, и он помчался навстречу танкам, размахивая красным флагом. Стрельба прекратилась; через несколько минут танкисты полковника Житкова и полковника Родионова обнимали друг друга.
Это произошло морозным днем 23 ноября 1942 года — в пятнадцать часов. Наши артиллеристы, танкисты и пехота вели бой с неприятелем у Дона. На фронтах Великой Отечественной войны солдаты и офицеры еще не знали, что совершилось великое историческое событие — крупнейшее в истории великих войн окружение неприятельской армии.
По рации об этом было сообщено в штабы Сталинградского и Юго-Западного фронтов, затем подтверждено по телефону офицерами связи, и на штабных оперативных картах сомкнулись две грозные стрелы. Окружение сталинградской группировки противника завершилось. Первая важная часть операции была выполнена.
Усталые батальоны занимали оборону, окапывались на берегах Дона и Чира. Позади них в гигантском котле находились двадцать две неприятельские дивизии.
Солдаты и офицеры почти не спали, не отдыхали. Под глазами Вольского набухли мешки. И хотя адъютант несколько раз доставал из машины консервы, колбасу, водку, Василий Тимофеевич не прикасался ни к чему.
Неожиданно у него вновь открылась старая болезнь — туберкулез горла. Василий Тимофеевич «нажил» эту болезнь давно, во время испытаний танков в суровых условиях Дальнего Востока. До войны он три года лечился в Крыму, затем правительство послало его на лечение в Италию. Он залечил недуг, но сейчас болезнь вновь обострилась.
Командиры частей прислушивались к каждому слову Вольского, даже если бы он говорил шепотом; но, управляя боем, Василий Тимофеевич не мог разговаривать тихо, он не умел говорить без страсти, не вкладывая в слова приказа командирскую волю, всю силу убеждения. Он волновался, когда обнаруживал малейшую неудачу, и радистка замечала, как после разговора генерал прижимал платок ко рту и платок становился красным. Он охрип, кашлял и все чаще просил горячего чаю с консервированным молоком.
Оставив часть мотопехоты в хуторе Советском укреплять занятые позиции, Вольский повернул другую боевую группу на хутор Ляпичев с задачей овладеть районом хутор Ляпичев — станица Логовская, блокировать переправы и очистить от неприятеля восточный берег Дона.
Рейд к Калачу, безостановочное движение днем и ночью, в дождь, снег, слякоть, с боями, конечно, потребовали невероятного напряжения физических и моральных сил мотопехоты. Трое суток — семьдесят два часа, четыре тысячи триста двадцать минут. И ни одной минуты отдыха! Моторы не глушились; лишь изредка, пока заправлялись горючим и пополняли боеприпасы, экипажи успевали вскрыть банку-другую замерзших консервов и, пожевав их вместе с куском такого же замерзшего хлеба, снова рвались вперед, а после трех суток рейда — еще пять дней трудных боев на восточном берегу Дона. Часть танкистов и мотопехоты очищала от противника восточный берег Дона, другая — приводила в порядок машины, готовя их к новым боям.
Противник несколько дней не делал серьезных попыток пробить кольцо окружения с внешней и внутренней стороны, но успел укрепить свои позиции. И в тот момент, когда части Вольского после напряженных боевых действий осматривали и ремонтировали машины и готовились к перегруппировке, они были атакованы танковой группировкой фельдмаршала Манштейна.
У хутора Верхне-Кумского
Заснеженная равнина, пересеченная оврагами. Лютый мороз, густой туман. Пятый день корпус генерала Вольского ведет бои у хутора Верхне-Кумского.
Маленький, всего в полтораста дворов, степной хутор Верхне-Кумский стал местом ожесточенного сражения, во многом решившего исход Сталинградской битвы. Через Верхне-Кумский пролегал наикратчайший путь, по которому пытались прорваться к своей окруженной группировке гитлеровские войска.
По радио Гитлер передавал Паулюсу: «Держитесь, к вам идет поддержка. К рождеству мы выведем вас из окружения».
В район Котельниково были стянуты крупные силы врага, спешно переброшенные с Кавказа, из-под Брянска, даже из Франции. План противника состоял в том, чтобы одновременным ударом — с юга от Котельниково и с запада от Тормосино — разорвать кольцо советских войск вокруг 6-й армии Паулюса и 4-й танковой армии Готта.
Группой немецких войск «Дон», шедшей на выручку окруженных войск, командовал фельдмаршал Манштейн. В состав группы «Дон» входили три танковые, четыре пехотные, одна моторизованная и две кавалерийские дивизии; она начала свое контрнаступление из района Котельниково 12 декабря.
Для отпора армии Манштейна советское командование двинуло на рубеж реки Аксай дивизии кавалерийского корпуса генерала Шапкина, войска генерала Труфанова и другие воинские соединения.
Они должны были встретиться с врагом, у которого имелся большой перевес в количестве людей и техники.
В основу замысла по разгрому группировки Манштейна была положена идея фланговых ударов. Стояла задача — разрезать танковый клин Манштейна на две части и ликвидировать возможный прорыв неприятельских танков через рубеж реки Аксай. Необходимо было отрезать танки от пехоты и тылов наступавшего противника, а затем бить их порознь. Удар с правого фланга должны были наносить танки и мотопехота генерала Вольского, с левого фланга — танкисты генерала Танасчишина.
Первые бои с войсками Манштейна в районе Верхне-Яблочного завязала наша конница. Она приняла на себя удар танковой дивизии противника, которая оттеснила ее к Дону.
Но удар по правому флангу наших войск не принес противнику желанных результатов. Потеряв около ста подбитых и сожженных танков, он повернул на запад от железной дороги и двумя танковыми дивизиями двинулся на Верхне-Кумский.
Это потребовало быстрого выдвижения частей Вольского, разбросанных на стокилометровом пространстве по восточному берегу Дона, в район Верхне-Кумского.
События развертывались стремительно. Две танковые Дивизии противника форсировали реку Аксай. Но к этому времени сюда вышли стрелковый полк подполковника Диасамидзе, танковая бригада подполковника Асланова и истребительно-противотанковая бригада.
Развернулись тяжелые бои, продолжавшиеся четыре дня. Активными контратаками продвижение врага было задержано.
Назрел момент фланговых ударов по неприятелю. С востока и запада одновременно пошли навстречу друг другу танковые соединения Вольского и Танасчишина. Главные силы мехкорпуса Вольского были полностью повернуты на юг и подходили к полю боя в районе хутора Верхне-Кумского.
Не случайно главные силы Манштейна были стянуты сюда. На подходе к реке Мышкова, у хутора Верхне-Кумского, откуда Манштейну оставалось пройти сорок пять — пятьдесят километров до зажатой в кольцо сталинградской группировки немцев, развернулось генеральное сражение. Оно продолжалось семь дней — с 15 по 21 декабря.
Потеряв до перехода реки Аксай свыше ста танков и в боях южнее Верхне-Кумского еще сто танков, дивизии Манштейна настойчиво продолжали рваться вперед, немецкий фельдмаршал бросил в атаку все свои силы. Бои были ожесточенными и кровопролитными. Противник почти впятеро превосходил наши силы.
...Когда вражеские танки атаковали стоявшую в балке бригаду Асланова, он сказал своему заместителю по политчасти Тулину:
— Ну, если меня убьют, командуй частью, пожалуйста.
Командир бригады Ази Асланов — маленького роста, худощавый, на вид старше своих тридцати трех лет. Он ветеран танковых войск, в боях с белофиннами командовал взводом, а через три месяца после начала Великой Отечественной войны стал командиром танкового батальона. Воевал под Тернополем, Винницей, Белой Церковью, под Курском и Харьковом, был дважды ранен.
— Спокойный командир, — одобрительно говорил об Асланове полковник Пошкус, считавший спокойствие духа лучшим показателем мужества и разумности командира.
Бой шел на фронте шириной в двенадцать — восемнадцать километров. Четыре из них приходилось на долю танков Асланова. Со дна балки, покрытой заиндевелым чернобылем и нагнанным ветром со степи перекати-полем, танкисты хорошо видели гребень холма и на нем неприятельские машины.
Балка стала для танкистов подполковника Асланова господствующей позицией, какой обычно бывает у пехоты господствующая высота. Единственным приказом Асланова в тот день был приказ вести бой из засады. Маневрируя вдоль балки и на обратных скатах высоты, танкисты были недосягаемы для прямых выстрелов врага. В то же время любая машина противника, появляющаяся над балкой, попадала под прицельный огонь наших танков.
Гитлеровцы совались вправо, влево, но не смогли пробиться сквозь наш подвижный танковый забор.
— Как на стрельбищах, — кричал оглохший от выстрелов башенный стрелок Максим Сипягин.
— Немец хитер, а наш подполковник еще хитрее, — отвечал ему механик-водитель Озерин.
За четверо суток непрестанных боев танкисты Асланова подбили около ста неприятельских танков.
Моторы не глушились и ночью. Танкисты дремали и ели, не покидая машин.
Самым тяжелым был день 20 декабря. Бригада Асланова, до этого находившаяся в резерве командира корпуса, была брошена в бой, чтобы сдержать прорвавшегося противника. Пехоты не было. Неприятельские автоматчики уже достигли северной окраины села.
Асланов снял по одному человеку с каждой машины и образовал пеший отряд для поддержки танков.
Неприятель непрерывно атаковал с воздуха. Заместитель командира корпуса генерал Шарагин все дни находился в штабе Асланова. Когда Вольский спрашивал его по радио, как дела, Шарагин отвечал:
— Пока ничего. Вот только «чушки» настроение портят.
«Чушками» Шарагин называл вражеских бомбардировщиков.
Лишь тогда, когда неприятель прорвался у соседа, занял Верхне-Кумский, Асланов получил приказ отойти, прикрыв отход соседа.
На другой день он вновь восстановил положение.
...Василию Тимофеевичу становилось совсем худо: болезнь его с каждым днем обострялась, и он, скрывая свои страдания от окружающих, прилагал неимоверные усилия, чтобы не свалиться.
Его целиком поглощали мысли о дальнейшей судьбе Сталинградской операции, о том, как устоять перед попытками вражеских танковых дивизий разрубить кольцо окружения, как парировать удары неприятеля то в одном, то в другом направлении.
Ах, как не хватало матушки-пехоты! Пехоты было совсем-совсем мало — один стрелковый полк Диасамидзе.
Беспокоясь за жизнь танков, Вольский приказывал создавать у дорог узлы сопротивления, поскольку нельзя было противопоставить неприятелю сплошной танковый забор, а также надежнее прикрывать танки мотопехотой и артиллерией.
Теперь даже те танкисты, которые раньше слегка задирали нос перед мотопехотой, лепились к ней: можно было поспать два — три часа, зная, что твою машину оберегают стрелки.
В эти тяжко трудные дни генерал внешне был спокоен, и окружавшие его офицеры не догадывались, насколько опасно болен их командир. Лишь внимательный Пошкус замечал лихорадочный блеск в больших голубых глазах Вольского и мелкую испарину, покрывавшую его широкий лоб.
... — Член Военного Совета и заместитель командующего фронтом! — вбежал в хату адъютант.
Вольский поднялся. Дверь крытого грузовика распахнулась, и в клубах морозного воздуха вошли Н. С. Хрущев и генерал М. М. Попов в зеленых бекешах и шапках-ушанках.
— Мы беспокоимся о вас, — сказал Хрущев Вольскому.
Вольский докладывал обстановку, все трое склонились над картой.
— Да, положение не легкое, — заговорил Попов. — Добавлю ко всему, что южная группировка окруженных немецких войск, видимо, готовится ударить по нашему кольцу изнутри, двинуться навстречу Манштейну.
Вольский отчетливо сознавал, что наступил критический момент операции. Дальнейший успех или провал ее зависел от стойкости его смертельно усталых танкистов, мотострелков и артиллеристов. Выдержат ли они?
— Резервы подходят, — сказал ему в заключение Хрущев. — Надо устоять до их подхода еще три — четыре дня. Сможете выдержать, товарищ Вольский? Могу я сообщить Ставке, что вы устоите до подхода войск Малиновского?
Выдержать еще три — четыре дня? Невероятно трудно, почти невозможно...
Василий Тимофеевич понимал, как много он возьмет на себя, обещая продержаться еще три дня. Но он уже достаточно узнал своих танкистов и мотострелков — знал, на что они способны.
Вольский выпрямился во весь рост.
— Выдержим, Никита Сергеевич, — ответил он. — Можете сообщить Ставке, что устоим...
Хрущев испытующе посмотрел в глаза Вольского и, видно, только теперь разглядев бледное его лицо, покачал головой.
— А вы, кажется, больны? Вижу, трудно вам, товарищ Вольский, очень трудно. Но сегодня, сейчас — вы же знаете — мы ничем не можем помочь вам... Еще четыре дня... — И Хрущев крепко пожал обеими руками горячую руку Вольского.
Теперь Василий Тимофеевич уже твердо знал, что командование примет все меры, чтобы обеспечить успех операции.
— Еще четыре дня, Александр Адамович, четыре дня, — сказал он полковнику Пошкусу и склонился над картой.
Восемнадцатого декабря в разгар боя Василий Тимофеевич получил от генерала Василевского радостную весть: его корпусу, а также пехотинцам подполковника Диасамидзе объявлена благодарность за отличные боевые действия у Верхне-Кумского.
«Надеемся, — было сказано в телеграмме, — что вы сможете продержаться до подхода ударных частей».
Василевский сообщал далее, что корпусу присваивается звание гвардейского, подполковнику Асланову и подполковнику Диасамидзе присвоено звание Героя Советского Союза. Верховное Главнокомандование приказывало представить к наградам отличившихся солдат и командиров.
А Манштейн снова и снова пытался прорвать кольцо окружения. Мотопехота и танкисты выдерживали сильнейший напор танковых дивизий немцев. Высокая подвижность мотопехоты и танков позволила им выполнить труднейшую задачу активной обороны на широком фронте. Обнаружив стремление противника переместить направление своего удара на левый фланг, мехчасти ночью совершили тридцатикилометровый марш вдоль линии фронта, в непосредственной близости от противника, прикрыв себя боковым охранением. Утром, когда враг начал атаку, его встретил мощный контрудар наших подвижных войск. Гитлеровцы перенесли удар на правый фланг, но мотопехота и танки, переброшенные с одного фланга на другой, опять парировали вражеский маневр.
К 20 декабря сражение достигло наивысшего напряжения. Манштейн бросил в бой. все танки, что он имел. Ценой больших потерь ему удалось захватить Верхне-Кумский. Наши войска были вынуждены отойти за реку Мышкова.
Но время германский фельдмаршал уже упустил. Гвардейские дивизии генерала Малиновского, совершив в невероятно короткий срок двухсоткилометровый марш, еще к 15 декабря начали сосредоточиваться на рубеже Громославка — Ивановка — Каптинский. В мороз и ветер гвардия шла без отдыха и сна. Населенные пункты на пути их движения были заняты под госпитали и тылы действующих войск. Короткие остановки совершались под открытым небом. Поэтому обогревать людей было невероятно трудно.
К 24 декабря войска Малиновского полностью сосредоточились в избранном пункте. Предусмотрительность Ставки, обеспечившей своевременный подход свежих сил к полю боя, решила судьбу группировки Манштейна. Наши силы возросли, а силы врага иссякли. Достаточно сказать, что за двенадцать дней, с 12 по 24 декабря, немцы потеряли у Верхне-Кумского около трехсот самолетов, пятисот танков, триста семьдесят шесть орудий, тысячу автомашин. Только убитыми враг потерял семнадцать тысяч солдат и офицеров.
И вот настал момент уничтожающего удара по группировке Манштейна. Советская гвардия нанесла этот мощный удар на рассвете 24 декабря.
Немцы не смогли Сдержать напора наших войск и в первый же день были отброшены на 25 километров.
Темп наступления советских войск нарастал. Гвардейцы вышли на рубеж реки Аксай и продолжали гнать неприятеля дальше, к Ростову.
К утру 30 декабря танкисты генерала Ротмистрова ворвались в Котельниково.
С группой Манштейна было покончено.
Войска генерала Малиновского форсировали Дон.
29 декабря донской рубеж преодолела еще одна группа войск в районе Потемкинской и Верхне-Курмоярской и 30 декабря овладела Тормосино, соединившись с левым крылом Юго-Западного фронта.
Так, вместе с десятками тысяч вражеских солдат и офицеров были похоронены надежды и планы гитлеровского командования выручить свои 6-ю и 4-ю танковую армии, взятые в железное кольцо у Сталинграда.
Успешные действия советских войск южнее Сталинграда показали непреодолимую волю солдат и офицеров к победе над врагом. Победило высокое боевое мастерство наших солдат и командиров, а наша бронетанковая техника показала свое превосходство над техникой врага.
Штаб гвардейского мехкорпуса генерала Вольского расположился в Тингутинском лесничестве. Стоял трескучий мороз, дух захватывало от обжигающего восточного ветра. Танкисты и мотострелки отогревались в землянках, приводили себя в порядок, мылись, перечитывали письма от родных, готовились к встрече Нового года.
На открытом поле стоял наготове санитарный самолет, присланный для Василия Тимофеевича. Бледный, осунувшийся, он обнимал своих сослуживцев.
— Ну вот, друзья мои, собрались мы вместе после боев, каждому хочется многое сказать, а мы смотрим друг на друга и молчим.
Вряд ли Василий Тимофеевич подозревал, что коварная болезнь скоро уведет его в могилу. Сейчас он испытывал щемящее чувство сожаления, что расстается со своим корпусом, со своими солдатами и офицерами. И рядом с этим чувством в нем жила твердая убежденность, что его родной Сталинградский гвардейский мехкорпус.
Совершивший подвиг в великой битве, никогда не утратит своей славы, рожденной в степи между Волгой и Доном.
Так же, как и другие командиры, он еще не знал точно, но угадывал, какие большие и славные победы открывала всей Советской Армии Сталинградская победа — мать этих грядущих побед.
Василий Тимофеевич оставался верен себе: он ни слова не говорил своим сослуживцам о болезни, гнал от себя мысли о ней. Его теперь занимало другое: надо осмыслить великую Сталинградскую операцию по окружению противника, изучить то, что сделано.
— Будут, друзья мои, — вслух размышлял Вольский, — будут изучать нашу операцию во всех военных академиях. Повсюду, всегда... Не все же Канны, да Седан, да Росбах... А нам самим следует особенно отчетливо выявить, что мы сделали поучительного. И выводы продумать и уроки извлечь — крайне полезно на будущее. Нам ведь еще не один день пути до победы...
Санитарный самолет окружили командиры, солдаты танкисты, мотострелки. Поднимаясь в самолет, Вольский прощально поднял руку и поклонился Черному и Белому, Ази Асланову, Белозерову, Андрееву, Шарагину, Пошкусу, старшине Сколоте, державшему подмышкой посылку с изюмом из Узбекистана, радистке Марии Чичкан, старшему сержанту Федору Озерину, лейтенанту Кислову, всем гвардейцам, кто внес вместе с ним свою долю тяжкого военного труда в великую победу у Сталинграда.