Стража на скалах
1
Вода с шипеньем уходила в стороны, обнажала песок морского дна. Еще недавно между материком и островом перекатывались сплошные серые волны, а теперь начался отлив, море расступалось, открывая узкую полосу осушки — сухопутный проход на остров.
— Скорее! — сказал мой спутник. — Как бы не прозевать отлива. Пошли!
Мы шли расступившимся морем. Сероватая скорлупа раковин и камни, глянцевые от влаги, скользили под ногами. Остров возникал впереди — снеговой, продолговатой горой, уходившей в сумеречное полярное небо. Мы прошагали по мокрой гальке, вошли в глубокий береговой снег, и через несколько минут море за нами снова сомкнулось, отделив нас от Большой земли.
— Охрану предупреждали? — спросил морской пехотинец-связист, вышедший нам навстречу из-за островных скал. — Если не предупреждали — как бы не обстреляли вас!
Комиссар, пришедший на остров, кивнул. О нашем приходе была предупреждена невидимая охрана острова. Мы знали, как обманчиво безмятежное с виду спокойствие глубоких горных снегов, затаивших в своей белизне всегда бодрствующие посты и береговые батареи, что держат под прицелом океанские подступы к нашим базам.
С нами пришел на остров старшина первой статьи Андрей Котенев, комсомолец, новый начальник одного из островных постов.
Вместе с ним подошли мы к затерянному в снегах бревенчатому домику. Я наблюдал, как деловито, по-хозяйски оглядел Котенев свой новый участок работы. Как вошел внутрь здания, просто, по-товарищески, познакомился с краснофлотцами. Как встретился с прежним начальником этого морского поста, переходившим на другое место службы.
Пройдя по кубрикам, старшина Котенев мельком оглядел аккуратно застланные чистым бельем краснофлотские койки, мимоходом поправил на одной из них одеяло, пощупал широкой ладонью — хорошо ли натоплена большая выбеленная печь.
Отдохнув в теплом помещении, мы направились на вершину сопки, на сигнальный мостик — место несения боевой вахты связистами этого дальнего заполярного поста.
Вокруг здания вздымались гигантские округлые скалы. Расселины между скалами были выравнены снегом, выше гранитные перекаты обнажил неустанно задувающий ветер. Как неровные снеговые ступени, поднимались скалы в играющее всеми цветами радуги утреннее небо.
Тонкий стальной леер протянут к вершине сопки. И чем выше поднимается он, тем круче становится путь, яростнее свистит ветер, бьет в глаза белая крупа снежных зарядов. Мы карабкались, цепляясь за упругую сталь, местами до колен проваливаясь в снег, местами скользя по обнаженному крутому граниту.
Под самой верхней скалой мы вошли в маленькую дощатую рубку, в помещение сигнального мостика.
Здесь работал радист. Сигнальщик надевал поверх полушубка необъятный бараний тулуп, готовясь сменить товарища, несшего вахту снаружи. Он вышел, вскарабкался на скалу, встал над обрывом, всматриваясь в горизонт, в белеющее барашками Баренцево море. Новый начальник поста стоял с ним рядом.
Андрей Котенев старательно оглядывал горизонт. Мы стояли так высоко, что даже шум прибоя не доносился до вершины отвесной скалы.
Это был уже третий пост, который принимал Котенев с начала Великой Отечественной войны.
— Что же, послужим и здесь, — сказал он удовлетворенно. — Казарма-то здесь — дворец, не то что было у меня раньше. Тот домик мы сами из досок сколотили. Однако и там ладный получился дом...
Вечером в помещении команды комиссар делал доклад о международном положении. Котенев слушал не отрываясь. Он сидел среди краснофлотцев, ничем не выделяясь среди этих обветренных, закаленных парней. Лишь однажды машинально потрогал он с нежностью новенькую серебряную медаль «За боевые заслуги», врученную ему как раз накануне отъезда сюда — к новому месту службы.
И глядя на эту медаль, на этого коренастого, немного медлительного старшину с зоркими глазами на круглом, добродушном лице, я вспоминал о его боевой жизни, рассказанной мне, — о жизни человека, обеспечивающего один из важнейших участков военно-морского дела — службу наблюдения и связи.
2
Когда началась война, Андрей Котенев служил на морском посту рядом с самой границей.
— Товарищ Котенев, — сообщил по телефону взволнованный голос командира соседнего подразделения. — Получено сообщение — фашисты перешли нашу границу!
— Что-то не верится, чтоб посмели, — удивленно сказал Котенев. — Но если так — воевать будем!
Торопливо включил он радиоприемник и услышал слова речи товарища Молотова о нападении гитлеровцев на Советский Союз.
Домик того поста тоже стоял на скалистой вершине, откуда было ясно видно, как немецкие самолеты пытаются прорваться к Мурманску. С этой минуты не переставало работать радио поста, сообщая о передвижениях врага. На третий день войны два бомбардировщика «Ю-38» внезапно вывалились из-за скал и легли на боевой курс к радиорубке.
Котенев схватил пулемет Дегтярева, открыл стрельбу из-за большой гранитной глыбы. Бронебойных пуль у него еще не было, но, все же он попытался отбить налет. Из рубки слышался писк аппарата — радист Чубенко передавал очередную радиограмму в штаб.
Длинной пулеметной очередью Котенев заставил самолет сойти с боевого курса.
Но второй «Юнкерc» дал две пулеметные очереди по рубке. Он пронесся за скалы, возвращался, снова ложась на боевой курс, теперь уже как будто в сторону камня, из-за которого вел огонь старшина. Котенев мельком подумал — белая летняя бескозырка демаскирует его, выделяясь на фоне темных скал.
Но он не сбросил бескозырку. Очень ясно запомнил он продолговатый корпус самолета, с черным четким крестом на фюзеляже. Стреляя, Котенев сжался под камнем, и самолет снова с ревом исчез за скалами.
Старшина вбежал в рубку. Чубенко склонялся у передатчика, работая одной рукой. Рукав другой руки намок кровью, кровь капала на стол, но Чубенко продолжал работать.
— Вы живой, товарищ старшина? — сказал он, стараясь зажать рану, окончив передачу текста. — А я думал, постреляли вас. Ишь, гады — по международным правилам по маяку нельзя бить, а они ведь и по маяку стреляли.
— Эх, Чубенко, — горько сказал Котенев, — какие уж там международные правила!
Он срочно принял свои меры. Недалеко находилось выбитое в камне пулеметное гнездо, оставшееся еще от финской кампании. Туда втащили радиоаппаратуру, туда же вполз Чубенко, наспех перевязанный Котеневым, отказавшийся уйти в госпиталь. В гранитной щели было тесно, приходилось часами работать, лежа на боку, но радисты поста справлялись с боевой вахтой...
Несколько недель спустя Котенева выделили для нового ответственного дела.
Нужно было открыть морской пост на новом месте — на безлюдных, почти неприступных по крутизне береговых скалах.
Прежде всего Котенев один ушел в разведку, в местоположение будущего поста.
На океанском берегу было безлюдно и дико, почти от самой воды вздымались отвесные сопки, поросшие у подножья густым пожелтелым ивняком. Вдали не смолкал гул орудийных залпов и бомбовых разрывов. Высота, убегающая вверх, казалась головокружительно-огромной. Но на верхних горизонтах именно этой высоты предполагалось открыть пост.
«Неужто гори с облаками сходится? — полушутливо подумал Котенев. — Сорвешься оттуда — голова пополам!» — и стал карабкаться наверх — обследовать сопку.
— Есть возможность открыть там пост? — спросили его по возвращении в базу.
— Трудности, конечно, будут, но сказать «невозможно» — преступление! — коротко ответил старшина и, приняв командование, раздобыв понтон, отправился к месту назначения.
3
Понтон шел в полной тьме. Бойцы гребли дружно, помогал попутный ветер, иногда плотно надутую резину понтона перегибало на волне. Во мраке тонули берега залива — и свой и занятый врагом. Люди на понтоне молчали.
— Правое нажми, левое табань! — изредка командовал вполголоса сидевший на управлении политрук Мартюшов.
Котенев был правым загребным. На понтоне шел личный состав поста, продовольствие и оборудование.
— С подъемом духа идут товарищи! — шепнул старшина политруку, наваливаясь на весло.
С того берега ударила батарея. Осветительный снаряд разорвался в ста метрах от понтона. Вниз пошли голубые рассыпающиеся стрелы, освещая пустую, чуть вспененную воду. Но Котеневу показалось: снаряд озарил и резиновые борта понтона, и напряженные лица сидящих на веслах, и груду ящиков и тюков.
Второй снаряд разорвался над берегом, вырвав из тьмы полосу прибоя, темные, мохнатые камни.
— В «вилку» берут! — досадливо сказал Мартюшов.
— Пристанем к берегу, товарищ политрук, — предложил Котенев. — Сольется понтон с камнями — пусть тогда садят наугад.
Они лежали на холодных и скользких камнях, всматриваясь в противоположный берег. Понтон темнел, как плоская скала. Еще несколько снарядов разорвалось кругом — и фашистская батарея умолкла. Понтон заскользил дальше.
— Здесь сходить, — сказал, наконец, Котенев, всматривавшийся, не переставая грести, в берег.
Он хорошо запомнил: сперва пойдет извилистый каменистый мыс, потом — крутое подножье сопки. Уже начинался отлив. Из понтона выпустили воздух, спрятали оборудование и оболочку понтона между скал. С собой взяли лишь полевую радиостанцию и запас продовольствия на день.
Цепкий кустарник бил в темноте по лицам, как живой, хватал за руки, цеплялся за оружие и одежду. Скалы под ногами становились все круче, камни с шумом срывались в пустоту.
Была глубокая ночь. Сопку, бывшую на самом виду у врага, необходимо было преодолеть до света. Котенев подбадривал товарищей, карабкался впереди, нащупывая дорогу. Когда скользнувшая нога повисала над пустотой, — плотно прижимался к камням, вцеплялся в поверхность, будто обтянутую грубым сукном. Первыми поднялись за ним на вершину сигнальщик Черноусое и радист Федулов.
Тут острый сырой ветер пронизывал насквозь. Пошел мелкий дождь со снегом. За скалой натянули палатку, вынули хлеб и колбасу. Уже начинался рассвет.
— Время не терпит, товарищи, — сказал политрук.
Сейчас же нужно было: одним начать установку радиостанции, другим — найти место для постройки жилой землянки.
Они заметили: много выброшенных прибоем бревен и досок валяется на пустынном берегу. Но землянку можно было строить только по ночам, в темноте, чтобы не демаскировать пост. На берег спускались тоже только ночью.
На вершине сопки, недалеко от палатки, сигнальщики несли боевую вахту. Дымчатой туманной полосой выделялся над заливом вражеский берег.
— Обнаружить бы поскорей хоть одного! — повторял Черноусое, всматриваясь из-за скал в море. И скоро боевая вахта дала первые результаты.
В ряби далеких волн сигнальщик заметил бурун от перископа подводной лодки. Радист передал в штаб ее координаты. Немного спустя пришла весть, что лодка уничтожена.
Пришел конец и батарее, обстрелявшей понтон. Ее запеленговали по красным вспышкам и белым дымкам...
К тому времени уже был полностью оборудован домик для жилья, рядом с ним моряки ухитрились соорудить даже маленькую баньку. На берегу нашли бочку из-под керосина, втащили ее наверх, вмазали в кирпичную печь в виде водяного котла.
По случаю разгрома батареи в помещении команды был устроен торжественный вечер самодеятельности. Котенев сделал политический доклад, спел песню из фильма «Трактористы». Краснофлотец Соловьев протащил Гитлера в стихах собственного сочинения. Кок приготовил праздничный обед из мяса подстреленного в горах оленя, из куропаток и сладких пирожков с изюмом...
...Когда Котенев рассказывал о тех недавних днях, в его голосе слышались нежность и легкая грусть, порожденные тем, что пришлось расстаться с той построенной его трудом землянкой, с товарищами по боевой работе.
Но наряду с этим — я видел — уже возникала в нем привязанность к новому месту службы, к островному посту, командование которым он осваивал бережно и деловито, входя в любую хозяйственную мелочь, по отдельности изучая каждого краснофлотца.
Я уходил с острова на дрифтерботе — на рыболовном деревянном суденышке, переоборудованном под военный корабль. Светлела рассветная мгла, снеговая громада острова проплывала перед нами в голубом полумраке. Никаких признаков поста не было заметно на волнистом белом гребне.
— Запросите «добро» на выход! — сказал сигнальщику командир дрифтербота.
Сигнальщик заработал прожектором. И тотчас же золотая яркая звездочка зажглась в ответ на вершине синеватых снегов. Звезда гасла и вспыхивала, ведя с дрифтерботом разговор на световом языке.
Это пост Андрея Котенева следил за всеми проходящими кораблями, разрешал проход одним, задерживал других, охранял безопасность подходов к базам нашего Заполярья.