Четыре торпедные атаки
После отбоя артиллерийской тревоги старшему матросу Владимиру Кириченко предстояло снова приступить к своим обязанностям сигнальщика.
Наша гвардейская подводная лодка только что с успехом выполнила свою боевую задачу. Но случилось так, что она должна была отходить от вражеских берегов в надводном положении. И неизвестно было, сколько времени могло потребоваться, чтобы получить возможность снова идти под водой.
Нечего и говорить, какую опасность представляла такая позиция для подводной лодки во вражеских водах.
Шторм крепчал с каждой минутой, но не он был причиной беспокойства Кириченко.
Закончившийся нашей победой морской бой вызвал переполох в гавани врага, и, конечно, никто из гвардейского экипажа не думал, что отход произойдет без осложнений. Наших подводников засыпали снарядами тогда еще, когда они добивали последний сторожевик.
Вслед за этим с правого борта выскочила по рубку вражеская подводная лодка. Сыграли тревогу, выпустили по этой лодке несколько снарядов, но она, не приняв боя, поспешно скрылась.
«Где, откуда появится?» — мысленно спрашивал себя каждый, прежде всего, разумеется, тот, кому надлежало нести на поверхности вахту наблюдения. Было ясно: фашистская подводная лодка скрылась, чтобы предупредить других. Устроят засаду и в подходящий момент попытаются пустить торпеду...
Кириченко поднялся вслед за командиром. Занял место на кормовой стороне мостика. Надо глядеть и глядеть. Неустанно и зорко. Уметь видеть и в такую серую мглу, какая сейчас все плотнее окутывала ближний горизонт. Каждое мгновение могло таить в этой мгле опасность, и нужно вовремя захватить в поле зрения любой предмет, любой отсвет в тускло мерцавших водах. Пусть это будет поблескивание луны или «невинной» звездочки, отраженной в волне. Надо непременно разглядеть и это отражение света, прорвавшегося сквозь густые тучи, и вообще все мельчайшие предметы на морской поверхности... Какая-нибудь пустяковая вещица могла оказаться вовсе не тем, за что ее принимаешь, а тросом от мины, трос нередко обнажала волна. А вместо отраженного блеска луны или звездочки вдруг возникнет губительное сверкание вражеской торпеды...
Сигнальщик Владимир Кириченко уже поработал сегодня и поработал на славу. Подводники-североморцы навязали врагу бой в надводном положении.
Дерзкая стремительность и несокрушимый натиск атаки отличали этот неравный для советских гвардейцев морской бой. Именно артиллерийский расчет, в котором Кириченко действовал в качестве наводчика, только что пустил ко дну два крупных фашистских транспорта. Туда же последней торпедой был отправлен и охранявший эти транспорты вражеский сторожевик.
Кириченко ориентировался.
Смеркалось. Подул холодный штормовой норд-вест, и уже не волны, а грохочущие скалы бились о борта корабля. Густотемная пелена быстро окутывала и без того тусклый и узкий в такой час горизонт Баренцева моря. Ветер усиливался, все явственнее переходя в шторм. Холодные волны поминутно захлестывали невысокую надводную часть, вместе с молодым сигнальщиком и командиром на ней.
Опытным глазом, привыкшим видеть в темень и в шквалистые снежные «заряды», Кириченко определил: вода гораздо темнее этой мглы. Стало быть, все посторонние предметы непременно будут давать хоть какой-нибудь отблеск. Важно не потерять способность видеть. Уберечь глаза от захлестывающих мостик волн, не поддаться силам разбушевавшейся стихии, способной сейчас смыть, снести, кажется, любое препятствие.
Кириченко рвануло очередной волной, но он цепко ухватился за поручни.
Командир знал, кому поручить эту ответственную вахту. Владимир Петрович Кириченко, совсем еще юный возрастом, комсомолец-подводник. Ему едва исполнилось двадцать один год, а он уже успел получить богатый боевой опыт, стал настоящим умелым и отважным моряком. Не раз приходилось ему выполнять сложные и опасные боевые задания, но как добрую сталь закалял он свою волю еще в учебных походах. Все его товарищи знали: никогда Володя Кириченко не отступал перед трудностями, хотя бы они и казались непреодолимыми. И, сейчас мысли его были не об опасностях, не о трудностях, вовсе не о себе. Жизнь всего экипажа, сохранность боевого советского корабля целиком были вверены ему.
Кириченко всегда знал и помнил: советским морякам противостояли не только оснащенные техникой фашистские корабли — враг, так сказать, «обыкновенный», — во и вся грозная полярная стихия. Сила слепая и необузданная, но ее тоже надо уметь побеждать. Молодому сигнальщику, Володе Кириченко, предстояло бороться в эту вахту одновременно с той и с другой силой.
«А как командир?» — подумал Кириченко.
Кириченко бросил взгляд назад: фигура командира вырисовывалась неясно, хотя их и разделяло сравнительно небольшое расстояние. Командир стоял у носовой части неподвижно, как изваяние, весь устремившись вперед. Но видел он все. Вот у кого учиться нести вахту! Долю секунды занял бросок-взгляд Кириченко, но и это движение не ускользнуло от командира. Движение было ненужным и, стало быть, лишним.
— Смотреть внимательнее: вест, зюйд-вест!.. — строгим голосом отчеканил командир, не меняя позы, ни на миг не отрываясь взглядом от набегающих волн.
— Есть смотреть, товарищ командир!
Он зорко вглядывался в темное марево, не обращая внимания на то, что уже промок и промерз до костей. Нельзя пропускать ни одного предмета — бочку, бревно, доску... Здесь логово врага и «безобидных» вещей быть не может.
Помнит Кириченко, как однажды, еще до войны, когда шли днем на корабле в учебный поход, он лихо доложил;
— Прямо по носу — доска!
Командир внимательно вгляделся, потом сказал:
— Правильно... Но доски разные бывают.
— Настоящая доска! — счел нужным подтвердить Кириченко.
— Возможно настоящая, посмотрим! Доска оказалась прикрепленной к мине...
— Смотреть зорче! — приказал тогда командир, похвалив сигнальщика за бдительность.
— Море не кладовая и не комиссионный магазин! — говорил потом на беседе комиссар. — Тут случайных вещей не бывает, особенно во время войны! Поэтому первая обязанность всех, кто несет вахту, а также, тех, кто не несет ее, но находится наверху: смотреть! Смотреть и смотреть! Обо всем, что бы ни заметил плавающим на море — доску, лодку, щепку или кепку, — докладывай немедленно...
Это было давно, на солнечном Черном море, где не только «щепку и кепку», но и помельче вещи различишь...
А тут сейчас — полярная кромешная мгла. Холодные темно-бурого цвета волны. И такое же воздушное пространство: мглисто-черная жидкая муть. Небосвод узкий, беззвездный, с плотными низко нависшими облаками. Облака движутся быстро, но опускаются все ниже и ниже к морю...
Пустынно и тихо вокруг.
Настороженную и тяжелую эту тишину прерывали только глухие всплески волн да все усиливающиеся посвисты шквалистого ветра. «Барашками» бегали и пенились высокие гребни стремительных волн. Волны с каждой минутой становились круче, яростней. С грохотом и ревом бушевали они по бортам корабля, внезапно вырастали широкой упругой стеной.
Наполовину погруженная в воду, лодка то вздымалась ввысь с легкостью, словно это была бочка или понтон, то низвергалась в пучину расступавшихся волн. В такие минуты Кириченко приходилось принимать самые неожиданные положения.
Вот снова качнуло корабль, и Кириченко едва не сорвался, повис почти горизонтально над провалом. Изыскивая способы держаться покрепче, он не перестает, однако, смотреть и смотреть.
Всем своим существом чувствовал Кириченко, что опасность таится повсюду вокруг. Например, вон та, подозрительно мелькнувшая впереди зыбь — что это?
Тревога охватывала сигнальщика с каждой минутой все более. Было исключено, чтобы фашистская лодка отказалась предпринять атаку! Она, конечно, выжидает подходящий для нее случай и может появиться со стороны, откуда не ждешь, — притом в самый неожиданный момент. И тогда вражеские торпеды будут не только преграждать путь, они могут прервать его совсем...
Чтобы выйти победителем, необходимо вовремя обнаружить врага. Это может сделать только сигнальщик, и никто другой. Командир ушел к аппаратам, на мостике остался Кириченко. Он один теперь отвечает за безопасность корабля.
Еще и еще глядеть! Во всю зоркость глаз и сверх сил. Нельзя допустить, чтобы его сшибла волна. Прежде всего надо найти положение, наиболее удобное и выгодное для наблюдений.
Кириченко перепробовал все способы держаться покрепче. Лучше всего ноги ставить поуже. Это менее устойчиво, зато вольтаж при кренах лодки будет больший. Соответственно увеличится и район обозрения и время для наблюдений. «Пустые» промежутки, равные целым секундам, когда из-за крена бывает трудно обозреть обратную сторону, станут гораздо короче... Да, конечно, ноги следует держать возможно уже. Лучше даже вместе.
Но хватит ли сил, чтобы удержаться?
Что же предпринять, как добиться устойчивости? Держаться за поручни обеими руками? Нельзя — бинокль. Надо суметь одной рукой. Случайная оплошность, малейшая слабость здесь равны гибели.
Но разве сейчас дело в выносливости мышц или крепости всей его могучей широкоплечей фигуры? Конечно, физически слабому тут не место. И какое счастье, что в родной далекой Будрыси, где родился Володя, там, на солнечной Украине, где прошла радостная комсомольская юность Кириченко, он с таким увлечением занимался спортом, участвовал во всевозможных состязаниях — беговых, стрелковых, футбольных.
«Удержусь. Посмотрим, чья возьмет!..»
Весь уйдя в наблюдение, Кириченко не замечал свистящих потоков воды, непрерывно окатывавших его с ног до головы, и лишь теперь, нежданно для себя, ощутил нестерпимый холод. Ледяные брызги обжигали лицо и руки. Вода просочилась сквозь одежду, проникла за голенища сапог. Холод сковывал движения. Что он мог поделать, что еще предпринять?
Рукавицы, пожалуй, долой — излишни. Они промокли насквозь и мешают пальцам действовать и согреваться.
И еще удача — усилился бортовой нордовый ветер: мороз крепчал с каждой минутой. Это хорошо — не придется сбрасывать шубу. Шуба полностью обледенела, и теперь вода вовсе не просачивалась через нее. Не обмораживало грудь, особенно спину. Такое обледенение не раз предохраняло Кириченко от пронизывающих ветра и воды, температура которой казалась ниже, чем у льда...
Внезапно ветер рванул с новой силой. Лодка дала большой крен. Волна хлестнула прямо в лицо, и Кириченко не устоял. Оказалось, что в самую нужную минуту он утратил свою обычную изворотливость. Однако не было в этом вины Кириченко. В некое подобие ледяного столба превратила его задубевшая от стужи одежда. Движения его сделались неуклюжими. Он не мог ни выпрямиться, ни согнуться. С трудом шагнув, он тут же остановился. Волна увлекла Кириченко за собой. Мгновение, и он очутился за бортом. Лихорадочно вцепился Кириченко одними лишь пальцами за мостик, задержался на какой-то миг и вдруг заметил белый продолжительный след. Как чешуя пенагора, сверкнул он в полусотне метров за кормой.
Торпеда!
Потеряй в этот решающий момент самообладание, погиб бы Владимир Кириченко без пользы, без чести, без славы. Погиб бы сам и погубил бы весь экипаж. Но не из такого материала скроен советский человек!
Нечеловеческим усилием воли и мышц Кириченко оттолкнулся от скользкой опоры. Ловким молниеносным рывком подтянулся он на руках, упруго подскочил, одновременно переломив о трос свою обледеневшую шубу надвое. Все это не заняло и секунды...
— На курсовом... след торпеды! — успел крикнуть он перед этим прыжком.
— Право руля! — прозвучала как бы в ответ ему команда.
Лодка с крутым креном резко отвернула вправо. Кириченко с трудом удержался за поручни. Руки уже не чувствовали холода. Раньше железо троса прожигало их до последней косточки суставов, но теперь руки словно срослись с этим раскаленным железом. Как будто и крови нет, но и кровь — пустяки. Кириченко не до этого. Не в первый раз выпадала ему подобная вахта — и чего тут особенного?! Главное — торпеды. Сейчас, наверное, будет пущена еще одна. Разглядеть сквозь мглу, заметить ее вовремя — вот задача всех задач!
— Слева на курсовом... Торпеда! — докладывает он, заметив новый, едва различимый отсвет, бегущий по воде.
— Лево руля, — слышит он тот же ровный, спокойный голос командира.
И снова крен, еще более крутой — как удержаться юному сигнальщику, не прозевать очередное нападение врага?!
Наш подводный корабль так же искусно уклонился и от этого нового удара.
Будто озлобившись, волны с еще большей силой хлынули на Кириченко. Ему пришлось хлебнуть морской воды. Трижды просоленая эта водица — разве привыкнешь к ней...
Но все это мелочь, а вот глаза заслепило, режет и остро покалывает зрачки, это худо, совсем худо. Торпеды, конечно, будут еще. Не зевать! Обнаруживать их сразу же, чтобы уводить корабль невредимым. Никто, кроме него, матроса-сигнальщика на посту, не сделает этого. Никто!
— Молодец, Кириченко! — доносится к нему сквозь шум волн голос командира. — Смотреть зорче!
И, кроме этого голоса — единой воли, олицетворяющей весь экипаж советского корабля, воли, с которой слилась и его маленькая и сильная, — Кириченко ничего не слышит, не чувствует. Бдительный и стойкий сигнальщик целиком поглощен наблюдением. Теперь уже ни мертвящий холод штормовых снежных зарядов, ни мгла полярной ночи не мешали. Не ослепляли и ледяные брызги.
Сейчас, в момент непосредственной опасности, угрожавшей родной лодке, Кириченко, казалось, обрел какое-то особое свойство видения и сопротивления. В нем выработалась та выдержка, та сноровка, дошедшая почти до автоматизма, что дается только практикой, упорством и высшим напряжением сил. Именно в этом и состояло то особое, что сейчас подсказывало ему: торпеда появится опять, и не иначе как слева. Туда все внимание! Но не забывать и других участков.
Как сигнальщик и ожидал, фашистский корабль продолжал атаки.
— Торпеда слева! — крикнул Кириченко — и почти сразу же:
— Торпеда справа!
Лодка молниеносно отвернула вправо, потом влево.
Четырежды спасший сегодня боевой корабль, драгоценные жизни советских воинов, умелый и самоотверженный гвардеец после вахты спустился в кубрик.
Его не приветствовали. В такие минуты на лодке не должен раздаваться ни один лишний возглас. Но Кириченко видел глаза командира, глаза товарищей.
Он знал, что только предельно четкая работа, находчивость и бесстрашие всего личного состава корабля во главе с командиром обеспечили нашей подводной лодке победный выход из таких невиданно трудных и сложных условий боя.
Но вот сейчас весь геройский экипаж подводной лодки глядел на него — сигнальщика... И обмерзшие вехи Владимира Кириченко дрогнули. Теперь ему глядеть гораздо труднее. Но он видел: боевые друзья гордились им.