Холм с одинокой сосной
Командир взвода автоматчиков Сергей Юрьев докладывал. Командир части, солдат во время империалистической войны, командир красногвардейского отряда во время гражданской войны, председатель областного суда в годы мирного строительства, слушал молча.
— Тогда я его застрелил, — сказал Юрьев и умолк. Командир молчал. Потом он встал и протянул
Юрьеву руку:
— Ты поступил правильно!
Во взвод Сергей возвратился поздно. Первым его увидел маленький Алексеев.
— Долгонько отсутствовали. Шесть раз обед ваш подогревали...
Подошел отделенный командир Валков.
— Пополнение прибыло, товарищ командир! Двоих нужно мне — на место Степанчонка и Лаврентьева...
Сергей лег и укрылся полушубком. В блиндаже шумели. Лискун сказал строго:
— Тише! Командир отдыхает. И все умолкли.
...Дрались, выбивая немцев из поселка; дрались в поле, на двух высотках, у березовой рощи, дрались яростно и ожесточенно. Жители поселка ушли в лес. Много домов было разрушено.
На истерзанных деревьях висели обрывки одежды, раскиданной взрывами. Вершину молодой березки окутал кусок занавеси, оторванной от окна. Раздробленные бревна, осколки кирпича, полуразрушенная печь напоминали о том, что на углу двух улиц стоял дом. Ветер листал ставшие ненужными книги. Сергей подобрал учебник арифметики, руководство по агротехнике и «Севастопольские рассказы» Л. Н. Толстого в обгорелом переплете.
Взвод автоматчиков, которым командовал Юрьев, был отведен во второй эшелон и ждал приказа, чтобы снова вступить в бой. Накануне боя, может быть, за час или два до него, Сергей читал о боях, шедших почти девяносто лет назад. «Да и бывают ли в военном быту очень близкие люди?» — сомневался Толстой. Сергей оглядывал прожитый год, вспоминал людей. Дружба и любовь были кратковременными, часто прерывались смертью.
Пока командир автоматчиков думал над рассказами Толстого, санитарный инструктор Саша Алексеева добралась до березовой рощи. На опушке ее увидели автоматчики. Двое встретили ее и приняли у нее раненого.
— У кого есть вода? — спросила Саша, вытирая пот.
Ей протянули несколько фляг. Она напилась, наполнила свою флягу. Раненый лежал на снегу. Саша сказала:
— Он перевязан. Если попросит пить, дайте, только немного. Придет повозка — уложите. А я пошла...
Сергей оторвался от книги и подошел к раненому. Он наклонился над ним. И все автоматчики увидели, как побледнел их командир.
— Леша, — сказал он горестно. — Товарищ младший лейтенант! Старина!
Левая щека раненого была запачкана землей. На мертвенно белом лице горели веснушки. Сергей положил голову раненого друга себе на колено, рукой поддерживая его за спину. Рука скоро стала мокрой: кровь просочилась сквозь повязку. Не отрывая глаз, раненый сказал:
— Понял. Ясно...
— Леша! Это я, твой друг, Сергей Юрьев! Леша!
Но эти слова не достигли сознания раненого. В последние минуты он видел что-то свое, чего не видели окружающие. Он умер тихо. Сергей ощутил тяжесть мертвого тела.
Бойцы, дравшиеся на двух высотках и у березовой рощи, отбили все атаки. К вечеру бой затих. Торжественно всходила луна. Сергей сидел у могилы друга. Руки все еще помнили тяжесть мертвого тела.
Облака шли тонкие-тонкие, точно протаявшие льдинки.
Молодой ледок трещал под ногами, когда Сергей, выписавшись из госпиталя, шел по городу. Город этот считался тылом. Но и здесь присутствовала война: окопы перерезали улицы, воронки, наполненные водой, блестели, как озера. На одной из улиц Сергей нагнал женщину. Она шла медленно: трудно идти по дороге войны. Она прижимала к груди ребенка. Узелок висел на ее правой руке. Сергей пошел рядом. Женщина спросила, не знает ли он, где помещается госпиталь.
— А на что вам госпиталь? — поинтересовался Сергей.
— Отца его ищу. Говорят, раненый тут лежит. Отца нам нужно обязательно найти!
И такая тоскливая сила была в этих словах!
Бывают в жизни человека времена, когда простое участие кажется спасительным. Молодая мать нуждалась в участии. Она рассказала свою простую историю. Жили в маленьком украинском городе. Муж — танкист, Петя Харченко. Июньским утром, в воскресенье, они были в саду, искали поспевавшую черешню. Харченко вызвали в штаб. Он не вернулся даже попрощаться с женой. Скоро пришлось уйти и Ксении. Черешни стояли обуглившиеся, горько пахли холодные пожарища. Шли по истоптанным полям, лежали в канавах. Кровь мешалась с дорожной пылью. Зимой у Ксении родился сын. От Петра долго ничего не было, потом пришло известие, что дерется со своею частью, теперь вот привезли сюда раненого.
— Давайте я понесу сына, — сказал Сергей.
— Только тихонько, пожалуйста. Нездоров он у меня. Никогда еще не приходилось Сергею держать на своих руках грудного ребенка. Он показался очень хрупким. Ребенок не плакал, только стонал временами: худенькое тельце его выгибалось, поражаемое болью. У Сергея скоро затекли руки. Заныло залеченное плечо... Ребенок затих. Безвольное, совсем лишенное жизни тельце лежало на руках. Сергей почувствовал, как будто бы ребенок стал тяжелее.
— Терпи, сынку! Терпи трошки! — нежно утешала мертвого уже сына молодая мать.
Вот тогда и понял Сергей всю ненужность простой, обычной жалости. Жалость переходила в другое, новое чувство — это была холодная злоба. Нужно было жить со стиснутыми зубами. Ничего нельзя было забыть!
На рассвете к автоматчикам пришел командир батальона. Взвод получил боевую задачу. Сергей смотрел на бойцов, которые слушали командира. С краю лежал Степанчонок. Сила и настойчивость этого человека всегда поражали Сергея. Но в первые дни знакомства, когда Сергей только принял взвод, его раздражала медлительность Степанчонка: каждое поручение, приказание он выполнял как будто бы с неохотой, точно всякое движение было ему в тягость.
Рядом со Степанчонком сидит земляк Сергея — Лаврентьев. Вместе работали на одном заводе, встречались на вечеринках в клубе. Лаврентьев легко сходился с людьми, легко и с удовольствием жил, любил говорить о себе: «Вот шью новый костюм», «Обязательно поеду на Кавказ», «Я хочу!», «Я сделаю!»
И выходило, что все на свете существует для его, Лаврентьева, удовольствия. Он обижался, если мать плохо гладила рубашки, если отец отказывал в деньгах. На заводе говорил обиженно: «Вот Фирсову дали восьмой разряд, а чем я хуже?» Он часто выступал на собраниях, любил сказать едко и пышно...
После завтрака взвод стал выходить на назначенное место. До выхода Сергей просмотрел карту: болотце, редкий лес с кустарником, холмики и маленькая речка, петлявшая без всякого смысла туда и сюда.
Бой начался в 10.15. Подобно вихрю, налетели мины. Трудно было уследить за их разрывами. Стрельба, разрывы, взлетающая вверх земля — как однообразны внешние проявления боя! Но для командира, управляющего боем, каждый раз приходит новое, неповторимое, и все обычные, малозначащие явления для него полны особого смысла и значимости. Сергей весь был поглощен ходом боя. Немцы с криком поднялись было в атаку, но, не выдержав огня, откатались обратно. Потом наступила тишина, та обманчивая тишина, которая таит в себе зерно будущих событий.
Пользуясь передышкой, Сергей рассматривал расположение своего взвода. Теперь все детали пейзажа — каждая возвышенность, складка, канава, каждый куст живо интересовал командира: чем все это может быть полезно мне и врагу? Что помогает мне и что мешает?
Слева речка делала большую петлю.
На правом берегу поднимался холмик с одинокой сосной.
«Здесь они и будут пытаться», — сказал себе Юрьев, думая о возможном пути вражеских танков, и он приказал трем автоматчикам с пулеметом и запасом гранат укрепиться на холмике. Степанчонок, Васильев и молодой Кузин отправились выполнять эту задачу.
Ярость, с которой враг несколько минут спустя атаковал участок, занимаемый автоматчиками, свидетельствовала о том, что немцы Действительно оценили значение холмика с одинокой сосной. Мины рвались непрерывно. Бурый дым заволакивал землю. Задыхаясь от усталости, приполз связной из батальона с приказом держаться во что бы то ни стало.
Новая волна атакующих! И опять немцы откатываются. Мина ударила в сосну. Расщепленное дерево рухнуло на землю. Огонь с холмика вдруг затих.
«Погибли?» — подумал Сергей.
И, точно в ответ на это сомнение, холмик снова заговорил. Били один автомат и пулемет. Приполз раненый Кузин.
— Патронов, скорее патронов туда!
Главным в жизни Сергея теперь был этот холм с расщепленной сосной.
— Лаврентьев! — крикнул он. — Возьмите двух бойцов, захватите побольше патронов и быстро туда!..
Сергей отослал связного в батальон.
А к холму уже бежали немцы. Многие падали, но поднимались все новые и новые. Это злило Сергея. Теперь с холма бил только один автомат.
— Лаврентьев! Где же Лаврентьев?
У речки лежал один из посланных с патронами. Смерть настигла его у самого берега. Холм молчал. Осмелевшие немцы приближались к нему. Потом сразу ударили два автомата.
Пригибаясь, Сергей бросился к холму. Двум бойцам он крикнул:
— Со мной!
Снова откатившись, немцы вели шквальный огонь.
Глубокая канава вела к речке. Сергей спрыгнул в канаву. И почти сразу увидел Лаврентьева. Он лежал скорчившись. Рядом валялись две коробки с патронами.
— Ранен? — крикнул Сергей.
— Нет, я сейчас, я сейчас, — бормотал бессвязно Лаврентьев.
— Давай со мной! — сказал Сергей.
И вот Сергей на вершине холма. Поздно! Хороший, почти во весь, рост окоп больше не нужен Степанчонку! И еще трое мертвых были на холме. С помощью товарищей Сергей вытащил мертвого Степанчонка и положил его под сосну. Окоп был нужен для живых. На дне окопа были аккуратно уложены гранаты.
— Устраивайтесь, — сказал Сергей. — Лаврентьев, вам командовать.
И здесь только Сергей заметил, что Лаврентьева на холме нет.
— Лискун, принимай команду! Алексеев, со мной!..
Сергей снова пробирался по канаве. Одиноко лежали две коробки с патронами Лаврентьева. Сергей заметил Лаврентьева лишь тогда, когда шел уже по лощине за кустарником. Он лежал, уткнувшись лицом в землю.
— Убит? — сказал Сергей, беря его за плечи. Мутные глаза, трясущиеся губы — лицо труса.
— Продал Степанчонка? Всех продаешь? — спокойно спросил Сергей.
Не отрывая глаз от лица Лаврентьева, он потянулся к кобуре. Пистолет был .пуст. Сергей «протянул руку к Алексееву. Тот подал ему автомат. Сергей выстрелил почти в упор.
Ночь. Тихо в землянке.
Высокое небо над головой.