Над Ладогой
Аэродром в тылу
В августе этот аэродром был почти пуст. Заросший некошеной, седой от пыли травой, он тянулся так далеко, что лес, окружавший его, казался узенькой синей каймой. Широкая мутная медленная река текла вдоль аэродрома. За рекой торчали луковки старинных церквушек — там лежал маленький заброшенный городок. В городке доживали свой век инвалиды, которых Наркомсобес свозил сюда со всех концов страны. По уличкам бродили слепые старухи, горбатые старики на деревянных ногах.
Аэродром лежал к востоку от Ленинграда. До железной дороги было сорок километров. До Ленинграда — более ста. Бои, продвигавшиеся к Ленинграду с запада и с юга, отсюда казались далекими. В августе аэродром этот еще считался тылом. На его просторе стояло всего несколько бомбардировщиков и истребителей, составлявших особую группу, которой командовал капитан Хроленко.
Капитан Михаил Никитич Хроленко — высокий человек, сдержанный и скромный, голубоглазый, с негромким голосом, любитель стихов, знаток английского языка.
В полетах он славится своим спокойствием. Когда однажды над вражеской территорией стрелок-радист доложил ему: «За нами гонятся истребители!» — он мягко ответил:
— Ну вот и хорошо, приготовиться к стрельбе.
Капитан Хроленко выдвинулся во время войны с белофиннами как отличный командир эскадрильи, прекрасиый тактик, мастер групповых бомбардировочных налетов. При групповых налетах правильное построение бомбардировщиков в воздухе делает их неуязвимыми для истребителей — каждый бомбардировщик в строю защитен огнем своих соседей. Бомбовый удар бомбардировщиков, идущих в строю, несравненно сильнее, чем бомбовый удар бомбардировщиков, идущих в беспорядке. Все летчики группы Хроленко были приучены твердо держать строй. Лучший друг капитана Хроленко капитан Манько не вышел из строя даже тогда, когда его машина загорелась.
Это случилось еще в первый месяц войны с Германией. Группа Хроленко стояла не на этом пустынном аэродроме, а на одном из самых боевых аэродромов Прибалтики. Немцы форсировали Западную Двину, и Хроленко повел свои самолеты на бомбежку. Шли в облаках. Самолет Манько шел справа от самолета Хроленко.
До цели оставалось еще несколько десятков километров, когда облака вдруг поредели. Немцы обнаружили наши самолеты и открыли огонь из зенитных орудий. «Мессершмитты» вылетели навстречу. Но самолеты Хроленко упорно двигались на цель, безукоризненно держа строй, и ни один неприятельский истребитель не осмеливался подойти к ним близко.
И вдруг Хроленко заметил, что самолет Манько пылает. Самолет Манько пылает, но не выходит из строя и продолжает двигаться на цель. Все самолеты бросили бомбы, и пылающий самолет Манько тоже сбросил бомбы. Отбомбив, вся группа повернула назад. Только тогда Манько отвернул в сторону и тоже пошел назад. Он шел до тех пор, пока у него не взорвались баки с горючим..
На спокойный этот аэродром командование направило Хроленко вскоре после гибели Манько. Хроленко в глубине души был, пожалуй, обижен, но ничем не выдал себя. Он поселился в землянке на берегу реки.
Отсюда Хроленко водил свою группу через Ладожское озеро бомбить финские укрепления. Наблюдал с воздуха за движением финских судов по озеру. Но не этого хотелось ему в те дни напряженнейших боев по всему фронту от Ледовитого океана до Черного моря.
Бакановцы
Враг уже стучался в самые ворота Ленинграда, подошел к нему с запада, обошел с юга и вышел на южный берег Невы — к востоку от города. Захватив узловую станцию Мгу, он перерезал последнюю железную дорогу, соединявшую Ленинград со страной.
И пустынный почти тыловой аэродром, на котором стояло несколько самолетов Хроленко, вдруг приобрел значение необычайное. Он охранял единственный оставшийся путь на Ленинград — путь через Ладожское озеро.
Но аэродром уже не был так пустынен, как прежде. Первыми прилетели на него бакановцы.
Бакановцы — морские летчики, ночники. Они назывались бакановцами, потому что командовал ими майор Баканов.
Василий Михайлович Баканов — небольшой, полный хлопотливый человек средних лет, самого добродушного и мирного вида. Летчики любовно называли его «Батя». И действительно, был он похож на заботливого папашу. Глядя на его доброе лицо, на его маленькие пухлые руки, нельзя было себе представить, что это бесстрашный воин, который уничтожает врагов из ночи в ночь...
О летчиках своих он заботился отечески. Появившись на аэродроме, он сразу стал хлопотать об устройстве для них столовой — потеплей, поближе, поуютней. И все, что он делал, всегда выходило очень уютно. Он выбрал очень уютное место для землянок своей эскадрильи — на берегу реки, в очаровательной сосновой роще. И землянки его были самые уютные и теплые на всем аэродроме. Он сидел у себя по вечерам в землянке, в теплых мягких туфлях, этакий мирный холостяк, и при свете керосиновой лампы читал «Дон-Жуана» Байрона. Ласковые уютные морщинки двигались на его добродушном лице. Сидел и читал или играл в шахматы — он превосходный шахматист, лучший в балтийской авиации, умеющий играть сразу на шести досках. Читал или играл в шахматы, пока не позвонит телефон, зовущий его в ночь, на бой.
Тяжесть ночных ударов бакановцев немцы, подступившие к Ленинграду, почувствовали сразу.
Работа летчика-ночиика трудна и необычайна. Самолеты летят в полкой тьме, между черным небом и черной землей. В этой тьме они должны не потерять друг друга, выйти на цель, точно сбросить бомбы и вернуться на свой аэродром.
А сколько догадливости, сметливости, находчивости нужно проявлять всякий раз, чтобы удар, нанесенный по врагу, был как можно внезапнее и чувствительнее! Замечательно разгадали хитрость врага и перехитрили его летчик Климов и штурман Петров.
Однажды, сбросив бомбы и повернув обратно, к своему аэродрому, они обнаружили две неприятельские батареи, которые вели огонь по нашим пехотным частям. Помешать этим батареям они не могли, потому что боезапас был уже использован. В следующую ночь повторилось то же самое — батареи стреляли только тогда, когда наши самолеты, сбросив бомбы, возвращались домой. Климов и Петров поняли трюк немцев. Когда наши самолеты идут на цель, нагруженные бомбами, батареи молчат, чтобы не выдать себя, а когда самолеты, сбросив бомбы, возвращаются, они открывают огонь.
Климов и Петров задумали обмануть немцев. С грузом бомб они прошли над батареями ниже обычного, чтобы немецкие артиллеристы отчетливо расслышали шум моторов. Они ушли далеко, но бомб не сбросили, а повернули и пошли назад. Как всегда при их возвращении, неприятельские батареи вели сильный огонь, уверенные, что бомбы уже сброшены и что им не грозит никакая опасность.
На этот раз немцы ошиблись. Бомбы обрушились на батареи и заставили их замолчать навсегда.
С конца сентября погода установилась нелетная — то дождь, то снег. Стояли такие туманы, что в двух шагах ничего не было видно. Ночи были черные, непроглядные. Никогда еще никто не летал в такие ночи. Но летать было нужно.
В эти черные ночи особенно много летали и много бомбили два бакановских летчика, два друга — Блинов и Овсянников. Это были друзья-соперники. Между ними установилось нечто вроде постоянного состязания на ловкость, отвагу, на умение водить самолет в темноте. И весь аэродром следил за их состязанием.
Однажды черной октябрьской ночью отправились они оба на бомбежку. Через час самолет Овсянникова возвратился на аэродром.
— Пробиться к цели нет никакой возможности, — доложил Овсянников Баканову. — Туман стоит сплошной стеной, изморозь оседает на плоскостях.
А самолета Блинова нет и нет.
Баканов уже начал беспокоиться, когда Блинов, наконец, вернулся усталый, но довольный. Он, оказывается, пробился сквозь туман, добрался до цели и уничтожил ее.
— Не в нашем характере отступать, — сказал он Овсянникову.
Овсянников промолчал.
Следующая ночь была еще чернее и непрогляднее. Овсянников и Блинов вылетели опять. Через час Блинов вернулся, ему не удалось прорваться сквозь туман. А Овсянников добрался до цели и отбомбил. Вернувшись на аэродром, он сказал Блинову:
— Мы в расчете.
Хорошие бывали ночи, когда бакановцам удавалось забраться далеко в тыл врага, обнаружить крупные неприятельские силы и внезапным ударом разгромить их. Такие ночи долго вспоминали и говорили о них:
— Счастливая ночь была.
В одну такую счастливую ночь эскадрилья Баканова, перелетев через линию фронта, забралась в район, где немцы чувствовали себя в полной безопасности. Немецкие автоколонны шли по дороге с включенными фарами. Подожженные немцами деревни ярко пылали, все озаряя вокруг. Шагающие по дорогам отряды вражеской пехоты были хорошо видны сверху.
Тут летчики, штурманы и стрелки разгулялись. Бомбили танки, батареи, грузовики, с бреющего полета расстреливали мечущихся немецких солдат. Сбросив бомбы и исчерпав патроны, самолеты возвращались на аэродром за новым запасом и снова шли туда же, продолжать начатое истребление.
Разгром был полный.
Допрашивали немецкого пленного. Тот показал:
— По ночам мы не спим, мы прячемся от русских самолетов, которые житья не дают.
Этими самолетами были самолеты Баканова.
Путь через озеро
Враг перехватил все железные и шоссейные дороги, ведущие в Ленинград.
Ленинградцы первые остановили наступление немецких армий. Немцы стояли перед городом, видели стены его величавых зданий и не могли ни шага сделать вперед. Они поняли, что неприступный мужественный город, населенный людьми железной воли и стойкости, нельзя захватить штурмом, нельзя принудить сдаться бомбежками с воздуха и артиллерийским обстрелом. Перехватив дороги, они решили заморить ленинградцев голодом. Мучительной смертью детей и женщин собирались они отомстить ленинградцам за их непреклонное решение — драться до победы.
Единственный путь, связывающий Ленинград со страной, пролегал через Ладожское озеро.
«Великой трассой» называли люди этот путь. «Дорога жизни и победы» — вот как называли его.
Осенью огромные баржи, груженные хлебом для осажденного города и боезапасами для его армий, дни и ночи двигались от одного берега озера к другому берегу. Их охраняли корабли военной флотилии.
Их охраняли истребители.
Честь охраны «Великой трассы» выпала на долю тех истребителей, которые с такой отвагой и с таким искусством столько месяцев сражались в Таллине и на Ханко.
У летчиков-истребителей появилось особое выражение: «висеть над баржами».
— Я сегодня провисел над баржами шесть часов, — говорили они.
И действительно, они именно «висели» в воздухе над медленно движущейся баржей.
Это занятие беспрестанно прерывалось боями с немецкими самолетами, пытавшимися бомбить и штурмовать баржи. Немцы упорно лезли. Над озером гремели воздушные бои.
Всякому, кто бывал в прифронтовой полосе, хорошо знакомы маленькие связные самолеты, неторопливо и неуклонно летящие над самыми вершинами деревьев. При виде их принято добродушно посмеиваться. А между тем эти маленькие самолеты совершали дела необычайной важности и управляли ими смелые люди, настоящие герои.
Через озеро летала целая группа превосходных летчиков-связистов: Пономаренко, Баркевич, Крупное, Власов, Марков.
Однажды, направляясь над лесом к озеру, молодой летчик-связист Баркевич встретил два «мессершмитта». Они шли бреющим полетом на высоте пятидесяти метров. Они сразу заметили самолет Баркевича и стали подходить к нему: один справа, другой слева. Положение казалось безнадежным.
Но Баркевича выручила длинная прямая просека в лесу. Он вскочил в эту просеку и пошел по ней, держась на высоте одного метра над землей. Просека была узка, и края плоскостей самолета почти задевали стволы огромных сосен. Расчет был правильный. «Мессершмитты» не рискнули войти в просеку вслед за маленьким самолетом Баркевича. Летя над Баркевичем, они обстреливали его из пулеметов, но безуспешно.
«Мессершмитты», обстреливая его, подошли к нему вплотную, и он понял, что здесь его гибель неизбежна. Он заметил на берегу какую-то деревянную дачку и, развернувшись, направился к ней. Прижавшись к самой земле, он завертелся вокруг дачки, скрываясь за ее стенами от длинных пулеметных очередей «мессершмиттов».
«Мессершмитты», обладавшие гораздо большей скоростью, не могли кружить так близко у дачки. Они вели по Баркевичу огонь, но все мимо, мимо. Однако Баркевич понимал, что так продолжаться не может. Нужно немедленно найти выход, иначе он будет сбит.
И он нашел выход. В трех километрах от берега заметил он несколько советских военных кораблей. Расставшись с дачкой, он рискнул и пошел прямо к кораблям.
«Мессершмитты» устремились к нему, но с кораблей их заметили и открыли зенитный огонь. «Мессершмитты» отошли в сторону. Баркевич прорвался к кораблям и стал кружить прямо над ними.
В течение долгих сорока минут «Мессершмитты» не уходили, сторожа его. Баркевич кружил над кораблями. Но вот, наконец, «Мессершмитты», боясь остаться без горючего, повернули и скрылись за лесом. Тогда Баркевич оставил корабли и пошел своим путем — в Ленинград.
Озеро начинало замерзать. В безветренные дни вокруг берегов образовывалась гладкая ледяная корка желтовато-бутылочного цвета — береговой припай. За сутки эта корка росла в ширину на несколько километров. Но поднимался ветер, корка трескалась, и волны разносили льдины по всему озеру.
В течение целого месяца через озеро нельзя было ни переплыть, ни переехать. Для переброски грузов в Ленинград были использованы могучие транспортные самолеты — «Дугласы».
Несколько десятков громадных машин проходили низко-низко, сомкнутым строем, над угрюмым болотистым лесом, над яркими осенними березами, над серой глиной берегов, над крышами деревенек и городишек, над хмурыми волнами, над льдинами. Они проносились, заполняя гулом все пространство от горизонта до горизонта, тяжелые и в то же время стремительные, перевозя драгоценные грузы.
Их сопровождали истребители.
Одним из этих «Дугласов» командовал летчик Кошевич — высокий блондин с холодными глазами и резким суровым лицом. Он из Гражданского воздушного флота. И весь его экипаж из Гражданского воздушного флота — бортрадист Ушаков, бортмеханик Полевада и бортстрелок Сухорукое. Но воюют эти гражданские люди с первого дня войны.
Наверху стоит пулемет, и голова бортстрелка Сухорукова в полете торчит наружу, прикрытая стеклянным колпаком. Внутри самолета видны только его ноги в унтах. Из двух боковых окошек, сделанных для того, чтобы Пассажиры любовались в полете видами, торчат пулеметы.
«Дуглас» Кошевича вместе со всей армадой «Дугласов» совершал через озеро по три рейса в сутки. На армаду немцы нападали редко и почти всегда безуспешно.
Однажды, прилетев в Ленинград, Кошевич получил особое задание: вывезти группу женщин и детей — семьи командиров Красной Армии. Женщины приехали на аэродром позже, чем нужно было, и Кошевичу пришлось задержаться в Ленинграде. Остальные «Дугласы» уже давно улетели, когда Кошевич поднялся в воздух и повел свой одинокий самолет через озеро.
Над озером на него напали Три «мессершмитта». Открыв огонь, они атаковали «Дуглас» с трех сторон. Стрелок Сухоруков заметил их, когда они были еще далеко, и пулемет его заговорил. Точным огнем он помешал им подойти слишком близко. Однако они продолжали упорно стрелять. Пули пробивали фюзеляж. В цилиндрических стенах каюты «Дугласа» появилось несколько отверстий. Женщины упали, прикрывая телами детей. Но мужество их было удивительно — ни одна даже не вскрикнула.
Бортмеханик Полевада и бортрадист Ушаков стали за два боковых пулемета. Бой продолжался. Враг шел над водой так низко, что гребни бурных осенних волн, плеща, почти достигали его брюха. Стрелок Сухоруков был ранен, но продолжал стрелять. Он видел уже впереди белые церкви на том берегу и чувствовал, что бой выигран.
И действительно, «мессершмитты», боясь береговых зенитных батарей, отстали. «Дуглас» благополучно опустился на аэродром. Ни одна женщина, ни один ребенок не пострадали.
Накануне годовщины Великой Октябрьской революции над всей страной прозвучал доклад товарища Сталина. Вся страна преисполнилась надежды, радости, бодрости. Но многие советские города и села были захвачены немцами. Немцы старались сделать все зависящее от них, чтобы слово правды не проникло в эти города и села.
Однако их постигла неудача. Оказалось невозможным скрыть от порабощенных наших братьев всепобеждающее слово партии, несущее им весть о предстоящем освобождении. Вместительный «Дуглас» Кошевича до предела нагрузили оттисками доклада и направили через фронт на временно захваченную немцами территорию.
Ночь была ветреная. Если бросать листовки с большой высоты, их разнесет далеко, и попадут они в лес и болото. Пришлось идти совсем низко.
Пошли по большому кругу — Чудово, Луга, Кингисепп. Над городами переходили в бреющий полет — не выше ста метров. Это было особенно сложно, потому что свою зенитную артиллерию немцы сосредоточили главным образом в городах. Огромная, гремящая моторами птица проносилась над самыми крышами, и вихрь листовок, крутясь, вылетал из нее, опускаясь на дворы, на улицы, в сады, в переулки, в канавы. Листовки белели на земле, как снежные пятна, и исчезали в руках советских граждан. Разноцветные взрывы зенитных снарядов заполняли все небо, но огромная птица отходила и возвращалась, делая заход за заходом, и, только выбросив весь груз, предназначенный этому городу, шла дальше, в следующий город.
— Как видите, приходилось мне быть и политработником, — говорил впоследствии Кошевич, и при этом его молодое резкое лицо становилось еще строже.
В ноябре 1941 года немцы сделали попытку соединиться восточнее Ленинграда с финнами и тем самым полностью окружить Ленинград, перерезав последний путь. В двух местах форсировали они реку Волхов и двинулись на Тихвин и на Волховстрой.
Момент был решающий. Грохот артиллерии, нашей и вражеской, неуклонно приближался к аэродрому. Влажный мглистый воздух ежеминутно вздрагивал. Было ясно, что, если немцев не остановить, придется уходить, бросив аэродром. А если аэродром будет брошен, путь на Ленинград через озеро останется без защиты.
Генерал-майор вызвал к себе, командиров летных частей, в том числе майора Баканова.
— Дальше я немца не пущу, — сказал он уверенно. — Летчики должны мне помочь.
И бакановцы помогли армии.
Неприглядная ноябрьская ночь. Шел мокрый снег, гонимый ураганным ветром, и таял, падая на черную землю. В такую ночь еще никто не летал.
В землянку Баканова и его комиссара Калашникова позвонил генерал-майор.
— Обстановка такова, товарищи, — сказал он, — что, если этой ночью вы работать не будете, нам не удержаться. Я понимаю, что погода нелетная, но необходимо пойти на риск. Отберите охотников, смельчаков.
Комиссар Калашников пошел в землянку, где жили три летчика — лейтенант Блинов, старший лейтенант Овсянников и лейтенант Ручкин. Передал им разговор с генералом.
— Погода, сами видите, какая — каждому понятно. Но надо пойти на риск.
Все трое, поднялись, стали надевать комбинезоны, унты, шлемы.
— Если кто из вас чувствует, что слаб, если не уверен в себе — заяви.
— Ерунда. Пойдем!
— Смотрите, — сказал комиссар, — подумайте немного.
Он всем троим дал время подумать. Они постояли молча и втроем пошли на аэродром.
На аэродроме все летчики эскадрильи заявили, что они хотят лететь. Охотниками оказались все до одного.
Первым вылетел самолет Овсянникова. И первым вернулся на аэродром.
И сразу же позвонил генерал-майор:
— Бомбить так, как бомбил первый экипаж.
Эти слова немедленно распространились по всему аэродрому, вызвали задор, соревнование. Самолеты поочередно возвращались за грузом бомб и вылетали снова. Ни один самолет не был сбит, ни один не заблудился в темноте.
В середине ночи генерал-майор прислал радиограмму: «В результате взаимодействия армии и авиации противник остановлен. Переходим в контрнаступление. Благодарю».
Эскадрилья бомбила позиции немцев в деревне В. всю ночь, а когда рассвело, пришла новая радиограмма от генерал-майора: «Благодарю летчиков за успешные действия. Деревня занята. Противник выбит».
А спустя два дня благодаря взаимодействию армии и авиации было освобождено еще шесть деревень.
И пошло. Немцы отхлынули, побежали по дорогам, по болотам, бросая танки, оружие, машины. Днем их штурмовали истребители, ночью бомбардировала эскадрилья Баканова.
Эти ноябрьские и декабрьские ночи были ночами величайшего напряжения всех сил. Летчики вылетали по пять раз за ночь и просились в шестой полет. Очень уставали оружейники. В эскадрилье их было всего четверо. Им приходилось ночи напролет подвозить и подвешивать к самолетам стокилограммовые бомбы. Когда самолет прилетал за новым грузом, они старались не задерживать его ни на минуту и изнемогали от непосильной работы. Раненых и больных в эскадрилье не было, и на аэродроме был только один свободный человек — доктор Никитин. Он не хотел оставаться без дела и принялся помогать оружейникам. Они впятером подвешивали бомбы так быстро, что летчики только дивились. Самолет еще движется, а они уже везут к нему бомбы.
— Папиросы не успеешь выкурить, а вы уже новые подвесили, — смеясь говорили летчики.
Это были трудные времена. Немцы откатывались. Окружить Ленинград полностью им не удалось.
Ледовая трасса
В последних числах ноября озеро, наконец, замерзло. По льду озера проложили автомобильную дорогу, и этой дорогой двигался нескончаемый, поток грузов в осажденный город. На смену баржам и «Дугласам» пришла трехтонка. На смену морякам торгового флота, на смену гражданским летчикам-транспортникам пришли шоферы, водители автомашин. Теперь их героический труд спасал Ленинград от голода. И только истребителям смены не было. Попрежнему отбивали они все попытки немецкой авиации разрушить «Дорогу жизни и победы».
Взлетев над своим аэродромом, видели они длинную цепь автомобилей, движущихся гуськом через белый простор озера, — один другому в затылок, как на главной улице большого города. С наступлением ранних зимних сумерек дорога озарялась призрачным светом многих тысяч фар. В этом свете сияли сугробы снега, блестел лед, отполированный шинами, как стекло. Свет этот, подобный зареву, виден был и из землянок немцев, зарывшихся на зиму в землю. Дорога не давала им покоя, снова и снова шли немецкие самолеты бомбить ее и штурмовать. Но всякий раз истребители, бесстрашные и неутомимые, встречали их и отбрасывали прочь.
Шло время, а продовольствие продолжало регулярно поступать в Ленинград, несмотря на все попытки немцев разрушить трассу.
Новый год наступил, а трасса была для немцев так же недосягаема.
Они уже почти оставили попытки бомбить трассу в ясные дни. Нападения свои они теперь старались совершать крадучись, исподтишка, в мутную погоду.
Однажды в хмурый сумрачный январский день группа «юнкерсов» направилась к трассе. Немцы полагали, что в такую нелетную погоду советских истребителей нет над озером. Однако они ошиблись. Советские летчики охраняли путь на Ленинград в любую погоду.
Над озером патрулировали четыре истребителя — Плахута, Цыганков, Петров и Бакиров. Они заметили «юнкерсы» и двинулись к ним. «Юнкерсы», далеко от трассы беспорядочно сбросив бомбы, пытались удрать. Один «Юнкерc» уже пылал и на полной скорости врезался в лед.
Остальные помчались еще стремительней. Бакиров пристроился к одному из «юнкерсов» в хвост и несся за ним. Он расстрелял весь свой боезапас, а «Юнкерc» все еще продолжал уходить. Тогда Бакиров, не имея больше ни одного патрона, решил догнать «юнкерса» и протаранить его своим самолетом.
Расстояние между Бакировым и «юнкерсом» все меньше, все короче. «Юнкерc» заметался из стороны в сторону.
Однако таранить немецкий самолет Бакирову не пришлось. «Юнкерc» сам в панике врезался в широкие лапы сосен, которые росли на берегу озера.
А через озеро попрежнему тянулись в полной безопасности колонны грузовиков, везя продовольствие жителям неприступного Ленинграда и гулом гудков весело приветствуя краснозвездные истребители, реющие над ними в вышине.
Каждым летчиком движет великая любовь и великая ненависть. Любовь к Родине и ненависть к врагам. Был в истребительном полку молодой летчик Горгуль, секретарь комсомольского бюро. Шел ему от роду двадцать второй год. Человек он был замкнутый, не слишком разговорчивый, наружно спокойный. Весной послали его на разведку состояния льдов в Ладожском озере. Нужно было узнать, безопасно ли посылать по льду килонны грузовиков с продовольствием для осажденного Ленинграда.
Горгуль летел над озером, над «Великой трассой», когда к нему сзади исподтишка подкрались два «мессершмитта». После долгого боя они ранили его в ноги, повредили ему мотор. Он искусно посадил машину на лед и вылез из кабины. Но «мессершмитты» не ушли. Они стали пикировать, делая заход за заходом, чтобы убить его на льду. Уйти он не мог — ноги его были пробиты пулями, — да и не пытался: на льду нигде не спрячешься. Умирая, он написал на клочке бумаги, макая палец в кровь своих ран: «За Родину, за Ленинград!»