Белые ночи
Небо северное — серо-зеленоватое, и лишь западный край его объят будто пожаром. Погода штилевая... Ленинград затихает в вечернем покое, и неповторимый звук ускоряющего свой бег трамвая летит по прямому приморскому проспекту, летит к берегу, к постам... Он слышен, этот звук, в белую ночь и немцам — биение жизни великого и недоступного им города.
До самого конца мая стояли холода, и пришествие лета казалось страшно удаленным... Люди внимательно, с особым чувством, с напряжением глядели на пробивающуюся траву, на распускающиеся почки. Природа говорила Ленинграду, который с упорством пробивался из-под холодных ледниковых наслоений, что жизнь восторжествует!.. И вот пахнуло теплом.
Завершается годовой цикл войны. В июне 1941-го показались первые немецкие самолеты на подступах к Кронштадту, и вот снова июнь... Высоко в небе аэростаты заграждения. Вечерняя толпа на проспектах и бульварах... Ленинградцы дышат теплом, они не изменяют привычкам, и с дач, где роют новые окопы и новые огороды, везут зелень, букеты, ветви, и вдоль тротуаров струятся нежные медовые запахи цветов. Низкие рокочущие раскаты с моря... Это бьют наши. Крякающие тяжелые звуки — это бьют по городу... Но мыслимо ли разрушить этот колоссальный город из гранита, мыслимо ли нарушить привычки, ритм жизни людей этого города?
Снаряд выворачивает трамвайные крестовины, рвет провода. На углу утром открывается первый летний киоск с водами, и ремонтники — первые потребители этих вод.
Садовники делают новые посадки деревьев... Хозяйки моют окна. Рыболовы налаживают удочки. Ребята гоняют футбольные мячи — и хороший удар форварда, конечно же, важнее для них, чем немецкий снаряд... «Какая невидаль...» И вот эта простая, обыденная жизнь миллионов людей, свершивших свой зимний цикл на «папанинской льдине» и под обстрелом вступающих в новый цикл, важнее всего. Это основа нашей борьбы и боеспособности.
Судите сами о душевной силе ленинградцев... Открываются летние художественные выставки. В Доме Красной Армии почти двести работ художников-окопников. Даю вам слово, что эти работы глубже, совершеннее всех прошлых наших выставок. В них батализм, условность, парадно-маневренный стиль властно вытесняются правдой войны. И глубинная народная выдержка, и окопный быт, и патетика схваток, и балтийские пейзажи, и сложность, и стремительность боев, и десятки портретов, глядящих на вас твердым, ровным взглядом (даже с вздрагивающих и колеблемых стен), — это первые шаги нового, великого, послевоенного советского искусства. Ни одно имя экспонентов не известно, а выставка захватывает, и волнение охватывает все твое существо... Какая же силища у народа, у города, если в такой блокаде он создает новое искусство... Я бы хотел, чтобы это видели англичане и американцы: они много нового поняли бы в дополнение к тому, что они уже узнали о нас.
Начался летний концертный сезон... Тяга в театры необыкновенная, и за билет в оперетту дают двойной хлебный паек, — это просто удивительно. Ленинградские кинооператоры, сделав первый фильм о Ленинграде, начали съемки второго: о боях Балтийского флота. Они ставят себе целью снимать бои, бомбежки, атаки, труды балтийских моряков, начавших вторую кампанию. Фронтовой театр — «Агитвзвод» Б. Бродянского едет на передовые с 1000-м спектаклем. Режиссеры, артисты и авторы Ленинграда — я говорю о ряде людей — нашли свое место в борьбе.
31 мая в Ленинграде был первый в этом сезоне спортивный день. Команда «Динамо» и одна заводская команда вышли на поле. Динамовцы сделали «сухарь» своим противникам. Счет был 6 : 0.
На заводах с неодолимым упорством делают свое дело... По новому способу добывают и льют металл, делают удивительные изобретения, о которых — в будущем. Я на днях спросил друзей: «Ну, определите мне: во сколько раз повысили вы ученые технические нормативы, которые были, скажем, двадцать первого июня тысяча девятьсот сорок первого года?» — «Ну-у... Да раз в пятнадцать!» — «Значит, до войны мы тут чего-то недоделали, были расточительны, тратили в пятнадцать раз больше времени, сил и средств, чем надо?» — «Точно...»
Ленинград за прошедший год сделал глубокие проверки — и своим кадрам, и методам работы. В борьбе Ленинград, — и так достаточно закаленный, — нашел новые общественные сцепления, новые источники энергии. Город стал воистину военной коммуной, способной к любым делам войны. Он отстоял себя от натиска полумиллионной армии. Он уберег себя от пожаров. Он не замерз во льдах и стуже. Он создал ледовую дорогу и прокормил себя. Он сохранил нужные производства. Он сделал важнейшие технические открытия. Он сохранил чистоту и абсолютный порядок. Он творит искусство...
Слава тебе, город Ленина! Слава тебе, хранящему под огнем традиции тех, кто жил, творил и бился на берегах Невы: и Александра Невского, и Петра, и Ломоносова, и Державина, и Кутузова, и Пушкина, и Менделеева, и Чайковского, и Репина, и Павлова, и Ленина.
Тихо на взморье. Немцы, вперив тоскливо-усталые, голодные взоры на близкий и такой далекий город, караулят выходы. Занятие напрасное. Балтийские моряки пройдут, куда им надо.
Раскатистый гром бежит по штилевой воде, ему внимают чесменские орлы в былом Царском Селе: они узнают русский морской разговор и запах порохового дыма. Это бьет Кронштадт, и немцы лезут в землю, до грунтовых вод.
Балтийцы вышли в море. Над заливом взмывающий рев моторов, как старое русское «иду на вы!»... В крови нетерпеливое бурление, молодое, неукротимое: «мы вас, немцы, доломаем!»
Думалось: как начнутся новые бои в эти летние дни, в эти белые ночи? Они начались без «раскачки», — как прямое продолжение осенних накаленных схваток. Под навесом из скрещивающихся на десятки километров траекторий, в рычании обоих берегов залива, в вое самолетов, в дымовых завесах. Вымпелы взвивались один за одним. «В выход в море готовы!» Комиссии, как консилиумы профессоров, выстукивали и выслушивали все агрегаты кораблей, были придирчивы... Но ремонт флота был сделан, — ледниковая стужа и мгла были побеждены... Воистину, это был капитальный ремонт.
В море, братья балтийцы!.. В море, — со всей силой военной страсти!
И в море пошли тральщики и катера, первыми. С одного участка противник стал бить сильным огнем. Белые фонтаны взлетали, сея раскаленные осколки. Катера поставили дымовую завесу... Враг хотел огневым шквалом парализовать выход балтийцев, перетопить их или заставить обратиться вспять. Эта задача не по силам противнику. Балтийцы шли, не отворачивая, сквозь разрывы... Порывы ветра сбили завесу дыма. Образовался просвет... Корабли, шедшие на операции, стали видны противнику... Новый шквал огня. Лейтенант Окопов решил своим телом закрыть «окно» — он повел катер в адово кипение моря и снарядов. «Окно» было закрыто... Лейтенант Окопов отдал жизнь Родине и флоту. Корабли выполнили боевое задание.
Наступательный, горячий порыв всеобщий... В одной операции вышла из строя паровая магистраль. Отсеки наполнились нестерпимым жаром. Дыша, как на верхней полке парильни, люди продолжали стоять на постах. Их лица были тёмнокрасными и мокрыми. Тогда шагнул вперед молодой коммунист Фрейдин: «Берусь исправить магистраль». — «Опасно для жизни. Учитываете?» — «С физикой знаком как будто. Иду...» Считали дело невозможным: работать в узкой щели, накаленной до 80 градусов. Фрейдин надел асбестовую рубашку и пошел в щель... Распаренное тело могло разбухнуть, и тогда человек не вылез бы... Фрейдин работал три с половиной часа. Он, задыхаясь, страшный, вылезал иногда, пил воду, делал несколько глотков воздуха — и шел обратно. Работа была сделана... Корабль идет в море.
Драки идут жестокие... «Охотник» старшего лейтенанта Панцырного в море был атакован пятью «мессершмиттами»... С неба пролился поток зажигательных: пуль и снарядов. Первый ответный выстрел Алексея Молодцова. У «мессершмитта» отлетает хвостовое оперение... «Иди в воду, не порти воздух»... Самолет со свистом врезался в воду, всплеск, шипение мгновенно образовавшегося пара, пузыри, масляные пятна, волна, другая, и все тихо и нет следов. Второй истребитель зашел сзади и прострочил катерников по спинам. Двое раненых, бежит кровь, — моряки не сходят с постов и продолжают вести огонь. Пикирует, ревет мотором и бьет третий истребитель. Его встречает Федор Клочко и длинной очередью прошивает мотор истребителя. Он задымил, отвернул и потянул к берегу. У берега он качнулся и упал... Балтийцы ждали четвертого и пятого, — они не пошли на штурмовку.
Немцы в эти начальные дни второй боевой кампании пробовали делать налеты на Кронштадт. Между 18 и 23 сентября прошлого года немцам тут крепко набили физиономию... «Звездные» их налеты были отбиты.. Старый славный Кронштадт хорошо огрызнулся и дал лапой..
На постах службы наблюдения и связи стоят внимательные я зоркие люди. Они не опускают биноклей, нес отходят от стереотруб ни при обстрелах, ни в непогоду, ни при бомбежках. Бывает — бросит воздушной волной, стукнет, отряхнется человек и опять следит за небом.... Набегут тучи, потемнеет белая ночь, видимость плохая.... Жди врага!.. Ты должен оповестить крепость, флот, город... Ползет туман, все цепенеет в тишине, цепенеют и. вслушивающиеся сигнальщики Кронштадта.
Шум моторов... Чьи?.. — «Наши... Летают, черти, в такую погоду...» «Значит, надо...» — Истребители пронеслись, что-то высмотрев. «Скопление в районе У. Движение по шоссе...» Надвигалась ночь, было мглисто... «Отличная погода для внезапного удара...» Истребители взлетают с аэродрома и застигают немецкую мотоколонну на марше. Двенадцать машин, набитых пехотой и боеприпасами, взлетают на воздух... Огненные столбы, зарево пожара, мечущиеся немцы. Еще одна волна истребителей, довершающих ночной налет.
Будем ждать ответных визитов — фашисты приходят на следующий день. Их ловят прожекторы, их бьют зенитки, крупнокалиберные пулеметы, их бьют из пулеметов и винтовок. Стреляют теперь с навыком и холодным ожесточением, без прошлогодней перевозбужденности, суеты. Стреляют все лучше. Одна машина ввинчивается в залив, другая, третья... Взрывается сброшенная немцем впопыхах мина... На шлюпку кидаются выделенные: «Уха имеется», стрельба идет, жестокая, холодная. В воду вмазывается еще одна машина, еще другая... Кто-то аплодирует, потом спохватывается, хватает винтовку и стреляет опять... «Упреждение брать! Три корпуса». — «Берем». Цветные фонтаны трассирующих снарядов. Еще одна машина... «Это вам начало лета сорок второго года, герр Геринг, а не иллюзии тысяча девятьсот тридцать девятого...» Шлюпка доставляет оглушенную рыбу, это пока все, что поддается геринговскому оглушению.
Временами попадается один из геринговских визитеров. Грязноватый комбинезон, грязное белье. Широкое лицо, отведенный в угол взгляд. Прусская стойка. Год рождения 1920, сын мастера автомобильной фабрики, Шторц Вернер, из Фридрихсгафена.
— Так точно, пикирующий бомбардировщик.
— Отряд, эскадра?
— Пятый отряд двадцать второй эскадры капитана Крюгера.
— Сколько боевых вылетов?
— Пятнадцать... Я только хотел разведать погоду и...
— К делу. Сколько самолетов осталось в отряде?
— Было десять.
— Ответ не по существу. — Осталось два.
— Вы третий?
— С моим два.
— Свой забудьте. Итого сколько?
— С моим два.
Тут поневоле люди смеются.... Здоровые, сильные, опытные кадровые истребители: Сербин, Бискуп, Корешков, — они смеются.
Погромыхивает один из фортов... «Снайперский»... — «А как такого назвать: снайпер для ихнего калибра мелковато, неудобно...» — «Снайперище.» — «Мм... Снайпер-гигант?»...
Вслушиваются и всматриваются в серо-зеленую сумеречную даль сигнальщики... Где-то высоко проходят с ровным звенящим гулом наши дальние бомбардировщики... На Запад! В Доме Красного Флота идет оперетта... На ночную учебную стрельбу идет рота моряков. «Воздух!» Все по обочинам дороги... «Быстрее, еще быстрее! Встать!..» Это учеба. Снова шаг, ровный, крепкий... «Газы!..» Рота готова к бою и в этих условиях...
Мелькнул на мгновение огонек... В ночи, которая длится часа два, скользнули силуэты кораблей. На Запад!.. Быть сегодня немецким и финским транспортам на дне.
...Синие вспышки трамваев над Ленинградом, и в 11 ночи во все рупора города, как сверхсоединенный оркестр, во все стороны огромного «кольца» в лицо врагам гремит пылающий, как дух Ленинграда, «Интернационал»... Внимайте и разумейте, вы, там, фашисты...