Во имя Родины
В Белогородском лесу, на небольшой поляне, высится одинокий могильный холм. На могильной плите памятная надпись:
«Иванов Иван ПетровичРодился в 1879 году.
Убит в декабре 1941 года немецкими оккупантами за дело русской земли и счастье русского народа».
Могила далеко от жилья, но тропа к ней пробита прочно, а на кленовых шестах у самой могилы — три венка и образок, прикрепленный чьей-то заботливою рукой.
Не забыта могила.
Сейчас зима, глубокий снег покрыл лесные дороги, жестокие метели вьются над ними, но тут часто можно застать людей из окрестных деревень. Приходит молодежь и поет над могилой героя советские песни. Приходят старики и шепчут молитвы.
Снег вокруг могильного холмика пожелтел и стал твердым, утоптанным.
Не занесет метель эту могилу. Не закидает снегом дороги к ней.
Нмя, вырезанное на могильной плите, бессмертно, — и никогда не умереть Ивану Петровичу Иванову, никогда не исчезнуть ему из памяти народной.
Уже и сейчас, подобно песне, складывается легенда об этой могиле. Говорят, что тучи никогда не закрывают солнца над поляною и что деревья в лесу расступаются, чтобы пропустить к ней солнечный луч. Погребен здесь простой русский человек, совершивший бессмертный подвиг во имя Родины.
Он был немолод — шестидесяти двух лет, — но крепок и силен. Славился он в своем селе Лишняги умом и правдивостью и, несмотря на года, до самой смерти был активнейшим членом правления своего колхоза. За советом ходили к нему и старый и малый. Это был по характеру своему человек-хозяин. Такие, как он, всегда в вожаках, впереди других. Они ставят первую избу на голом косогоре — и возникает деревня. Они первые устремляются к новому — и за ними подтягиваются все остальные. В каждой деревне, в каждом селе есть такой мудрый, широкой души человек, на которого все равняются, видя в нем свой общий разум и общую совесть.
Началась война с немцами, и кипучая натура Ивана Петровича Иванова точно утроила свою силу. Он вел срочную уборку хлебов, сдавал зерно государству, собирал для Красной Армии подарки и теплые вещи.
У него одного добрый десяток сыновей с внуками сражались с проклятым врагом.
Но вот в Серебрянопрудский район Тульской области пришли фашисты. Старик захворал.
— Не могу я дышать одним воздухом с этими убийцами, — сказал он соседям. — Не могу ходить с ними по одной земле. Не могу смотреть на солнце, на которое и они смотрят. Не люди, а скоты, да еще такие скоты, которых и свет не видел.
Немцы в деревню — Иванов в лес.
Здесь, в Белогородском лесу, где покоится сейчас его прах, провел он много дней и ночей. И, быть может, здесь, под веселый шум дубов, возникло у него то решение, которое он вскоре осуществил.
Ненависть старика к захватчикам была безудержна, и характер его не мог примириться с тем, что он обязан подчиняться этим грязным и заносчивым тварям, делать, что они хотят, и этим оплевать и честно прожитую жизнь свою, и имя детей, сражающихся на фронтах. Не может советский человек стать рабом. Душа его не вынесет такого позора.
В тот декабрьский день, который стал днем его славы, Иван Петрович был у себя дома, читал листовку, сброшенную с советского самолета, и третьем часу дня распахнулась дверь, вошел офицер-немец:
— Иванов здесь? — спросил он.
Иван Петрович не ответил ему. Он еще ни разу не произнес перед немцами ни одного слова, не сказал бы он и сейчас, если бы не догадался, зачем пришел офицер.
— Я Иван. Что нужно?
— Нужно проводить колонну через ваш колоссальный лес.
— Не пойду.
— О? Правда? — офицер выглянул в сени.
Вошли два солдата с винтовками. Они схватили старика и начали его избивать.
— Чего горячишься! — сказал тогда Иванов. — Раз приказываешь — пойду. Кроме меня, проводить, конечно, некому.
Кто-то, видно, шепнул уже немцам, что старик Иванов хорошо знает окрестные леса, и вот ему, давшему Красной Армии десять воинов, предстояло сделаться врагом Родины.
Колонна уже поджидала проводника. Тридцать машин, груженных оружием, вытянулись по деревенской улице.
Вывести колонну надо было лесными дорогами, которые мало кто знал вообще, зимой — тем более.
Ивана Петровича посадили в головную колонну между конвоирами, и он опустил края ушанки, чтобы не слышать их ненавистной речи. Колонна тронулась.
Родные места развернулись по сторонам дороги. Все было знакомо с детства, с юности. На этих полях прожил он свои шестьдесят два года, там вот сеял рожь, там косил, там — подальше — закладывал опытные участки. Да разве можно припомнить все, что прошло здесь! Жизнь, вся его жизнь росла, крепла и склонялась к старости в этих местах, знакомых, как своя душа.
Он вспомнил тех, кого он пережил, и тех, кто переживет его, представлял, как пойдет здешняя жизнь после разгрома врага, видел своих сыновей и внуков, как они развернутся в умных и крепких колхозных организаторов, когда с почетом и, наверное, со славой вернутся из армии.
Загадил, заплевал фашист красивую русскую жизнь, ломает ее советские устои, уничтожает добро, накопленное всем народом, и в пустыри, в дикое поле хочет превратить русскую землю.
Злее чумы, страшнее моровой язвы, губительнее любой заразы фашист. Хочешь счастья — бей, выгоняй врага из своего дома. Хочешь беды и смерти — терпи его.
Третьего пути нет.
Дорога приближалась к знаменитому во всей округе Белогородскому лесу.
Был он знаменит своими огромными дубами, иногда в два обхвата, но не менее известен и своими болотами, непроходимыми ни зимой, ни летом. Болота шли возле реки Лобановки и, укрытые снегом, сейчас были невидимы, но Иван Петрович по деревьям, по едва уловимым чертам зимнего лесного ландшафта угадывал, где они начнутся. Шла через лес всего одна дорога, теперь и она была занесена снегом, но Иванов нашел бы ее, если б хотел. Но он рукой указал в другую сторону, к речке.
— Иванов, это самая лучшая дорога? — спросил его офицер.
— Дорога у нас тут тяжелая, — ответил ему Иванов. — Но ничего, проедем, я думаю.
— А болото есть? — спросил офицер.
— Болото есть, да мы его стороной обойдем.
— Гут, Иванов.
Дорога спустилась к речке. И только тут осознал Иван Петрович, что он доживает последние минуты, что в последний раз видит он жизнь, и оглянулся, чтобы запомнить, что оставляет, и набрать в грудь воздуха и успокоить забившееся сердце.
Кругом шел старый лес. Краснозобые снегири прыгали у дороги. Тусклое декабрьское солнце едва обозначалось в небе.
Головная машина с хода остановилась, точно из-под нее вырвали дорогу.
— Ничего, — сказал Иванов. — Это ничего. Дальше получше будет.
Офицер вытащил из кобуры револьвер, молча показал его Ивану Петровичу.
— Понятно, — ответил тот. — Кто же хочет погибать? Никто не хочет. Выведу.
— Гут, Иванов. Ты получишь много марок.
— Выведу, — повторил Иванов. — Машину бы вот только на руках маленько протолкнуть вперед.
Офицер приказал солдатам на руках протащить головную машину. За нею, проваливаясь в заснеженную хлябь, поползла вторая. Зыбкая почва расползалась под колесами, двенадцатую машину уже тащили всем скопом, приподнимая на плечах.
Офицер приказал рубить деревья, чтобы наскоро сделать гать. Проваливаясь в болотные ямы, солдаты рубили деревья и стаскивали стволы к дороге, на которой уже проступала коричнево-черная болотная вода.
— Иванов, ты нашел очень плохую дорогу! — сказал офицер. — За это будешь убит.
— Дорога одна, — сказал Иванов. — Это вот только одно место такое окаянное, а дальше хорошо будет. Извольте сами посмотреть, — и они прошли вперед, и Иван Петрович подробно объяснил офицеру, куда завернет дорога и когда станет суше. Тяжелой дороги оставалось, по его словам, километра два.
Выбора не было, и офицер велел солдатам на руках протаскивать машину за машиной через заболоченный участок.
Солдаты были мокры и голодны. Короткий день клонился к вечеру. В лесу потемнело. Иванов деятельно помогал солдатам и все показывал им руками, что сейчас конец дурному пути и дальше будет отлично.
Солдаты разожгли костры, но сырое дерево только дымило. Солдаты выбились из сил.
Иванов оглядел их внимательно, сказал офицеру:
— Надо еще поднажать, а то стемнеет — не выедем, господин офицер.
Офицер поднял солдат и заставил их снова тащить машину за машиной.
Когда все тридцать грузовиков надежно стояли в болоте и колеса их по самые колпаки уходили в зыбкую грязь, Иван Петрович снял шапку и отер ладонью вспотевший лоб.
«Вот вам и война, — сказал про себя. — Вот вам какую дорожку приготовил я».
Солдаты раскачивали машины, и те клонились набок, точно стояли на тесте.
К вечеру становилось ветреней, и мокрые шинели солдат затвердевали на ветру. Потом, когда совсем уж стемнело, пошел густой мягкий сиег. Он быстро заносил проложенную колею.
— Помогает мне, — улыбнулся Иванов. — Теперь ни за что не выберутся. И пешие выйдут.
Он подошел к офицеру и посоветовал идти пешком, бросив машины до утра. Впереди, за рекой, раздавались глухие орудийные выстрелы. Офицер вынул часы, поглядел время и согласился. Иван Петрович повел немцев в глубокий овраг. Шли недолго.
Утопая по колено в снегу, офицер подбежал к старику.
— Зачем повел по такой дороге?
— Надо было, вот и повел.
— Умрешь! — и офицер, невысокий ростом, хотел ударить Иванова по лицу.
Старик спокойно оттолкнул его:
— Куда лезешь, прыщ!
Вот она, смерть! Но страшна она издали, а когда подошла — твердо приготовился к ней старик Иванов. Было ему за что жить и бороться, есть за что и умереть, не опуская седой головы.
Офицер выстрелил, Иван Петрович упал на колени.
«Прощайте, родные!» — мысленно крикнул всем своим сыновьям и внукам, молодым, отважным, которых поджидал он домой героями.
Солдаты стали колоть его штыками, снег потемнел под ним, но скоро снова стал светлым, потому что снегопад все усиливался. Подул ветер. Ударил сильный мороз.
Рано утром лесом проходила советская конница. В одном месте наши солдаты увидели жалкую, полузамерзшую фигуру немецкого ефрейтора и задержали его. Пленный рассказал обо всем, что произошло ночью в лесу и назвал фамилию русского колхозника Иванова.
В чаще деревьев советские кавалеристы увидели полузасосанные болотом вражеские машины, а вокруг них засыпанные снегом трупы солдат и офицеров. Они же нашли холодное тело Ивана Петровича Иванова.
До сих пор в Белогородском лесу торчат из болота кузова немецких машин.
Вот почему, когда идут люди лесом, всегда сворачивают они к небольшой поляне, теперь уже называемой «Ивановской», и снимают шапки у могильного холма, под которым лежит богатырское тело Ивана Петровича Иванова, члена правления колхоза «Новый быт», села Лишняги, Серебрянопрудского района, Тульской области.