Бессмертие
Наступление на Москву, предпринятое Гитлером в октябре, позорно провалилось. На 147-й день войны Гитлер начал второе генеральное наступление на Москву. Немцы бросили на столицу 51 дивизию — 18 танковых и механизированных и 33 пехотные. Когда весной 1940 года против Франции на всем фронте, от моря и до Седана, действовали 10–11 бронетанковых дивизий, весь мир содрогался от ужаса перед такой концентрацией техники. А на одну Москву было брошено больше бронетанковых частей, чем против всей Франции.
10 ноября Гитлер обратился с приказом к своим войскам, в котором объявил начало последнего, «решающего» наступления. «Путь, — гласил приказ, — готов для сокрушительного и окончательного удара, который раздавит противника до начала зимы».
Это было 16 ноября 1941 года, в первый день нового немецкого наступления.
Панцырные колонны врага двигались по Волоколамскому шоссе. Они рассчитывали, не останавливая заведенных моторов, ворваться в Москву. Но 8-я гвардейская Краснознаменная дивизия имени генерала Панфилова преградила им дорогу.
Полк Капрова, в котором Клочков был политруком роты, занимал оборону на линии: высота 251 — деревня Петелино — разъезд Дубосеково. На левом фланге, седлая железную дорогу, находилось подразделение, которому суждено было войти в историю Отечественной войны.
В тот день разведка донесла, что немцы готовятся к наступлению. В населенных пунктах Красикове, Жданово, Муромцево они сконцентрировали свыше восьмидесяти танков, два полка пехоты, шесть минометных и четыре артиллерийские батареи, сильные группы автоматчиков и мотоциклистов.
Используя скрытые подступы на левом фланге обороны полка, туда устремилась рота фашистов. Они не думали встретить серьезного сопротивления.
Бойцы безмолвно следили за приближающимися автоматчиками. Сержант точно распределил цели. Немцы шли, как на прогулку, во весь рост. От окопа их отделяло уже только сто пятьдесят метров. Вокруг стояла странная, непривычная тишина.
Сержант заложил два пальца в рот — и внезапно раздался русский, молодецкий посвист! Это было так неожиданно, что на какое-то мгновение автоматчики остановились. Затрещали наши ручные пулеметы и винтовочные залпы. Меткий огонь сразу опустошил ряды фашистов.
Атака автоматчиков отбита. Более семидесяти вражеских трупов валяется недалеко от окопа. Лица бойцов задымлены порохом; люди счастливы, что достойно померялись силами с врагом.
Но не знают они еще своей судьбы, не ведают, что главное — впереди.
Танки! Двадцать бронированных чудовищ движутся к рубежу, обороняемому двадцатью восемью гвардейцами.
Бойцы переглядывались. Предстоял слишком уж неравный бой.
Вдруг они услышали знакомый бодрый голос:
— Здорово, герои!
К окопу добрался политрук Клочков.
Страна прославила его под именем Диев.
Однажды боец украинец Бондаренко сказал про него:
— Наш политрук весь час дие!
По-украински «дие» значит — работает, действует. И верно, Клочков «весь час» — все время — был в движении. Никто не знал, когда он спит. Бойцы любили его, как старшего брата, как родного отца.
Меткое слово Бондаренко облетело не только роту, но и полк. Клочковым политрук значился только в документах. Даже командир полка звал его Диевым.
В тот день Диев первый заметил, куда направляется танковая колонна врага, и поспешил в окоп.
— Ну что, друзья, — сказал он бойцам, — двадцать танков! Меньше чем по одному на брата. Это не так много.
Добираясь к окопу, Диев понимал, что ждет его и его товарищей. Но сейчас он шутил и, ловя на себе одобрительные взгляды бойцов, думал: «Ничего, выдержим!»
Вот они все перед ним — товарищи, с которыми ему предстояло разделить и славу и смерть.
Был еще и двадцать девятый. Он оказался трусом и предателем. Он один поднял руки вверх, когда из прорвавшегося к самому окопу танка фашистский ефрейтор закричал. «Сдавайс!» Он стоял жалкий, дрожащий, отвратительный в своей рабской трусости. Перед кем падаешь на колени, тварь? Немедленно прогремел залп: несколько гвардейцев одновременно, не сговариваясь, без команды выстрелили в труса и предателя. Это Родина покарала отступника. Это гвардейцы Советской Армии, не колеблясь, уничтожили одного, хотевшего своей изменой бросить тень на честь и достоинство советского человека.
— Ни шагу назад! — раздалась команда политрука Диева.
Разгорелся невиданный бой. Из противотанковых ружей храбрецы подбивали вражеские машины, подрывали их гранатами, поджигали бутылками с горючей жидкостью.
В этот час герои не были одиноки.
С ними была великая мощь нашего народа, грудью отстаивавшего свою независимость.
С ними были доблестные воины русской гвардии, о которых фельдмаршал Салтыков еще во время Семилетней войны с пруссаками доносил в Петербург: «Что до российских гвардейцев касается, могу сказать, что противу их никто устоять не может, а сами они подобно львам презирают свои раны».
С ними была доблесть и честь Советской Армии, ее боевые знамена, которые в эти минуты осеняли героев.
С ними было великое народное благословение на беспощадную борьбу с врагом.
Бой продолжался более четырех часов, а бронированный кулак фашистов все еще не мог прорваться через рубеж, обороняемый гвардейцами. Четырнадцать танков неподвижно застыли на поле боя.
Но уже, истекая кровью, лежит в окопе раненый Петренко; убиты гвардейцы Конкин, Шадрин, Тимофеев и Трофимов.
В это время в сумеречной дымке показался второй эшелон танков. Среди них — несколько тяжелых. Тридцать новых машин насчитал Клочков. Сомнений не было, — они шли к железнодорожному разъезду, к окопу смельчаков.
Ты несколько ошибся, славный политрук Диев! Ты говорил, что танков придется меньше чем по одному на брата! Их уже почти по два на бойца. Родина, мать-Отчизна, дай новые силы своим сыновьям, пусть не дрогнут они в этот тяжелый час!
Воспаленными от напряжения глазами Клочков посмотрел на товарищей. Он вспомнил Москву, Красную площадь, трибуну Мавзолея...
— Тридцать танков, друзья, всем нам умереть. Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва!
Танки двигались к окопу. Раненый Бондаренко, пригнувшись к Клочкову, обнял его здоровой рукой и сказал:
— Давай поцелуемся, Диев!
И все они, кто был в окопе, перецеловались, вскинули ружья и приготовили гранаты.
Вражеские танки все ближе и ближе... Уже тридцать минут идет бой. Подбито и горит около десятка танков.
Но и мужественные советские люди, нанося врагу меткие удары, выходят из строя один за другим.
Танки уже у самого окопа... Немцы выскакивают из люков, чтобы взять храбрецов живыми.
Но по команде политрука Диева герои поднимаются им навстречу:
— Гвардия умирает, но не сдается!
Кончаются боеприпасы. Гибнет Москаленко под гусеницами танка. Прямо на дуло вражеского пулемета идет, скрестив руки на груди, кто-то из уцелевших панфиловцев.
Диев, сжимая последнюю связку гранат, бежит к тяжелой машине, только что подмявшей под себя Безродного. Политрук успевает перебить гусеницу чудовища и, пронзенный пулями, опускается на землю.
Убит Диев... Нет, он еще дышит. Рядом с ним, окровавленным и умирающим, голова к голове, лежит раненый Натаров. Мимо них с грохотом и лязгом мчатся танки врага, а Диев говорит своему товарищу:
— Помираем, брат... Когда-нибудь вспомнят нас... Если жив будешь, скажи нашим...
Так умер политрук Клочков-Диев, отдавший свою жизнь за Москву.
Обо всем этом рассказал Натаров. Ползком он добрался в ту ночь до леса; изнемогая от потери крови, бродил несколько дней, пока не натолкнулся на группу наших разведчиков.
Умер Натаров в госпитале. Он передал нам завещание двадцати восьми героев-панфиловцев. Да и без того мы хорошо знаем, что хотел сказать нам перед смертью Диев.
«Мы принесли свои жизни в жертву на благо Отечества, — сказали нам герои. — Не проливайте слез у наших бездыханных тел. Стиснув зубы, будьте стойки! Мы знали, во имя чего мы идем на смерть. Мы выполнили свой воинский долг, мы преградили путь врагу. Идите в бой с фашистами и помните: победа или смерть! Другого выбора у вас нет, как не было его и у нас. Мы погибли, но мы победили!»
Это завещание живет и вечно будет жить в сердцах воинов Советской Армии, всего советского народа.