Неизвестный моряк
Молчали дома с запертыми дверями, свинцово поблескивали стекла окон, за которыми никого не было. Огромное кровавое зарево заливало небо мрачным, тревожным сиянием. Оно отражалось в окнах, и тогда казалось, что за ними кто-то ходит с факелом в руке. По улицам, пустым, раскрошенным снарядами, наполняя воздух треском и пылью, проносились какие-то машины. Они шли к реке.
Туда, за реку, уходили все, кто мог. Здесь же висел в воздухе призрак ужаса и страха. Окраинные улицы были в руках врага. Хлопали одиночные выстрелы, дробно стучали пулеметы, глухо звенели разрывы гранат. Враг входил в город медленно, потому что его задерживали, и осторожно, потому что он боялся.
У широкой знаменитой реки в темноте трудились люди. Бойцы стали грузчиками. Учителя и рабочие стали грузчиками. Врачи и пекари стали грузчиками. Все грузили советское добро на баржи. Костер, полыхавший в небе, уже несколько часов пожирал то, чего нельзя было увезти с собой.
Буксир никогда не ходил так быстро, как в эту ночь. Он оттаскивал тяжелые груженые баржи на тот берег и возвращался за новыми. Он работал всю ночь. Под конец переправились последние грузчики и бойцы. Оставалась одна баржа.
Она стояла одинокая, будто брошенная, и ждала буксира. Было сыро, и туман легкой проседью висел над зелеными берегами. Город был уже в руках немцев солдат пограничной дивизии. Они взламывали двери домов, осторожно входили в комнаты, еще осторожнее осматривали чердаки и тогда начинали грабить. Они знакомились с городом по его сундукам и шкафам. Они выносили тюки и узлы, укладывали на машины и ездили по истерзанным улицам. Нечисть заполняла город, двигалась по его улицам и переулкам, как жидкость растекается по капиллярам. Она заполняла опустевший, брошенный город, в котором оставалось лишь несколько десятков жителей: они не успели или не смогли уйти.
Лавина бандитов докатилась до реки. У берега все еще стояла баржа. Она была тиха и безлюдна. Ящики с черными надписями заполнили ее гулкое нутро, громоздились один на другом. Это были ценные грузы: машины, аппараты. Баржа стояла совсем тихая. Но на ней был человек. Он не ушел вместе со всеми, когда отправлялся последний буксир. Он остался с баржей, чтобы охранять ее. Человек в синей форменке и в черных брюках, с пулеметными лентами через плечо, в бескозырке. Советский моряк, хороший, яснолицый и крепкий человек, спокойный и твердый. Никто не знал, откуда он пришел на эту баржу. Когда ее грузили, он громко командовал, подсоблял своим могучим, мускулистым плечом, подтягивал канаты. Умелый и ладный, как все моряки, он толково загрузил свою баржу; не пропало на ней ни кусочка свободного места. И он остался ждать буксира: его баржа была последней на очереди.
Он устроился между двумя ящиками и мог видеть оба берега. Он знал, что остался последним, и потому приготовился к защите. Он приладил пулемет, обложил себя лентами. Пистолет-пулемет и четыре набитых патронами диска были тут же, под рукой. В черной расстегнутой кобуре лежал заряженный револьвер. Моряк «был готов защищать свою баржу.
Буксир, тяжело пыхтя, тащился к тому берегу. Потом обратный путь. Долго. Он накинул бушлат: было сыро. Выстрелы стучали совсем близко. Буксир может, пожалуй, не успеть. Он оглянулся на тот берег. Буксир шел медленно. Он мог бы идти быстрее. Хотя нет, тянет тяжелый груз.
В стойку ударила пуля. Немцы увидели баржу и побоялись засады. Пули защелкали по железной обшивке, по стенкам. Потом стихло. Он опять посмотрел назад: буксир уже разворачивался, и течение подтягивало баржи к причалу. Значит, теперь скоро.
С берега спускались люди в сером. Они шли медленно, останавливались. Баржа влекла их, но они боялись ее. Потом они оказались совсем близко. Моряк стал стрелять из пулемета. Три немца ткнулись в землю, остальные побежали. Они рассыпались и начали войну с баржей. Они стреляли по ней из автоматов и винтовок. Они ползли между камнями и бочками, валявшимися на берегу, и подбирались к барже. Моряк стрелял не часто, но точно. После его коротких очередей всегда кто-нибудь падал. Так расстрелял он ленты и взялся за пистолет-пулемет тяжелый, холодный коротыш с черным диском под стволом. Он сыпал на немцев очередь за очередью, но они приближались. Буксир почему-то еще возился у того берега. Три диска опустели. У пистолета-пулемета на язычке есть две цифры. С одной стороны «один», с другой «семьдесят один». Можно сразу выпустить весь диск, семьдесят одну пулю, можно, повернув язычок, делать по выстрелу. Моряк поставил на «один». Он тщательно прицеливался и бил по одному. Немцы осмелели: пулемет смолк, стреляет один человек.
В диске были еще патроны, револьвер был заряжен, буксир уже отходил от того берега, когда моряка ударили по голове. Кто-то подплыл сзади, неслышно подкрался и оглушил его.
Моряка допрашивали долго. Угрожали. Он молчал. Тогда его стали бить. Он молчал. Тогда ему отрезали палец на правой руке, потом все пальцы. Он потерял сознание.
Он пришел в себя ночью, в сарае, на мокрой соломе. Его поил кто-то из кружки. Они разговаривали, двое: моряк и пехотинец, попавшие в лапы зверей. Разговаривали до утра. Потом моряка повели на площадь. Моряка привязали к столбу и кололи тесаками в грудь, в бедра, в лицо. Ему вырвали оба глаза. Он умер.
Потом убийцы сорвали свисавшую со столба телеграфную проволоку и повесили моряка на дереве. Они привязали к его ногам винтовку, надели на плечи пулеметную ленту, расправили ленточки на бескозырке. Полюбовались и ушли.
Он висел пять дней.
Потом его сняли и куда-то увезли.
И никто не узнал его имени даже тот пехотинец, который говорил с ним, потом убежал, видел все и рассказал нам, на этом берегу...
Так погиб неизвестный советский моряк.
И когда кончится война, когда вернем мы все наши города и тот город, где погиб неизвестный моряк, мы поставим ему памятник. Мы привезем туда самого талантливого, самого человечного, самого вдохновенного скульптора. Мы скажем ему: «Сотвори такой памятник, чтобы люди плакали, глядя на него». И этот памятник будет стоять на берегу широкой знаменитой реки, и люди будут смотреть на него, и поэты будут слагать стихи о благородстве, о бесстрашии, о бессмертии о неизвестном советском моряке.