Прорыв кораблей
То, о чем я хочу рассказать, — мало известная, но героическая страница битвы за Ленинград.
...Уже два месяца мы сражались в Эстонии, сдерживая натиск огромных сил гитлеровской армии, которые должны были в самые первые дни войны захватить всю Прибалтику, уничтожить советские войска, потопить корабли Краснознаменного Балтийского флота и овладеть Ленинградом.
Два месяца не затихала жестокая битва. Враг нес большие потери, вводил в бой все новые и новые дивизии. Под их натиском мы вынуждены были морем отступать к Ленинграду.
Этого момента давно ждали гитлеровцы. Они минировали воды на всем протяжении от Таллина до Кронштадта, на свои прибрежные аэродромы стянули большое число пикирующих бомбардировщиков с наиболее опытными морскими летчиками — участниками пресловутой битвы за Атлантику. В финских военно-морских базах укрывались подводные лодки и торпедные катера, которые должны были совместно с авиацией наносить «комбинированные» удары по кораблям Балтийского флота.
Еще за много дней до нашего отступления берлинское радио передавало:
«Балтийский флот окружен, и ни один корабль не вырвется из Таллинской гавани».
И не только враги, но даже наши союзники пророчили нам самые мрачные перспективы:
«Положение русских крайне тяжелое. Они закупорены в Таллине, как в горле бутылки, и единственное, что им остается, — это затопить корабли и пробиваться по суше на Ленинград», — заявлял английский радиокомментатор.
... Припоминаю Таллин в жаркие летние дни — город, раскинувшийся на живописном берегу Балтики, залитый солнцем, напоенный ароматом свежего морского воздуха, зелени и цветов.
Серые дымы застилают небо, плывут над морем, гуляют над землей. Повсюду один цвет — цвет войны.
Бои идут уже в ближайших пригородах Таллина. Корабли поддерживают наши войска мощным артиллерийским огнем. И может показаться странным, что в ясный, солнечный день на рейде темно от дыма. Сигналы, переданные флагами, не различишь. Сверкают огни ратьеров и прожекторов. Только они способны прорвать этот неестественный мрак.
Небо озарено багровым отблеском. Полыхает Арсенал — старинное здание с высокими колоннами. Факелы огня стоят над нефтяными цистернами в Купеческой гавани.
С каждым часом фронт приближается к городу. Вот уже в окопах при въезде в Таллин на развилке дорог, у знаменитого памятника морякам русской броненосной лодки «Русалка», ведут бой автоматчики, прикрывающие отход наших воинских частей.
Улицы перегорожены баррикадами из толстых бревен, перевязанных колючей проволокой. Оставлены лишь неширокие проходы, возле которых стоят бойцы, ожидая, когда пройдут последние наши отряды, чтобы закрыть бревнами эти проходы — отрезать путь немцам в Минную и Купеческую гавани.
Слабый ветерок с моря гонит запах гари и пороховой дым. Все спешат в порт, где идет погрузка на транспорты, где воздух наполнен свистом снарядов, скрежетом металла, шумом подъемных кранов, лебедок и человеческих голосов.
Черные столбы дыма поднимаются в небо и долго, долго почти неподвижно висят в воздухе. Вдали перекатываются взрывы, сливаясь с гулкими залпами крейсера «Киров», лидера «Ленинград», эскадренных миноносцев и других кораблей, темные силуэты которых ясно выделяются на фоне спокойных, безбрежных вод большого Таллинского рейда. На рейде немало кораблей, но особенно внушительное впечатление производит крейсер «Киров». Глаз нельзя оторвать от его стройного корпуса, устремленного вперед. Он скользит, рассекая гладь моря. На борту поминутно мелькают желтые огненные вспышки, и над водой проносится грохот выстрелов.
Поднимаемся на борт «Виронии».
Пароход «Вирония» когда-то служил для увеселений эстонской буржуазии. Сейчас он камуфлирован и потому утратил свою прежнюю франтоватость. Он стоит крайним в ряду еще не ушедших кораблей.
Масса людей. Тут и штабные офицеры, и политработники, и прокуратура, и сотрудники трибунала, и морские пехотинцы, еще час тому назад сражавшиеся с врагом на окраинах Таллина.
Каюты переполнены. Люди стоят, сидят и лежат в коридорах и на палубах. Многие, вернувшись с передовой после бессонных ночей, уснули где попало — их сморил непобедимый сон.
Утро 27 августа. Немецкие батареи еще вчера стреляли с закрытых позиций. Сегодня они воспользовались отходом наших частей, вышли на побережье и бьют по кораблям прямой наводкой. Вокруг кораблей в море падают снаряды, взвивают белые султаны воды — то где-то поодаль, то у самого борта. Кажется, вот-вот снаряд разорвется на палубе. Но расчет наших моряков расстраивает намерения противника: корабли непрерывно меняют ход и курс. Они живут и сражаются...
Корабли продолжают обстреливать части противника. Но немецкое командование подтягивает новые и новые силы. Они сразу же бросаются на штурм Таллина.
Около 11 часов 15 минут противник снова сосредоточил огонь на «Кирове». Сплошная волна разрывов встала вокруг крейсера. Уклоняться нет возможности. Еще минута, две — и крейсер получит тяжелые повреждения.
Трудное положение флагмана заметил командир одного из миноносцев. Под градом снарядов он дает полный ход, начав ставить дымовую завесу. Одновременно из труб эсминца повалил черный дым. Завеса плотно окутала рейд. Пристрелка вражеской артиллерии сбита.
Крейсер ушел от повреждений. Но не успела еще рассеяться дымовая завеса, как немецкие снаряды вновь падают у борта «Кирова».
В городе пожары. Южную часть Таллина вовсе закрыла от наблюдателей стена густого черного дыма. Вражеская авиация использует дым как маскировку. Около 13 часов на крейсер напало сразу 46 самолетов.
Атака сменялась атакой. Едва успевали отбить одну волну фашистской авиации, как в бой шла новая группа самолетов. Одновременно несколько батарей вели огонь по кораблям с берега. По неполным подсчетам, враг сбросил в этот день во время атак на крейсер «Киров» 136 бомб весом от 250 килограммов до 1 тонны и выпустил более 300 снарядов.
В Минной и Купеческой гаванях, вероятно, еще никогда не было так людно, как в эти часы. Кого только здесь не встретишь! Работники Совнаркома Эстонской республики, рабочие со своими семьями, известные писатели и артисты. И особенно много военных.
Подразделения Красной Армии приходят на пирс строем со знаменосцами впереди. Усталые, потные лица бойцов. Шутка ли сказать: по две недели не выходили из боя!
Все, что происходит кругом, так странно и необычно для молодых бойцов. Они пугливо взирают на громады транспортов. По всей вероятности, многим из них никогда в жизни вообще не довелось быть на корабле. И уж, конечно, не при таких обстоятельствах думали они познакомиться с морем и совершить свое первое плавание...
С каждым часом в гавани все более людно. Посадка на транспорты происходит быстро и организованно. Как только транспорт заполнен — к нему подходят буксиры и выводят из гавани, а там дальше он идет своим ходом и занимает место, отведенное ему в отряде кораблей.
Наступает ночь, но бой продолжается.
Таллин охвачен пожаром. Древний Вышгород, окруженный крепостной стеной и старинными башнями, поросшими мхом, стоит на возвышенности, точно сказочный богатырь, среди бушующего моря огня. На башне «Длинный Герман» продолжает развеваться красный флаг с гербом СССР.
На улицах то и дело рвутся снаряды. Красноармейцы, моряки и рабочие — бойцы истребительных батальонов держатся на самых последних рубежах.
Раскачиваясь на волне, корабли один за другим покидают рейд, уходят в море и занимают свое место в строю. По плану штаба флота корабли отходят в Кронштадт несколькими эшелонами.
Смотрим на город, окутанный дымом пожаров, на выстрелы корабельных орудий, вспыхивающие, как далекие зарницы, на эти башни и шпили, то открывающиеся, то вновь затягиваемые темной пеленой дыма.
Тяжело расставаться с Таллином. Но сознание честно выполненного долга наполняет наши сердца; мы держались до последней возможности. Мы вернемся сюда, непременно вернемся!
Корабли выходят в море
Транспорты продолжают выходить в море. Крейсер «Киров» и другие боевые корабли прикрывают их огнем. Настала очередь и нашей «Виронии». Портовый буксир заводит концы.
Медленно разворачивается грузный пароход. Буксир ведет его к выходным воротам, обозначенным несколькими буями. Шквал огня. Снаряды падают в воду. Фонтаны брызг вздымаются к небу.
Несколько снарядов падает невдалеке от борта «Виронии». Вода окатывает палубу. Еще удар. Корпус дрогнул, снаряд разорвался между буксиром и «Виронией». Взрывная волна так основательно тряхнула буксир, что мы все, стоявшие на палубе, уверены — перевернулся... Но водяной столб спал, и мы видим — буксир целехонек, перебиты лишь тросы. Командир «Виронии» с мостика в рупор отдает команды:
— На буксире! Заводить новые буксирные концы... Новые, говорю!..
В шуме его голос тонет, а лицо багровеет от досады.
Буксир поворачивает и снова медленно подходит к носу парохода. Краснофлотцы ловят трос и закрепляют его. Буксировка продолжается. Теперь с каждой минутой «Вирония» удаляется от места падения снарядов.
Мы идем мимо острова Нарген. Зеленый, взъерошенный как еж, с желтым песчаным берегом и громадными серыми валунами, он остается слева. Где-то в глубине зелени сверкают орудийные вспышки. Расположенные на острове, наши батареи будут стрелять, пока из Таллина не уйдет последний корабль. Затем батареи взорвут, а людей эвакуируют на катерах, замаскированныx под сенью прибрежных кустов.
Внимание привлечено к Таллинскому рейду и к городу, неповторимый силуэт которого хочется сохранить в своей памяти на все то время, пока мы сюда не вернемся.
Наступает обеденное время. Собираемся в кают-компании. Сегодня в салоне среди обслуживающих стол официанток появилась новенькая приятная девушка: черные косы, тонкие, словно под резцом мастера отточенные черты лица, голубые глаза. На вид ей лет девятнадцать — не больше. Она похожа на школьницу-выпускницу.
После обеда все выходят на палубу и следят за немецкими самолетами. Их все больше и больше. Девушка с черными косами Стоит рядом со мной.
— Так-странно война началась... Так неожиданно... — говорит она. — Я долго решительно ничего не могла понять...
— Вы ленинградка?
— Да, я в Таллин попала совершенно случайно.
— А ваша семья где?
— Муж на фронте, дети в Ленинграде с бабушкой. Они еще совсем крошки. Я не нахожу покоя. Думаю о них... Все было так хорошо. Через два года я могла стать инженером-кораблестроителем, проклятые бандиты, что они натворили. Как перевернули всю нашу жизнь. — Глаза моей собеседницы полны слез. — Говорят, фашисты у самого Ленинграда? Неужели это правда?
— Не знаю, завтра выяснится.
Идем на восток. Острова Нарген и Вульф остались далеко позади. Впереди и в кильватер нам тянется длинный караван судов. Считаю дымы. После полусотни окончательно сбился со счета...
...Снова гул фашистских самолетов.
Они вне досягаемости зениток. Сейчас по ним ведут огонь другие корабли. Голубое прозрачное небо расцвечено черными и белыми разрывами.
Очень скоро, вспарывая воду острым форштевнем и поднимая волну, на полном ходу нас обгоняет крейсер «Киров» в сопровождении лидера и миноносцев. Один вид этого стального могущества вселяет спокойную уверенность.
«Киров» отражает атаки
«Киров» идет впереди всего каравана и ведет бой с немецкими пикировщиками.
К вечеру море окутывается туманом. Сигнальщики в предельном напряжении: по легкому бурунчику нужно заметить подводную лодку. Полсекунды опоздания — невидимый враг поразит корабль.
Крейсер идет под охраной миноносцев, тральщиков, морских охотников. Катера в противолодочном охранении: время от времени сбрасывают глубинные бомбы.
Одна опасность сменяется другой. Сигнальщики докладывают о плавающих минах:
— Справа по борту мина!
— Мина слева!
Корабль идет самым малым ходом. Даже авиация и береговые батареи немцев для корабля менее опасны, чем эти зловещие черные шары, покачивающиеся на воде и, словно живые существа, нетерпеливо ожидающие, когда, наконец, к ним прикоснется корабль, чтобы с колоссальной силой взорвать стальную броню и похоронить корабль в этой зеленой толще воды.
Торпедные катера, авиация, подводные лодки — все брошено врагом в этот день на героический корабль, но он продолжает идти своим курсом. Вскоре «Киров» открывает огонь по батарее противника на мысе Юминда и заставляет ее навсегда замолчать.
Но тут же сигнальщик прокричал: «Самолеты справа!»
Почти одновременно с кормового мостика сообщили: «Самолеты по корме. Торпедные катера идут в атаку на нас с норда».
Критическая минута. Маневрировать негде. Справа и слева минное поле, на фарватере плавающие мины. А самолеты уже на дистанции действительного огня, торпедные катера — на боевом курсе.
— Кормовой башне по катерам противника, огонь!
Башня в ту же минуту разворачивается на левый борт. Всплески воды вырастают на пути торпедных катеров, с каждой секундой все яснее выступающих из белой пены бурунов.
Со страшной быстротой они несутся на крейсер, чтобы послать в упор свое смертоносное оружие — торпеды. И не так просто сманеврировать, уклониться от них.
Секунды решают все. Комендоры «Кирова» посылают залп за залпом. Пушки бьют очень точно, образовав на пути катеров огненный заслон.
Чем ближе катера к крейсеру, тем точнее огонь кормовой башни. Вот уже всплески перед самыми катерами. На одном из них сверкнула желтая вспышка — видимо, прямое попадание. Остальные не рискуют идти по курсу и поворачивают обратно, оставляя за кормой широкие пенящиеся буруны.
Всплески снарядов встают на пути их отхода. Вот-вот их накроют. Чтобы этого не случилось, катера отворачивают в стороны.
А зенитчики тем временем ведут бой с пикирующими бомбардировщиками. Все брошено в море для потопления сильного корабля Балтики. Вот тут-то фашисты и рассчитывали свести с ним счеты. Все было продумано и рассчитано. Массы самолетов должны были отвлечь на себя огонь крейсера, и торпедным катерам оставалось незаметно подкрасться к кораблю и послать в упор торпеды.
Но и в этот раз экипаж «Кирова» своей выдержкой и боевым уменьем расстроил план «комбинированного удара». И, сбросив в воду около полусотни тяжелых бомб, самолеты так же, как и катера, скрылись в дымке, в прозрачной вуали, затянувшей небосклон.
Близится время ужина. По корабельному обычаю, в кают-компанию созывает дудка. Девушка в белом разносит тарелки с борщом. Мы подносим ложки к губам, но вдруг слышим протяжный вой сирены.
— Ну вот... Не было печали, черти накачали! — сердится мой сосед.
Через большие окна кают-компании смотрим с тревогой в голубое небо.
Кажется, наступила и наша очередь хлебнуть горя... На большой высоте едва заметными точками появляются «юнкерсы». Выхожу на палубу. Наши зенитчики торопливо вращают маховики вертикальной и горизонтальной наводки. Сверкают блестки — разрывы зенитных снарядов. Небо в черных клочьях дымков.
Вооружение у «Виронии» небогатое, но зенитчики стараются, как могут. «Юнкерсы», сверкая дисками пропеллеров, поочередно пикируют на «Виронию». В эти мгновенья ничего не слышишь — ни громких команд, ни боя зениток. Все заглушает вой самолетов, срывающихся в пике.
Бомбы... Серебристые груши отрываются от самолета. Мы слышим пронизывающий свист. Кажется, они повисли в воздухе.
«Вирония» выходит из общего строя и непрерывно меняет курс. Вот бомбы падают в море, в нескольких десятках метров от нас. Звонкий металлический гул прокатывается по воде.
Вдруг разом вырываются нестройные крики восторга: один «Юнкерc» стал быстро снижаться, за ним тянется в небо шлейф густого черного дыма. Самолет горит. На наших глазах он врезается в воду... Остальные «юнкерсы» скрываются, и на душе сразу легко-легко. Зенитчики — энергичные, подвижные ребята в зеленых металлических шлемах — улыбаются во весь рот.
Но немцы не оставляют нас в покое. Они, по-видимому, решили во что бы то ни стало потопить «Виронию».
Снова глухое, прерывистое ворчание моторов. Пикировщики опять идут на нас; в этот раз — со стороны солнца.
Пока наши пушки бьют по одной группе, с другой стороны появляется еще шестерка «юнкерсов». Ведущий клюет носом, вывертывается и визжит, срываясь в пике. Он метит точно в нас. Голова инстинктивно втягивается в плечи, пальцы крепко сжимают леера. Кажется, еще миг, — и бомба обрушится тебе на голову.
Нет, — опять мимо... Все с надеждой смотрят на зенитчиков. А они едва успевают поворачивать пушки, направляя огонь то в один, то в другой самолет. Мы не в силах облегчить их тяжелый и опасный труд. И только на чем свет стоит клянем гитлеровцев...
Пикировщики бросают бомбы и уходят. Но почти сразу же появляется новая группа самолетов, опять атакующих «Виронию». Корабль маневрирует, и бомбы падают в воду. Тогда фашистские летчики меняют тактику: они отказываются от атак в одиночку, а пикируют сразу со всех сторон.
В воздухе беспрерывный свист падающих бомб. Страшный удар сотрясает пароход. В один миг все тонет в дыму. Со свистом вырываются наружу клубы пара.
Под ногами все трещит и рушится. Пароход дает крен на правый борт. Волны налетают на палубу и вместе с десятками людей увлекают меня в море. Вода бурлит в ушах. Захватывает дыхание... Этот миг кажется бесконечным. Я задыхаюсь, тону, отчаянно барахтаюсь. Из толщи моря меня выбрасывает на поверхность. Кругом стелется густой едкий дым. Очки упали, глаза слезятся. «Неужели газы?» — думаю я. Жадно загребаю воду и изо всех сил плыву в сторону. Но окутавшей меня пелене дыма кажется нет конца и края. Наконец, выбираюсь на чистую воду и вижу множество голов, слышу неясные крики...
По воде свистят пули. Брызги ударяют в лицо. Сразу не понять — кто стреляет и откуда. Только повернувшись на спину, вижу в небе самолеты. Они осыпают нас каскадами белых искр, словно елочными фейерверками. Они нас расстреливают.
Самолет! Кажется, он пикирует прямо на меня. Прячу голову в воду. Рокот мотора проносится дальше. Опять лежу на спине, устремив глаза в густую синеву неба.
Лежа на спине, ощущаю толчок. Что-то твердое, холодное. Переворачиваюсь на живот и с ужасом вижу окровавленное тело на поплавках. Раскроен череп, изуродовано лицо, и только по черным косам, аккуратно облегающим голову, узнаю молодую женщину — ту самую спутницу, ленинградку, которая несколько часов назад мечтала о встрече со своими детьми. Ее тело несет по волнам.
Долго еще вижу ее голову с аккуратно уложенными косами.
Плыву, плыву... Выбиваюсь из сил, захлебываюсь. Кажется, все кончено... Ну вот, пришла и моя очередь погибнуть. Мысли — за тысячи километров отсюда — с женой и моей маленькой Кирочкой. И только нечаянные глотки соленой воды возвращают сознание к этой голубой точке на карте, где я маячу между жизнью и смертью... Нет, надо установить режим. Воля берет свое. Лежу на спине, отдыхаю и снова плыву. Кругом крики о помощи. Кажется, стонет все море. Но чем помочь людям, если сам на краю гибели? Волны катятся мне навстречу, и с каждым новым глотком соленой воды смерть незримо подбирается ко мне. Да, конечно, это последние минуты жизни. Думаю: «Ну, сколько смогу выдержать эту борьбу с морем? Еще пять — десять минут — не больше». И опять издалека подкрадывается волна. Снова захлебываюсь. Физические силы еще есть, но сознание отказывает... Вера в возможность спасения слабеет.
Кругом — вода, холодная, мертвая вода до самого горизонта. Но вдруг опять в руках появляется сила; я энергично рассекаю воду и плыву, не знаю куда и зачем, но плыву вперед. Встречаю один, другой, третий водяной вал, и опять силы покидают меня. Зато сознание работает ясно: «Теперь некуда спешить. Море велико. Еще хотя бы на час продлить жизнь».
Переворачиваюсь, долго лежу на спине, а волны по-прежнему катятся мне навстречу. Принимаю и отражаю их головой. На спине плыть удобнее — не так захлебываюсь. Перед глазами бескрайняя синева неба.
Вокруг меня маячили сотни голов и слышались непрекращающиеся крики о помощи. Постепенно голов остается все меньше и меньше, и ничего не слышно, кроме плеска волн.
Вероятно, уже часа полтора прошло, как меня снесло в море. Пока все нормально. У меня сложился какой-то режим: пять — шесть минут плыву, пятнадцать — двадцать минут лежу на спине и накапливаю силы. Кажется, я даже привыкаю к своему положению и не чувствую себя обреченным.
Мысли уносятся в прошлое, и на память приходят какие-то малозначащие детали далекого детства. Но глоток соленой воды, перехватившей дыхание, сразу отрезвляет, и я возвращаюсь к своему начальному положению.
Суровое и безжалостное море — от него никуда не денешься, оно опять передо мной. Море сжало меня в объятиях, и я терпеливо жду исполнения приговора.
... Издалека катятся белые барашки. Водяной вал, словно вор, подкрадывается, чтобы схватить меня за горло.
Снова крутая волна. Возможно, на этом все будет кончено, все разом оборвется, рухнет, как в пропасть.
Что же делать? Может, покориться судьбе? Не сжимать судорожно губы, открыть рот? Ведь нужно совсем мало — несколько глотков соленой воды, и я навсегда освобожу себя от страданья.
А жизнь? Она больше не повторится. Нигде и никогда я не испытывал такой жажды жизни и счастья, как сейчас, здесь, в море, на краю гибели. Нет, я хочу жить и буду бороться!
Слышны глухие перекаты волн. Вот они совсем близко от меня. Я поворачиваюсь к ним спиной, и через мою голову перехлестывают высокие, как горы, пенящиеся водяные валы.
Руки инстинктивно тянутся вперед, хочется ухватиться за что-нибудь твердое, устойчивое, но кругом вода и только вода. Даже не видно горизонта.
Очередной вал, как взмыленное чудовище, набрасывается на меня, и я, словно спичечный коробок, куда-то проваливаюсь даже не сопротивляясь. Только сжимаю губы и задерживаю дыхание.
Седые волны умчались вперед, и белая пена облепила мне шею, подобно петле.
Несколько энергичных движений руками, и я рву эту петлю, лежу на спине, слегка покачиваясь. Смотрю на белые облачка, и кажется, будто птицы летят в густой синеве. На ум почему-то приходят сказки, слышанные в детстве, и в глубине души возникает досада — почему не могут меня поднять и унести широкие крылья, похожие вот на эти бесформенные, пухлые, как вата, облака.
Хочу крикнуть громко, чтобы меня услышали люди на каком-нибудь нашем корабле. И пусть они поспешат мне на помощь. Пусть бросят мне спасательный круг. Это самое большое сокровище, о котором можно мечтать. Кажется, если мои пальцы коснутся чего-то твердого, я почувствую себя самым счастливым в мире.
Стараюсь думать, бодриться: только бы не оборвалась нить сознания; если сознание хоть на минуту сдаст, воля ослабнет и силы покинут меня.
Вихрем сменяются настроения, но мысль работает отчетливо. Это руль, без которого я давно бы покорился стихии.
Хочется жить и бороться, бороться до последнего вздоха, бороться, что есть сил в моем застывающем и онемевшем теле.
... На вечернем небе прорезываются звезды. Они еще чуть видны, только что загораются, далекие и бледные.
А я плыву и плыву. Живет надежда: «Авось, заметят. Авось, спасут». Холодно! Только бы судорога не схватила. Если онемеет нога или рука — тогда все кончено...
Мимо проплывают ящики с надписью крупными буквами «Театр КБФ». Какое счастье! Эх, ухватиться бы за такой ящик! Тогда продержусь хоть сутки. Решаю охотиться за ящиками. Из последних сил подгребаю к ним, но налетает волна, и ящики уносит далеко вперед. Нажимаю снова, еще несколько энергичных гребков — и один из ящиков будет мой. Нас разделяет какой-нибудь десяток метров. Еще одно усилие, и как крепко я за него уцеплюсь руками, ногами, зубами... Я обовьюсь вокруг него всем телом, как змея... Нет, не судьба мне завладеть ящиком. Проклятая волна налетает откуда-то со стороны и опять разбрасывает нас на неодолимое расстояние.
Навстречу плывут... канцелярские счеты — обыкновенные счеты с деревянными желтыми костяшками. Поймать счеты — не выход из положения, но и они кажутся здесь драгоценной находкой. Подплываю к ним, протягиваю руку, но как назло и их волна отбрасывает далеко в сторону.
Солнце садится, окрашивая потемневшее небо красноватыми отблесками. «Темнота — самое страшное. На всю ночь меня, конечно, не хватит...» Охватывает странное безразличие. Лежу на спине и думаю: «Теперь черт с ним, будь что будет...» В теле появляется расслабленность, силы сдают, и затмевается сознание.
Не видно людей, вода не доносит их голосов, только шум волн и больше никаких звуков не улавливает мой слух. Значит, я остался один. Один посреди моря. И сколько бы я ни кричал, сколько ни старался бы найти точку опоры — все зря, все понапрасну. И тут в душевном смятении, в буреломе мыслей и чувств появляется новое ощущение. Страх! Он парализует и тело и сознание. Мне очень холодно. Озноб тысячами невидимых каналов растекается по всему телу. Мерзнут не только руки и ноги, холод забирается в сердце, оно леденеет, и это самое страшное — я, кажется, теряю над ним власть...
На море свежеет, волны больше, круче, свирепее... Огромный пенящийся вал несется издалека, подбрасывает на гребне мое тело. Что я вижу?! О чудо! Прямо на меня идет катер. Быть может, это сон, видение? Нет, его бросает, он раскачивается с борта на борт, но идет, идет ко мне на помощь.
Я готов выпрыгнуть из воды. Из последних сил поднимаю то одну, то другую руку. Только бы не отвернул в сторону. Нет, уже не отвернет. Я различаю его острый нос, разрезающий волны, и несколько краснофлотцев, стоящих на борту, и особенно одного, который держит толстенный канат и готовится мне его бросить.
Катер подходит ближе и стопорит ход. Мне бросили толстый конец. Судорожно хватаюсь за этот упругий канат — и повисаю в воздухе. Катер болтает на волне, должно быть, где-то заело, что-то мешает краснофлотцам вытащить меня на палубу, и я больше не в силах держаться. Помимо моей воли канат выскальзывает из рук, и я опять лечу в воду. Ударяюсь головой о что-то твердое. Все разом исчезает в каких-то потемках. Снова открыл глаза, вероятно потому, что захлебываюсь — вода душит, и я прихожу в сознание. Возле меня — тот же канат с «восьмеркой» на конце. Руки окоченели, пальцы не сгибаются. Левую ногу удается просунуть в петлю. За ногу меня и вытягивают на палубу. Твердая палуба — родная наша земля.
С жаром целую первого попавшегося краснофлотца,
Ухватив подмышки, краснофлотец тащит меня в кубрик, укладывает на свою койку и прикрывает теплым байковым одеялом.
— Водку пьешь, браток?
— Нет... нет... — дрожащими губами отвечаю ему.
— А спирт?
— Нет.
— Да ты не стесняйся, тяпни маленькую и сразу согреешься.
Я даже не в силах разжать рот, чтобы ответить, глаза сами закрываются, а краснофлотец продолжает уговаривать:
— Согреться надо, выпей стопочку. Смотри, дрожит у тебя каждая жилка...
Тело сводит судорога. В голове хаос, туман... Мутит, куда-то несет... Ясно вижу окровавленную голову с косами и слышу крики о помощи. А потом все проваливается, уходит...
Утро. Я очнулся от шума в моторном отсеке. Через люк льется дневной свет. За стеной ритмично стучат моторы и слышится спокойный повелительный голос: «Лево руля!», «Право руля!»... И время от времени короткое, как меч разящее слово: «Бомба!» Глухой удар прокатывается вслед за этим по воде. В кубрике все падает со своих мест от сотрясения. Чтобы не свалиться с койки, хватаюсь за барашки иллюминатора.
Сквозь все это, сквозь взрывы и постукивание моторов слышен протяжный крик:
— Человек на мине!
Что за чертовщина такая? С трудом поднимаюсь с койки и, шатаясь, держась за поручни, поднимаюсь на палубу. Моторы отрабатывают задний ход, а впереди голова человека, словно припаянного к круглому телу плавающей мины, маячит, покачивается на уровне воды, захлестываемая волнами. Смерть и спасение! Кажется, и то, и другое сосредоточено в этой мине. Отпусти ее хотя бы на миг, лишись ее опоры, и он, обессиленный, не сможет двигаться дальше, пойдет ко дну. Мина сейчас — спасательный шар в этой схватке человека со смертью. А держаться за нее, кто знает, куда прибьет шальная волна и где она взорвется?!
— Отплывайте в сторону! — передает командир рупором. — Сейчас к вам подойдем!
Но человек или не слышит, или не в силах оторваться от своего страшного спутника.
В конце концов он отделяется от мины. На самом малом ходу приближается к нему катер.
Ему бросают конец, и он жадно вцепился в него пальцами. С концом, крепко зажатым в ладонях, поднимают на палубу юношу в матросской форме с посиневшим лицом и застывшими, устремленными в одну точку стеклянными, словно окаменелыми зрачками.
Двое краснофлотцев держат его под руки.
— Бросай конец. Сейчас уложим тебя в кубрике. Моряк никак не реагирует..
— Дай конец-то. Ведь он тебе больше не нужен, — уговаривает боцман, склонившись над ним и глядя ему прямо в лицо.
Юноша окаменел, словно восковая фигура.
— Да помогите ему разжать пальцы! — кричит с мостика командир катера.
Боцман пытается разжать пальцы. Безуспешно. Они словно срослись с пеньковым концом.
— Ого! Крепко схватил. Нет, ничего не выйдет, — заключает боцман, сообщая об этом командиру катера.
— Тогда руби конец, — приказывает командир. Боцман вытаскивает топорик и несколькими ударами обрубает конец.
Так с остатком пенькового конца, крепко зажатого в руках, спасенного моряка несут в кубрик и укладывают на койку.
Губы его дрожат, глаза полузакрыты. Его приходится долго оттирать спиртом, пока краска проступает на юношеских, покрытых пушком щеках.
— Я из училища Фрунзе, — с трудом произносит он, приподнимается на койке и смотрит в круглое стекло иллюминатора. Катер отходит в сторону. Грохочет выстрел. Оглушительно взрывается расстрелянная мина, на которой курсант-фрунзевец продержался всю ночь.
— А как же вы к мине присоседились? — спрашиваю его.
— Плавал-плавал. Смотрю мина. Обрадовался. Схватился за нее. Нет худа без добра. Решил, если подойдут немцы, попробуют взять в плен — тогда лучше взлететь на воздух. А живым ни за что не дамся...
Еще не затих в ушах металлический гул, как снова слышны голоса краснофлотцев:
— Справа по борту мина!
— Слева мина!
— Прямо по курсу мина!
Сплошное минное поле! Моторы работают на малых оборотах. Все способные двигаться выбежали на палубу. Мины окружают наш маленький корабль.
Черные шары смерти несет прямо на катер.
Тишина. Вдруг чей-то молодой, энергичный голос зовет:
— Коммунисты, за борт! Руками отталкивать мины! Стоящие рядом со мной двое краснофлотцев поспешно сбрасывают непромокаемые плащи, сапоги, расстегивают ремни.
Но тут снова слышен уверенный голос командира катера:
— Отставить!
С мостика раздаются лаконичные приказания: «Задний ход! Лево руля!..»
Катер осторожно маневрирует и выходит из минного поля.
...Через густые минные поля, отражая удары авиации, береговых батарей, подводных лодок, торпедных катеров противника, — мы прорвались в Кронштадт, и весь наш флот — от матроса до адмирала — встал на защиту Ленинграда.