Первый удар на себя
Эти люди вышли из самого пекла. Война обожгла их в первые же часы. Теперь они готовы ко всему. Лейтенанту Рузе говорят:
— Рядом с тобой шлепались сотни осколков. Как ты уцелел, черт его знает.
Он спрашивает:
— Когда это?
— Вот тебе на! Да на всех восьми рубежах. Он пожимает плечами:
— Вот как. Не заметил.
В этот день лейтенант Рузе и его товарищи из артиллерийского гаубичного полка были действительно заняты. Полк, находившийся в стадии формирования, с первых часов войны принял на себя удары гитлеровских танков. Гаубичным батареям пришлось на этом участке прикрывать отход наших войск на новые рубежи.
По тем же дорогам шли толпы беженцев. Война свалилась на них ночью. Люди отходили ко сну в тишине субботнего вечера, их разбудил ураган тотальной войны.
В ночь на 22 июня Гитлер обрушил артиллерийскую канонаду на пограничные советские города. Сонные, в одном белье, люди бросались к разбитым окнам. Что они могли понять в происшедшем? В ночь с субботы на воскресенье дома стали раскалываться, стены рушиться, свет всюду погас, испуганные дети кричали. И люди бросились из домов на улицы, в дым и огонь гибнущих городов, потом на окраины и дальше, к дорогам, ведущим к востоку.
Там они очнулись: это война, это Гитлер.
Гитлер гнался за ними с бомбами «юнкерсов», кровь женщин и детей лилась на дорожную пыль, и люди продолжали уходить на восток, потрясенные, но молчаливые. В большой беде люди не плачут. У сильных она выжигает все, кроме терпения и воли к отпору.
На тех же дорогах готовились к бою артиллеристы. Где их семьи, они не знали. Города в огне. Трупы беженцев лежат на дорогах. Ночная тревога поставила командиров к орудиям. Скоро появятся немецкие танки. Во имя сотен тысяч людей, которых еще можно спасти, во имя армии, готовившей рубежи обороны, артиллеристы должны задержать продвижение немецких танковых колонн. Остальное надолго забыть. Еще вчера для многих первая мысль была о семье, о любимых, о сыне, о доме. Теперь все слилось в одном слове: Родина.
Из военного городка близ Пружан гаубичный полк выступил к границе, одновременно выделив силы для отвода на восток неукомплектованных батарей и орудийных систем. С рассветом немцы начали бомбить пути отхода. Война сразу распространилась на большую глубину, перекрывая дороги пробками и заторами, сталкивая колонны, соединяя на перекрестках армию и народ. Артиллеристы выводили орудия из угрожаемой зоны. Многие из них проделали марш в 60 километров, и без отдыха — в новый марш к Березе Картузской, к бою. Здесь их настиг один из самых сильных ударов с воздуха, полк потерял несколько орудий, пять грузовых машин и с уцелевшими орудиями продолжил марш под крыльями самолетов со свастикой, под крыльями смерти. Не хватило тягачей, — орудия поставили на буксир к грузовикам. Вышли из строя грузовики, — пошли в ход кони. Бойцы готовы были тащить орудия на себе. Главное — выиграть время для организации отпора.
Первую линию обороны полк занял на берегах реки Шары. Артиллеристов ввели в состав отряда заграждения. Группами, по два — три орудия, они расчленились по рубежам. Люди валились с ног от усталости, но они сделали свое дело — орудия в наших руках, полк ждет танки противника на подготовленных к бою позициях. Могучие дальнобойные орудия будут стрелять прямой наводкой, это обидно, однако другого выхода нет.
Артиллеристы ждали появления танков, испугавших весь мир после разгрома Польши и Франции. С помощью этих танков Гитлер собрался поставить на колена Россию.
Командир батареи лейтенант Рузе обошел своих людей. Его удивил их спокойный, обыденный вид и некоторая даже сонливость. Это не было только результатом тяжелого марша. Здесь, невидимому, сказывалась уверенность в себе, уважение к своей технике.
Тяжелые гаубицы в полку называли солидно: системы.
Лейтенант Рузе подошел к ефрейтору Остренскому, командиру орудия,
— Ждешь?
— Скучаю.
Остренский слыл в полку флегматиком. Рузе спросил его:
— Где семья?
— Когда-нибудь, может, узнаю. Снарядов вот мало.
— Снарядов немного.
— А что с вашими родными?
— Ничего, все в порядке.
Это был короткий разговор, не очень веселый и не слишком мрачный, разговор двух мужчин, который они без особенного сожаления прервали через две минуты, когда пришло сообщение о том, что на первом рубеже гаубицы уже открыли огонь по немецким танкам, первый залп с дистанции 1200 метров, и второй рубеж должен быть наготове — танков много.
К первому рубежу танки подошли по шоссе, они двигались на хорошей скорости, это был темп французской кампании, темп блицкрига. Характерный признак блицкрига — первые дни немцы шли только по шоссе, по бетону, не затрудняя себя маршами по бездорожью. Наши гаубицы дали им понять, что советский бетон уложен совсем не для Гитлера. Залпами с первого рубежа артиллеристы заставили немцев задержаться на подступах к реке Шаре. Разогнавшиеся танки остановились. Столбы дыма и пламени вздыбились над ними. Немцы развернулись для боя. Их артиллерия открыла из глубины заградительный огонь. Наши батареи оказались под ударами пушек, танков и авиации. Две гаубицы были подбиты, остальные держались до последней минуты, и немцы недосчитались здесь нескольких танков. Так был выигран некоторый резерв времени для отхода я развертывания наших сил.
Потом гаубицы были сняты с огневых позиций и оттянуты ко второму рубежу обороны.
Здесь показали себя водители тягачей и шоферы. Когда пушки не могут стрелять, решающая роль переходит к шоферам. Они не стреляют, они тянут орудия под огнем, на виду у врага, слышат скрежет немецких гусениц, выжимают из автомобилей и тягачей весь запас мощности, и этого бывает достаточно, чтобы орудия успели открыть огонь с нового рубежа. На фронте дерутся не только те, кто стреляет, но также и те, кто помогает дать выстрел в нужном месте и в нужное время. Здесь это сделали расторопные водители грузовиков и тягачей. Не все они вышли из боя живыми, — артиллеристы их не забудут.
Орудия на втором рубеже были изготовлены к бою, когда на изгибе дороги у окраины леса показались немецкие танки. По-видимому, немцы рассчитывали, что все кончено там, на рубеже у Шары, и теперь снова шли колонной по бетонированному шоссе. Командиры батарей лейтенанты Рузе и Шагирадзе постарались укрепить немцев в этой уверенности. Не стрелять, хотя бы сердце зашлось от волнения первой минуты, не стрелять без команды! В первом бою это трудно, никто до тех пор не встречался с немецкими танками, а они подходили ближе и ближе, черные, с крестами, обведенными белым, с короткими, толстыми стволами орудий, тупые и сильные, как носороги, и такие же толстокожие, с твердой броней. Они стреляли — наугад, наобум, это было нечто вроде салюта, предвещающего праздник для фашистов.
Снаряды шли с перелетом. Возле одной из гаубиц люди не выдержали, их передернуло, — стрелять, стрелять, отвечать, долго ли еще терпеть?
Рузе заметил движение у орудия и погрозил в ту сторону кулаком. Ефрейтор Остренский локтем отодвинул наводчика и сам стал на его место. Рузе вздохнул, кивнул головой и опять перевел взгляд на участок шоссе, по которому шли немецкие танки.
Два снаряда разорвались совсем близко от батареи. Лейтенант Рузб молчал. Он услышал в стороне сдавленный крик, кто-то упал, к нему побежали. Немецкая артиллерия нащупала батарею. Лейтенант Рузе молчал. Воздух вскипал от свиста осколков. Они шлепались о бетой, вгрызались в дорогу. Лейтенант Рузе молчал. Порыв ветра донес отчетливый стук немецких моторов, они рычали как будто бы над самым ухом. Лейтенант Рузе молчал. Он подал голос, когда дистанция сократилась до нескольких сот метров. Он тихо сказал:
— Прямой наводкой, прицел семь — один. Первому огонь!
Замлевшие наводчики действовали втрое быстрей, чем требует норма. Первым открыло огонь орудие Остренского, за ним орудие Самойлова. Снаряды врезались в колонны танков, выходивших из рощи. Дыбом встала под ними земля. Взрывы поднялись столбами грязно-черного дыма выше самых высоких деревьев. После первого залпа шедший впереди танк захлебнулся огнем, качнулся, махнул, как взбесившийся буйвол хвостом, разорванной гусеничной цепью и остановился. Другие стали за ним как вкопанные. С хода вваливались в это крошево шедшие сзади. Немцы не ожидали, что гаубицы снова станут бить по ним прямой наводкой. Гаубичный снаряд рушит самую крепкую броню. Лейтенант Рузе видел, как, пораженные крупными осколками, намертво врастали в дорогу подбитые танки. Все заволокло дымом.
Батарея продолжала стрелять до тех пор, пока расстояние между танками и орудиями не сократилось до 400 метров.
Снова в грохоте разрывов и залпов послышался негромкий голос Рузе:
— Орудиям передвинуться на новый рубеж!
Один из тягачей немцы подбили снарядом. Чтобы не оставлять орудие немцам, — а тянуть его было нечем, — ствол забили песком, дали выстрел. Внутреннюю часть ствола продрало, как рашпилем, — немцам из него не стрелять.
Так, в бою, длившемся с десяти утра до двух часов дня, лоб в лоб, сдерживая колонны танков, каждый раз отодвигаясь только на дистанцию выстрела, сшибая с дороги танк за танком, артиллеристы переменили восемь огневых позиций, дали бой на восьми рубежах. Одна батарея Рузе вывела из строя десять танков. Скорость передвижения с рубежа на рубеж достигала 35–40 километров в час — скорости автомобиля. Били с разных дистанций, как удобней. Били с четырех километров, били с 1200 метров, били с 500 метров, а возле моста ударили прямо в лоб — со 100 метров. Затем орудие на буксир, соленое русское слово для бодрости, и вихрем из-под удара к новой позиции. Немцы шли сюда молодцевато, но к восьмому рубежу они добирались калеками.
Бой на восьми рубежах сопровождался бешеной, нечеловечески трудной работой по эвакуации материальной части полка, — в сумятице первого дня, под ударами с воздуха, когда стон стоял на забитых беженцами дорогах и каждый из командиров мог увидеть в придорожной пыли труп матери или сына. Был ранен и вышел из строя командир полка полковник Панов. Его сменил начальник штаба капитан Мозалев. Запас снарядов подходил к концу. Артиллеристы сняли орудия с последнего рубежа — вслед за пехотой к Бобруйску! Последнее из орудий где-то застряло. Мозалев долго ждал его на восьмом рубеже, и вдруг потный, взъерошенный водитель тягача выкатил орудие из-за рощи — немцы шли по пятам. Мозалев закричал:
— С передков! На позицию! И через тридцать секунд:
— Огонь!
Последнее орудие ударило по танкам последним снарядом.
Немецкая артиллерия стала брать его в «вилку». Мокрый от пота водитель ругался и плакал у трактора — перегретый мотор барахлил. Немцы были в 80 метрах. Лейтенант Шагирадзе подбежал к орудию, снял замок и с орудийным расчетом бросился в лес. На следующий день окольным путем они вышли к своим.
В бою на восьми рубежах героями стали скромные люди. У тракториста Минько в самую горячую пору отказал мотор. Исправлять некогда. Ему приказали: «Трактор поджечь, самому отходить». Минько чуть не плакал от досады и злости. Но все-таки он решил спасти машину. Укрываясь за деревьями и буграми, он вывел трактор в сторону от дороги, в укрытие. Немцы промчались мимо, ничего не заметив. Одинокий Минько остался за их спиной. Поминая чертей, он чинил свою машину. Через полтора часа мотор зарычал. «Очнулся, зануда», — сказал Минько и в первый раз за двое суток присел на траву. На третий день он прорвался из немецкого тыла к своим. Его вызвали к командиру в тот момент, когда он направлялся к кухне.
— Явился по вашему приказанию, — доложил Минько командиру.
Тот глянул на него свирепо и весело, но сразу отвернулся и буркнул через плечо:
— А трактор?
— Доставлен и сдан на ремонт.
Минько стоял в полной растерянности, переминаясь с ноги на ногу, и вдруг засопел от волнения и обиды. Командир обернулся и, не сдерживая больше улыбки, загремел:
— Ах вы, золотой человек! Еще виноватого строит! Мы же за вас волновались. Молодец! Не забудем. Полк вами доволен.
Когда Минько вышел, командир долго еще усмехался чему-то, потирая руки, ходил из угла в угол и бормотал:
— Ничего, ничего, драться можно. С такими людьми? Ну, ну! Ах, черт побери!..
Получив пополнение и полный комплект снарядов, гаубичный полк снова был брошен на фронт, на первую линию боя.