Р. Армеев

Нежно-зеленый танк

На белом кусочке ткани величиной с ладонь вышит зелеными нитками танк. Вышит шестилетним Толей Гончаровым в детском доме под Сталинградом. «Когда вырасту большой, — говорил маленький рукодельник, — сяду в танк «Александр Невский». Как заеду фашистам в тыл! Всех врагов уничтожу!»

Эта вышивка вместе с десятками других детских рисунков, аппликаций, стихов после войны экспонировалась в США на специальной выставке творчества детей из детских домов Сталинграда. А потом, через много лет, все экспонаты вернулись на родину, стали достоянием Волгоградского краеведческого музея, который постарался собрать авторов этих работ — бывших детдомовцев. Вместе с ними и я словно шагнул в далекое военное прошлое. Вспомнить многое помогла нам хранящаяся в музее рукописная «История специального Дубовского (под Сталинградом) детского дома», написанная его директором Евгенией Эдуардовной Волошко. Вот что записано там об авторе нежно-зеленого танка Толе Гончарове:

«В его жизни произошло большое горе. Просидев у трупа матери, убитой осколком бомбы, две ночи, он с маленькой сестренкой Раей ушел куда глаза глядят. Раю нес на руках, устал, измучился... Потом потерял ее, скитался с пленными, которых угоняли немцы. Попав в детский дом, нашел сестренку у нас. Толя очень впечатлительный, глубоко все переживает».

Мой собеседник, бывший детдомовец Олег Дмитриевич Красавин, посмотрев на вышивку, вспоминает:

— Отступая, гитлеровцы бросили около детдома подбитый танк. Сколько мы на него атак провели! Сколько раз он был бит, сколько раз сдавался, испуская клубы черного дыма (мы бросали внутрь горящие толовые шашки). Облазили его, изучили сверху донизу. Но однажды вдруг пришли во двор саперы, осмотрели наш танк и срочно приказали отойти подальше: внутри машины под слоем нанесенной земли лежал боекомплект снарядов!

Прошло два года, и восьмилетний Толя Гончаров по все еще свежим впечатлениям нарисовал не танк — целое танковое сражение под Сталинградом. Этих впечатлений хватит ему очень надолго. И не ему одному.

«Первую партию детей привезли 28 апреля 1943 года, — пишет Волошко в «Истории Дубовского детдома». — 84 процента из них были истощенными, 6 — туберкулезными, 5 — цинготными, 5 — условно здоровыми... Ночи проходили беспокойно. Услышав гул самолета, пролетавшего над городом, дети поднимали отчаянный крик и бросались к взрослым, цепляясь за их одежду, долго не могли успокоиться. Такую панику вызывал не только самолет, но и каждый стук на улице или в доме, гроза... Детей привезли маленькими стариками, на их лицах не было улыбок. Они видели все ужасы войны».

Двести маленьких сталинградцев жили в детдоме на берегу Волги. Они часто вспоминали свои безоблачные довоенные дни — кому что вспомнится. Толя Гончаров нарисовал (из того же американского альбома) украинское село. Веселые хатки в подсолнухах стоят на берегу речки. Солнышко светит вовсю, а по воде меж зеленых камышей плывет важная утка с утятами.

Толя Кульков вышил желтые пшеничные колосья, Валя Пашовкина — васильки, Нина Корбакова — вишни. Миля Самойлова написала стихи про ледоход: «Лед, лед, ледоход, ты куда плывешь?» Шура Симонов — про автопроисшествие: «У синей машины испортились шины. Шины исправил веселый шофер Павел».

«Дети часто видят своих родителей во сне, — занесла в летопись детдома Волошко. — Витя Козлов утром заговорил первым: «Я видел во сне маму, она принесла мне гостинцев».

Родителей помнили по-разному. Вот Лида Шандишова просит написать ее отцу на фронт. Мы же не знаем его адреса, отвечают ей. «А вы напишите, его найдут, — невозмутимо отвечает Лида, — у него ботинки с дырочками»... Запомнились ей отцовские сандалии.

Дети есть дети. Шестилетний Толик спрашивает одного из шефов — солдата воинской части: «Дядя, а вам на фронте дают сметану?» И, не дожидаясь ответа, говорит: «Нет, вам на фронте нельзя есть сметану, потому что, пока вы будете ее есть, фашист вас может окружить... Сметану ведь едят маленькой ложечкой, а это очень долго».

Вот еще один рисунок, сделанный под Сталинградом в 1945 году. Толя Арчаков нарисовал зеленый пароход, плывущий на всех парах вдоль зеленого берега. Гордо реет на мачте красный вымпел, а на борту буквы: «Победа». Под рисунком подпись: «Кончилась война. Бойцы возвращаются с фронта домой. Чьи-то папы едут на этом пароходе «.

«Если бы сейчас радио сказало, что война кончилась, — говорил Толя Гончаров, — я бы выбежал раздетый, обежал бы все улицы и ничуть бы не замерз».

С победой, с окончанием войны дети связывали самое сокровенное желание: встретить папу-фронтовика. И такие встречи — на виду всего детдома — случались. Вот Людочка Вакс, освобождаясь из объятий отца, говорит ему:

— Ты уходил от нас молодым, а теперь, посмотри, ты седой...

Не один год переписывался детский дом с отцом двух мальчиков Миловых. Письма с фронта и на фронт шли регулярно.

«А в один из ноябрьских дней в контору вошел маленький, худенький человек в кубанке и шинели, с совсем еще молодым лицом... Это оказался тот самый папа. Странно было сопоставить его с казавшимся нам по его письмам огромным Миловым. Вся грудь его была в наградах, он взволнованно обнимал детей...»

Начиналась совсем другая, мирная жизнь. Юля Посохина, одна из детдомовских поэтесс, написала такие стихи:

Но еще долго находили мальчишки в окрестных лесах и балках патроны, гранаты, взрыватели и, к ужасу воспитателей, тащили их в дом, прятали под матрацы и подушки, а латунные гильзы сдавали в утиль — зарабатывали на мороженое.

...Авторы рисунков, вышивок, стихов, бывшие сталинградские детдомовцы, — они сегодня старше своих отцов и матерей, так рано погибших. Большинство перешагнуло за сорок, войдя в мудрый возраст зрелости. Сегодня на их плечах лежат главные заботы страны. И у них самих подрастают дети.

Юлия Александровна Посохина (теперь ее фамилия Тур) живет в новом многоэтажном районе Волгограда, там, где когда-то шли упорнейшие бои. Я пришел к ней специально, чтобы посмотреть на рисунки ее дочки, пятиклассницы Иры. К сожалению, дома почти ничего не оказалось («Взяли в школу, на выставку»). Мое внимание привлекла яркая акварель на стене. «Это так, по мотивам Гогена», — прокомментировала Ира.

Что ж, все правильно: другие времена, другие темы.

...Через несколько дней после того, как этот очерк был опубликован в газете, в редакцию пришло письмо от одного из его героев — Анатолия Павловича Гончарова. «Это невероятно, в это трудно поверить, — писал он. — Благодаря газете нашлись мои родственники. Лечу к ним в Харьков».

Конечно, у него и до этого январского дня была Родина — та, которая пишется с прописной буквы. Жил в Сталинграде, рос и учился в Дубовке, под Сталинградом, институт закончил в Новочеркасске, работал в Киргизии. «Мой адрес — Советский Союз» — эти слова сказаны про него, детдомовца Анатолия Гончарова. Только ничего не знал о земле, где появился на свет. Точнее, почти ничего. Еще в детдоме воспитательница предложила детям нарисовать те места, где они жили до войны, и Толя, движимый смутными воспоминаниями, изобразил украинские хаты на берегу реки. С тех пор и считалось: мальчишка деревенский.

Помнил, что отца звали Павлом, мать — Ульяной. И было у отца два брата — дядя Ваня и дядя Петя. Этим исчерпывались его знания о «малой» родине.

Я не поехал в Харьков на эту встречу: зачем мешать людям в радости! Поехал спустя две недели.

До позднего часа дверь в квартире Гончаровых оставалась нараспашку. Восьмидесятиквартирный дом, взбудораженный событием — «У Гончаровых племянник нашелся!», — высылал поквартирно делегации: посмотреть, перекинуться хоть парой слов. Приходили из соседних домов. В три часа ночи, когда все вроде бы утихло, приехал из-за города двоюродный брат Владимир — тоже Гончаров. Объятия, расспросы, поцелуи — все началось снова...

До этого дня их все еще разделяла война. Война, для множества людей давно перешедшая из жизни на страницы учебников, повестей, на киноэкраны, в камни памятников, в отблеск вечных огней... А тут словно разворошили затухший костер и снова высоко вскинулись языки пламени. Анатолий рассказал, как погибла в осажденном Сталинграде мать — вместе с младшим братишкой, годовалым Славкой, на руках.

Что ж, он знал, мчась сюда из Киргизии: придется трогать старые раны. Обретение родины, второе рождение проходило мучительно. За несколько дней нужно было заново переписать свою биографию, узнать, понять жизнь родителей, заглянуть глубже — в корень рода, привыкнуть к новым лицам — лицам родных.

Увидел впервые лицо отца — на фотографии (единственная сохранилась), снятой когда-то для Доски почета. Показался слишком молодым: «Думал, взрослее он — отец ведь».

Погиб Павел Гончаров в осажденном Сталинграде осенью 1942 года. Погиб, защищая в рядах народного ополчения родной завод.

О матери и вовсе узнал мало: фотоснимков нет, даже маленьких, паспортных. Родни по материнской линии — никакой. Говорят, была сирота. Веселая, певунья, небольшого роста, с легкими веснушками, приятная, милая. Работала с мужем. Когда детей стало трое — рассчиталась.

Еще немного рассказали бумаги в областном архиве загса, куда пришел Анатолий уточнить свой день рождения. До сих пор считал, что родился 16 сентября. В книге за 1936 год нашли запись: 5 июля у Гончарова Павла Ефимовича и Шулешко Ульяны Емельяновны родился сын Анатолий. В графе «специальность матери» стояло: «уборщица тракторного цеха ХТЗ». В Харькове проживает с 1931 года. Адрес: Северный поселок ХТЗ, барак № 55.

Вместе с дядьями пошли искать этот дом. Хотя Иван Ефимович и Петр Ефимович знали, что от барака ничего не осталось, Анатолию все равно не терпелось взглянуть на землю, по которой сделал он первые свои шаги.

Дорога шла мимо завода — того самого, Харьковского тракторного имени Серго Орджоникидзе.

— Видишь цех со стеклянной крышей, — показал за забор Петр Ефимович. — Это сборочный. На его месте стоял до войны цех, в котором работал твой отец.

Обойдя автобазу и стройплощадку какого-то нового корпуса, они вышли на склон огромного оврага, по дну которого тянулась железнодорожная ветка. И сразу из глубин детства возникла картина: вот он скатился по крутому склону вниз, а обратно не может подняться, оступается, съезжает, барахтается в сыпучем песке. И откуда-то сверху достает его крепкая отцовская рука.

Земля теперь была закрыта снегом, но в одном месте у камня ветер выдул его начисто. Анатолий взял рыжеватый комочек и растер в пальцах. Тонкий земляной ручеек пролился на снег...