Ада Левина
«Дорогая военная цензура!»
На картонной карточке детского лото — щенок. Веселый, хвост трубой, уши торчком. На обороте стихи:
А кому отдать щенка?Рядом с этими печатными строчками — другие, выведенные неустоявшимся детским почерком. И хотя лиловые водянистые чернила изрядно выцвели, разобрать можно: «На вечную память Адочке Левиной от воспитанницы детдома Суховой Нины». И приписка: «Дорогая военная цензура! Очень прошу собачку не выкидывать!»
Чтобы оценить всю щедрость этого подарка, надо знать: эта карточка лото — быть может, единственная вещь, вынесенная из дома, сожженного войной, единственная память о детстве, о комнате, где светила по вечерам лампа, смеялись подружки и мама читала Нине эти стихи про щенка... Вероятно, даже сердце сурового военного цензора дрогнуло, когда он прочел это обращение девочки из детдома, и «недозволенное вложение» осталось в конверте.
И вот лежит с тех пор эта карточка детского лото с изображением щенка на самом верху толстой папки детских писем, что хранятся у меня свыше сорока лет. Как попали они ко мне?
Жила-была девочка. Обыкновенная школьница, пионерка. Когда началась война, ей было десять лет, когда кончилась — четырнадцать. Она жила, как и все ее сверстники во время войны, — училась в холодной, нетопленой школе, собирала бутылки для зажигательной смеси, ходила в госпиталь читать бойцам книжки и гладить бинты, стояла в долгих очередях за хлебом, копала картошку, радовалась, когда с фронта прилетал на сутки двоюродный брат, и горько плакала, когда пришло известие о его гибели. Названия многих городов она узнавала из сводок Совинформбюро. Когда эти города оставляли с боями, голос диктора был пронизан болью, но зато, когда их отвоевывали обратно, их имена звучали как стихи — гордо и возвышенно... Но не только сообщения радио — вся война — и воздушные тревоги, и эвакуация, и первые победные салюты — отдавались в сердце девочки, рождая особое эхо — стихи. Однажды она послала их в «Пионерскую правду». Стихи напечатали, потом еще раз, потом стали печатать и ее рассказы. И под каждым стоял адрес автора: Москва, 142-я школа и класс: сначала пятый, потом шестой, седьмой.
Как-то почтальон принес по этому адресу первое письмо. А скоро письма стали приходить десятками, сотнями.
Что рождало этот удивительный отклик? Я думаю, дело тут не в самих стихах или рассказах.
В «Пионерской правде» 1943, 1944, 1945 годов рядом с этими стихами печатались сводки Совинформбюро, фотографии сожженных городов и деревень. Война безжалостно оборвала самые кровные, самые естественные связи, необходимые растущему человеку, трепетные ниточки, которые тянулись от него к матери, отцу, брату, сестре. Но на ребят, заброшенных войной далеко от дома, может быть, навсегда лишенных родителей, оторванных от прежних друзей, подружек, иногда большее впечатление, чем сами стихи, производило то, что под ними стоял адрес: Москва, 142-я школа, 6 класс. Значит, сверстница, значит, можно ей написать, получить ответ, завести дружбу.
«У меня никого нет — ни папы, ни мамы, и я решила написать тебе» — эти слова чаще всего встречаются в письмах.
Многие письма не сохранились: прошла целая жизнь. Но те, что остались, приобрели особенную ценность.
Сейчас, когда перечитываешь пожелтевшие листочки со штампом «Просмотрено военной цензурой», видишь: эти письма — странички истории Великой Отечественной войны, странички, написанные детскими почерками. Поражает их язык. Конечно, в дни войны все вокруг — и в школе, и дома, и по радио — говорили точно таким же языком. Но сегодня прежде всего замечаешь, что рядом с привычными для ребят словами: класс, звено, пятерки, учительница, пионеры, экскурсия — соседствуют слова: Фронт, госпиталь, десант, убит, угнали, порушили, горе, блокада, голод, погиб, бомбежка, сожгли, муки, мстить, пожары, плен, эвакуация, тыл, танки, смерть, отчаиваться, фашисты, варвары, враг, разбить... И это не сочинения по истории, не изложение художественных произведений. Это будничные письма двенадцатилетних.
Однажды, когда я перечитывала эти письма, пришел сын соседки — семиклассник. «А ведь он как раз сверстник авторов этих писем!» — подумала я и решила показать ему некоторые из них. Реакция была самая неожиданная. «Надо же! Сколько ошибок! Учусь через «ю», какие-то «окромя»... А еще пишет: «Учусь на 4 и 5» — ничего себе!»
Мне стало горько и обидно за своих сверстников военной поры. Нет, не виноваты они в этих ошибках. Война помешала им учиться, отняла школы, заставила чаще держать в руках лопату, заступ, чем карандаш.
Война вырвала ребят из родных мест. По письмам видно: девочки, которые еще недавно бегали по улицам Киева, шлют письма из Саратовской области, ленинградцы — из Ярославской и Свердловской, украинцы — из Азербайджана, минские школьники — из Актюбинска, Таджикистана. Но и там они ощущают себя дома. Потому что Родина — не только место рождения, а вся твоя страна. Опытом своей жизни, а не из книг постигли они великую истину, о которой хорошо сказано в одном из писем: «Родина у нас одна!»
24 ноября 1942 года
Здравствуй, Ада! Меня зовут Тоня. В школе у нас очень много дел. Пилим дрова, делаем макеты, шьем кисеты, делаем конверты, ходим в госпитали дежурить, читаем раненым газеты, и много других дел там находится.
Мой адрес: Татарская АССР, г. Агрыз, ул. К. Маркса, д. 5-а, Барановой Тусе.
12 марта 1944 года
Мне 12 лет, я учусь в 4-й группе, учусь хорошо. Меня премировали, дали атласное платье и карандаш. Ада! Пришли песен каких-нибудь, а я тебе напишу в другой раз частушки и стихи. Горъковская обл., Д-Константиновский р-н, Кужутский с/с, село Курилово, Ляпиной Нюре.
До сих пор с уважением смотрю на эти строчки — первые строчки, выведенные только что отточенным драгоценным — недаром он был премией! — карандашом «Сакко и Ванцетти».
29 июня 1944 года
Шлю. привет из солнечного города Андижана. Желаю наилучшего в вашей школьной жизни. Как я жалею, что этот проклятый, кровожадный зверь гитлер (так! — А. Л.) разлучил меня со школой. Но ничего, скоро его прогонят, тогда я снова вернусь в школу и буду учиться. Училась я в 8-м классе и пришлось бросить и начать работать.
Сейчас я работаю старшим кондуктором в г. Андижане. И один раз мне попала на глаза «Пионерская правда» со стихотворением «Костя Кравчук». Решила с Вами познакомиться, чтобы Вы мне на память написали стихотворение про девушек-кондукторов, которые помогают фронту. Мой адрес: г. Андижан, кондукторский резерв, Одинцовой Марине.
Все многозначно в этих письмах. Даже подписи.
Август 1944 года
Привет с Урала!
Примите от меня горячий, пламенный привет. Пишет вам это письмо Шевелев Коля с далекого Урала. Я читал о вас в газете «Пионерская правда». И вот я вам пишу письмо и думаю, что вы мне на это письмо дадите ответ. Я пишу потому, что у меня нету никого — ни мамы, ни папы, ни сестры — я один. Я комсомолец. Папа погиб на фронте, и некому написать письмо, и я решился написать вам. Пишите.
Шевелев Коля Яковлевич, год рождения 1929.
Вот мой адрес: Молотовская обл., г. Кизел, почтовое отделение № 4.
29 сентября 1944 года
...Мне вспомнился наш город и его красивые, все в зелени улицы, дворцы, Дом правительства. Немцы искалечили город, они разграбили его. Но пройдут годы, наш Минск встанет из пепла, будет по-прежнему таким, каким он был до войны. Я сама эвакуировалась из города 25 июня 1941 года, в то время, когда Минск подвергся страшной бомбардировке. Я видела, как горел наш парк имени Горького. Сейчас я живу в Актюбинске, но уеду в свой город, где я прожила все свое детство...
С дружеским приветом к вам
Надя Лашнова. г. Актюбинск, Аэропорт, д. 3, кв. 4.
18 декабря 1944 года
Я учусь в 7-м классе. В нашем городе были немцы и когда отступали, то много пожгли и порушили домов. Есть только кино. Показывали «Жди меня», «Фронт», «Небо Москвы». Не обращай внимания на мои ошибки. Мы год не учились. Пиши по адресу: Сталинская обл., Дзержинский р-н, шахта «Артем», ул. Папанина, дом 39, ход 1, Фроловой Луизе.
Авторам этих писем от двенадцати до шестнадцати лет.
Взрывная волна войны выбросила их из детства сразу во взрослую нелегкую жизнь. У них не было отрочества, когда человек взрослеет постепенно, когда душа его мужает, а имя — еще непривычное, взрослое — Петр, Николай, Анна — ищет и находит опору в отчестве. В этих подростках еще живут Петя, Коля, Аня из довоенного беззаботного детства. Но на их плечи уже легла ответственность за судьбу младших, за работу, кто-то стал «головой в семье». Опора отчества понадобилась им до срока. И в том, как они подписывают свои письма: «Коля Яковлевич», «Петя Потапович», «Зина Павловна», «Аня Андреевна», — тоже безжалостный шрам войны.
«Погибли», — пишут девочки как об отцах, сраженных на войне вражеской пулей, так и о матерях, сраженных голодом в блокадном Ленинграде. И они правы, ставя этот глагол равенства. Матери, хотя они и не держали в руках оружия, тоже воевали и погибли геройски: они отдавали свой хлеб детям, которые потому и выжили.
Оттого и вызвало столько писем бесхитростное стихотворение «Родная», напечатанное в «Пионерской правде» 8 марта 1944 года:
С широко раскрытыми глазами,Письмо не датировано
Привет из Сибири!
Живу я в детском доме № 5. Учусь в пятом классе. Зовут меня Эмма Горбунова. У меня нет никого. Я тоже писала стихотворения, а теперь не стала.
У меня умер дядя от голода в Ленинграде, а мама умерла в 1943 году, когда приехала из Ленинграда.
Если тебе хочется со мной переписываться, то пиши все о себе, как ты учишься, напиши о своем отряде, чем вы занимаетесь. Привет всей школе № 142 от всего детского дома Новосибирска, от нашего директора Пикусты Кузьминичны Телегиной, которая заменяет нам мать.
Пикуста Кузьминична — лишь одно имя из бесконечного списка женских имен в этих письмах из детских домов. Имен учительниц, воспитательниц, вожатых, поварих. От них передают приветы, как от родных. Потому что преждевременно повзрослевший, осиротевший двенадцатилетний человек жив не хлебом единым — жив он и приветом, и взглядом.
Конвертов у этих писем нет. Письмо складывалось треугольником и само себе служило конвертом. Писали между строк книг и газет, на обороте осторожно отклеенной этикетки консервной банки, на страницах старых конторских книг.
По тому, как меняется внешний вид писем, можно определить — писались они в начале или в конце войны. Вот листок из счетоводной книги, где адрес выведен между строк свекольным соком, — зима 1942 года. А вот уже печатная открытка — на ней танки и самолеты в наступлении и строчки из приказа Верховного Главнокомандующего от 1 мая 1943 года: «Красная Армия должна еще крепче бить врага, беспощадно истреблять немецких захватчиков, непрестанно гнать их с советской земли».
Письмо 1944 года — на листе-раскладушке (он склеивался по краю). На лицевой стороне, которая служила конвертом, напечатан рисунок: солдат с винтовкой повалил пограничный столб с фашистской свастикой. Наступают танки. На знамени надпись: «За Родину!» Уже близок конец войны... Тут же письмо из детдома, вложенное в конверт, склеенный из какого-то листа с немецким шрифтом, где что-то написано по-русски между строк. Что бы это могло быть? Оказывается, это письмо с фронта, из Германии, сообщающее о Победе, письмо на листке какой-то амбарной немецкой книги. Оно пришло в детдом, а так как конвертов и бумаги у ребят не было, пришлось склеить из него конверт для нового письма в Москву, в детскую газету.
Эти листочки-треугольнички — само свидетельство того, как война пыталась лишить детей книг, карандашей, бумаги, но — не смогла!
Привет из детдома!
У меня никого нет, только папа на фронте, но я не знаю его адреса. Прочитав стихотворение и увидев адрес, я стала писать тебе письмо. Я живу хорошо. А как ты живешь? Мы — ребята детдома, 1-я группа, переписываемся с бойцами. Я переписываюсь с бойцом Юшевым...
Ивановская обл., Юрьевецкий р-н, село Заовражье, 2-й детдом, 1-я группа, Сергеевой Нине.
И между этими строчками легко читаются типографские строчки учебника: «На сколько гектаров пашни приходится одна соха, одна лошадь?» В 30-е годы по таким учебникам многие из авторов писем решали задачки...
23 марта 1945 года
Привет тебе с Украины.
Вчера я по радио узнала о постигшем вас горе, о смерти твоего брата. Ты знаешь, Ада, до чего я на слезы скупая, но я не могла дослушать до конца. До чего твоя жизнь похожа на мою!
Когда меня принимали в комсомол, у меня было два горя: я потеряла папу и своего любимого брата Вову. До чего мой Вова похож на твоего Сережу! Он учился до войны в 9-м классе. Мечтал быть летчиком. Это был веселый, большой, красивый юноша, любил петь, танцевать. Он погиб при форсировании Днепра. Папа мой был учителем. Он погиб за оборону Кавказа. Как и ты, я осталась вдвоем с мамой, которая работает директором в школе.
Как мне хочется пойти добровольно в автоматчики, чтобы убить хоть одного фашиста за смерть наших отцов, братьев! А сейчас я стараюсь учиться, чтобы хоть чем-нибудь помочь Родине, прискорить победу над врагом. Я учусь в 9-м классе, комсорг в школе.
Пиши мне по адресу: Запорожская обл., Михайловский р-н, с. Михайловка, 3-й сельсовет, 8-й квартал, Лактионовой Ядвиге.
4 апреля 1945 года
Мы — коренные ленинградки. Сейчас живем в Ярославской области, потому что во время блокады Ленинграда у нас умерли родители и мы с детдомом эвакуировались сюда, а здесь живем и учимся и после учебного года уедем в Ленинград.
Я работаю здесь начальником штаба отряда. Мне 13 лет. Скоро я тоже вступлю в комсомол. Я учусь в 5-м классе. С 1-го класса иду отличницей. И дальше буду так учиться.
У меня папа был водитель тяжелого танка, попал в окружение на Украине и погиб, другого бойца фашисты сожгли в танке. За все это им не поздоровится! У меня на фронте дяди есть, так они им за все наши муки отомстят. У меня и всех остальных девочек матерей нет: они погибли во время блокады Ленинграда. И поэтому мы с любовью выучили стихотворение «Родная». Пионерское спасибо за него. Привет твоей маме. Пиши нам письма по адресу: Ярославская область, Бретовский район, п/о Покровское на Сити 113 д/д., Павловой Маргарите.
14 апреля 1945 года
Не удивляйся, что пишет тебе незнакомая девочка. Я прочла в газете про тебя, узнала, что убит твой брат, что ты вступила в комсомол. И я решила познакомиться с тобой.
Сейчас я нахожусь в детдоме. Учусь в седьмом классе. Мой папа лежал в госпитале, и уже, наверное, его нет. Я посылала в госпиталь, и мне оттуда отвечали, что он умер. Но мне не верится, и я считаю, что он живой. Маму мою немцы угнали, и я не знаю, жива она или нет. Мы с мамой и папой и еще двумя сестрами и братиком жили в Киеве. Когда маму угнали немцы, то я с сестрами и братишкой не знала, что делать. Но когда освободили город, то нас взяли бойцы. И вот мы теперь здесь. Братик Володя учится в 4-м классе. Сестра Оля учится во 2-м. А Светлана — ей только шесть лет, она не учится.
Я учусь хорошо. После школы я быстро выучу уроки, и мы помогаем младшим детям. Ходим с ними на экскурсию, катаемся на лыжах. Летом мы сажаем свой огород. Все дети детдома помогают колхозу и работают у себя в детдоме.
Привет всем девочкам из вашего класса. Передай привет своей маме от Оли, Светы, Володи и от меня.
Адрес: Саратовская обл., Красноармейский р-н, с. Высокое, детский дом, Грищенко Дусе.
5 мая 1945 года
Я учусь в 7-м классе, но немножко хромаю по математике. Обещаю вам, что исправлю геометрию с 3 на 4, даже на 5.
Народ у нас здесь истощенный, хлеба дают мало: на рабочие карточки — 500 гр., на служащие — 400 гр. и на иждивенцев и детей по 200 гр. безо всяких прибавок и кондитерских изделий. В столовой дают синенький суп, да для тракторного парка ячменную кашу, и все. Но ничего, у нас сейчас уже весна, везде зелено, цветы и деревья распустились, тугай весь зазеленел. На огородах уже стали сеять овощи — арбузы, дыни, огурцы, редьку, редиску.
Туркм. ССР, Марыйская обл., Иолтанский р-н, совхоз Санди-Качи, Ильиной Алле.
13 июня 1945 года
Я — воспитанница детского дома. Мы живем хорошо, веселимся, играем. Картофель уже весь посадили. Теперь поливаем в огородах. Наша бригада работает ударно. Я вам хочу сообщить о своей жизни. У меня есть две сестры — Маня и Фотя. Моя мама померла, папочка на фронте погиб. Мой брат Федя в Сормове, уже давно нет письма. Привет ото всех девочек — Раи, Розы.
Если я получу письмо от вас, то я вам вышлю платочек. Привет от воспитателей Эльзы Якимовой, Полины Васильевны, Клавдии Ларивоновой, Елены Петровны, тети Шуры. До свидания. С приветом
Павлина Васильевна.
Адрес: Горьк. обл., Коверненский р-н, Хохлома, детдом, Фомичевой.
28 июня 1945 года
Привет из Устья!
Здравствуй, дорогая подруга Адочка! Я пишу тебе письмо, но ты меня не знаешь. Я прочитала в газете твое стихотворение и решила тебе написать. Мне ни от кого письма не ходят, потому что у меня никого нет. Были родные, но теперь не знаю, где они находятся. Меня зовут Галя, фамилия Смирнова, я эвакуирована из БССР из города Могилева и живу в детском доме № 1 уже пятый год. Перешла в 6-й класс. Я думаю, что ты мне напишешь про все. Жду ответа. Галя Смирнова. Вологодская область, Устъ-Кубинский район, пос. Устье, детдом № 1, Смирновой Галине Ивановне.
14 декабря 1945 года
Я такая же девочка, как и ты. Живу я в Верхнем Баскунчаке, который, так же как и Москву, бомбили фашисты. Наша небольшая станция когда-то была красива, а теперь все разбито, разрушено. Но немного стали отстраиваться. Я с 1931 года, учусь в 6-м классе. Нужно бы в 7-м, но мы все не учились один год, помешала бомбежка. Пиши по адресу: Астраханская область, Владимировский р-н, В. Баскунчак, ул. Советская, д. 67, Зелениной Вале.
И последнее письмо. Оно, как и три предыдущих, написано уже после войны. Но в них — ее живой отзвук.
20 марта 1947 года
Мы в детском доме живем хорошо, весело, здоровье у нас хорошее. У меня нет ни папы, ни мамы, только есть сестра и брат. Мне 13 лет, учусь в 4-м классе. Как у вас с учебниками? У нас — ничего. Пиши, с кем ты живешь, сколько тебе лет. Мой адрес: НСО, Коченевский р-н, Ново-Михайловский д/д, Замлетдиновой Юле.
Их разбросало по всей стране, но слово «Родина» все они пишут с большой буквы. Родина оказалась велика не только своими размерами, но и щедростью народного сердца. Детей одевали, учили, даже селили в общежитии, чтобы зимой не приходилось ходить в школу за восемь километров... У всех были чернила и стальное перо — письма ведь написаны! Хотя каждый кусок металла ценился на вес золота. И все же в те годы выпускали не только танки, но и забытые теперь школьные перья № 86. И была у ребят — такая нужная им! — своя, детская газета «Пионерская правда», через которую они слышали голоса друг друга.
Письма в нашу школу приносила в брезентовой сумке от противогаза почтальон тетя Поля — немолодая женщина в растоптанных огромных мужских ботинках. Она шла к школе от Белорусского вокзала мимо противотанковых надолб, вбитых в землю осенью сорок первого года, мимо домиков нашего Лесного переулка с крест-накрест заклеенными окнами и, войдя в школьный двор, останавливалась, по доносившимся звукам определяя, где мы. Если тихо или заливается звонок, значит, в помещении, в школе. Если визжит пила, значит, на заднем дворе, у входа в котельную. Чаще, чем в классах, нас можно было застать именно там.
Едва доставая до высоких козел, мы пилили дрова. Угля не было, и четырехэтажную, только что выстроенную перед войной школу приходилось отапливать дровами. Дрова мы привозили сами на открытых грузовых трамвайных платформах, которые выделяли шефы — трамвайный парк имени Петра Щепетильникова. Ночью, когда все остальные трамваи покидали линию, наш грузовой, на платформе которого мы — сорок девчонок и мальчишек, закутанных кто во что горазд, отправлялся к дровяным складам Серебряного бора. Мы ехали через затемненную Москву, леденея на ветру, глядя на небо, небо сорок третьего года — со скрещенными саблями прожекторных лучей и плавающими чудищами аэростатов. Грузили бревна в темноте, торопились... Надо было успеть убрать с путей платформу до начала утреннего движения трамваев. Наша гусеница-сороконожка (бревно, как туловище, в середине и по десять ребят с каждой стороны) перебирала ногами быстро-быстро — от трамвайных путей к школе. Потом целыми днями мы пилили и кололи толстые, неподатливые, промерзшие до сердцевины бревна. Но в классах все равно было холодно.
Наша школа в Лесном переулке была обычной московской школой военной поры. И когда во дворе появлялась почтальонша тетя Поля, то, обнаружив нашу дружную команду у бревен, окликала: «Ребята, где тут у вас которая стихи печатает? Опять ей письма наприсылали... Держи!»
В противогазной сумке тети Поли письма ребят лежали бок о бок с фронтовыми треугольниками, написанными в окопах или на госпитальной койке, рядом с роковыми конвертами, где минами замедленного действия притаились похоронки. Их везли в почтовых вагонах, прицепленных к воинским эшелонам, их бомбили на станциях. Эти детские письма имели право быть рядом с письмами фронтовиков.
Тетя Поля отдавала нам письма, шла дальше по Лесному, от дома к дому. Ее противогазная сумка становилась все легче, а походка все тяжелей. А мы разворачивали треугольнички и читали их, а потом — чаще всего коллективно — писали ответы.
Нередко мы писали их в метро, ночью, во время воздушной тревоги, когда метро служило бомбоубежищем. На деревянных щитах, разложенных в туннеле, спали женщины и дети. И мы тоже проводили ночи на этих щитах. Иногда мы уходили в метро с вечера, потому что дома не было света — отключали электричество. Вечернее метро было для нас светлым домом. Не обращая внимания на шум и свист поездов, сидя на мраморных скамейках, мы учили уроки и писали ответы на письма. И тоже складывали наши письма треугольниками и надписывали адреса далеких детдомов.
...Я вновь возвращаюсь мыслью к надписи на карточке со щенком: «Дорогая военная цензура! Прошу щенка не выбрасывать!» Да, по законам военного времени военная цензура читала каждое из этих писем. На каждом стоит штамп «Просмотрено военной цензурой» и ее номер.
Не было в письмах сведений ни о перемещении воинских частей, ни о планах военного командования. И все-таки здесь содержались в зашифрованном виде сведения о самом могучем оружии, которое позволило нам победить, — о силе духа народа. Ведь дети — зеркало, отражающее его нравственный облик.