В. Морозов

В свои четырнадцать лет...

Шагает по заснеженному большаку маленький человек в лаптях, в потрепанной фуфайке, через плечо перекинута холщовая сумка.

Проезжают по дороге немецкие военные машины, попадаются навстречу и пешие гитлеровцы, полицаи. Никому из них и в голову не может прийти, что по дороге идет партизан-разведчик.

У этого паренька война отняла все: погиб отец, казнена фашистами мать. А старшая сестра Ада в одном из боев отморозила ноги, и партизанский хирург сделал операцию. Девушка осталась без ног. Отправили ее на самолете в госпиталь, на Большую землю...

Прошло много лет с тех нор. Теперь та девушка — Ариадна Ивановна Казей — заслуженная учительница. Она рассказывает ребятам, ученикам, о том грозном времени, о своей маме, о брате — Герое Советского Союза Марате Ивановиче Казее.

Хата Казеев — на краю села, у шоссейной дороги, что ведет в Минск. Днем и ночью по дороге громыхают тяжелые фашистские танки. И домишко трясется, словно в ознобе.

Анна Александровна вот уже две ночи не смыкает глаз. Немцы ворвались в Минск! Как заставить себя поверить в это? Как жить?

Больше всего думается о детях, об их судьбе. «Что-то станет с ними? Ада, правда, не маленькая уже, но это-то и беда. Угонят девчонку, как рабыню, в неметчину».

Не менее тревожится Анна Александровна и о сыне. Удержать мальчишку дома нет никакой возможности. Приходит оборванный, грязный, с горящими глазами. И ведь все молчит, хоть ты убей его! Как-то патроны в кармане обнаружила... Чует сердце, не доведут такие забавы до добра!

С огарком свечи подходит Анна Александровна к кровати, где, натянув на голову одеяло, спит Марат. «Хоть рубашку ему залатать», — думает она, ища глазами одежду сына. Но на спинке кровати ничего не видно, на стульях — тоже ничего. «Вот и не раздевшись лег». Анна Александровна осторожно приподнимает одеяло и отступает назад.

Там, где должен был лежать сын, оказались положенные в ряд три подушки.

— Негодный мальчишка! Адочка! Дочка! — Анна Александровна тормошит Аду. Та вскакивает с постели и долго ничего не может понять. — Ты видела Марата? Где он?..

Ада стоит молча, опустив голову. Слышно, как со стороны дороги приближается гул. Он все нарастает, нарастает. И вот уже ясно различимы рокот моторов, лязг гусениц. Пока проходили танки, мать и дочь не обмолвились ни словом.

Анна Александровна опускается на стул.

— Вы скрываете от матери что-то. Вы не должны этого делать. Слышишь, Ада? Не должны! Какие же могут быть у вас с Маратом секреты? Вы думаете, мать занята своим делом, мать слепая, ничего не видит. Отвечай, сколько этих самых гранат спрятано у нас во дворе? Зачем патроны захоронили на чердаке? И какая надобность ходить вам в рожь, через дорогу?

Теперь Ада выглядела совсем беспомощной. «Значит, маме все известно! Запираться, скрывать что-либо от нее уже нельзя». Ада подошла к матери, осторожно коснулась рукой ее плеча.

— Видишь ли, мама... ты только пойми. Мы должны бороться. Правда? А иначе ведь нельзя, мама. Ты ведь тоже борешься. Те командиры, из окружения которые пробились, не к кому-нибудь, а к нам, к тебе пришли. И ты переодела их, накормила. И если к нам снова кто-нибудь из окруженцев постучится, ты опять откроешь им. Иначе ведь не можешь, мама.

Догоравшая свеча трещала, быстро бегали тревожные тени по деревянному потолку.

— Вот и мы с Маратом... Ты спрашиваешь, зачем в рожь мы бегаем? Сначала мы там их телефонные провода перерезали. Понимаешь? А вчера наткнулась на раненого. Он наш, командир. Он лежит в кустах, у дороги... уже несколько дней. Мне кажется, мама, что Марат сейчас около него...

Анна Александровна быстро встала.

— Раненый, говоришь?

— Ага. Рана у него страшная...

Анна Александровна молча прошла в другую половину хаты, взяла теплый платок. Некоторое время держала его в руках, что-то решая, потом накинула на голову и направилась к двери. В это время в сенях послышались возня, чье-то тяжелое дыхание. Кто-то вошел в хату.

— Мама, — послышалось в темноте, — запалите свет!

Анна Александровна узнала голос сына. Зажгла свечу и на лавке возле двери увидела незнакомого человека. Из сеней с ковшом в руках появился Марат.

— Дяденька, вот... попейте. Давайте я вас придержу. Опирайтесь на меня. Вот так.

Подбежала Ада, стала помогать брату.

Анна Александровна поняла: это и есть «человек из кустов». Со свечкой в руке приблизилась она к лавке. Мужчина, поднявший голову и теперь смотревший на нее, был худ. Давно не бритые, обросшие щеки ввалились, а губы растрескались и почернели. Раненый шевелил губами, силясь что-то сказать. Анна Александровна подошла совсем близко.

— Вы... вы не серчайте, товарищи, — уловила она шепот. — Нескладно как вышло...

Раненый опустил обессиленную голову на грудь.

«Где же я видела этого человека? — старалась припомнить Анна Александровна. — Вот и шрам на виске. И глаза знакомые...» Словно очнувшись, она обвела растерянным взглядом детей.

— Чего же вы смотрите? Ада, неси теплой воды. А ты, Марат, помогай мне, придерживай его. Осторожней только... Осторожней!

Рана была большая, рваная: осколок мины или гранаты угодил в самое плечо.

Раненый тихо стонал, когда Анна Александровна перевязывала ему плечо. Стянув с него сапоги, мать с сыном перетащили его на кровать. Принесли из кухни молока, хлеба. Но человек не хотел открывать рта. Он не то спал, не то был в беспамятстве.

О сне никто уже не думал. Перейдя на другую половину дома, все сели за стол вокруг свечи. Только теперь мать могла хорошенько разглядеть сына.

— На кого ты похож? — нараспев, несердито проговорила она. — Полюбуйтесь, люди добрые.

Марат провел ладонью по волосам. На клеенку посыпался песок. Посмотрел на ладони. Они были грязные, в ссадинах.

— Через дорогу тяжело было, — как бы оправдываясь, сказал Марат. — На животе ползли...

Раненый тихо стонал.

— Знаешь, мама, — Ада кивнула в сторону спальни, — этого человека я, кажется, видела, когда отступали наши... Он ночевал у Кастуся. Он комиссар полка. Помнишь, Марат?

Брат метнул на Аду осуждающий взгляд. Разве можно про такое говорить так громко?!

— Вот что, доченька, — тихо, но твердо сказала мать. — Этот человек давно живет в нашей деревне и никогда военным, а тем более комиссаром не был. Согласны? Так и решим...

А на дворе уже вставало утро. Через окна заглядывал в хату рассвет.

* * *

Бывший комиссар, подлечившись, создал в Станькове подпольную группу, В нее вошли и бывшие его однополчане, бежавшие из фашистского плена, и станьковские крестьяне, и конечно же Анна Александровна Казей со своими детьми. Печатать и распространять листовки — это было лишь одно из многих дел станьковского подполья. Ночные взрывы и поджоги во вражеском гарнизоне — вот результат его работы. Подпольщики установили связь с партизанами, многие ушли в лес, в числе ушедших были брат и сестра Казеи.

Оккупанты, узнав о подпольщиках в Станькове, жестоко расправились с ними. О том, что их маму и комиссара гитлеровцы повесили, Марату с Адой сказали спустя много месяцев после казни, и они поклялись мстить врагу до конца, мстить беспощадно!

...Идет по зимнему большаку маленький путник. У него боевое, даже грозное имя Марат. Теперь домом ему стал дремучий бор, подушкой — еловые ветви. А сам парнишка превратился в лесного бойца. Нет пока что в отряде такого ловкого разведчика, как он, Марат. Идет с нищенской сумой в районный центр, где большой вражеский гарнизон. Марат хорошо знает расположение улиц и зданий, потому что до войны бывал в райцентре нередко.

Чужим, неузнаваемым стал городок. Немецкая речь на улице, фашистские вывески на больших зданиях, гитлеровский флаг над райсоветом...

На главной улице много гитлеровцев. На какое-то время Марат даже забыл осторожность: он вертел головой по сторонам, подсчитывая все вражеское, пока не наскочил на офицера. Поднимая оброненную перчатку, гитлеровец брезгливо поморщился.

— Дяденька, — обратился к нему Марат, — подайте что-нибудь!

Офицер даже не взглянул на него и прошагал дальше.

А через несколько дней партизанский отряд ночью сильно «потрепал» фашистов в этом районном городке. Бойцы-партизаны благодарили Марата: успех достигнут благодаря его разведке. А мальчик уже готовился в другую дорогу, более опасную и дальнюю: такова судьба у партизана-разведчика.

Марат и не искал легкого дела. Ходил в разведку и один, и в группе с другими бойцами. Во всякую пору. Наряжался пастушком или нищим и отправлялся во вражеские гарнизоны, забывая про отдых, про сон, про боль натертых до крови ног. И не было случая, чтобы он возвратился ни с чем, с пустыми, как говорят, руками.

Марат узнавал, куда и по каким дорогам пойдут вражеские солдаты, в каком направлении будет двигаться очередная маршевая рота, спешно перебрасываемая к линии фронта. Он хорошо запоминал расположение немецких постов, замаскированных вражеских пушек и пулеметов.

У шоссейной дороги, в непролазном кустарнике, — трое партизан. А по шоссе с бешеной скоростью несутся тяжелые машины. Одна, другая, третья... В кузовах — фашистские автоматчики. Каждый грузовик сопровождают несколько мотоциклистов. Вот один отстал от колонны. Машины скрылись за поворотом, а он еще только приближался к тому месту, где лежит в пыли стальной трос. И вот тут-то трос мгновенно поднимается, натягивается струной до уровня седока. На полном ходу мотоцикл налетает на преграду, вверх тормашками летит вышибленный из седла гитлеровец. Есть теперь у разведчиков отличный «язык»!..

Марат выскакивает на дорогу и хватает конец валяющегося там троса, бежит на другую сторону, к придорожному камню.

Тем временем один из партизан укротил все еще рычащий мотоцикл, свез его подальше в кусты, другой обезоружил и уволок в кусты фашиста.

Пролетели считанные минуты, и новая колонна вражеских машин показалась невдалеке.

— Прячься, Марат!

Мальчик притиснулся к огромному камню. А рядом, в пяти метрах, проносятся громоздкие семитонки. Одна... вторая... третья...

Внезапный сухой треск автоматов заглушает рев машин. Пули ударяются о камень и отскакивают от него. Стоя в кузове, вплотную друг к другу, автоматчики стреляют по сторонам — просто так, для самоуспокоения. Марат теснее прижимается к спасительному валуну.

...Другая дорога. Недалеко от деревянного мостика, в лощине, — двое: Александр Райкович и Марат Казей. Партизаны вытащили поперечную доску из моста и вот теперь, притаившись, ждут. Лежат уже несколько часов. Что поделаешь? Добыча ловца не ждет, говорят, ловец ее поджидает. Два раза хлопцев промочило дождем, дважды солнцем просушило, пока не подошла легковая машина.

Увидев широкую щель, шофер остановил автомобиль, вылез из кабины, влезть в нее уже не смог: Марат стрелял наверняка.

Так Александр с Маратом стали обладателями штабной машины. Прямо на ней прикатили в партизанский лес.

В каких только переделках не доводилось бывать юному бойцу-партизану! Нельзя читать без волнения хранящийся в одном из архивов документ — наградной лист. В нем говорится, что разведчик штаба бригады имени Рокоссовского Казей Марат Иванович представляется к награде медалью «За отвагу». Здесь же читаем: «Марат Казей, несмотря на свою молодость, проявил себя настоящим патриотом Родины. Всегда Марата ставят в пример бойцам-партизанам. Выдержанный, смелый. Неоднократно участвовал в боях. 9 января 1943 года участвовал в бою в Станьковском лесу. Будучи ранен в руку, не отстал от своих товарищей. С призывом «Вперед!» пробивался сквозь огненное кольцо...»

С особой теплотой вспоминают о нем бывшие партизаны, его боевые друзья.

* * *

С бывшим партизанским комбригом Николаем Юльяновичем Барановым мы ездили на родину Марата, в село Станьково.

— Трудная весна была у Маратика в сорок третьем, — вспоминал Николай Юльянович. — Вот послушайте.

Стояли мы тогда в деревне Румок. Накануне 8 марта в Румке шла подготовка к празднику. Печь в хате, возле которой «колдовали» стряпухи, расточала тепло и вкусный, приятный запах, казалось, на всю деревню.

Давно уже партизаны не испытывали в душе такого праздничного чувства. В сводках Совинформбюро, регулярно печатавшихся в «Правде», пестрели уже названия знакомых мест, освобожденных Красной Армией. Партизаны нашей бригады знали: по соседству с ними действует еще одна бригада, а рядом с ней — другая. Вся белорусская земля превратилась в единый партизанский лагерь, и оккупанты в нем чувствуют себя прескверно.

Все это создавало радостное настроение. Радостное, но не беспечное: бдительности терять нельзя было ни на минуту. По-прежнему ходили на боевые посты партизанские дозоры, люди не расставались с оружием, не дремали часовые, несла свою службу партизанская разведка.

Утром 8 марта по ее донесениям стало известно: в Румок по разным дорогам, а где и полем направляются большие группы женщин. Многие несут детишек на руках. «Опять немцы где-то деревню спалили! — подумал я, получив такое известие. — А может, к нам на праздник?» Так или не так, приказано было освободить для детей самые теплые хаты.

Первые гости уже виднелись у леса, когда к штабу на взмыленных конях подлетели трое связных: «Товарищ командир! Подходят не женщины — переодетые немцы! Тревога! Тревога, товарищи!»

Конники понеслись вдоль деревни, поднимая бойцов. Впереди скакал Марат на своем Орлике. В седле мальчик держался хорошо. Полы его шинели развевались на ветру. Казалось, конь летит на крыльях.

Немного времени нужно было партизанам, чтобы приготовиться к бою, и все же никто из командиров не решался первым крикнуть «Огонь!». А может, недоразумение, ошибка? Ведь хорошо видны люди в платках и юбках у перелеска! Командир роты Аскерко предупреждает своих ребят:

— Первый залп вверх... Слушай мою команду! Огонь! И тут же «женщины» попадали в снег. Попадали так, как это могут делать лишь хорошо обученные солдаты. Распеленали они и своих «младенцев», превратив их в пулеметы и минометы. Аскерко не успел выкрикнуть вторую команду — упал, словно подрубленный, обливаясь кровью.

Над Маратом несколько раз проносились пули, пока доскакал он до штаба — хаты, ставшей командным пунктом разгоравшегося боя. Укрыл Орлика за углом. Здесь же беспокойно стояли еще две оседланные лошади. Их хозяева, связные-партизаны, лежали рядом со мной и вели огонь по врагу из своих автоматов.

Марат, скинув с плеча автомат, быстро пополз ко мне. А немцы уже начали забрасывать деревню минами. Из-за грохота и свиста Марат не слышал, что я говорил своему связному. Но вот связной повернулся, пополз к лошадям. Вскочил на своего коня; перелетев небольшую ограду, конь понес связного полем к сосновому бору.

Вряд ли связной успел преодолеть и половину пути. Падая, он зацепился ногой за стремя, и конь долго тащил его за собой. Потом рухнул в снег и конь.

Марат быстро смекнул, куда был послан связной. В семи километрах от Румка стоял отряд имени Фурманова. «Вот кому ударить бы по немцам с тыла! Надо фурмановцам обо всем сообщить!» Мальчик уже хотел было ползти к Орлику, но я увидал его:

— Вернись, Марат! Немедленно в укрытие! Слышу, второй связной просит:

— Дозвольте мне, товарищ комбриг! Я попробую... Много так наших немец-то положит...

Лишь только всадник выскочил из деревни, партизаны ударили по фашистам из всех пулеметов, чтобы огнем прикрыть смельчака. Однако и тому не суждено было преодолеть поле.

Горело уже несколько хат. Из-за черного густого дыма трудно было наблюдать за боем. Но по выстрелам и разрывам можно было определить: трудно приходится партизанам. Санитары уже подтащили к штабу и укрыли за его стенами человек восемь раненых.

Не спрашивая ни о чем меня, Марат решительно пополз к своему Орлику.

— Подожди, сынок, — остановил я его. — Скачи прямиком, так вернее будет. А мы тебя прикроем...

Ведя огонь по врагу, я то и дело поднимал голову, чтобы глянуть на поле, по которому летел Марат. Его почти не было видно. Он прижался к высокой конской шее, словно сросся с ней. Черные султаны взрывов поднимались то впереди, то позади коня. До спасительного леса оставались уже считанные метры, когда Орлик внезапно споткнулся. Сердце у меня сжалось, как будто перестало биться, я закрыл рукой глаза, затем снова глянул на поле. Да нет же! Нет! Конь продолжал во весь опор нестись вперед и вперед. Рывок! Еще рывок! И все, кто наблюдал за Маратом, закричали «ура!» в честь его победы...

Когда у гитлеровцев за спинами внезапно появились конники отряда Фурманова, фашистский «маскарад» можно было считать оконченным.

И все же бригаде пришлось покинуть спаленное немцами село. Из донесений разведчиков было ясно: оккупанты решили двинуть против нашей бригады крупные силы.

Заканчивая рассказ, Н. Ю. Варанов сказал:

— Похоронив погибших товарищей, отряды ушли в глухие леса. Всякий раз, когда отправлялись «на работу» подрывники во главе с Михаилом Павловичем, бывшим станьковским учителем, Марат провожал их завистливыми глазами. Давно хотелось ему сходить на «железку». Но где там! Учитель и слышать об этом не хотел. Хоть он, может, и не сомневался в храбрости юного партизана, но все время отказывал Марату, ссылаясь то на его неподготовленность, то на другие причины. А Марат чувствовал, знал: не решается учитель брать его на такое ответственное дело без позволения на то командира бригады. Наконец парнишка рискнул отправиться со своей просьбой ко мне.

После недавнего сражения Николай Юльянович иначе и не называл мальчика, как сынок. Вот и на этот раз встретил он Марата в своей землянке приветливо. С явным удовольствием оглядел его маленькую, складную, подтянутую фигурку. И теплые веселые искорки зажглись в усталых глазах командира.

На просьбу Марата Баранов сказал:

— Что ж, я не возражаю. Ты, сынок, передай взводному наше с тобой решение и собирайся. Дорога у нас впереди, нелегкая.

Диверсионная группа состояла из десяти человек. Всю дорогу приходилось маскироваться, бесшумно пробираясь мимо вражеских постов. На второй день вышли к деревне Глубокий Лог. Там находилась одна партизанская явка. Чтобы двигаться дальше, необходимо было получить сведения у связного, который, разумеется, не подозревал, что в километре от деревни в кустах притаились партизаны. Идти в Глубокий Лог днем было слишком рискованно, а ждать до темноты — значит потерять часов шесть.

И тут Марат неожиданно предложил: «Я схожу». Скинул свою шинель и, оставшись в телогрейке, вытащил из рюкзака, лапти с онучами, изодранный треух. Все это Марат прихватил с собой на всякий случай. Подрывники повеселели.

— Молодчина, Марат!

Быстро переодевшись, мальчик смело пошел в деревню. Партизаны не выпускали его из виду, готовые в любую минуту прийти на выручку. Но все обошлось хорошо. Через полчаса Марат возвратился.

— Михаил Павлович! Через Глубокий Лог давеча группа эсэсовцев проезжала. Человек сорок. Немцы в Васильевке теперь. На Мостищи идти нельзя: дорога охраняется. На Слободу дорога тоже закрыта: засады.

Из донесения разведчика подрывники поняли: шагать и шагать им теперь обходными путями.

Апрельская ростепель сильно затрудняла продвижение. Отощали сугробы. Снег на дорогах стал водянистый. В лесу он был зернистый и сыпучий, как песок. И ноги часто проваливались до самой воды.

Вечером в тишине Марат расслышал дальний гудок паровоза. Мальчик просиял. Но один из подрывников, оставшийся с ним в лощинке, предупредил:

— Подожди еще радоваться-то.

У возвратившихся из разведки хлопцев были угрюмые лица. Выслушав их донесение, учитель приказал:

— Проверить снаряжение! Чтобы ни единого звука. Следите за моими сигналами!..

Время от времени в вечернее небо взлетала ракета, освещая всю округу. Тогда хлопцы падали на том месте, где заставал их выстрел: в снег так в снег, в лужу так в лужу.

Шум двигающихся составов, паровозные гудки были слышны совсем близко. И если бы идти нормальным шагом, то до железной дороги можно добраться через двадцать минут, самое большое. Партизаны же смогли покрыть оставшееся расстояние только за три часа. Снежно-ледяная корка топи, по которой двигались теперь подрывники, гнулась под ногами. Иногда она не выдерживала, и учитель, тащивший рюкзак со взрывчаткой, проваливался по колено в вязкую торфяную жижу. Раз, засмотревшись, угодил в ледяную гущу Марат. Все тело свело судорогой, и в сапоги проникла колючая, как гвозди, вода.

Становилось все холодней. Мокрые ветви обмерзали. Когда партизаны отводили их рукой, они звенели.

Спина у Марата стала мокрой от пота, ноги, донельзя ослабевшие, просто подкашивались. Но думал он только об одном: «Скорей бы взорвать».

Каким же счастливым показалось мальчику то короткое мгновение, когда из своего укрытия увидел он сноп огненных искр, вылетевших из трубы пыхтящего локомотива! Кто-то крепко стиснул ему локоть. Марат обернулся и увидел, вернее, почувствовал рядом Михаила Павловича.

— Скоро уже, — шепнул на ухо учитель.

Хлопцы то исчезали куда-то, то, тяжело дыша, выныривали из темноты. Наконец один из них передал Михаилу Павловичу что-то в руки и лег. Рядом расположились остальные партизаны.

Подрывники лежали в своем укрытии примерно час. За это время в сторону Минска прогромыхали три эшелона и в обратном направлении столько же. Всякий раз с приближением состава сердце у Марата сжималось. Вот-вот грянет взрыв! Но проходил эшелон за эшелоном, а партизаны почему-то не взрывали их.

С запада снова донесся шум большого состава. Михаил Павлович насторожился.

— Так, — произнес он полушепотом, а Марату почудилось, будто учитель громко крикнул: — Так... теперь можно.

— Марат, держи-ка! — протянул он мальчику подрывную машинку, от которой тянулся провод к минам. — Как скажу, так сразу крутнешь ручку.

Поезд шел на большой скорости, но Марату казалось — ползет черепахой. Никогда еще не переживал он таких волнующих, напряженных минут.

Между деревьями едва зажелтел «глаз» паровоза. Из его поддувала, освещая снег розоватым светом, сыпались угольки. Судя по стуку колес, помчались вагоны, тяжело груженные платформы. Рявкнул гудок паровоза, и почти одновременно Михаил Павлович крикнул:

— Давай, Марат!

Мальчик моментально повернул рукоятку подрывной машинки. Короткая вспышка озарила платформы и стоящие на них орудия. Гул пронесся по лесу. Затем — скрежет металла, треск ломающегося дерева.

Горячей воздушной волной Марата оттолкнуло назад, но он снова подался вперед, не отрывая взгляда от железнодорожного полотна. Вагоны катились под откос, как консервные банки, натыкаясь один на другой.

— Отходи!

Радостное возбуждение не покидало Марата всю дорогу.

Вспомнились мама и Ада. «Сегодня я отомстил за них!» — думал Марат.

...Словно зеленым пухом обсыпаны деревья в лесу. На больших пораненных березах — бледно-розовые подтеки молодого весеннего сока.

Следуя на Орлике за Лариным, начальником разведки штаба бригады, Марат строго придерживался дистанции в две лошади. Тихо-тихо. Слышен даже шелест птичьих крыльев над головой.

«Вот я и опять в разведке...» Подумав об этом, Марат еще больше приосанился, крепче сжал в руке повод.

Пока пробирались по заросшей нежной молодью просеке, заметно стемнело. Пошел теплый дождь. Конники выехали на лесную опушку, и Ларин тотчас умолк. Лицо его сделалось суровым, глаза сузились.

— На-ка глянь, — протянул начальник разведки бинокль своему напарнику. — У тебя глаза позорче.

Хоть и сгущались сумерки, Марату все же удалось разглядеть лежавшую впереди деревеньку Хороменское. По всей вероятности, фашистов в ней не было. И все-таки Ларин решил переждать до полной темноты, чтобы незаметно пробраться в село.

— Там мы с тобой, Марат Иванович, передохнем малость, — говорил он. — Лошадей покормим.

Разведчики надеялись получить в деревне кое-какие сведения от связного Игната Фомича. И надо было еще вручить Фомичу пачку свежих листовок.

Деревушка, казалось, вымерла: ни звука, ни огонька. Но разведчикам известно — тишина бывает обманчива, особенно ночью. И они прислушиваются к тишине, всматриваются в темноту до боли в глазах. Марат нащупывает гранаты за поясом, а Орлик ступает осторожно, словно понимает: он — в разведке.

Гумнами подъехали к одной хатенке, ничем не выделяющейся среди десятка других серых, слепых хат. Ларин трижды стукнул рукояткой плети по наличнику.

Старик, стоявший на пороге, закашлялся, загораживая согнутой ладонью свечу.

— Вас-то я нонче не ждал... Да заходите в хату, чего мокнете?..

Партизаны вошли, сели на лавку, но раздеваться не стали, только шапки сняли. Достав с печи полушубок, хозяин постелил его на лавку. Принес подушку. Молча вытащил из печи чугунок, бережно опустил его на стол.

— Попотчевать вот, хлопцы, вас нема чем. Бульба вот... Поешьте уж, поешьте трошки. А я пойду покудова коням что-нибудь брошу...

Ларин вынул из чугуна пару нечищеных картофелин, положил одну перед Маратом. Но есть мальчику не хотелось. Дрема так и клонила к подушке. Заметив, что его дружок клюет носом, еле сидит, Ларин предложил:

— Приляг, Марат, сосни. А мы тут с Фомичом потолкуем.

Не раздеваясь, мальчишка как сноп повалился на сладко пахнувший кислой овчиной хозяйский кожух.

Проснулся Марат от сильной тряски. Ларин с Фомичом тормошили его.

— Скорее! Немцы!

Марат вскочил на ноги, нашарил автомат.

— На коня — и к лесу! — командовал Ларин. — Держи прямо к бору! Я — правее.

Низко пригнувшись к конской гриве, Марат смотрел только вперед, на зубчатую оборку леса, чуть вырисовывавшуюся в предрассветной мгле. Как далеко была сейчас эта живая, зеленая броня партизан!

Вдогонку уже летели вражеские пули. Торопливо забил за спиной пулемет. Орлик под Маратом вздыбился, затем рухнул на землю. Не чувствуя боли от падения, Марат побежал по полю к кустам. Они были совсем близко, высокие, густые. «Только бы добежать!» Оставшуюся сотню метров мальчик уже полз, потому что пули свистели над самой головой.

За кустарником оказалась ложбинка. Марат сполз в нее. Не отрывая глаз от поля, он вытащил из-за пояса две гранаты, положил их перед собой. До леса ни за что не добежать — это ему было ясно.

Фашисты подошли настолько, что по их зеленым мундирам можно было определить, кто солдат, а кто офицер. Марат долго целился в офицера, шедшего впереди. От возбуждения руки дрожали, и он несколько секунд никак не мог взять фашиста на мушку.

У Марата была надежда, что вот-вот вместе с ним ударит по фашистам еще один автомат. Не знал он, что Ларин не успел доскакать до леса и, сраженный, упал посреди поля.

//Марат бил из автомата короткими очередями до тех пор, пока не кончились патроны. Когда же фашисты подбежали совсем близко, он швырнул гранату. Раздались стоны и вопли раненых. Теперь Марат поднялся во весь рост и шагнул навстречу врагу:

— Берите меня! Берите же!

В руках он зажал вторую гранату, выдернул из нее предохранитель и ринулся к сгрудившимся и опешившим гитлеровцам... Столб пламени взметнулся в воздух.