5

Утром «Урал» подошел в Кошш-Лахт к блокшиву «Петр» за минами. Всем распоряжался старпом. Он отправил, пока грузились, Глазкова в отдел связи за новой документацией и, возможно, за аппаратурой. Глазков вернулся с боевыми документами, а новые передатчик и приемник ему обещали дать в Кронштадте, когда кораблю доведется туда зайти.

Белов следил за работой строевых на грузовых стрелах и минеров, принимающих груз в погреба, — все шло по расписанию: минута на каждую мину, мины поступали двумя потоками в погреб передней палубы и в корму. Он мог доверить надзор за погрузкой Андрею Барабанову и помощнику командира Александру Казанкову, а сам пошел к Карпову — перед выходом в составе отряда на постановку заграждений достаточно забот.

Все смутные тревоги предвоенных месяцев всплыли в эти часы в душе Белова, все в таких случаях выстраивается в один логический ряд: и то первое внезапное появление еще зимой на корабле наркома, не обратившего внимания на допущенное старпомом — командир отсутствовал — нарушение ритуала встречи; на малых кораблях Белов еще никогда не встречал адмиралов. Нарком только скомандовал «всем вниз», прошел по опустевшей палубе на мостик, оттуда оглядел залив во льдах, сверяясь с картой, и ушел, коротко простившись, оставив старпома в тревоге. Теперь Белов считал, что нарком смотрел на залив, предчувствуя опасность, понял он теперь, и почему так торопил их командующий с боеготовностью, вот и настал час оружия минзага; вспомнил и дрейфующие в районе учений шхуны соседей, дежурные шпионские шхуны; вспомнил и торчавшие у элеваторов суда со свастикой — приходили пустые, уходили, высосав все зерно, жмыхи, макуху, черт-те что для своего проклятого рейха, готового вцепиться нам в горло, вечно у них что-то портилось в машине на перекрестке пути с военным фарватером, фашистские суда торчали там нагло, пока не подойдешь к ним вплотную, за это попадало от береговых начальников командиру. Все отольется им сегодня же ночью сотнями начиненных тротилом шаров...

Отряд заграждения, сопровождаемый лидерами, эсминцами и тральщиками, ушел на минно-артиллерийскую позицию между Ханко и Осмуссааром перед рассветом. А когда рассвело, отряд уже перестроился в ордер для постановки мин и над «Уралом» взвился поднятый до места сигнальный флаг — постановка начата.

Уходили в жаркий полдень. Тихо и ясно, ни ветерка. Только горящий в стороне миноносец напоминал о войне — он не двигался, команда там боролась с огнем.

День за днем «Урал» по плану штаба ставил сотни мин, заграждая от кораблей врага устье Финского залива. Белов успевал всюду, он и на мостике помогал командиру и штурману. Холостов не знал смены: он в ответе за точный выход к месту каждой из сбрасываемых мин, за точность карты постановок.

Карпов однажды сказал Белову:

— Прошелся бы, Лев Васильевич, по кораблю, посмотрел бы, как люди работают по нашим расписаниям, составленным зимой.

Солнце стояло высоко. Воздух накалялся. Белов спустился с мостика и не спеша пошел по шлюпочной палубе. Дверь радиорубки открыта, жарко там. Емец и Милованов, обливаясь потом, застыли с наушниками у приборов. Они не заметили старпома. По бортам палубы у нацеленных в небо дегтяревских пулеметов дежурят зенитчики.

Старпом спустился на спардек, потом на главную палубу, посмотрел, как работает запальная команда в корме, у мин, извлекаемых стрелами из погребов. Все пятеро разделись до пояса, спина, плечи — все в поту, пот струйками стекает вдоль позвоночника к штанам, штаны мокрые, жаркое солнце не успевает их высушить. Работает «минная сила» — открывает горловину, устанавливает детонаторы, ставит таблетку минного сахара — тающего тела, у каждого номера в пятерке свое дело, когда шар готов, мускулистые руки упираются в него и выкатывают в общий лоснящийся на солнце поток — на минные пути. Все молча, просто, автоматически — сорок пять секунд. А сколько пришлось этим парням поработать, чтобы сократить положенные по нормам две минуты до сорока пяти секунд. И не учебную мину на тренировке готовят в такой срок, а сотни, сотни боевых, тысяча мин поставлена кораблем за эти июньские дни.

Белов шел, не мешая, но все видя, от поста к посту. За кормовой надстройкой, у поста сбрасывания — тень, сквозняк, прохлада, все одеты, напряжение тут скрытое. В два ряда стоят команды двух мичманов — Водовозова и Чигиринова. У каждого матроса в руках либо нож, либо плоскогубцы. И тут каждый выполняет только ему назначенное дело. Мина проходит сквозь строй, проверенная, нет ли в ней дефекта, она уйдет в море боевой.

У кормового среза, где сходятся оба поста сбрасывания — правого борта и левого, — командный пункт Андрея Барабанова. Его не слышно — слышен только голос корабельного финансиста мичмана Матвеева; с секундомером в руках финансист отсчитывает интервалы и подает дискантом команду: «Правая... Левая... Правая... Левая...»

А в самой надстройке на корме — запасной командный пункт корабля. Там Александр Казанков, помощник командира, обычно веселый, любитель покурить, пошутить с матросами, сейчас ему не до шуток, он дублирует прокладку, как там, на мостике ведет ее Митя Холостов; склонив крутолобую голову над картой, журналами, промерным инструментом, Казанков скороговоркой объясняет старпому обстановку, место корабля, вибрация от винта мешает ему писать, ломаются грифели карандашей, но в случае чего Казанков сможет отсюда самостоятельно управлять кораблем.

Теперь — в носовую часть. Войдя в коридор под спардеком, Белов после яркого света словно попал в штольню шахты. Полутьма. Оглушает грохот катящихся навстречу от носа к корме мин — только не зевай, увертывайся. А то — сшибут. На передней палубе своя «минная сила», тоже обнаженная по пояс. Но им легче: от носа к корме уклон, и нет нужды проталкивать мину к коридору, из которого выскочил старпом. Мину приходится даже сдерживать.

Но вот одна упущена на долю секунды, возможно сдвинулась от вибрации корпуса корабля, теперь шар, набрав скорость, перевернулся на повороте и, сойдя с рельсов, влетел под трап спардека правого борта.

Подбежали минеры, навалились, но тесно тут, не облепишь шар, не сдвинешь, впору разбирать трап.

— Командира БЧ-V ко мне!

Старпом еще никогда так громко не кричал. Он только заметил, как исчезли несколько спин во тьме коридора, и тут же появился Иван Карпович Дука в синей спецовке на широких плечах.

— Иван Карпович, выручите минеров, — виновато сказал Белов.

Дука не торопясь подошел к мине, наклонился, подумал, нажал, еще — рывком, немного стронул, снова рывок — она сдвинулась, и между переборкой и шаром возник просвет достаточный, чтобы облепить мину гуртом.

— Наверно все, — буркнул Дука и ушел к себе вниз. Минеры выволокли мину, осмотрели и включили в магазин на рельсы.

Постановка окончена — сигнальный флаг упал вниз.

Белов пошел к мостику. «Минная сила» уже спала на палубе — где кого застал отбой.

Белов поднялся на мостик и доложил командиру обо всем, что видел.

— Не беспокоить минеров, — сказал Карпов. — Пусть спят. Через два часа всех поднять, сделать мокрую приборку, выдраить медяшку и прибыть в базу в образцовом состоянии.

А медяшку драить приходилось, несмотря на боевые походы. В первый день войны поступил приказ о маскировке корабля. Что значит маскировка — камуфляж? Все корабли разукрашены пятнами разной краски. Но «Урал» не похож на другие корабли. У него вид «купца». Зачем же превращать и его в «зебру»?

— Товарищ командир, если приказ выполнить, мы только навлечем авиацию на себя, — сказал Белов. — Мы станем не запасной, а важной целью.

— Но приказ о маскировке мы обязаны выполнить, — прищурился Карпов.

— Совершенно верно. Не камуфлировать, а маскировать. Мостик лакированный — вот и хорошо. Наилучшая маскировка.

— Согласен, — сказал Карпов. — И медяшку не закрашивайте. Драить так, чтобы у фашистских летчиков свербило в глазах.

После первых трех постановок мин на линии Ханко — Осмуссаар «Урал» послали в Кронштадт конвоировать поврежденный эсминец. Такие походы стали частыми. То «Урал» вывозил лишних людей из военных учреждений Таллина. То ставил мины на Восточной позиции в Финском заливе. Его использовали по-прежнему и как «извозчика», и как надводный заградитель. Никто не роптал — война.

В Кронштадте Глазков успел получить в отделе связи новый радиопередатчик с агрегатами и мощный военный радиоприемник.

Аппаратуру принесли на минзаг кронштадтские рабочие, все бывшие моряки, опытные радисты. Глазков договорился с мастерскими, что четверо рабочих останутся на корабле, пока не наладят рацию и не научат обращению с ней его подчиненных. Поселились они в каютах без дверей, удивляясь, какие тут просторные и необычные кубрики. Старпом, опекающий по уставу четвертую боевую часть, предоставил Глазкову полную самостоятельность, которой тот не замедлил воспользоваться. Пока Глазков торговался с Дукой, где устанавливать высоковольтный агрегат для «Бухты», — так называли передатчик, — пока он нашел место на прожекторном мостике, потому что Дука не позволил занять в низах ни одной пяди, пока надумал установить четыре медные трубки антенны для УКВ, по две с каждого борта на трубе, и все это выполнил с помощью кронштадтцев, — корабль вышел в море на минные постановки в район между островом Вайндло и маяком Родшер.

Карпов не сразу обратил внимание на все эти труды Глазкова, а тот спешил обновить связь, потому он, не докладывая командиру, уговорил рабочих остаться на корабле, уверяя, что поход недолгий, а обеспечить первую радиовахту чрезвычайно важно для разгрома врага.

В море вышли ночью. Под утро «Урал», сопровождаемый эсминцем «Калинин» под флагом адмирала Ралля, начальника минной обороны флота, сторожевиком «Пурга», тральщиками «Рым» и «Бугель» и катерами МО, уже ставил мины в районе острова Вайндло. В пути тральщики подсекли параванами шесть мин на фарватере, их пришлось обходить. На «Урале» по свежести окраски поняли, что мины поставлены недавно. Финские катера? Нет, мины похоже наши. Выходил сетевой заградитель, не он ли вы ставил по ошибке мины не там, где надо?

Когда, закончив и эту постановку, легли на обратный курс, Карпов будто впервые увидел странные рога на трубе.

— Что это такое! — напустился он на старпома, очевидно, разряжаясь после долгого нервного напряжения.

— Связист натворил, — спокойно ответил Белов; он, конечно, видел и рабочих на прожекторном мостике, и радистов, укреплявших эти медные рога, но считал, что самостоятельный связист должен и самостоятельно отвечать за свою инициативу, командир корабля им доволен, разворотлив связист, но порядок есть порядок.

— Связиста сюда, — приказал Карпов. — Почему на трубе рога?

Глазков хитрил. Надо оттянуть время. Главное, чтобы командир не узнал, что на корабле без спроса находятся посторонние. А про рога можно отговориться. Долго и сложно в духе тех инструкций, в которых любят отделы связи наворачивать придаточные и малопонятную терминологию, Глазков тянул:

— Максимальное удаление диполей от станции не должно превышать пятидесяти метров, ибо начнется искажение волн и...

— Не морочьте мне голову, лейтенант, — прервал его Карпов. — Зарубите себе на носу: когда ставят на трубе рога, искажая силуэт корабля, спрашивают на это разрешения у командира. Точно так, как и на пребывание посторонних в боевом походе. Почему, Лев Васильевич, вы не доложили мне про это самоуправство связиста? — Карпов обратил свой гнев на старпома.

— Виноват, товарищ командир, — Белова потрясла его осведомленность. — Но уполномоченный проверил — у них есть допуск.

— Не Мильтер командует кораблем, а я. Можете идти, связист.

Уныло брел Глазков к трапу на шлюпочную палубу, к рубке радистов. Митя Холостов, соратник по забавам и друг, шепнул, поддевая, на ходу: «Страдаешь, Паша, за убеждения. На киях бы сразиться, а?»

Ничтожная шуточка довоенного оптимиста. Каких-нибудь две недели прошло, а Глазкова даже не задела колкость Мити о глупом конфузе в салоне у бильярдного стола. Глазков поразил тогда за ужином всех и своего друга и соперника по пижонству, придя в кают-компанию в ослепительно накрахмаленных заказных манжетах с запонками от ювелира, не вылезающих из тужурки при любом положении руки. Дернуло его потом попасться на удочку и взяться в азарте за кий в салоне — прицел, мастерский удар, и манжет, свистнув по кию до лузы, рикошетом вылетел аж к переборке, под столик; высшим позором казалось в те далекие довоенные времена лезть под общий хохот под столик, спасая манжет. Две недели — а все за чертой. И Митя притворяется — другие у них заботы. Командир, конечно, доволен новой рацией и, судя по пространной речи, выкипел. Старика тоже надо понимать: кругом подрываются, встречали уже корабли без носа, видели тонущих, атаки «юнкерсов», все нервы, нервы, а он побоялся спросить разрешения взять рабочих с собой, боялся — откажет. Теперь, наверно, зацепится КПП, пойдет телега на командира же — у каждого свои заботы, у пограничника своя. Пронесет?.. Или вместо благодарности накажут за потерю бдительности. Чего доброго при первом же окошечке в походах попадешь не в Ленинград, а к «Феде-слесарю» со своей подушечкой, впрочем, Кронштадт, кажется, принимает без личной подушки; не в том горе, что в войну попадешь «на губу», а в том, что не увидишь своих, эвакуированных в июне из Таллина, они теперь самые близкие люди, когда кануло в довоенный мираж лейтенантское детство...

Осознание войны углублялось с каждым выходом в, море. Они следовали без передышек. Пятая, шестая, седьмая постановка мин, принятых с блокшива, переведенного в Кронштадт. Теперь уже без «Марти», один «Урал» в сопровождении флагмана «Калинин» и кораблей охранения за тральщиками. То — к Тютерсу, Большому и Малому, то к Бьерке, то к Сескару, к Лавенсаари, в промежутках в Таллин с боезапасом, оттуда с пассажирами «лишними в главной базе», никогда не думали, что столько может оказаться лишних людей. В один из походов нагрузили и каких-то бумаг, сейфов, а потом поставили флагманом перед однотипным сухогрузом, переделанным в госпитальное судно с огромным красным крестом на палубе.

Это была «Сибирь», ее трагедия нашумела в газетах всего мира. «Сибирь» загрузили ранеными из всех таллинских госпиталей. Уже появилось злополучное минное поле у Юминды. Плес от Таллина до Гогланда безраздельно контролировала фашистская авиация. Впереди «Урала» шли два БТЩ и четыре угольных тральщика — «Буек», «Мороз», «Осетр» и «Клюз», хорошо знакомый Белову. Он сказал Карпову: «Намучаемся». Карпов пожал плечами: на мостике находились обеспечивающие с маузерами, отвечающие за весь отряд. Этого он не терпел. Но за скорость и курс отвечают они.

Карпову стало известно, что тральщики на минном поле потянут за собой тралы Шульца. Отличные тралы, надежные. Только скорость при них не выше шести узлов, а практически два-три. Все равно, что стоять на месте. И «Урал», и «Сибирь» — с одинаковой парусностью. За свой экипаж Карпов спокоен. Но каково «Сибири», где команда вольнонаемная, не привычная к маневрам на минном поле. Да и какие могут быть маневры среди мин при атаках «юнкерсов»...

Белов доложил ему, что капитан-лейтенант Виктор Барабанщиков, новый командир БЧ-II, только что окончив курсы усовершенствования при академии, разработал свой метод стрельбы по самолетам, тот самый, к которому пришли и на крейсерах, и на новых эсминцах: с упреждением завесой и учетом разных скоростей и курсовых углов. Но без флагарта применять нельзя.

— На нашу ответственность, — сказал Карпов. — Подготовьте приказ по кораблю. Потом добудем визу. Но этот способ требует маневра ходами. А что мы можем сделать при тралах Шульца?

Ветер дул в корму, и «Урал» невольно подгонял едва ползущие тральщики.

Началось с разведчика, он пролетел над конвоем, разглядел цели и вызвал группу Ю-88. Первый из них появился справа, когда «Урал» стопорил машину и шел по инерции, чтобы не навалиться на тралы ползущих впереди угольщиков. Юнкерс шел на бреющем, пушкам стрелять поздно. Белов бросился к шлюпочной палубе, к пулеметам, с диким криком: «Открыть огонь!» Его вернул на место возглас обеспечивающего с маузером на боку: «Старпом, назад!» Вернулся.

Над палубой проревели моторы «юнкерса», мимо фок-мачты мелькнула тень от бомб, они упали слева впереди: наверно, летчик не думал, что в походном ордере отряда почти нулевая скорость. Увидев промах, довернул и открыл огонь из пулеметов.

Первая потеря: разрывной пулей убит главный старшина Николай Тихомиров, он был у планшета управления зенитным огнем. Ранен в ногу боцман Иван Беседин, уйти от пулемета не пожелал, чувствуя себя виноватым, потребовал, чтобы фельдшер перевязал его на палубе.

При второй атаке Барабанщиков открыл упреждающий огонь по своему способу: «юнкерс» отвернул, обошел «Урал» слова и зашел с кормы на «Сибирь».

Там есть зенитные автоматы, но они молчат, возможно, на «Сибири» надеются на огромный красный крест на палубе. Бомбежка, часть бомб в воду, одна в «Сибирь». Над ней поднялось пламя, дым, пожар в носовой части. Она дрейфует, огонь локализован на носу. Строй нарушен. Ходячие раненые прыгают в воду. Катера и шлюпки подбирают плавающих и передают на «Урал».

Обеспечивающий с маузером приказывает Карпову подойти к «Сибири». Крепкий ветер. Карпов у машинного телеграфа прицеливается, начиная разворот. Но тут со стороны солнца на «Урал» один за другим пикируют три «юнкерса». «Сибирь» уже недалеко. Карпов уклоняется от бомб и продолжает идти к ней на сближение.

Кто-то на «Сибири» приказал отдать якорь — роковая ошибка. Ее развернуло носом против ветра, и пламя перебросилось на спардек.

Начальник с маузером отменил свой приказ. Карпов с трудом вернул корабль на прежний курс, продолжая принимать на палубу людей с «Сибири». Все подбирали тонущих — и тральщики, и шлюпки «Урала», и катер эстонского правительства, его тянул на буксире «Урал».

«Юнкерсы» снова атакуют «Урал» с бреющего, один даже сорвал фюзеляжем антенну и смял клотиковые огни на фок-мачте.

Виктор Барабанщиков загнал атакующего в облако. Барабанщиков точно угадал, где тот сейчас вынырнет для новой атаки, и поставил перед облаком завесу.

Атака сорвана. «Юнкерсы» расстреливали горящую «Сибирь».

На отходе «юнкерсы» держались в стороне от «Урала» — и хочется атаковать, и опасно. А на «Урале» радисты восстанавливали связь.

Заело на фок-мачте тросик самого длинного из оборванных концов. Полез туда высокий Емец, вот его черная кудрявая голова на высоте тридцати метров — ветер кладет «Урал» с борта на борт, не справился, не смог распутать. Полез молодой Сергей Милованов, взобрался по скоб-трапу быстро и замер. Снизу видно, что испугался. Полез все же дальше, на самую тонкую макушку. Распутал трос, кричит: «Тяните!» Пошел трос. А над Миловановым — опять «юнкерс». Он увидел лицо летчика и дракона на фюзеляже. Кажется, срежет голову, как смял клотиковые огни.

Метров на десять спустился — глянул вниз. Такое в жизни не забыть: горящая «Сибирь», тонущие и спасаемые, переполненные шлюпки и летящие под ним самолеты. Под ним, когда ветер клал корабль на борт.

Спустился и поскользнулся — палуба в крови. Она полна ранеными с «Сибири». Фельдшер Тарутин отвел его в сторону и влил ему в глотку спирт.

В Кронштадте передали спасенных с «Сибири» на госпитальные суда и стали на рейд. Главный боцман готовил похороны Николая Тихомирова. Убитый лежал на полуюте. «Урал» приспустил флаг.

Глазков был в этот час вахтенным командиром, и опять с ним случилось осложнение. Подошел катер с представителем на борту, это был грузный человек из только что созданного отряда заградителей. Глазков кинул ему штормтрап.

Пока гость пыхтел, поднимая по веревочному трапу свое грузное тело, Глазков доложил о его прибытии командиру. Тот ответил: «Встретьте и проведите ко мне».

Грузный представитель перевалился через борт и, задыхаясь, сказал вахтенному:

— Вы почему не вывалили трап?!

— Шапку снимите, товарищ командир, — тихо сказал Глазков. — На корабле покойник.

Мог бы и повежливее. Но прав же он, прав: любой командир, если он моряк и знает устав, подходя к кораблю, обязан видеть флаг и помнить, что, раз флаг приспущен, нельзя вываливать трап ни для кого. Не положено.

Похоронили Тихомирова, и снова в море — восьмая, девятая, десятая, одиннадцатая постановка мин в разных районах восточной позиции Финского залива.

Лунной ночью ходили с тремя сотнями мин в Лужскую губу. На берегу — от Ручьев до Сойкина — горели костры. Немцы бегали от костра к костру, грелись, приплясывали, галдели, не видя работающего в тени «Урала». Минерам в погребах и «минной силе» на палубах помогали все, кто мог освободиться от вахт — даже радисты, берегущие свои руки. Все без звука, без вздоха. И труба не искрит. Но все же мина — тело мертвое. Бесшумно прокатываемая к корме, она падает в воду с плеском. Ее не спустишь к воде руками. Корабельный финансист вышколенно отсчитывал по секундомеру интервалы, но командовал шепотом — «правая... левая... правая... левая...» И его слышали. Лишь бы не услышали у костров.

А тут, как назло, над Лужской губой закружил разведчик, бросил люстры, к счастью, в стороне, ночь и без того лунная. «Урал» в тени не прерывал, не мог прервать начатую работу, пока есть на борту хоть одна назначенная на эту позицию мина.

Нервное напряжение нарастало, и командир это понимал. Все менялось. И он резко изменил отношение к лейтенантам, хотя раньше, до войны такой ощутимой и непреодолимой казалась разница в двадцать лет. Теперь он не смотрел на них, как на салажат. Он их всех любил.

Едва намечался перерыв в плавании хоть на сутки, он брал с собой в Ленинград половину командиров, оставляя на себя старпома. На другой день, возвратясь с отдохнувшими, он отправлял на сутки с Беловым остальных. Карпов не скрывал, что с недели на неделю ждет он рождения ребенка, боится пропустить.

Едва командир после похода в Лужскую губу съехал на берег, роженицу увезли в родильный дом уже блокированного Ленинграда. И на корабль в тот же час пришло приказание срочно выйти к Лавенсаари с какими-то грузами и людьми. Белов не мог выйти без командиров боевых частей и Карпова. Он послал вдогон Сашу Поршнева — вестовой добудет своего командира из-под земли.

Поршнев нашел командира в приемной родильного дома, теребящего дежурную сестру расспросами. Карпов сразу понял, что стряслось нечто срочное, если появился в родильном доме Поршнев. Он не оставил даже записки, выйдя за ним и уже думая о корабле.

В Кронштадте Карпов услышал, в чем дело, рассердился, что «снова посылают извозчиками», приказал направить в Ленинград свой катер и вернуть всех, но одумался и сказал, чтобы связиста и минера не тревожили — в таком походе можно обойтись и без них, а когда они теперь увидят снова свои семьи, знает разве что Главный морской штаб. Корабль к ночи ушел. Глазков и Барабанов явились в Кронштадт в положенный час на другой день. На месте, где они оставили «Урал», болтался командирский катер. Скрипченко, старшина катера, успокоил их, передав дословно сказанное командиром.

— Не так уж плох старик, — расчувствовался Глазков.

— Не распускай нюни, лейтенант, — покровительственно остудил его Барабанов. — Старик твой к сорока пяти, кажется, сыночка спроворил. Вот и утихли эти лямблии в его желчном пузыре...

Минер, хоть и грубоват, но, кажется, не ошибся. Карпов ушел в море встревоженный, но в прекрасном настроении. Он и катер оставил в Кронштадте, поручив старшине Скрипченко сходить в Ленинград, если того пожелают Глазков и старлейт Барабанов, а заодно, пока они сбегают домой и намилуются с женами, наведаться в родильный дом. Вернуться с командирами к ночи. Возможно, вечером корабль придет в Кронштадт, и его погонят снова в море.

Но «Урал» не вернулся и к ночи, и на следующий день. Катер и лейтенанты ждали, Глазков сбегал на узел связи и через дружков сумел передать во все адреса, где мог оказаться «Урал», что у командира родился сын — положенных моряку параметров.

В тяжкое время родился давно желанный сын — девятого сентября. Карпов не смог повидать его даже через неделю. Пришли с Лавенсаари и тут же, приняв мины в погреба, ушли на ночную постановку заграждений ближних подступов к Кронштадту. Карпов успел передать по телефону в родильный дом, чтобы сына назвали Валерием.

Ночью ставили последние полтораста мин по меридиану от корабельного фарватера к занятому противником берегу восточнее мыса Лайвасто. Подходили так близко, насколько позволяли у берега глубины. На том и закрыли круглую цифру — три тысячи мин выставил «Урал» за три месяца войны, три тысячи шаров в тонну весом, без лифтов, без автоматических приборов, так Карповым и не запатентованных, но хорошо работающих на других заградителях. Тяжелая ручная работа, боевая работа, исполненная и в тиши, и под бомбами ради обороны Финского залива и Ленинграда от вторжения с моря.

Началась блокада. Немцы прорвались в Петергоф и уже оттуда били по гаваням Кронштадта. Линкор «Марат» стоял на своем обычном месте возле Усть-Рогатки, «Октябрьская Революция» — против Стрельны и Лигова, оба могучих корабля били по полчищам фашистов, рвущимся к Ленинграду. Немецкая авиация волнами пошла на Кронштадт.

Все небо в разрывах. Все корабли бьют, едва завидят самолеты. В ералаше залпов, всплесков, разрывов бомб и снарядов подымалась в солнечный день мгла. Воздушные волны, огонь, дым, опадающие смерчи из взбаламученной воды так искажали силуэты кораблей, построек, будто все переломалось. Но стоило улететь пикировщикам, сесть на аэродромы нашим истребителям, как в гаванях наступали тишина и покой. Кажущийся покой. Поспешил высунуться из гавани к Ленинграду буксиришко, его тут же накрыли снарядами из Петергофа. Огонь немцы открывали, едва завидев движущуюся мачту.

Пришел приказ: каждый корабль открывает огонь из зениток только для самообороны. Значит, и в небе нужен порядок, и снаряды надо считать — блокада. На той стороне возле Мартышкина тоже мгла от разрывов. Фронт. Возникает, держится ораниенбаумский пятачок, будущая «Ижорская республика», заноза в стане штурмующих Ленинград войск до конца блокады. Бьют по Петергофу и Стрельне кронштадтские форты и береговые батареи.

«Урал» редко стоял у берега — то он в походе, то на рейде. В двадцатых числах сентября стали на якорь и кормовые швартовы к старым докам. Немцы из Петергофа побросали несколько снарядов и умолкли, отвязались, не причинив «Уралу» вреда. Погиб только огромный черный пес, любимец командира; пса подобрали еще в Копли-Лахт на пустыре, вместо медвежонка, необходимого приличному кораблю; у Карпова на «Марти» была медведица, но где же взять в Таллине медведицу — главный боцман Захаров и боцман Валентин Доставалов поймали в стае на пустыре пса, показали его на вечерней поверке, предупредили, что гладить и ласкать можно, но бить нельзя, а кормить будут добровольцы — двое минеров, любителей животных; за черноту пса окрестили «Цыганом», он прижился, всех двести тридцать человек знал в лицо, усвоил распорядок дня, кидался у трапов на опаздывающих по тревогам, а посторонних облаивал, если кто шел без провожатого — Карпову пришлось извиняться за пса перед одним чином из той предвоенной комиссии в Таллине. И вот пес при первых же разрывах снарядов у борта сбежал по сходне на стенку и там погиб.

Вечером к стоянке «Урала» подъехала легковая машина. Карпова не было. Капитана 1 ранга Святова из штаба эскадры принял Белов. Поднялись на мостик. Святов прошел с Беловым в штурманскую рубку.

— Давай карту гаваней. Вот вы стоите здесь, на виду у немцев, — сказал он, разглядывая карту. — Нехорошо. Сейчас подойдут буксиры и поставят вас в Каботажную, позади «Марата». Стоять под его защитой надежнее. Сможете, старший лейтенант, без командира?

— Конечно, — спокойно сказал Белов.

— Ну вот и действуйте.

Святов уехал, а старпом задумался. Уже подошли два буксира. Но стоит ли уходить? Там тесно, буксиры тонут, оттуда с одним винтом при необходимости самостоятельно не выйдешь. А тут сами себе хозяева.

— Сотсков, — лениво позвал Белов сигнальщика, — запросите у рейдового поста разрешения сменить место. Возможно снимемся.

Матвей Сотсков, старшина сорока лет, сверхсрочник, по необычному тону понял, как надо запрашивать. А все сигнальщики отлично понимают друг друга по почерку, как и радисты. Он не торопясь запросил пост СНиС, оттуда спустя время ответили: «Подождать». Стемнело. Вернулся Карпов. Белов доложил ему обо всем, что произошло.

— Что же ты не пошел. Вон «Марти» уже жмет в Каботажную без буксиров.

— А стоит ли?

— Опять — невыполнение распоряжений. Меня уже драят за это.

— Уверен, что и вы, Иван Григорьевич, не поспешили бы на моем месте. Давайте лучше запросим у поста СНиС разрешения выйти на Большой рейд. Там — свобода маневра.

Получили «добро» и ночью же вышли на Большой рейд.

С утра на Кронштадт начались налеты.

Карпов, вызванный в этот день к Святову, с Кроншлота наблюдал звездный налет фашистских «юнкерсов» на «Марат» — хорошо, что нет в Каботажной «Урала», В налете участвовало не только множество пикировщиков, работали отборные асы. В цирке под куполом на трапециях работают искусные акробаты — один вверх, другой вниз, столкновение исключено. Нечто подобное происходило над линкором. Они лезли в огонь, один, отбомбившись, взмывал вверх и в сторону, другой падал вниз. Шла месть за полутонные снаряды «Марата», помешавшие Гитлеру ворваться в Ленинград. Все дни сентября они рвались к линкору, сегодня его бомбили — один за другим — семьдесят пять самолетов, встречая не только зенитный заслон, но и огонь предельно возвышенного главного калибра. Прорвался только тот, что зашел со стороны Петровского парка. Он падал на «Марат» свечой и над самой водой вышел из пике. От его бомбы сдетонировали торпеды линкора. Чудовищной силы взрыв вертикально приподнял мачту, она стала нехотя валиться вправо, едва не доставая до мола южной стенки. Вода подступала к гюйсу тонущей носовой части. Гюйс выпрямился, превращаясь в плоскость. Корма осталась на плаву. Через неделю ее башни открыли огонь по фашистам.

Тогда, на Кроншлоте, не знал Карпов, что после войны ему же доведется стать командиром «Марата», поднимать его носовую часть, вводить кормой в док, хоронить останки погибших в носу маратовцев — при массовом стечении рабочих и моряков морского города, — готовить линкор к тому, чтобы ему приделать нос «Полтавы», корабля, на котором Карпов в год революции служил юным штурманом. На Кроншлоте он думал о своем «Урале», искал его на рейде, увидел над ним облако дыма и, выпросив у Святова катерок, помчался к своему кораблю.

«Юнкерсы» искали всюду запасные цели, сбрасывая бомбы на любой замеченный корабль. Уже горел мостик «Марти», но корабль остался на плаву и вышел самостоятельно из Лесных ворот на малый рейд. Досталось ему в Каботажной гавани, куда не пошел умница старпом. Но что же стряслось с «Уралом» теперь? Неужели кончилось везение, о котором Карпову говорит каждый встречный и поперечный?

Что такое везение на войне — лотерея? Нет, умение — и его, командира, умение и старания, приобретаемый опыт его помощников, включая самых строптивых. Вот Дука с его норовом: достойно перенес унижение с губой, небось еще дуется на командира, но ни разу не подвел; когда рвались рядом бомбы при гибели «Сибири», когда затеял этот обеспечивающий с дурацким маузером на заднице опасный разворот — Дука же выручил; Дука словно видел, что происходит наверху, хотя черта там увидишь, только и слышишь удары взрывов, гулкие в воде. Но ни разу не обесточился руль, а ведь там, внизу, автоматы, они как мозг, как сердце человека откликаются на каждый удар рядом, выбивает таким ударом автомат, и на мгновение прекращается подача электротока в рулевую машину, в любой механизм. Дука все предусмотрел. Ни разу «Урал» не терял управления. У пультов дежурили Пуганов и Трапезников, главные помощники Дуки. Не успеет выскочить от сотрясения автомат, они уже включают его, кровь корабельного сердца не прерывает свой ток. Это и есть везение.

Карпов поднялся на окутанный дымом корабль и сразу понял, в чем дело. Умница Белов. «Юнкерсы» сбросили не одну бомбу, а поражений нет, хотя в штабах германских люфтваффе появится фотодокумент на еще одну уничтоженную боевую единицу. Рейд позволял не только маневр, но и военную хитрость. Едва очередная бомба падала за кормой, корабельный химик, изнывающий без дела, выдавал по знаку старпома образцовый дым с натуральными вспышками, как от взрыва погребов. Летчик, пролетев низко над мачтами и сбросив бомбу, рад принять эту картину за результат своей удали, он уходит победителем с фотоснимками в кассете, а Белов продолжает маскарад на всякий случай.

Так удачно вели старпом и химик эту игру, что с «Марти», спешившего мимо в Ленинград, запросили Карпова: «На «Урале», не нуждаетесь ли в помощи?»

— Ответьте Сотсков: не нуждаюсь, справляюсь сам.

«Марти» был теперь флагманом отряда заградителей.

Под утро передали с флагмана указание-записку: «Уралу» перейти в Ленинград и там получить дальнейшие инструкции.

Светало, когда «Урал» входил в огражденную часть Морского канала. С мостика Карпов увидел лучи восходящего солнца. Почему немцы не открывают из Стрельны огня? Спят, не допуская мысли, что нормальные люди в такое время сунутся в канал?

Со стороны Пулкова показался наш самолет. Побудка немцам. Не успели пройти мазутные баки — артобстрел, «Урал» стал посреди Невы. Может быть, тут когда-то стояла «Аврора», стреляя по Зимнему?..

В штабе флота, размещенном теперь в здании Военно-морской академии, «Уралу» указали место стоянки у Летнего сада.

Мосты проходили ночью в полной тьме. Мост лейтенанта Шмидта открывает пролеты с наклоном. Не задеть бы мачтами. Карпов приказал Глазкову идти впереди на катере и своим зычным голосом давать «Уралу» ориентир.

Прошли на голос благополучно.

Карпов понял: не скоро корабль понадобится как минзаг. Не зря же забирают людей из команды в пехоту на Невскую Дубровку. Он повидал наконец сына, даже понянчил часа два. Потом сходил в штаб и договорился, что ляжет в госпиталь. Пора выгнать этих проклятых лямблий из желчного пузыря.

Корабль он оставил на Белова.