4

В первые же дни стоянки в Копли-Лахт к Карпову явился мичман, которого на Балтике прозвали «главный боцман флота». Прозвище не шутливое: многие годы мичман плавал главным боцманом на линкоре «Марат» и когда-то, в дни коронации английской королевы, стал мировой знаменитостью. «Марат», придя в Великобританию на торжества, в рекордно короткий срок стал на два якоря трудным способом «фертоинг», накрепко, на случай ветра, с минимальной циркуляцией, стал в тесноте среди пришедших на морской парад флагманов военных флотов мира. Иноземные командиры, пристально наблюдавшие все эволюции линкора наверняка с секундомерами в руках, любезно высказали свое удовольствие виденным командиру советского флагмана, затем его старшему помощнику, а им был Владимир Филиппович Трибуц, будущий командующий КБФ, и особо главному боцману господину Михаилу Захарову, зная, что классная постановка в указанное место такой громадины на фертоинг без суеты и единой ошибки целиком зависит от четкой и красивой работы боцманской команды...

Сейчас Михаил Константинович Захаров подал Карпову конверт с личным письмом Трибуца. Комфлота предлагал взять мичмана Захарова главным боцманом на «Урал», поскольку вольности последней службы на новостроящемся линейном корабле «Советский Союз», еще не спущенном на воду, отрицательно повлияли на рекомендуемого, от тоски и частых увольнений он пристрастился к спиртному, от чего его десятилетиями страховала напряженная служба на линкоре.

Прочтя эту записку, возможно и более лаконичную, но суть ее была именно такой, Карпов сообщил Захарову, что берет его главным боцманом на «Урал». Тот ворчливо сказал: есть же на «Урале» главный боцман.

— А вы будете наиглавнейшим, — Карпов понял, как не хочется мичману после вольготной жизни там, где военных увольняют в город каждую ночь, как гражданских, идти на минзаг в круглосуточные хлопоты, необходимость которых этот боцманюга, несомненно, подметил за минуты следования от трапа к каюте командира.

Вызвав старпома, Карпов представил ему нового главного боцмана и при Захарове предупредил, что увольнять его на берег следует только с разрешения командира корабля. Так он дал Захарову понять, что хоть и хлопочет о нем сам комфлот, но командиру о чем надобно сообщено и служба будет строгая.

Старпом на корабле был новый, на «Урал» пришел за два дня до Захарова и подобное предостережение его удивило.

Дело в том, что старший лейтенант Лев Васильевич Белов за два дня до этого шел на «Урал», преодолевая внутреннее сопротивление. Рушились все его планы. На больших кораблях он не плавал и не стремился к ним, полюбив корабли малые. Возможно, он инстинктивно побаивался больших кораблей, чувствуя себя на малых увереннее, там при малочисленной команде не сталкиваешься с юными и заносчивыми лейтенантами, каждый из которых, едва получив диплом высшего военно-морского училища, мнит себя будущим Нахимовым. А у Белова за плечами семилетка, железнодорожный электротехникум, работа в депо в Киеве, действительная служба на Черном море, курсы командиров в Севастополе и боевая морская практика на малых кораблях. Словом, «ускоренник». В лейтенанты он попал потому, что во время действительной его отличили как способного и склонного к морскому делу человека, стеснительного и спокойного, умеющего и управлять людьми и ладить с ними, он и сам в душе верил в свои возможности, тревожась, впрочем, быстротой продвижения. Он работал — это приметили еще на стареньком тральщике «Клюз», куда его назначили командиром минной группы.

Часто сходятся противоположные по темпераменту натуры. Так, Белов еще на «Клюзе» сблизился с Евгением Ефетом — человеком ярким и энергичным, почти его сверстником и земляком, не из Одессы — из Евпатории, но все равно с Черного моря. Ефет прошел нормальную военно-морскую подготовку в Высшем военно-морском училище, был на две ступени по службе старше Белова на «Клюзе», но признал его равноправным человеком по делу, не кичась своим дипломом, а раскусив в нем морскую душу и открытость человека труда, на порядочность которого можно положиться всегда и во всем. Ефет ему сказал, что года через три, покомандовав малыми кораблями, Белову обязательно надо попасть в академию, не ради формального диплома, а по праву и по скрытой в нем склонности к самосовершенствованию, и потому Белов запомнил: как бы тебя ни выдвигали, надо до тридцати лет пойти учиться. Его выдвигали. Через год плавания на «Клюзе» он стал помощником командира, а спустя время его перевели на ту же должность на тральщик «Змей», где вскоре он стал командиром. В тридцать девятом году, когда Ефет уже командовал эсминцем, Белов разведал возможности и порадовался, что при хорошей характеристике, а ему такая была обеспечена успехами в службе, его с командной должности и при уже достаточном цензе плавания могут допустить к экзаменам в академию, невзирая на комсомольский возраст, правда, уже истекающий. Но тут началась финская кампания, Белова назначили командиром канонерской лодки «Красная Горка» и бросили в бой. Война, хотя и тяжелая, кончилась быстро. Белов уже с орденом Красной Звезды — не так часто встречались тогда у молодых командиров ордена — вернулся на «Змей», ни о какой академии нельзя было и заикаться, пока не кончится послевоенное боевое траление. Так прошел в боевых заботах сороковой год, а к новому году он получил от командования вселяющий надежду отличный для военного человека подарок: в аттестации, показанной ему для ознакомления, было сказано о нем много лестных слов и, как вывод из всех оценок, следовало: «Достоин выдвижения на должность командира дивизиона траления».

Всего две недели прошли после того, как друзья поздравляли Белова и поднимали за него новогодние тосты.

Внезапно пришло это назначение на «Урал». На «Урале» меняют старпома.

Белов в то утро шел в Кошш-Лахт мрачный, как никогда. Кое-что он об «Урале» знал. Знал, что всего три месяца прошло, как на этом торгаше, по-быстрому превращенном в надводный заградитель, подняли Военно-морской флаг. Знал, что пока «Урал» был, что называется, «минным извозчиком». Знал, что оттуда часто списывают лейтенантов. Знал, что центр парусности у него так расположен, впору при ветре входить и выходить ему с буксирами; знал даже то, что командир ерепенится, отказывается от буксиров, правда, управляется сам без происшествий, но от него достается вахтенным начальникам, потому они и списываются на другие корабли. Словом, знал все, о чем судачат в отделах кадров те, кто не выдержал службы на бывшем торгаше. Шагая как всегда неторопливо, он взвешивал все «за» и «против» по привычке молча, «против» вначале перевешивали, но по той же привычке неунывающего человека он стал все же переосмысливать и «за».

Что «против» — ясно без размышлений. Опыт работы на боевом тралении — псу под хвост. Вывод новогодней аттестации — туда же. Должность старпома — собачья, степень ее собачьих качеств возрастает пропорционально водоизмещению корабля, а водоизмещение одного «Урала» перекрывает сумму водоизмещения всего дивизиона тральщиков, на который его собирались назначить. Академия? Это под вопросом. Если и его к весне спишет за непригодностью этот привередливый командир, пожалуй, можно податься и в академию. Но в такой ситуации ему хорошей характеристики не дадут. На тральщиках его знают по всем ступеням службы и по боям, там характеристика гарантирована, правда, не раньше чем через год-два, а летом сорок первого ему исполнится тридцать. Тут достаточно того, чтобы тебя выгнали, и все заработанное долгим трудом пойдет насмарку. Зависимость: от зимнего ремонта, от взаимоотношений с командиром и замполитом, от любого происшествия при увольнении на берег людей, которых ты совершенно не знаешь. Командир — старик, говорят, ему за сорок. Раз он так придирчив к молодым, то и от «ускоренника» наверняка будет воротить нос. Но это уже амбиция и мнительность. А всякое подобное чувство Белов считал необходимым решительно в себе подавлять. «Так что же за?» — спросил он себя прежде, чем ступить на трап «Урала».

Подавляя амбицию, Белов всем доводам, перебранным со знаком минус, быстро подставил знак плюс. Сложность управления незнакомым кораблем — хорошая для моряка практика, тем более, что одновинтовыми он уже управлял, правда, малыми. Опыт боевого траления? Ну, не совсем псу под хвост, не вечно же «Урал» будет «минным извозчиком», мины — его главное оружие и при освоении этого оружия сгодится опыт именно человека, знающего мины врага в бою. Кстати, именно это оружие Белов и собирался изучать в академии. Собачья должность — все адмиралы Дёрез нее прошли, к тому же военный человек не волен выбирать должности. Еще неизвестно, где больше нервотрепки — на растопыренном дивизионе устаревших тральцов или на минзаге, где все неприятности собраны в кулак. Неуживчивый командир? А не много ли амбиции на пустом месте у списываемых? Разве Белову самому приятно было держать на «Змее» помощником истинного лопуха — авторитет у Белова был маловат, чтобы капризничать и решительно списать. Командир, говорят, не только со стариковскими странностями, но и опытен. В академии такие же сидят, если быть сверхчувствительным, то и в академии не сладко будет «ускореннику»...

Получалось не слишком убедительно, но он подвел черту, оставляя сомнения за бортом своего нового места службы половинчатой формулой: поживем — увидим.

Взгляд командира при знакомстве был колючим, но без неприязни. Все командиры, как и все люди, по-разному встречают новоназначенных, тем более командир, выбирающий себе старпома. Командир не стал тратить времени на обычную в таких случаях и, по существу, пустую беседу о биографии Белова и его службе — все это он прекрасно знал из личного дела, и, не притворяясь любезным, предложил старпому встретиться с уходящим предшественником и поскорее исполнить все формальности.

Белову, склонному в эти минуты все несколько подкрашивать для внутреннего спокойствия, такая деловитость понравилась, как и то, что командир корабля не сказал, что списывает капитан-лейтенанта имя рек, а произнес — «уходящего». Вроде бы по своей воле. Нюансы, но в них возможна суть.

Встреча с «уходящим» поначалу его озадачила. Милый парень, физически силен, наверно любит спорт, не лез с жалобами, но на прямой вопрос о причине ухода без злобы ответил, что «не сработались», «опустились руки», «старик службу знает, но сразу многого требует», итог он подвел коротко, обращаясь к незнакомому старшему лейтенанту фамильярно:

— Попал ты как кур во щи! Хлебнешь, раз ты из ускоренииков.

Белов насупился и предложил уединиться в каюте для приема-передачи дел, начиная с главного, — с боевых и повседневных расписаний.

Капитан-лейтенант — фамилия у него была такая, что не поймешь, то ли он родственник начальника штаба флота, то ли просто однофамилец, — извлек из стола пачку измятых пожелтевших листков и сообщил, что это и есть основа организации службы, которую пришлось составлять в дни перестройки совместно с ленивыми торгашами, в дни ужасных штормовых походов и при некомплекте личного состава боевых частей корабля.

Даже на малых кораблях Белов имел для подобных документов специальные книги, отпечатанные типографским способом. В бумажках он копаться не стал, поняв, что нет смысла терять время. Такого каплейта либо надо ломать и воспитывать, либо менять.

Белов вежливо предложил каплейту обойтись «без бюрократии», поскольку у каждого, мол, старпома своя метода писанины. Вместо обычной процедуры пусть уходящий лучше доложит о неотложных нуждах корабля и даст характеристику людям, которых знает. Все это заняло времени столько, сколько сумел каплейт накопить знаний о еще не сформированной, по его словам, команде. Пришлось прервать пустой разговор и пригласить капитан-лейтенанта к командиру для доклада о приеме и сдаче дел.

Капитан-лейтенант, прежде чем пойти к командиру, извлек из стола и вручил Белову медную дверную ручку с длинным стальным хвостовиком.

— Что это такое? — удивился Белов.

— Твой новый друг, — ответил капитан-лейтенант и объяснил: — Матросы и старшины размещаются не в кубриках, а в двух-четырех — и восьмиместных каютах бывшего третьего класса. Представь себе, что после развода личного состава на корабельные работы и занятия старпом пожелал проверить состояние кают, заправку коек и прочее, ткнулся в дверь — каюта закрыта, стучишь — молчание, открыть нельзя, вместо ручки — дыра, а дневальный строит недоуменную рожу; пока сбегаешь за ручкой — сачки смоются. Советую тебе с этой ручкой не расставаться.

Белов, дав себе слово этой ручкой не пользоваться и выкинуть ее при случае за борт, спрятал ее в стол и пошел вместе с предшественником к командиру корабля для доклада, что должность принял.

Ему нравились и простор, и широкие палубы, и непривычный для него комфорт на корабле. Он понял, что командир прав, меняя старпома. Одно нагоняло тоску: почему эта тяжкая доля расхлебывать то, что не смог и не способен был сделать этот развязный капитан-лейтенант, досталась именно ему, да еще в условиях невыгодных, когда командир корабля, наученный горьким опытом и подстегиваемый сроками, железными в военной службе, станет неизбежно вдвойне придирчив и не простит очередному старпому ни одной оплошности — на это просто и времени нет, к весне, к выходу в море, необходим результат. Если Белов трусит, в себе неуверен, надо уходить сейчас же.

Он, конечно, остался: это было бы позором — спасовать в первый же день. А раз остался — то надолго.

Сюрпризы сыпались на него час за часом. То пришло навеселе пополнение строевых в боцманскую команду, несколько парней не первого года службы. Главное, и старшина их был не в меру весел, но уверял, будто выпил в пути лишь кружку пива с маленьким прицепом, без участия рядовых, самостоятельно. С каждым переговори, каждого расспроси и дай каждому понять, что подобное не прощается даже при переходе с одного места службы в другое, а в дальнейшем строго спросится. То поразила его история с этим главным боцманом Балтфлота. Белов, конечно, слыхал о нем, но было сюрпризом встретить прославленного человека, явно списанного на «Урал» за какие-то провинности, в столь униженном положении и выслушать странный наказ командира: не увольнять на берег без личного разрешения. Что же это будет за служба, если главному боцману корабля на берегу нужна нянька?! А начатые командиром на следующий же день «уроки хорошего тона» в кают-компании — персонально для Белова, к счастью, скрытно от остальных и пока тактично, переполнили чашу: и верно, получалось, что все неприятности тут собраны в кулак.

Тактичность, впрочем, и ограничилась тем, что командир провел урок наедине. Как-то в конце ужина Карпов затеял с Беловым малопонятный нудный разговор. Дука. он вообще не засиживался за столом, попросил разрешения и удалился. Другие, доужинав, последовали за ним Белов понял маневр командира и ждал. Вестовой по знаку Карпова поставил каждому второе блюдо и вышел, прикрыв дверь. Карпов начал показ и рассказ, как надо есть: нож — в правой руке, вилка — в левой, мясо отрезать кусочками, съев один, отрезать следующий.

Белов, краснея и бледнея, смотрел обалдело на эти упражнения и вдруг успокоился, обретя чувство юмора: он вспомнил недавно прочитанную книгу «Пятьдесят лет в строю» и приписываемые ее автору «Правила хорошего тона», их из рук в руки передавали друг другу лейтенанты со смачными добавлениями. Терпеливо дослушав урок, Белов поблагодарил командира за отеческую заботу и заверил, что отныне он станет патриотом «Урала». Свою невольную дерзость он сгладил на следующий же день, удивив всех манерами за обедом.

Карпов успокоился, даже пустил каламбур, охотно подхваченный на корабле: старпом хоть и лев, но с характером ягненка. А Лев Васильевич не замедлил свой характер показать.

Стара истина, что неведомо когда старпом спит. Белов нарек свою должность собачьей. Но для превращения ее в человечью надо суметь заставить работать и других. Уйдет время на отладку корабельной службы подобно той сложной машине, которая работает ритмично, если ее хорошо наладят специалисты. Нужна не пачка пожелтевших бумажек, сунутая ему капризным предшественником, а четко составленная и выверенная программа повседневной и боевой службы. Да, да — канцелярская работа, она и научная, ее не способен выполнить старпом наедине с писарем, в нее надо втянуть всех командиров и прежде всего командира корабля с его огромным опытом и знаниями не только этикета за столом. А командир волей обстоятельств загружен сверх меры мелочами, это плод лени других — Белов и не смел винить в этом Карпова.

Вошло в обычай, и поначалу Белов его придерживался, докладывать командиру в воскресенье или в понедельник обо всех происшествиях за неделю, а их хватает, когда корабль стоит у стенки. От командира ждали ответа на все, вплоть до меры взыскания за провинность на берегу. Без удовольствия, но по убеждению, что в этом его долг, Белов взял всю повседневность на себя, освобождая командира для наиважнейшего. Наиважнейшим Белов считал непрерывную в случае войны постановку всего запаса мин, вмещаемого трюмами и магазинами на палубах, и подсчет времени и сил, потребных для этого кораблю. Надо же до выхода в море на тренировки и учения знать, сколько людей должно быть в экипаже, высчитать и составить свод боевых расписаний на все случаи боя, ранения корабля, потерь от атак, знать всем и каждому свое место, кто кого где должен заменить, как при самых невероятных неожиданностях не прерывать главного занятия — заграждения фарватеров от кораблей противника. Белов помнил, сколько времени теряли зря в недавнюю короткую войну люди, не обученные действиям ночью, при полной тьме. Хорошо, что минер «Урала» старший лейтенант Андрей Барабанов, человек резковатый, но знающий и деловой, обучал и приучал своих людей преодолевать страх перед миной даже во время шторма, заставлял их в темном трюме работать на ощупь: начнется война — не зажжешь ни в трюме, ни над палубой люстр, надо готовить к ночной работе и минеров, и палубную команду на грузовых стрелах, одна оплошность может стоить жизни всем на корабле, а одна неточность в сбросе мины в море может загубить другой — свой корабль. Этого не будет, если людей до войны учить и учить, если каждый в экипаже до автоматизма усвоит свои обязанности.

Писарь Шляев принес из штаба запрошенные старпомом книги, схожие с гроссбухами. В них он и вносил каллиграфическим почерком документы, разрабатываемые днем и ночью командиром и старпомом. Для обоих не стало ни будней, ни праздников. Карпов сам себе удивлялся, когда в первом часу ночи звонил старшему лейтенанту Белову, делясь сомнениями и советуясь; Белов появлялся в его каюте тотчас после звонка свеженький, вызывая и зависть и уважение.

Карпов чувствовал, какую ношу взвалил на себя этот двужильный человек, и старался не мешать ему. Не мешал даже такому самовольству, как заказ в порту парусиновых чехлов для шлюпок, чтобы освободиться от покрывающих шлюпки тяжелых деревянных щитов — «лишнего горючего материала»; не мешал, когда старпом распорядился выбросить в мусорную баржу сотню отличных полированных шезлонгов, не принятых военным складом, чтобы не отвечать за имущество Совторгфлота — в случае чего отвечать за него будет, конечно, командир корабля, а не Белов; не мешал даже излишней демократии с увольнениями на берег рядовых — Белов твердил, что они еще натерпятся в разлуке с берегом весной и летом, всякий отказ в увольнении он считал чрезвычайным для себя происшествием, но практика доказала, что и в этом старпом прав: неприятности с патрулями резко сократились. Только не слишком ли много власти старпом берет на себя? И все же Карпов предпочитал такого старпома тем, от которых с трудом избавлялся.

Только Дуку Карпов оберегал от нажимов Белова. Машинная команда негласно считалась автономией на корабле. Любое замечание там воспринимали болезненно, и Белову, человеку не мнительному, это казалось чванством старожилов, которому командир потворствует.

Случилось зимой происшествие с уволенными на берег несколькими матросами лидера эсминцев. Пришел грозный приказ комфлота о наказании командира того лидера и повышенной ответственности командного состава всех кораблей за дисциплину и поведение увольняемых в город. Карпов собрал в кают-компании командиров боевых частей и групп, зачитал приказ и объявил: отныне наказание за проступок уволенного будет нести и тот, кто его уволил.

«Готовьте подушечки для губы!» — невесело шутили командиры, расходясь после выслушанного ультиматума: в те времена комендатура обязывала нести на гауптвахту свою подушку.

Надо же такому случиться, что под горячую руку патруля тут же попали двое трюмных из БЧ-V.

Не один из лейтенантов уже побывал в комендатуре с подушечкой. Когда Холостов принимал дела у Андрона, тот накаркал: не зарекайся. Но Дука? Как же командир выйдет из столь сложного положения?

Пришлось Карпову назначить Дуке двое суток гауптвахты.

Взяв с собой подушку, огромный Дука в своем кителе с белыми галунами воентехника сошел на берег. Единственно, чему он радовался, что не поддался уговорам мичмана Трапезникова вызвать в Таллин на зиму жену с дочками — даже квартиру ему подыскал мичман поближе к гавани. Повидали бы сейчас дочки своего отца.

Отбыв наказание, Дука вернулся на «Урал» мрачный, но молчаливый, никому обиды не выказывал, только подушку кинул там, в ненавистной ему гостинице комендатуры. Все, кому следовало, услышали его тихий рык в машине: «Ну, теперь вы увидите берег только в иллюминатор...»

Настал день, когда все личные книжки матросов и старшин были, как надо, оформлены, писарь внес в каждую боевой номер владельца, вписал кратко его обязанности по всем тревогам и сигналам, а в гроссбухи внес доведенные до предельной четкости и лаконизма повседневные и боевые расписания корабельной жизни. Белов приказал переплести свою поэму в один фолиант, и сам на корочке начертил схему корабля, оставив место в уголках для положенных виз. Белов любил чертить и рисовать, это осталось у него с детства.

Карпов ахнул, увидев на переплете не схему, а картину в духе Айвазовского: девятый вал, высокобортный корабль взбирается на его вершину, из мощной трубы завихряется шлейф дыма — Дука взвоет от такого мальчишества.

— «Урал» ходит на дизельном топливе и даже не искрит, — сердито сказал Карпов и занес над легкомысленным творением старпома жирный карандаш. Но сдержался, поставил свою подпись в уголочке и добавил ворчливо: — За ваше художество придется краснеть мне. Единственная надежда на чувство юмора начальника штаба флота...

Карпов вернулся из штаба флота с утвержденным фолиантом, но и с неприятным приказом комфлота: через две недели — к концу февраля — доложить о готовности «Урала» к минным постановкам.

— Не можем, товарищ командир, — возразил Белов. — Это будет обман. Мы только теперь определили действительную численность экипажа. Предстоит, кроме очистки корпуса в доке, ремонт клюзов, установка приборов, прием людей, обучение. Не раньше мая.

— Как же предложите ответить на приказ комфлота, старпом?

— Что будем готовы к маю. И поспешить в док, — тихо ответил Белов.

Карпов пока отмалчивался, спешно готовя корабль к вводу в док.

Мал был плавучий док в Таллине для «Урала». С Беловым, с Дукой, с главным боцманом Захаровым, полновластным хозяином всех палуб, кладовых, трюмов, пересчитали и записали все, что можно снять с корабля, и сдали на берег, на сохранение, тысячу тонн груза — топлива, боезапаса, якорей, якорь-цепей, лючин, настилов, всего, что в доке не понадобится. Белов поспешил заказать ледоколы. Но тут же стал настаивать, чтобы выкинули еще тонн пятьсот. Для свободы работ в доке и вообще для пользы корабля надо выгрести из трюмов бочки с олифой, с различными красителями, весь балласт Совторгфлота, запасные части к холодильным установкам, да и сами громоздкие холодильники пора либо сдать в порт, либо выбросить, нельзя же таскать с собой то, что чуждо военному кораблю.

Дука сердито возразил: за холодильники плачено золотом, и преступно выкидывать их на свалку. Старпом заметил, что и держать вместо мин, необходимых для боя, балласт, будь это даже высокой пробы золото, тоже преступление, только воинское.

Словом избавились еще от сотен тонн груза и пробились за ледоколами в плавучий док, где командира настигла грозная шифровка: когда он доложит о готовности?

Пришлось Карпову предстать перед командующим и выслушать все, что положено в таких случаях.

А в доке пошла работа: скребли, чистили подводную часть и борта от ракушек, от ила, приводили в порядок цистерны, работали споро в беседках на большой высоте. Белов, впервые увидев корабль во всей его обнаженной огромности, порадовался умению главного боцмана при таких масштабах страховать людей от падений с высоты, от несчастных случаев, четко и твердо руководить этим муравейником. Вот что значит опыт линкоровского боцмана. И эстонцы поразили Белова, когда он вошел внутрь корабля и увидел, что сверля в переборках дыры для кабеля, они сметают с линолеума металлическую стружку в кучу, да еще спрашивают у Дуки, куда стружку выбросить. Кто-то из команды буркнул: «Чудачества капитализма». Дука тут же оборвал: «Не чудачества, а настоящая рабочая культура». Эстонцы пришли в док, одетые министрами, открыли чемоданчики, переоделись в комбинезоны, аккуратно убрав костюмы. Подтягивались и матросы, работая рядом и глядя на эти «чудачества».

Белов пошел в третий класс проверить кубрики команды. Одна из кают была заперта, вместо ручки — дырка. Постучал, обернулся к дневальному в коридоре — тот изобразил недоумение. Вот когда вспомнилась выкинутая за борт ручка — «друг старпома». Но искать другую ручку или взламывать дверь Белов не стал.

На вечерней поверке он объявил, что в команде есть сачки и все выводы из этого будут сделаны, как и положено на военном корабле.

Утром одна из кают оказалась запертой. Белов приказал мичману Захарову снять в третьем классе все двери и снести в трюм. На вопросы отвечать, что двери сняты на время ремонта. Поймут. Привыкнут к кубрикам, как на всех кораблях. Когда «Урал» вышел из дока, своевольный старпом приказал и этот горючий материал выбросить в мусорную баржу. В кубриках стало просторнее.

В мае «Урал» вышел в море. На нем уже был полный комплект экипажа — двести тридцать человек, согласно боевому расписанию для непрерывной постановки всего запаса мин. Начались плавания, учебные постановки мин, тактические учения с флотом у Ханко и в Кронштадте. Маленький Холостов так отработал организацию штурманской службы, что старпом его только похваливал. У Холостова был теперь и гирокомпас, и гидромеханический лаг, и эхолот, на мостике возникла атмосфера уверенности, которой не было прежде. Карпов себя похвалил, что не поддался первому чувству и не потребовал другого штурмана. Он уже готов был называть Холостова Митей, но тот не переборол совсем недавней обиды.

Холостов все же побывал на гауптвахте, как и накаркали остряки. Побывал первый и последний раз в жизни. Он дежурил по кораблю, когда ждали со дня на день прихода наркома. Второго прихода за эти месяцы, однажды нарком побывал на корабле, когда Карпова не было, — уж теперь Иван Григорьевич не отлучался. Когда Холостов; заступил на дежурство, он испросил у командира разрешения команде стирать. Карпов разрешил, но приказал к утру убрать с лееров белье. Утром он встал задолго до подъема флага — белье не убрано, Карпов распек дежурного. Справедливо. А когда сыграли большой сбор и нарком, прибывший на корабль, обходил строй, случилось непредвиденное: на рельсах, проложенных для прокатки мин, лежала кем-то оброненная подметка, нарком заметил ее, ногой отбросил в сторону, ничего не сказал и ушел с корабля. Карпов назначил штурману пять суток гауптвахты с исполнением служебных обязанностей. Трое суток Холостов ходил на «губу» с подушкой, как Дука, на четвертые командир написал в комендатуру записку — отозвал штурмана. А теперь Ивану Григорьевичу хотелось, чтобы все забылось. Когда корабль приходил в Кронштадт, командир брал с собой на берег Холостова и его нового дружка Глазкова.

Лейтенант Глазков, долгожданный связист, прибыл в мае перед выходом в море. Он до этого служил в Кронштадте и в Таллине на узлах связи и в штабах, знал аппаратуру и людей своей специальности на берегу, но для Карпова всего важнее было, что Глазков сам отпросился с берега на корабль. Он был сверстником Холостова, оба пижонили, одетые в Таллине с иголочки, Карпов видел в этом любовь к флоту, потому он и брал их с собой на берег.

В Кронштадте еще носили суконные кителя, а если и летние, то из рогожки. Карпову нравилось шествовать по привычным казарменным улицам в сопровождении двух бравых лейтенантов в такой же ладной, как и на нем, бостоновой форме с шерстяными белыми чехлами на фуражках, и с кортиками, уже выданными в Таллине плавсоставу к Первому мая. Когда после совещания у командира базы оказалось, что фуражка и перчатки Карпова в одной из комнат штаба заперты на французский замок, Иван Григорьевич небрежно кивнул Глазкову: «Ну-ка, связист, выручай». Глазков кортиком открыл дверь, конечно же, на глазах у изумленных береговых лейтенантов.

Но это — сопутствующие мелочи жизни, хотя и ценимые Иваном Григорьевичем. Карпов, приглядываясь к связисту, считал, что он самовольничает подобно старпому.

Что уж поделаешь, таковы они нынешние лейтенанты. Зато делу предан не меньше Белова. Глазков расторопен и на берегу. Он раздобудет для «Урала» рации, положенные новым кораблям.

В канун войны, в субботу на «Урал» нагрянула московская комиссия: два адмирала, несколько старших офицеров и один капитан из запаса, но на большой должности в Управлении связи Военно-Морского Флота. Глазков, в этот день принявший дежурство по кораблю, с утра заботился о доставке на «Урал» с пляжа Пириты песка для драйки палуб и прочих нужд. Туда он послал корабельный катер с одним из боцманов. Комиссию Глазков встретил достойно, сразу же приметил коллегу-капитана и показал ему свое жалкое, хотя и в образцовом состоянии, хозяйство. Капитан не очень разбирался в классах кораблей, но в радиосвязи — прекрасно. Ему и объяснять не пришлось, что допотопная рация «Урала», работающая только на средней волне, мешает всем передающим и принимающим пунктам, все прекращают работу, когда включается и глушит эфир это чудище. Капитан написал распоряжение отделу связи флота выделить «Уралу» новое оборудование.

Глазков успел до ухода комиссии на берег поделиться радостью и с командиром корабля, и с Беловым. Беда лишь в том, что комиссия задержалась. Суббота, связь рейда с берегом трудная, комиссию смогли отправить только под вечер, да еще в катере, который весь день перевозил песок. Карпов рассвирепел: как можно отправлять адмиралов в неочищенном от песка катере! Всем, включая Глазкова, он отменил на воскресенье сход на берег. В этот вечер он ушел один, думая заночевать в только что полученной таллинской квартире: осенью Карпов ждал рождения сына.

Вернулся Карпов быстро, так и не побывав в новой квартире. Ничего не сказав, прошел в свою каюту, вызвав туда Белова и замполита.

А ровно в полночь шифровальщик Поздняк доложил Глазкову, что получен приказ вскрыть пакет номер один — Глазков, допущенный к шифровальному делу, догадывался, что речь идет о боевой готовности корабля.