8. Охранение

У военного флота много сложностей в плавании. Потому так строги и вошедшие в традицию термины. Если идет, допустим, проводка военных транспортов, то нельзя путать грузовые суда с военными кораблями: строй грузовых судов — караван; военные корабли охраняют караван от противника воздушного, надводного, подводного и при следовании вдоль занятого врагом побережья, от береговых батарей. Караван и охранение составляют конвой. Когда идет отряд или эскадра боевых кораблей, строится ордер. Наиболее крупный, ценный и сильный корабль оберегают расположенные по продуманному плану корабли разных классов.

Проводкой «Кирова» узкостями Муху-вяйна занимались главным образом вспомогательные суда, прежде всего малозаметные буксиры, поскольку крейсер не мог двигаться самостоятельно. Будь возможность идти самостоятельно, он при его скорости прошел бы такое расстояние за несколько часов. И за Муху-вяйном в мирное время он, делая тридцать шесть узлов, быстро дошел бы до Таллина. Первого июля «Киров», обретя снова самостоятельность, пошел со скоростью самого тихоходного из кораблей охранения.

Когда крейсер вышел из пролива Хари-Курк между островами Харилайд и Вормси и повернул строго на север, отряд построился в боевой порядок: «Киров» — посредине, охраняемый с бортов эсминцами. Малые охотники — катера МО — бросали по курсу глубинные бомбы; впереди всех, выставив параваны, шли тральщики, оберегая идущих следом, как оберегал раненого «Максима Горького» тральщик «Шкив». Замыкала строй подводная лодка-малютка под командой капитан-лейтенанта Федора Антоновича Зубкова. Она шла в надводном положении.

Отряд шел протраленной полосой. На пути его появились фашисты. Мин-ловушек и фашистских подводных лодок, особенно в районе острова Вормси, где заканчивался, казалось, самый опасный путь, было много.

Внезапно в конце колонны раздался взрыв, подорвалась подводная лодка «М-81». «Малютка» разломилась пополам и тотчас затонула.

Командира лодки Федора Зубкова, командира электромеханической боевой части Бориса Васильевича Ракитина и старшину группы мотористов старшину 1 статьи Петра Сергеевича Семина, стоявших в момент взрыва на мостике, выбросило в море. Их подобрал подошедший сразу на помощь тральщик. Зубков был мертв, осколком пробило голову. Выжили только двое, Ракитин и Семин, дожил до наших дней Ракитин, он дослужил до отставки в звании капитана 1 ранга-инженера; Семин командовал взводом в морской пехоте под Ленинградом, погиб под Мгой.

В экипаже «малютки» — семнадцать человек. Один старшина 2 статьи Константин Шевченко в этом походе не участвовал: перед войной его послали в школу командиров отделений, он потом плавал в экипаже прославленной балтийской лодки командира Травкина, а после войны жил в Либаве. Троих, как уже было сказано, сбросило с мостика в море. Тринадцать человек остались в лодке. Мог ли еще кто-либо спастись?

Известны отдельные случаи спасения людей из погибших подводных лодок. Месяц спустя примерно в тех же широтах была торпедирована наша подводная лодка «С-11». Трое матросов, разрядив один из торпедных аппаратов, по очереди выбрались через него за борт и всплыли со дна моря на поверхность. Но корпус той лодки был сравнительно цел, отсек от отсека надежно изолирован, и вода не сразу ее заполнила. Что же могут сделать люди в «малютке», разломившейся пополам и, очевидно, сразу затонувшей? Есть ли хоть один шанс, чтобы кто-нибудь из них выжил?

Таких шансов не было, и на все тринадцать человек были заготовлены похоронки: штурман лодки Георгий Ильин, ленинградец; командир отделения мотористов Алексей Федосов из семьи коломенских паровозостроителей; мотористы Василий Воробьев, из деревни Ивлево, Ленинградской области и Борис Геворкьянц, ростовчанин; старшина торпедистов Ефим Крикливский из Молдавии; боцман Андрей Ильин, рыбак с Баренцева моря; командир отделения рулевых Александр Симонов, из села Костычи, Куйбышевской области; рулевой Евгений Долгов, туляк; командир отделения радистов Константин Румянцев, из Калинина; старший гидроакустик Михаил Федулов, из Подмосковья; командир отделения штурманских электриков Павел Волков, комсорг лодки, туляк; радист Николай Белов, старшина 2 статьи; электрик Виктор Преображенский, старший краснофлотец. Четырнадцатый — командир лодки, тогда же похороненный на эстонском берегу.

И все же оказалось, что спасся еще один из тринадцати ушедших на дно. Чудом, буквально чудом, в которое трудно поверить. Это Виктор Сергеевич Преображенский, электрик лодки, девятнадцати лет от роду.

Взрыв застал его в электромоторном отсеке у приборов. Он не знал, что лодка переломилась, он лишь почувствовал толчок, резкий крен и провал. Его отбросило к задней переборке. Лодка падает на дно. Погас свет, и в темный отсек хлынула забортная вода. Преображенский поискал, но не нашел аварийный фонарь. Он стал подавать сигналы товарищам, стучал в переборку, но никто, конечно, ответить ему не мог. Тогда он рванул на себя клапан высокого давления, наполнил отсек сжатым воздухом, сдерживая приток воды, поднырнул к люку, сумел в считанные секунды отдраить крышку и с глубины не меньше двадцати метров выстрелил самого себя на поверхность. По всем законам физики и медицины ему не жить. Но Виктор Преображенский выжил. Спустя полчаса — час его подобрал наш корабль и доставил на материк.

Преображенский стал наводчиком орудия в морской пехоте под Ленинградом. В штыковом бою занял место погибшего комиссара. В другом бою, штурмуя проволочные заграждения, получил пулю в висок, не в висок, а в каску, случайно сдвинутую набок, когда именно в этот миг вытер ладонью пот с виска, это его и спасло, отделался контузией. А через год Преображенский, уже политрук батареи, был снова ранен, считали — смертельно. И опять выжил, вылечили врачи. Так этот матрос-подводник, трижды умирая, прошел войну. В шестидесятом году он работал в Брянске директором хлебозавода, уйдя в запас в звании подполковника с последней военной должности — заместитель командира полка по политической части.

Все это стало известно через двадцать четыре года после гибели лодки, летом 1965 года, когда «М-81» подняли со дна моря возле Вормси и матросская газета на Балтике стала из номера в номер выяснять судьбы всех семнадцати членов экипажа. Газета нашла и выживших, и родственников погибших, даже выяснила адрес Клавы Булатовой, автора единственного девичьего письма, найденного на дне Балтики в погибшей лодке среди останков и оружия в записной книжке Паши Волкова, комсомольского секретаря; девушка эта была случайной попутчицей матроса в поезде, когда он возвращался из отпуска перед войной, и ее письмо — единственное, которое он успел после этого знакомства получить.

Хоронили поднятых со дна моря подводников в Таллине на военном кладбище в присутствии съехавшихся отовсюду родичей, жен, выросших детей, выживших товарищей по экипажу и по службе, десятков тысяч таллинцев и молодых матросов Балтики. Перезахоронили в братскую могилу и командира лодки Федора Зубкова. И подобно тому, как когда-то на гранитном компасе за чугунной цепью с якорями у подножья «Русалки» были высечены имена и чины героев-мучеников, офицеров и рядовых, так и на братской могиле военного кладбища в Таллине перечислены все имена и звания погибших моряков с «малютки», шедшей в охранении «Кирова», эти имена и звания повторены и на страницах матросской газеты на Балтике...

Но вернемся к походу. Лодка погибла, крейсер и его охранение продолжали путь.

Немцы, очевидно, спохватились, заметив в море «Киров» и охраняющие его корабли. На траверзе Осмуссаара к отряду прорвались фашистские самолеты. Их встретила завеса зенитного огня крейсера и кораблей охранения.

Александровский стрелял теперь более уверенно. Повлияло не только недовольство собой в первом бою. Нашлась за время бессонных вахт в Муху-вяйие возможность продумать и тактику противника, и свои просчеты, понять, что не он не выиграл боя, а противник проиграл — плохо бомбил немец, а мог разбомбить, потому что Александровский, стремясь как можно больше сбить самолетов, упустил атакующую цель, позволил «юнкерсу» лечь в пике. А главное — не дать противнику выйти правильно на корабль, упредить свободное бомбометание, рассчитывая, что атакует не трус, а смелый враг, этому врагу следует противопоставить точный расчет и непреодолимые препятствия. Хочет лезть в завесу — пусть почувствует поражающую силу нашего огня.

Гранаты рвались шапками впереди «юнкерсов», все ближе к ним, Александровский учился угадывать маневр, перемену курса, перемещая перед врагом разрывы действительно большого радиуса поражения и страшной убойной силы.

«Юнкерсы» побросали бомбы в стороне и ушли. А тут еще появились истребители с полуострова Ханко, подоспели вовремя в охранение «Кирова» и не позволили «юнкер-сам» повторить атаку.

Так завершался прорыв. К вечеру первого июля «Киров» пришел на таллинский рейд.

К трапу подали адмиральский катер. Витязев и Кудинов поняли, что на нем пойдет в Таллин контр-адмирал Дрозд докладывать командующему и штабу флота о переходе. Он сможет взять с собой человек пять, не больше, а начальников на корабле предостаточно.

Дежурный командир передал по трансляции, чтобы все, кому положено сойти в Таллине, собрались на юте. Желающих набралось человек двадцать, они вытянулись на юте в одну шеренгу.

Оба лейтенанта, навьюченные рулонами карт и секстанами, пристроились на левом фланге.

Вышел адмирал, дежурный доложил ему, что командиры, уходящие на берег, построены. Дрозд, внимательно вглядываясь в лица, прошел вдоль строя, остановился возле лейтенантов, краснеющих под его строгим взглядом, молча повернулся кругом и уже у трапа громко сказал:

— Со мной пойдут только гидрографы. Двое. Заслужили.

Дрозд подождал подбежавших к трапу «на полусогнутых» лейтенантов, подтолкнул их вперед и пошел вслед за ними.

Кудинов и Витязев не сошли, а съехали вниз по трапу, едва не растеряв свою бесценную поклажу, и забились в самую корму катера — «в корзинку».

Дрозд рассмеялся:

— Что ж вы, молодые люди, крейсер вести не побоялись, а начальства боитесь? Нехорошо...

Гидрографов встретили с почетом, «эмку» за ними из штаба прислали.

Но на этом почести кончились. Шла такая тяжелая война, что каждый час был дорог.

— Вот я вас и жду, — буднично перебил начальник гидрографии, когда оба лейтенанта, представ перед ним, стали докладывать о проводке крейсера. — Летите в Купеческую гавань, готовьте эвакуацию штурманской камеры. Отвечаете за груз...

Едва справились, доложили об исполнении, начальник предложил лейтенантам заняться проводкой эсминцев между Сааремаа и Таллином через Муху-вяйн. Работать челноком: один ведет из Таллина, другой навстречу от Сааремаа.

— Кто пойдет первый? — спросил лейтенантов начальник.

Оба молчали: пошлют — не отказывайся, сам не лезь. Начальник это понял и спросил:

— Кто из вас женат?

— Я, — ответил Витязев, его семья находилась в Таллине.

Это и определило судьбу каждого.

Витязев остался в Таллине в гидрографии, до него так и не дошла очередь проводить эсминцы через Муху-вяйн.

Он тут же забрался на самый верх здания, где в коридоре штабелем лежали матрасы, залез на них, одним накрылся и заснула.

Не знал, что все уходят, это были дни преждевременного ухода, за который попало двум чинам. Его с трудом нашли, спросили: «Ты почему здесь?» Он, спросонья не поняв, «ответил: «Остаюсь». «Мы тебе дадим оставаться! Приказано всем уходить. А ты — с немцами, что-ли?». Но все выяснилось. Он служил потом в Кронштадте, на Ладоге, на Ледовой трассе — обставлял вешками и маяками ленинградскую Дорогу жизни и стал совсем белый, седой. А Кудинов ушел на Сааремаа. Сутки спустя он уже вывел оттуда «Вирониго» через Муху-вяйн, вернулся и возглавил лоцманскую службу на пристани Трийги: четверо лоцманов — Кудинов, Владимир Бекленищев, Олесов, Власов — обеспечивали не только все бои на островах, дамбах, в проливах, в море, но и доставку на больших и малых судах десантов, боеприпасов и горючего, бомб для тех летчиков полка Евгения Преображенского, которые в сорок первом году бомбили Берлин. Вести челноком эсминцы не пришлось. Бои надолго оторвали Тихона Митрофановича от его товарища, и встретились они в Ленинграде, оба седые, четверть века спустя...

«Киров», оставаясь на рейде Таллина, стал грозой для врага. Двадцать первого июля крейсер сбил первый вражеский самолет. На большой дальности и высоте были обнаружены два фашистских разведчика. Огонь открыл только «Киров», стрелял правый борт. Александровский, получив из центрального поста целеуказание и открыв огонь, даже видел, как разрывы подбрасывали хвост «юнкерса», но оба разведчика вскоре ушли за зону досягаемости дистанционных гранат. Опять разочарование. А вечером да корабле приняли семафор, и командир поздравил лейтенанта с победой: самолет, по которому стрелял «Киров», подбит, он сел на вынужденную на наш остров Прангли, летчики взяты в плен.

В августе «Кирову» пришлось трудно. Таллин был в полукольце наступающих с сухопутья фашистских дивизий. Командир обороняющего эстонскую столицу стрелкового корпуса не раз запрашивал у флота поддержки корабельным огнем. Девять башенных орудий «Кирова» вели на глубину до сорока километров огонь, как мы знаем, точный и кучный. Командир корпуса не раз благодарил по радио экипаж «Кирова» за сильный огонь его главного калибра.

А фашисты охотились за кораблями на рейде, особенно за «Кировым». На него сбросили более двухсот бомб. Но он оказался неуязвимым.

Сухоруков, командир «Кирова», о котором ветераны до сих пор отзываются с большой любовью, вспоминая и то, что в месяцы ленинградской блокады он худел наравне со всем голодающим экипажем, Сухоруков в Таллине в августовские дни и часы спасал крейсер от верной гибели. Вместе с зенитчиками и штурманами он разработал способы уклонения от атак и бомб, скорее сподручные эсминцу, а не такой громадине, как крейсер. Тесна для маневра акватория таллинского рейда, к тому же перегороженная от Пириты до Пальясаара противолодочными боновыми сетями. А командир то шел атакующему самолету навстречу, то давал полный назад, то по сигналу командира зенитного дивизиона давал команду «право на борт» или «лево на борт» и одновременно полную скорость, в зависимости от курсового угла легшего в пике «юнкерса», — блестящее взаимодействие между командиром зенитного дивизиона, штурманом и рулевыми позволяло совершать такие маневры, которые летчики назвали бы высшим пилотажем.

А потом начались суровые таллинские переходы. Переходы по минным полям Финского залива в Кронштадт.

Об этих переходах сказано и много и мало. Каждая деталь впрок. Каждый их этап связан с этапами обороны главной базы флота и с борьбой на островах Балтики, на Гангуте, на всем побережье Финского залива и на всех Дальних и ближних подступах к Ленинграду.

Двадцатого августа начался третий штурм Таллина по всему полукольцу фронта, стягиваемому к границам таллинской бухты, как тетива стягивает лук. Тетивой был флот в бухте, он помогал частям на сухопутье сдерживать фронт.

Еще не было приказа Ставки об эвакуации Таллина, когда штаб флота начал выводить в Кронштадт вспомогательные службы и учреждения. Из этих служб и учреждений часть матросов, командиров, политработников, смешно пройдя стрелковую подготовку, уходила в бой. Другие должны были оставаться на посту, пока в гаванях и на рейде стоят у причалов или на якоре корабли эскадры. Стреляющие корабли. И транспорты, буксиры, баржи, снабжающие эти корабли всем необходимым для боя. И суда гидрографии, суда спасательного флота, без которых эскадра не может обойтись. Остальное — выводить. Имущество гидрографии, а оно накапливалось годами труда, — карты, штурманские приборы, все, без чего невозможна боевая жизнь флота, где бы он ни находился, — сосредоточили в Минной гавани на судах, стоящих в готовности.

Вечером двадцать четвертого, когда наступающие пробились к близким участкам берега таллинской бухты, гидрографы, которыми теперь командовал Георгий Иванович Зима, получили приказ готовиться к переходу. Одна группу, возглавляемая начальником гидрографии, должна была с частью имущества уйти на судне «Гидрограф» в первом эшелоне, другая — с комиссаром гидрографии Пятышевым — на судне «Рулевой».

С рассветом следующего дня суда гидрографии снялись с якоря и пошли к выходу из Минной гавани. Там, за боновым ограждением, за тральщиками выстроилась колонна: впереди транспорт «Жданов», оборудованный под госпитальное судно, за ним крупнейший на флоте танкер, потом эстонский пароход «Эстиранна», дальше «Гидрограф», замыкающим шел эсминец «Фридрих Энгельс» — один из старых «новиков». Как вспоминает Георгий Иванович Зима, погода не радовала, ясное небо, яркое солнце и едва ощутимый ветерок с норд-оста обещали хороший день, но лучше бы ему быть пасмурным и нелетным. Аэродромы немцев рядом, возле уже занятой ими бухты Кунда, там же торпедные катера финнов, а на мысе Юминда — фашистские пушки.

«Эстиранна» вскоре выбросилась на остров Кэри, более ста пассажиров-эстонцев, еще плававших на воде, подобрал «Гидрограф», на нем были женщины-синоптики, они оказывали медицинскую помощь. «Гидрограф» догнал и эсминец «Фридрих Энгельс», ушедший вперед, он лежал в дрейфе с большим дифферентом на корму, обреченный на гибель после подрыва на минах. «Гидрограф» и катера сняли с него команду, и эсминец затонул носом вверх. Все находившиеся на палубе гидрографического флагмана — и люди гражданские, спасенные, и люди военные — обнажили головы. Потом «Гидрограф» снимал команду и пассажиров с танкера. Вечером следующего дня караван двинулся от Гогланда в Кронштадт. Впереди «Гидрографа» двигался «Жданов» с обгоревшими, измятыми, изрешеченными бортами, но и он выдержал этот первый из переходов конца августа и двадцать седьмого ошвартовался в Кронштадте.

На следующий день туда прибыл «Рулевой» — с двумястами пассажиров, поднятых из воды на минных полях.

Ядро гидрографии передислоцировано. Арьергард остался. Это — манипуляторный отряд, те, кто должен до последнего мгновения обеспечивать навигационные нужды кораблей, сохранять, пока они требуются, все действующие створы, все маяки. Отряду пришлось отбиваться возле манипуляторных пунктов, многие погибли, но огни и в последнюю ночь светили последнему из уходящих кораблей. Так погибли лейтенант Леонид Кизин и подчиненные ему гидрографы, сражаясь за огни таллинских створных маяков.

«Киров» уходил во главе флота под флагом командующего КБФ.

У флота было мало, очень мало тральщиков, но они делали все, что могли. Одним из тральщиков впереди «Кирова» командовал старший лейтенант Николай Дебелов, это он, служа на крейсере, поднимал на нем после государственных испытаний Военно-морской флаг.

Дорогу по минным полям обвеховать не успели. Тральщики шли ими же проложенным путем как авангард. Было трудно. Слишком много мин — германских и финских. Слишком много шло наших кораблей и транспортов. Слишком много летало «юнкерсов» и «мессеров». И слишком далеко было до наших аэродромов. Да и мало истребителей имел флот в военно-морских базах, на аэродромах под Ораниенбаумом и Ленинградом, чтобы прикрыть не только эскадру и караваны судов, но и фронты на уже сужающемся кольце ленинградской блокады.

«Киров» шел узкой протраленной полосой, настолько узкой, что произнесенная сгоряча команда рулевому не могла тут же быть исправлена — она могла стать последней. Минный коридор стал узкостью, напоминающей фарватер «Славы» и пять колен на выходе из Муху-вяйна. С одной лишь разницей: тут крейсеру, идущему не под буксирами, а самостоятельно, эскадренным ходом, грозили не мели, не бровки канала, а кромки вражеского минного поля. Он шел по нему, выставив под водой у форштевня, справа и слева, параваны — охранители от якорных контактных мин, формой корпуса и крыльев схожие с самолетами: натянутые тралящие части параванов при встрече с минрепом отрывали его якорь от грунта, минреп скользил по тралящей части до резака, секущего многотонным сильным ударом, якорь с отсеченным минрепом падал на дно, а мина, отведенная далеко в сторону, всплывала. Так должно происходить. Но если мина запутывалась в параване, а это случалось, — мы только потом узнали, что немцы вплетали в минреп кусочек якорь-цепи, — если резак не мог рассечь минреп, охранитель становился опасностью для корабля. От него следовало поскорее избавиться. Но невозможно избавиться без маневра.

Когда командиру корабля Сухорукову доложили: «Правый параван всплыл!» — и тут же: «В правом параване застряла мина!», жизнь «Кирова» и экипажа зависела от его следующего слова. Любой маневр рулем, наверно, погубил бы крейсер, он мог выкатиться из протраленной полосы, а что за ее пределами — неведомо.

Командир в считанные секунды хладнокровно оценил положение и приказал постепенно уменьшать скорость хода, нисколько не маневрируя рулем.

Еще до войны на крейсере были заготовлены шесты с рогачами, чтобы, снимая параван, убирая его, ловко зацепить и не дать ему коснуться борта, иначе он, к ужасу боцмана, да и всех, кто дорожит честью экипажа, нарушит идеальную окраску корабля.

Вызванные на полубак матросы первой и второй башен шестами отвели взрывоопасный параван от корпуса вместе с застрявшей миной и так удерживали его рогачами в стороне от борта, пока другие матросы не отрезали крепления.

Когда с полубака подали на мостик сигнал, что параван отрезан, командир сделал едва заметный коордонат вправо, как он не раз и удачно это проделывал в таллинской бухте, уклоняясь от бомб, отвернул лишь настолько, чтобы отошла от тонущего паравана корма, снова вернулся на истинный курс, увеличивая скорость хода по минному коридору.

Это — один случай с одним кораблем в августовском переходе. А их не счесть.

Тут хочется рассказать еще об одном эпизоде — одни его оспаривают, другие отстаивают, у противников в числе доказательств есть кальки перехода, у сторонников есть личные впечатления, свидетельства, возникает дух спорной легенды, но все же я ее не обойду.

Был на Балтике эсминец «Новик», такой же первенец для целой семьи «новиков» в тринадцатом году, как «Киров» для крейсеров своего типа в тридцатые годы. «Новик» остался в истории флота как победитель в ночном бою с двумя новейшими германскими эсминцами в августе пятнадцатого года, когда один вражеский корабль погиб, а другой, поврежденный, бежал — германский флот, между прочим, спешно строил, копируя, свои «новики», из этих «копий» семь подорвались и погибли на минном поле при попытке прорыва в Финский залив, семь в одном походе. Наш «Новик» — первенец прославился и в мае шестнадцатого года при набеге на германский конвой со шведской рудой для Крупна в Норчепингской бухте: были потоплены вспомогательный крейсер «Герман» и два вооруженных траулера охранения. «Новик», после Октября переименованный в «Яков Свердлов», долго плавал на Балтике, потом, уступая место новым эсминцам, перешел в учебный отряд. В таллинском переходе он был назначен охраняющим «Киров» с левого борта. Им командовал тогда капитан 2 ранга Александр Матвеевич Спиридонов, позже, когда я встречал этого командира на Севере, он был капитаном 1 ранга и командовал боевым дивизионом «малых охотников». Когда сигнальщик Быховец доложил, что видит слева перископ подводной лодки, а другой сигнальщик тут же обнаружил след торпеды, грозящей «Кирову», командир дал полный ход и принял торпеду на себя. Знаменитый «Новик» погиб, людей с него, тех, кто выжил, подобрали тральщики и МО. Верна ли эта легенда? Может быть, это все же факт?..

Так подвиг балтийского корабля предшествовал подвигу Александра Матросова и его последователей, тех, кто охраняя товарищей, собой прикрывал их от пули, снаряда, мины, торпеды. Так ведомый прикрывает в воздушном бою ведущего, истребитель — бомбардировщика. Никто, кстати, не знает до сих пор, сколько таких подвигов совершено на суше, в небе и на море. Глубокой осенью того же года подобный подвиг совершил на Балтике катер МО, охраняя идущий с пассажирами, с бойцами Красного Гангута эсминец. Катер, как впередсмотрящий, предупреждал эсминец о плавающих минах. И на катере и на эсминце буквально свисали с бортов матросы с длинными шестами, обмотанными ветошью, они мягко отталкивали, отводили, передавали друг другу от носа к корме мину за миной. Одну из мин катер отвести не смог, волна завернула ее к форштевню охраняемого корабля. Тогда командир сам вывернул свой катерок мине наперерез и, подобно тому эсминцу, шедшему слева от «Кирова», принял удар на себя. Не самурайство, не самоубийство, не жест отчаяния или фанатизма, а исполнение долга, добровольно принятого и утвержденного человеческой совестью на войне. Этим долгом и жил каждый боец — шел на фронте смерти навстречу, заслоняя собою семью, город, страну и весь живущий на земле люд.

Точно так же погибло и гидросудно «Вал», посланное глубокой осенью в Ирбенский пролив, в заданную точку, как маяк-ориентир, чтобы на него, стоящего на мертвом якоре, могли брать пеленг такие же безвестные трудяги, вроде «Бури», «Пурги» и старых эстонских колесных пароходиков «Ристна» и «Сууруп», вышедших для постановки мин. Беззащитный «Вал», истребляемый с воздуха, не мог даже уклоняться от атак, он светил, помогая другим, но при этом и себя обозначая как цель; мины были поставлены, только колесный «Сууруп» взорвался с грузом в семьдесят шаров, взятых им с большого минзага «Урал» и доставленных через Муху-вяйн сюда, в Ирбены, где шел последний бой за огненный архипелаг. Погиб и «Вал», навсегда родня «Кирову», команду «Вала» сумели тогда спасти.

Да, таков закон жизни военного флота, закон мужественных кораблей охранения, устав чести моряка.