3. День первый
Суббота началась большой приборкой, кончилась киносеансом. Матросы смотрели фильм на открытом воздухе, возле третьей башни. Командиры после отбоя — в кают-компании. Люди не успели заснуть, когда их подняли на ноги тревожные звонки. Сколько их случалось за сутки тревог — учебных, учебно-боевых. Эта оказалась затяжной.
С годами многое смещается в памяти, одно и то же разные люди помнят по-разному. Однажды в Эстонии после войны старый корабельный сигнальщик Павел Мелехов доказывал мне, будто ту боевую тревогу сыграли в час ночи, а в пять краснофлотец Алеша Гришин доложил, что видит «юнкерсы» с нашими звездами, идут на Ригу, сотки правого борта «Кирова» тут же открыли по ним огонь...
Ну как не поверить очевидцу, да еще сигнальщику? Лучше все же заглянуть в корабельные документы. Память Александровского не расходится с достоверными записями в журнале. Батареей соток правого борта командовал лейтенант Александровский. Первый бой «Кирова» — его бой, его волнения и разочарования, его, наконец, мальчишеский проступок тоже связан с этим боем.
Над правым и левым бортами «Кирова» возвышались две башенки СПН — это стабилизированные посты наводки, без которых первая в нашем флоте система морских приборов управления артиллерийским зенитным огнем не могла решать задачу встречи снаряда с целью. Сюда во время учений поступали от командира дивизиона «вводные» управляющему огнем. Место Александровского по тревоге в СПН — рядом с двумя наводчиками и дальномерщиком.
Ту боевую тревогу сыграли на исходе субботы. Александровский провел субботний день на берегу, выпрашивая у дружков в арсенале крайне необходимый запасной ложечковый шток для своих соток. Шток раздобыл поздно, договорился с дружками встретиться в Риге в воскресенье, зная, что командир дивизиона поощрит его удачливость увольнением на берег. Возвратясь на корабль, фильма не смотрел, хотел в канун воскресенья отдохнуть. Но боевая тревога еще до полуночи подняла его в СПН. Это была готовность номер один по всем флотам, о чем, конечно, Александровский знать тогда не мог. Время шло, а вводных на СПН не поступало.
От комдива пришло необычное, странное приказание: убрать с батареи учебный и практический боезапас и поднять в кранцы первых выстрелов боевую дистанционную гранату. Запас таких гранат хранился в погребах. Но ими никогда не стреляли. Лейтенант даже не видел, как они рвутся. Слыхал, что разрывы шапкой. Слыхал про их убойную силу — большой радиус поражения. Верил, но сам в деле не видел. Сдавал недавно задачу, стреляя по конусу за самолетом-буксировщиком. Не гранатой же бить по конусу!
Еще допустимо подумать: «Зачем граната?» Спросить нельзя.
Передав на батарею приказание, лейтенант спустился к расчетам, проверил исполнение, доложил комдиву, что в кранцах первых выстрелов — дистанционная граната; разъяснений — он на них наделся — не услышал и вернулся на СПН. Так в полном неведении провел ночь.
Утром в СПН доставили завтрак. Лейтенант послал краснофлотца в свою каюту за бритвой и помазком.
Отложил бритье до обеда. А в обед услышал по трансляции речь Молотова. Война. Тут уж не до бритья.
Командир ОЛСа, возможно, знал о войне, когда на флотах объявили тревогу. Наверно, и командир корабля вскрыл какой положено конверт. Лейтенанту этого знать не положено. Каждого на корабле оповещают в пределах того, что ему необходимо для боя.
«Юнкерсы» с нашими звездами?.. Нет, не «юнкерсы», наши СБ прошли над заливом строем на запад. Возвращались врозь. Одиночками. А «юнкерсы» налетели в 16.00, это уж точно. Локации еще не было. Была система МПУАЗО — гордость крейсера. «Юнкерсы» разделились на две группы: большая — на Ригу, меньшая — на корабли. «Киров» и эсминцы стояли у открытого взморья на усть-двинском рейде. Вот когда на СПН дождались не «вводной», а боевого целеуказания.
На войне зенитчики поняли — противник по заученным таблицам не летает. Он маневрирует скоростью, высотой, курсом — приборы на «Кирове» позволяли учитывать все маневры, надо лишь разработать для них систему корректур. Но опыт войны приходит не сразу. Поняли позже, что двух направлений — левый борт, правый борт — для ПВО корабля мало. Бывают же и звездные налеты. Самый опасный тот самолет, который не обстреливают, он может бомбить без помех, выполняя все правила, все инструкции. Хорошо бы сбивать с первого залпа. Но есть риск вынести разрыв гранаты далеко за хвост цели. А цель стремительно движется навстречу. Вот если снаряды рвутся впереди, все ближе к носу — тут враг видит, что ему грозит и, как правило, спешит сбросить бомбы и уйти от греха...
Эти рассуждения пришли потом. А в первом бою хотелось всего достичь сразу — сбивать сразу и много. Целеуказание получено, наводчики совместили на приборах стрелки, цель в визире, лейтенант нажал кнопку, докладывая, что целеуказание принято. Из центрального поста сигнал: «Дистанция сошла с предела».
Прекрасно: враг вошел в зону досягаемости огня батареи. На приборе перед лейтенантом магический выключатель: поворот — ревун. Лейтенант знает, что тотчас станут на место трубки дистанционных взрывателей, пушки заряжены, еще ревун — и пошел первый залп, три гранаты в полете. Им до цели лететь пятнадцать секунд. Теперь ревуны повторит автомат. Ревун, другой — у орудий расчеты знают свое дело, шесть гранат в полете.
Первые пятнадцать секунд на исходе, не прозевать бы падения целей. Прильнув к визиру и возможно спокойнее вращая лимб кратности, лейтенант как бы отдалился от неба, расширяя обзор.
Шапки разрывов действительно огромны, но они далеко за хвостом «юнкерсов». Следующие разрывы к целям ближе, но все же позади. А самолеты легли в пике.
Будь у восторженного лейтенанта боевой опыт, он понял бы, что «юнкерсы» поспешили сбросить бомбы, они взорвались далеко за кормой корабля. Но самолеты же ушли, ни один не сбит...
Атака отбита, отбоя нет. Лейтенант вообще не знал, бывает ли на войне отбой. Он ждал, может быть, вернутся самолеты? Он по-мальчишески решил в это утро, что не будет бриться, пока его батарея не собьет первый самолет врага.
Ну что ж: воевать учатся до войны, а доучиваются и переучиваются в бою. Главное, чтобы война не застала воина врасплох. А это незыблемый факт: война не застала «Киров» и весь наш флот врасплох. От внезапного удара по базам флоты не потеряли ни одного корабля, хотя удар этот был нанесен в первые же часы войны.
Потери начались в море, на минах. Русский флот славился издавна искусством ведения минной войны. В четырнадцатом году командующий морскими силами Балтики адмирал Эссен на свой риск и страх упредил флот кайзера и приказал загодя выставить на фарватерах мины. В сорок первом нападающий получил преимущество, выставив в наших водах мины еще до объявления войны. Нашему флоту это было категорически запрещено.
Но когда пришло «добро», на постановку заграждений вышли не только минзаги «Урал» и «Марти», но и корабли ОЛС. На второй день войны эсминец «Стойкий» выставил мины в Ирбенском проливе, чтобы не допустить внезапного прорыва фашистских кораблей к Риге, потом «Стойкий» снова ходил на минные постановки в более далекий район моря, атаковал ныряющими снарядами и глубинными бомбами подводную лодку врага, отбил атаки торпедных катеров, повредивших его собрата — эсминец «Сторожевой», выставил в заданном районе все мины и благополучно вывел «Сторожевого» в базу.
А вот собрат «Кирова» — крейсер «Максим Горький», прикрывая севернее маяка Тахкуна минные постановки, сам во вторую ночь войны попал на минное поле, лишился носа и только благодаря искусству своего командира уцелел. На этом же вражеском минном поле погиб сопровождавший его эсминец «Гневный». Раненый крейсер оттянули к острову Хийумаа. На другой день с рейда Кярдла его повели кормой вперед к Таллину. Перед ним, проверяя фарватер, шел тральщик «Шкив», им командовал старший лейтенант Александр Карасев, тоже выученик училища Фрунзе — альма матер отечественного флота. «Шкив» затонул, траля предназначенные крейсеру мины.
Четверть века спустя водолазы отыскали на дне моря, на банке Глотова, этот кораблик, достали котелок магнитного компаса, ножны командирского кортика и в стороне вполне исправную пушку-сотку с сохранившейся тормозной жидкостью в тормозе отката — ее доставили в Таллин, в музей, а имена семнадцати моряков, ценой своей жизни спасавших раненый крейсер напечатали в одной из газет...
«Максим Горький» вернулся тогда на рейд к острову, а вечером его снова повели в Таллин в обход минного поля. Из Таллина отбуксировали в Кронштадт, в док. К слову: специальная комиссия определила срок восстановления и модернизации «Максима Горького», жесткий и для военного времени — три месяца. Рабочие Кронштадта ввели крейсер в строй за сорок три дня.
А в ОЛСе тогда остались только «Киров» и эсминцы. Тем дороже стал «Киров» для страны — единственный могучий корабль в открытой Балтике.
Можно понять, что это за корабль, если с того первого боя, так огорчившего молодого лейтенанта, и в течение всей войны, гигантской по своим масштабам и втянутым в нее силам, за жизнь «Кирова» обе стороны вели долгую и неустанную борьбу: одна не раз топила его в официальных сообщениях — то в Рижском заливе, то в Таллине, то на переходе в Кронштадт, то в Неве; а другая молча вытаскивала его из всех ловушек, опровергая преждевременные некрологи залпами орудийных башен.
Борьба за «Киров» шла, как мы знаем, с первых часов войны. Противник, не преуспев в первом налете, считал, что крейсер, да и весь сосредоточенный в Рижском заливе ОЛС, от него не уйдут: достаточно нескольких дней блицкрига, и КБФ останется без баз, флот в ловушке, «Кирову» не избежать гибели или захвата — для этого у Гитлера достаточно сил на море и армад люфтваффе...