2. Из предвоенной хроники

Так что же это за корабль?

Капитан 1 ранга Алексей Федорович Александровский считает, что в молодости ему повезло, когда после выпуска из училища имени Фрунзе он попал «на самый новый, самый совершенный, самый быстроходный, самый дальнобойный и самый, конечно, красивый корабль той поры».

Каждый моряк помнит свой первый корабль. Для Александровского единственным на всю его военно-морскую жизнь стал «Киров». Удивительную он собрал хронику — от замысла в первой пятилетке создать легкие крейсеры большой скорости хода до последней швартовки «Кирова» в Кронштадте.

Эта хроника воскрешает атмосферу и заботы тридцатых годов: сколько сил затратили ученые и проектировщики, осваивая мировой опыт военного судостроения в поисках своего, наилучшего решения повышенной прочности и мореходности крейсера; как изобретательно работали конструкторы уникальных систем главного, 180-миллиметрового калибра, нашедшие возможность выгодно разместить в габаритах двухорудийной башни три орудия; насколько совершенные для тех лет морские приборы управления огнем разработали научно-исследовательские институты; каких марок и какого назначения сталь поставили кораблю металлурги Магнитки, Краматорска, Ленинграда — может быть, именно с первых лопат грунта, вывезенного еще грабарками из котлована будущей Магнитки и начался наш большой флот, как и его будущие лейтенанты прорастали в школах фабрично-заводского ученичества и на рабочих факультетах.

Когда в конце тридцать четвертого года Совет Труда и Обороны утвердил окончательный проект «Кирова», Алексей Александровский, «фабзаяц» с Корабельной стороны, севастопольский рабочий и рабфаковец, «блестяще провалился» на вступительных экзаменах в Ленинградский электротехнический. Он еще не знал, что скоро заложат на верфи и его будущий корабль. Он не думал быть моряком, впрочем, кто в Севастополе не хочет стать моряком? Он только боялся, что не достанет денег, чтобы снова приехать в Ленинград, потому остался там еще на год — работал, готовился и прошел по конкурсу в институт как раз тогда, когда на стапеле завода главный строитель закрепил на верхней полке вертикального киля на мидель-шпангоуте серебряную пластину с названием и датой закладки: «Киров» 22 X 1935».

Еще два года прошло, прежде чем Александровского перевели в институте на желанное направление — электрооборудование кораблей. За эти два года «Киров» успел сойти со стапеля, был на плаву достроен, оборудован, вооружен, прошел испытания швартовые и ходовые, выдержал проверку на прочность в восьмибалльном шторме, только флаг еще нес заводской и команду имел смешанную — рабочую и военную.

Поколение будущих лейтенантов шло на сближение с большим флотом. Александровского, студента третьего курса, вызвали в конце тридцать седьмого года в комсомольский комитет института и объявили, что идет набор студентов на флот. Шестьсот студентов из разных вузов страны пошли в военно-морские училища — все они к началу войны были специалистами на кораблях. Александровский в училище Фрунзе получил на форменку сразу три нарукавные галочки третьекурсника.

Б тридцать девятом, накануне похода государственной важности, он пришел на корабль лейтенантом.

Все, что было после этого, он знает по личному опыту: хроника плаваний и боев корабля — это и его память.

На Западе началась вторая мировая война, а наш Балтфлот все еще плавал в восточной части Финского залива, зажатый с восемнадцатого года, после Ледового похода из Гельсингфорса в Кронштадт. Пятнадцатого октября тридцать девятого года «Киров» под флагом командующего КБФ появился в Таллинском заливе и дал положенный в иностранном порту салют наций. Первый корабль на просторе Балтики по межгосударственному соглашению о праве базирования нашего флота в портах прибалтийских стран.

С окружающих островков, с крепостных башен крутого берега столицы буржуазной Эстонии, с мостиков кораблей и разноплеменных торговых судов, как и с яхт, с пароходов в пути на международном фарватере на крейсер были нацелены бинокли и стереотрубы, фотоаппараты и кинокамеры. Целились как на чудо, схожее с мистификацией. В самом деле, политики на Западе, окрестив Советский Союз колоссом на глиняных ногах, не воспринимали всерьез нашу военную силу, особенно военно-морской флот.

После двух революций и гражданской войны, после удушающей блокады все в опустошенной стране начиналось почти с нуля. Наши корабли редко показывались в морях и океанах, а если и случалось, то это были достроенные в двадцатые годы крейсеры и эсминцы царского флота или модернизированные линкоры первой мировой войны. А тут — крейсер советской постройки, ходкий, как эсминец, с тремя башнями главного калибра над палубой — он мог не только салютовать холостыми, его девять выступающих из брони длинных стволов были способны с помощью автоматических устройств и приборов точно и кучно поражать незримую цель на дистанции до сорока километров. Крейсер был реальностью, реальностью в броне. Для любопытствующих, даже и осведомленных, если и таилось в его появлении некое чудо, то уж мистификации никакой не было.

Экипаж, построенный по большому сбору, ждал ответного салюта. Для каждого эта минута стала событием, а молодые лейтенанты, те не скрывали восторга и удивления — лестно же начать службу на таком корабле и в таком походе.

С берега ответили двадцатью одним залпом.

«Киров» остался на таллинском рейде, выходя в море лишь для коротких тренировок. В конце недели он внезапно исчез.

Лейтенанты не могли знать, куда в ту ночь направился крейсер. Александровский запомнил: долго шли на зюйд, потом повернули на ост, выскочили точно к приемному бую Либавы и в либавском аванпорту, знакомом по истории флота российского и лоциям, стали при конфузных обстоятельствах на якорь.

Больше часа экипаж зря ждал в строю ответа на салют — то ли либавские начальники запрашивали указаний военного министра или президента, то ли собирали по квартирам орудийную прислугу; когда часа через три забухали береговые пушки Либавы, лейтенанты выскочили из кают, но колокола громкого боя молчали.

«Киров» много плавал перед войной. Первого декабря тридцать девятого года он из Либавы ходил к острову Руссарэ у Ханко, бил по батареям и береговым укреплениям; с борта корабля в «Правду» Всеволод Вишневский сообщал, что новейший крейсер получил боевое крещение. Были и раны — с болью вглядывались лейтенанты в толпы зевак на берегах узкого канала, когда буксиры тянули израненный корабль к судоремонтному заводу в Либаве, с болью и тревогой, кто-нибудь да подсчитывает пробоины, полученные в бою...

Памятен и переход из Таллина в Либаву осенью сорокового года в десятибалльный шторм двадцативосьмиузловым ходом против волны. Прочным оказался головной корабль серии легких крейсеров. Скоро вступил в строй ОЛСа — отряда легких сил КБФ — однотипный, но улучшенный крейсер «Максим Горький», а на Черном море — «Ворошилов».

Случается, рядовое, казалось бы, событие, а оно входит в историю флота и страны. Накануне войны нарком ВМФ Николай Герасимович Кузнецов приказал направить ОЛС под командованием контр-адмирала Дрозда на боевую подготовку не в Либаву, а в недостроенную рижскую базу. Зная судьбу Либавы и оставленных там в ремонте кораблей, легко задним умом оценить не только разумность — спасительность такого решения: оттянуть ОЛС от возможного переднего края. Тогда это надо было предугадать. Оба крейсера и десять новеньких эсминцев вышли из Таллина в Ригу четырнадцатого июня. Это был самый красивый из предвоенных походов. Шли полными ходами, то атакуемые торпедными катерами, то под условной бомбежкой, то закрываясь дымзавесой от огня моонзундских батарей, то расходясь с эсминцами, и те, пропав за горизонтом, с другого румба внезапно выходили в торпедную атаку, навязывали крейсерам «бой», то крейсеры вновь шли, сопровождаемые эсминцами. Весь поход — в море, в Ирбенах, в Рижском заливе — в учениях. Пауза настала в Риге, в субботу. Кто же думал, что это последний мирный день.