Но все же кое-что удалось разузнать, кое-что дополнили сослуживцы.
Жизнь Смолина выдалась далеко не тихая и не спокойная. Бывал, что называется, на коне и под конем. Пробовал и горького и горячего. Сто шестьдесят девять агентов иностранных разведок и диверсантов задержал отважный старшина. На его парадном мундире ордена Ленина, Красной Звезды, несколько медалей «За боевые заслуги», «За отличие в охране государственной границы СССР»...
Какая, она, граница?
1
В свой полк после госпиталя Смолин не попал. Где уж будешь искать его в сутолоке войны? Да и не все ли равно, где бить фашистов?
Рана еще не совсем зарубцевалась, и Смолина для дальнейшего, как говорят в армии, прохождения службы направили в охрану тыла фронта. Нет, далеко не тыловая то была часть. В чащобах Псковщины, этой древней когда-то такой тихой земли, приходилось вылавливать вражеских лазутчиков, а случалось и схватываться смертным боем с попавшей в окружение немчурой...
И вот в самом конце лета пришел приказ отобрать энное количество солдат и сержантов. Самых дисциплинированных и обстрелянных. Включили и Смолина в тот список. А куда, для чего — никто не знал.
Сначала слушок прошел: в разведку набирают. Потом начали поговаривать, что саперный батальон комплектуют. Много, мол, немцы мин оставляют при отступлении, не скупятся на мины. Так густо дороги, землянки, дома этими снарядами начиняют, как иная рачительная хозяйка изюмом пироги. Вот и надобность большая в минерах.
Но уже в дороге беспроволочный «солдатский телеграф» разнес весть, что вся команда следует в пограничный отряд. Чего угодно ожидал Смолин, но только не этого! Не думал, не гадал, что так обернется судьба, и в мыслях не было, что доведется служить на границе.
В детстве он представлял себе границу то в виде высоченного каменного забора с бойницами, то в виде какого-то глубокого ущелья, через которое глухими темными ночами пробираются бородатые, обвешанные оружием люди. Из немногих фильмов, которые удалось посмотреть в сельском клубе, представление о границе несколько изменилось. И все же, какова она, граница?
2
В наряде трое. Старшина Морозов, осанистый усач, туго перетянутый крест-накрест потемневшими ремнями. По левую руку от него — Смолин и Платонов.
До другого берега от силы сотня метров, но в темноте река кажется очень широкой, без конца и края. Ни звука вокруг, ни огонька. Иногда, прочерчивая тьму, срывается с места одинокая звездочка и будто растворяется в бесконечном просторе.
На сердце у Смолина скребут кошки. Не повезло, так не повезло! Война отодвинулась далеко на запад. Не сегодня-завтра наши начнут добивать врага в его, как писали газеты, логове, а ты... Молодой, здоровый...
Обидно. Так мечтал дойти до Берлина, и на тебе... Охраняй границу. От кого? Зачем охранять, когда впереди наши войска?
В общем, прямым ходом ты, Саша Смолин, в хозкоманду угодил...
Громко плеснула крупная рыба. Что-то булькнуло, зашелестело. Тяжело ухнул в воду подмытый пласт земли... Смолин насторожился. Но старшина Морозов невозмутим. Он — бывший пограничник, задолго до войны служил на соседней заставе. Того, что пережил, и на троих хватило бы с лихвой... Летом сорок второго часть Морозова последней оставляла осажденный Севастополь. Каким-то чудом прорвался к ней гидросамолет. Но он мог поднять девятнадцать человек, а было двадцать два. Высоченный сержант сказал: «Я самый тяжелый. Я останусь. Открывай люк, товарищ летчик!» Рядом с сержантом встал еще один. «Что ж, — сказал он, — и я останусь. Не должны тут все погибать. Плакать за мной некому. Человек я холостой. Родных немцы убили». Морозов, опиравшийся на костыли, решил быть третьим. И тогда самолет оторвался от воды, начал набирать высоту...
— Сашок, письмо от Наташи пришло, — шепотом сказал вдруг Смолину Платонов. — Посоветоваться с тобой хочу...
Смолин осуждающе посмотрел на товарища. Но у Платонова были такие сияющие счастливые глаза, что Смолин чуть приметно улыбнулся, приложил палец к губам. Ну ладно, мол, сказал — и будет. А советоваться надо на заставе. Хотя фронтовой опыт у нас и есть, но в пограничном деле мы еще новички, плаваем и бульки пускаем. Каждый из нас от силы — четверть пограничника. А пообвыкнем, походим в наряд, встретимся раз-другой с нарушителями, тогда настоящими пограничниками можно себя называть.
...Далеко вокруг посылает дурманящий запах мята. Остро пахнет осока... Над речкой густой клочковатый туман. Его белесые островки расползлись по берегу, повисли на кустах. Туман принимает очертания то старика с длинной, до колен, бородой, то гиганта в белом балахоне...
Медленно тают тени. Неясные, будто смазанные силуэты деревьев и кустов становятся более четкими. Наступает рассвет.
На другой стороне речки возникают какие-то люди. Впереди, с ручным пулеметом на плече, — двухметровый верзила в папахе. Треугольная кобура парабеллума оттягивает пояс. За верзилой кряжистый парень в шинелишке и сапогах с короткими широкими голенищами. Фуражка с трезубом сдвинута на затылок. На шее — тонконосый немецкий автомат...
«Один. Два. Три... — беззвучно шевеля губами, подсчитывает Смолин. — Семь. Восемь... Тринадцать... Шестнадцать...»
«Они?» — поднимает глаза на Морозова.
«Они», — отвечает взглядом Морозов.
Да, то оуновцы, или, как их еще называют по имени главаря Бандеры, бандеровцы. Они убивали сельских активистов и их семьи. Рвали связь. Обстреливали воинские автомашины. Поджигали фабрики и лесопилки. Минировали дороги... Не за страх — за совесть служили фашистам. Обманывали народ, что ничего, мол, общего с гитлеровцами не имеют, а на самом деле все по их подсказке делали. В Берлине специально для оуновцев даже офицерская школа была создана и курсы эмиссаров...
Смолин глубже натянул пилотку, взялся за автомат.
— Не горячись, — остановил Морозов. — Дистанция большая. Не достанешь, только обнаружишь себя. Сделаем иначе. Ты, Платонов, — бегом к розетке! Доложи на заставу. Мы начнем преследование. Навяжем бой, а там и наши подоспеют.
— Да как же так? — сказал с запинкой Платонов. — Их вон сколько, а вас... двое... Всего двое...
— А ты что, не в счет? Доложишь на заставу и нас догонишь. Уже не вдвоем будем, а втроем.
Цепочка оуновцев пересекла поляну и по песчаной дороге втянулась в лес.
Морозову и Смолину у моста через речку встретилась девочка лет четырнадцати. Одежда окровавлена. Глаза дико блуждают, в волосах седая прядь...
Увидев пограничников, девочка бросилась к ним. Она пыталась что-то сказать, но только судорожно ловила ртом воздух. Говорила бессвязно, обливаясь слезами: оуновцы зарубили топором отца — председателя сельсовета и мать... И еще убили вернувшегося с фронта по ранению красноармейца, заживо сожгли жену его и троих детей...
Смолина трясло. Что сказать, чем успокоить несчастную? Какие найти слова утешения? Да и найдешь ли?
3
...Оуновцы остановились на перекур. Морозов и Смолин замерли метрах в двухстах от них. Появился багровый, запыхавшийся Платонов.
— Товарищ старшина, — зашептал. — Ваше приказание... Морозов предупреждающе выставил ладонь. Вижу, мол, что выполнил. Молодец.
— Будем действовать таким манером, — тихо, но внятно произнес. — Смолин проберется кустами и откроет огонь по бандитам слева. Мы, — и вскинул глаза на Платонова, — тоже пойдем на сближение, ударим в спину. Пока очухаются, тут им и крышка.
Смолин не одолел и одной трети расстояния до оуновцев, как они двинулись дальше. Замысел Морозова сорвался.
Но вскоре бандиты подошли к лесной сторожке, принялись о чем-то совещаться.
— Удобное место, ребята! — загорелся Морозов. — Загоним их в хату и не дадим выйти. Придержим, пока не придет подмога.
Неожиданное нападение было для оуновцев как гром среди ясного неба. Потеряв несколько человек убитыми, они, как и предполагал Морозов, укрылись в сторожке. Быстро оправившись от замешательства, открыли беспорядочный огонь из окон и чердака. Пули рвали кору деревьев, за которыми укрылись пограничники, хлестали по кустарнику.
Неожиданно послышался гул мотора.
Смолин повернул голову, прислушался: «Хорошо бы — наши!» И тут же Платонов звенящим голосом сообщил:
— Подмога! На-аши!
По лесной дороге, подпрыгивая на корнях и ухабах, мчался заставский грузовик. Вот он остановился. Пограничники, как горох, посыпались из кузова...
Вовремя, очень вовремя!
— Ра-та-та-та! Ра-та-та-та! — лаяли немецкие «шмайсеры». С чердака короткими злыми очередями бил пулемет.
Капитан Кондратьев предложил оуновцам сдаться. В ответ — свинец.
4
Смолин терпеливо выждал, когда в слуховом оконце появится краешек серой папахи, и выстрелил по-снайперски. В выстрел вложил всю накопившуюся злость. Пулемет умолк.
И тотчас вперед рванулись Морозов, Платонов и еще кто-то. Звонко лопнула брошенная в окно граната. За ней другая... Третья взорвалась на чердаке... Оборвалась трескотня выстрелов. Донесся специфический кисловатый запах взрывчатки. — Сдаемся! Сдаемся! — донесся прыгающий голос. — Не стреляйте! На ржавых петлях протяжно заскрипела дверь. Вытянув руки вверх, показался, припадая на правую ногу, худой, как жердь, бородач. На лице страх, смятение. Под кустистыми бровями бегающие глаза. Верзила с окровавленной повязкой на голове, взъерошенный парень...
— Сдаюсь... Сдаюсь... Сдаюсь...
С ненавистью смотрел на выходивших из сторожки Смолин. Вот те, кто зарубил топором родителей девочки, убил бойца, уничтожил его семью!.. Что, что это за люди? Что толкнуло их против своего народа?!
Капитан Кондратьев коротко допросил нескольких оуновцев. Кто отмалчивался, вилял, юлил, сваливая все на других; кто, надеясь смягчить свою участь, выложил все, что знал. Оказалось, после зверской расправы в селе главарь и еще полдесятка бандитов ушли в другом направлении. Никто не мог назвать имени и фамилии главаря. Служил он при гитлеровцах в зондеркоманде. Знали его под кличкой «Сокол». Не один он, все в боевке для конспирации брали себе всевозможные «псевдо». Были тут: Ворон, Хвыля, Гром, Хмара, Ястреб...
Еще выяснилось, что Сокол и несколько его приближенных скрываются отдельно от других участников бандбоевки. Место это держится в тайне и известно только двум особо доверенным бандитам. Но оба они убиты взрывом гранаты...
5
Угрюмой молчаливой кучкой застыли сдавшиеся оуновцы.
— Старшина Морозов, снимайте оцепление и отправьте на заставу этих панов-добродиев, — произнес капитан. — Называют себя борцами за «независимую, суверенную, самостийную Украину», — в голосе капитана прозвучало нескрываемое презрение, — а кого ни колупнешь — фашистский прихвостень, кулацкий сынок, дезертир или еще какое другое отребье... «Были грицями, а заделались фрицами»... Да, кстати, где хозяева этого дома? Попрятались, что ли? Пойдемте, товарищ Смолин, попробуем разыскать их.
Нигде ни живой души. У сараюшки исхудалая рыжеватая овчарка. Смотрит настороженно.
— Вот так да! — воскликнул капитан. — Отличная собака! Как она здесь очутилась? Почему хозяева ее бросили?
— Может, бандеровцы вывели их куда и расстреляли? — высказал предположение Смолин. — Вчера или еще раньше.
Капитан ничего не ответил и помрачнел. На щеках заиграли желваки.
Минуту-другую стояло молчание, потом капитан обернулся к Смолину:
— Хлеба у вас не найдется? Жаль. А я хотел попытаться отвязать собаку. Пригодится она нам. Склад караулить или еще что...
— А я, товарищ .капитан, и без хлеба ее отвяжу, — вызвался Смолин.
Но только он приблизился к сараю, как овчарка оскалила зубы.
— Сердитая... — заметил капитан. — Осторожно! Чтобы не цапнула!
— Не цапнет! Возьму как миленькую! — Смолин поднял валявшуюся под ногами палку, приделал к ней петлю из веревки. Раз! — и веревка сдавила шею овчарки.
6
Все заботы о Джеке (так сообща решили назвать овчарку) Смолин взял на себя.
Морозов как-то говорил, что до войны на заставах были овчарки. Помогали нарушителей ловить. Вот бы Джека выучить... Но как выучить? С какого конца приступить к этому незнакомому делу?
Начальник заставы предложил Смолину поехать на курсы по собаководству.
И спустя несколько дней Джек начал осваивать премудрости розыскной службы.
Дело это трудное, кропотливое и, как шлифовка алмаза, требующее массу внимания и терпения. Инструктор службы собак не только дрессировщик, а в первую очередь следопыт. Умение это само по себе не приходит, в магазине его не купишь, на пустом месте не появится. И Смолин учился, настойчиво, упорно трудному искусству видеть и наблюдать, делать выводы по незначительной, на первый взгляд, детали. Старался, чтобы ни одна минута не пропала даром. Множество раз склонялся над следами, разглядывая самые замысловатые ухищрения. Пусть это были пока еще учебные следы, но именно здесь приобретались, совершенствовались навыки следопыта.
Перед отбоем, как правило, несколько минут на тренировку зрительной памяти. Кто-нибудь разложит на столе десяток различных предметов — расческу, авторучку, перочинный нож, ножницы, катушку ниток. Три-четыре секунды смотрит Смолин на стол, затем поворачивается спиной и рассказывает, где, что и в каком порядке лежит... И никто из товарищей не сравнится с ним в этой своеобразной тренировке.
Как-то в библиотеке Смолину встретилась книга про пограничника Карацупу и его собаку Индуса. Залпом проглотил книгу. Снова прочитал, но уже не торопясь, вдумываясь в каждое слово, фразу.
Эх, стать бы таким следопытом, разведчиком, как Никита Федорович Карацупа! Стать бы... А разве это так уж и неосуществимо?
В конце концов, не боги горшки обжигают. И Карацупа когда-то учился на таких вот курсах, и он начинал свою службу инструктором на дальневосточной заставе...
7
С вещмешком за плечами и Джеком на поводке возвращался Смолин на заставу. На развилке дорог оставил дребезжащий кузов попутной полуторки. «Пошли, Джек, тут уж не очень далеко».
Рядом с заставой — вековой, в три обхвата, порыжевший дуб. Но чьи-то могильные холмики выросли под дубом? Не было их тут. Смолин подошел и остолбенел, весь напрягся. «Старшина Морозов. Рядовой Платонов» — прочитал имена захороненных.
Ноги едва держали. Вроде деревянные, не свои, ноги. И дышать стало нечем, совсем нечем. Морозов... Платонов... Нет, это невероятно, немыслимо!
Долго стоял Смолин, ошеломленный. Не помня себя, спотыкаясь на ровном месте, побрел к заставе. Потом уж узнал: Морозов, взяв с собой Платонова, поехал на мельницу за мукой; из засады на них напали оуновцы...
Плакать, конечно, не мужское дело, но сердцу не прикажешь. Нет, не прикажешь...