Крепость Алихейль
Ни рано утром, ни в обед о нас не вспомнили. Не привезли продуктов и к вечеру. Сухпай давно закончился, рис доели, остались одни сухари и чай с сахаром. Афганцы, догадавшись, что мы над ними подшучиваем, больше интереса к торговле ракетами не проявляли. Несмотря на постоянную охрану, мальчишки или ополченцы сперли подушку и старый шлемофон. Жулье...
Все же Игорь рассердился на такое отношение к нам и велел через переводчика больше не приближаться к посту: ракеты могут взорваться в любую минуту. Аборигенов как ветром сдуло. Ни женщин, полощущих белье в речке, ни пастухов, ни ребятишек. Все обходили нас стороной. Ну и отлично, так спокойнее. Без «духов» хорошо, а без продуктов плохо. Пролетела еще одна ночь. Только следующим утром пришел из Гардеза кран и тягач под охраной десантников, мы быстренько свернулись и помчались догонять свой батальон.
Знакомые пуштуны, хитро улыбаясь в усы, помахали нам на прощание. Пусть лучше машут руками, чем стреляют вслед из гранатометов.
Подорожник встретил нас неласково. Когда же ты подобреешь, Василий Иванович?
— Ростовцев! Где вы шлялись так долго? Оперативный дежурный сообщил, что взвод давным-давно сменили!
— Как прибыл тягач, так мы и уехали, ни минуты не задержались, даже в Пакистан не заскочили.
— Иронизировать и насмехаться будете над своей женой! Марш строиться! Через полчаса выдвигаемся в горы.
— Мы сутки без еды, поесть бы вначале. Я все ж таки опять исполняю обязанности замполита батальона, должен беречь личный состав.
— Хорошо, быстро есть и строиться! Заместитель непутевый свалился на мою голову! Когда же, наконец, мне попадется нормальный несачку-ющий политработник. Черт бы вас всех побрал, один другого хлеще. Только языком на собраниях болтать горазды!
— Не понял последнюю фразу, товарищ майор? Какие ко мне претензии, я что когда-то сачковал и не воевал? [109]
— Да при чем здесь это? Ты кто — мой зам? Политработник? А выглядишь, Ростовцев, как анархист и разгильдяй! Приведите себя в порядок, товарищ лейтенант, и в строй! «Махновец»!
Подумаешь, тельняшка, кроссовки, маскхалат и легкая четырехдневная щетина! Ведь ни черного знамени, ни черепа с костями! Просто так удобно воевать, зачем издеваться над собой. Лучше бы и над солдатами не издеваться: сапоги и ботинки в сорокаградусную жару — это бессмысленная пытка.
Колонна миновала заставу и спустилась вниз. Грунтовая дорога углублялась все дальше в ущелье. Постепенно деревьев на склонах гор становилось больше и больше. Вдоль ручья, рядом с которым проходила дорога, лежали обгоревшие машины. Видимо, афганская колонна попала в засаду несколько лет назад. Танк без башни, танк без траков и с отпиленным стволом (интересно, кто и зачем его обрезал?), машины, машины, машины. Обломки, остовы, они не поддаются подсчету. Все превратилось в огромную кучу — последствие настоящей бойни. Сколько же здесь было пролито крови? Опять БТР, машина, танк... Вот так ловушка! Уничтожено больше восьмидесяти единиц техники. А людей?
Вдалеке показалась средневековая крепость: массивные стены, высокие башни, бойницы, ров. Современный вид ей придает советская техника: пушки, несколько старых танков Т-54 и БТР-52. На центральной площади стояла пара БТРов, на которых сидели в афганской форме русские ребята, приветливо и радостно махавшие проезжавшей мимо армии. Вот повезло так повезло ребятам, попасть в эту «дыру».
Не успели мы и передохнуть, как батальоны с ходу бросили в горы. По оперативной обстановке «духов» в этом районе тысяч тридцать, а нас идет в горы чуть более тысячи. Родимый батальон, смешно сказать, выходит на задание всего сотней штыков! Если бы не поддержка авиации и артиллерии, то нас просто бы тут разметали по лесам.
Разбившись на десятки, все двинулись на площадку, где уже садились и откуда взлетали вертолеты. Место выбрано очень неудачно: в песчаном высохшем русле реки при работе винтов пыль поднималась вокруг столбом и ни черта было не видно. Приходилось идти на шум двигателей, но главное — не промахнуться мимо бокового люка. Что со мной и произошло. Старшие группы шли во главе, а солдаты двигались след в след, держась за мешок впереди идущего, цепочкой. Беспощадный ветер бросал в лицо пыль и песок, который набивался в рот, нос и глаза. Бойцы могли нагнуть голову, а командирам нельзя: нужно как-то разглядеть куда идти. [110] Авианаводчик командовал посадкой и распределял группы, предупреждая: — Осторожно, пригибайтесь, не попадите под большой винт, вертолеты болтает ветром.
В ущелье действительно, вдобавок ко всем неудобствам, дул противный боковой ветер, раскачивающий борта.
— Еще раз напоминаю, будь внимательнее! Пригибайся сильнее, винты качает. Вперед, быстрее, быстрее! — скомандовал мне капитан.
Накинув капюшон маскхалата на лицо и нагнувшись пониже, я на полусогнутых ногах побежал как можно быстрее. Но вскоре впереди шум резко усилился. Что-то тут не так. Я с трудом приподнял голову и, прищуриваясь, обнаружил, что иду на хвостовой винт, до которого оставалось два-три метра. Ужас!
— Стой! Стоять! Всем влево! — заорал я.
Но никто, конечно, ничего не услышал, и солдаты все напирали сзади и напирали, невольно подталкивая меня вперед.
Схватив сержанта за руку, я с силой потянул его в сторону.
— Якубов! Уходим! За мной. Мы под винт лезем, тащи всех за собою! — заорал я на ухо Гурбону, и мы вдвоем принялись вытягивать всю десятку к десантному люку.
Когда группа забралась в вертушку, и мы взлетели, побледневший «бортач» подошел ко мне и прокричал на ухо: — Думал все — хана, сейчас размажет и разрубит несколько человек. Промахнулся, да? Ты кто по званию?
— Лейтенант я. Ни черта не видно, чуть не обделался, когда увидел у самых глаз эту огромную вращающуюся мясорубку. Чудом повезло, что не сделал пару шагов, еще немного — и затянуло бы.
— Счастливчик ты, лейтенант! Ведь ничего нельзя было сделать, ветер задувает. Начни подниматься, качнет и рубанет лопастью по всей цепочке, а добежать до вас я не успел бы. Так и стоял, затаив дыхание: орать бесполезно, три вертолета одновременно шумят.
— Это точно. За то, что повезло и мы выжили, посадите прямо на точку, чтоб меньше по хребтам пришлось бродить.
— Сейчас, пойду командиру расскажу.
Бойцы напряженно вглядывались в иллюминаторы, в основном никто ничего не понял. Лишь Гурбон был немного перепуган, сидел с дрожащими губами, так как видел винты перед глазами. Борттехник вернулся и ободряюще улыбнулся: — Лейтенант, ты в рубашке родился, повезло, увернулся от смерти, обошла в этот раз стороной костлявая! Можешь нажраться по возвращению в полк. [111] — У нас надерешься, как же! Комбат сожрет с потрохами. Порядки в полку зверские, начальник штаба Ошуев настоящий террор устраивает. В прошлом году в батальоне должность ввели зам. по тылу батальона. Прибыл капитан Саня Головской. Водку на пересылке выпил, и проставиться перед офицерами оказалось нечем. Он занял двести чеков, почти всю получку следующего месяца. Набрал водки, купил коньяк, консервы, зелень, овощи, фрукты. Тушенку на складе дали, еще кое-что по мелочам, но в основном свои потратил. Управление батальона пригласил. Стол ломится. Головской ходит, стаканы расставляет, весь в предвкушении праздника — душевный подъем и все такое. Ну, сам понимаешь.
— Ага. Понятно, — кивнул летчик.
— Так вот, дверь закрыта на замок, потому что приглашенные знают условный стук. Вдруг кто-то барабанит в дверь, Саня, естественно, не открывает, мало ли кто шарахается из халявщиков. Стук повторился, а затем дверь с треском вылетела вместе с выломленным замком: на пороге целая комиссия — Ошуев, Ломако (зам. по тылу полка) и Цехмиструк (секретарь парткома). Рейд по борьбе с пьянством и алкоголизмом, а кто-то ведь стуканул из своих, приглашенных участников «автопробега».
— Какой козел! — возмутился борттехник.
— Не то слово! В общем, входят в комнату, начинают орать, а Ошуев берет две литрушки водки и разбивает одну об другую. Немая сцена, затем вопль ярости, и Головской, как в кинофильме «Операция-Ы», с криком: «Мою водку бить, да я тебя убью! Я ее за свои кровные деньги купил», — хватает за грудки начальника штаба. Зам. по тылу толстый, как хорошо откормленный кабанчик, поэтому плотно придавил к стене Султана Рустамовича и бац ему в бок кулаком. Тот ему в ответ. Ломако и Цехмиструк разнимают, стол опрокидывается — комедия! Начальник штаба вызвал разведвзвод и Головской, видя бесполезность дальнейшей борьбы за справедливость, больше не сопротивлялся, ушел на гауптвахту.
— И что дальше-то было?
— А ничего. Командиру полка вроде бы надо наказать людей, но ведь знает, что палку перегнули, да и все комбаты полка — участники мероприятия. Сам «кэп» большой любитель «зеленого змия» в отличие от майора Ошуева, регулярно пользуется «огненной водой». Пожурил он собутыльников слегка, да и все. Но народ в полку месяц при виде Головского смеялся: «Водку? Вдребезги! Разбить? Да я тебя!..» — Да уж, веселый у вас полк. Образцовый!
— Образцовее некуда.
— Ну, давай, подходим к задаче, вперед, с богом! Удачи вам! — пожелал на мне прощание летчик. [112] Вертолетчики обнаружили небольшую полянку на гребне, куда всех и десантировали. Вокруг нее стоял сплошной стеной хвойный лес. Склоны хребтов густо поросли деревьями: соснами, елями, лиственницами, пихтами. Чудеса! В сотне километров отсюда выжженная пустыня, а тут прямо забайкальская тайга! Ну, в некоторых местах она уже благодаря нам прореживалась лесными пожарами. Может, снарядами зажгли, может, авиабомбами. Ха! Вот хвостовое оперение одной из них, стокилогра-мовочки, торчит из рыхлого склона. Мягко вошла. Скорее всего какой-то заводской брак. Не сработала... Затаившаяся смерть.
— Эй, сапер! Взорви ее как-нибудь! А то еще рванет или «духи» для фугаса используют, — приказал Грымов.
— Нет уж. Я к ней и на пятьдесят метров приближаться не буду. Можно из «подствольника» попасть, но разлет осколков очень большой, не рекомендую, — сказал Алексей. — Пусть себе лежит, лучше уж «духи» пусть подорвутся, если попробуют забрать ее отсюда.
Мы побрели по тропе вдоль склона, все выше и выше. Чуть в стороне двигался огненный вал. Воздух и так раскален, а мы его еще подогреваем и коптим. Огнем были охвачены целые склоны. Главное, чтобы огненный смерч не погнало на пехоту, а то с грузом-то далеко не убежишь. Получится шашлык в бронежилетах. Шашлыком быть не хочется.
Ущелье, которое необходимо было прочесать, состояло из нескольких ярусов и террас, заросших деревьями и непроходимыми кустарниками. Двигаться можно было только по тропкам. Достаточно одного пулеметчика в засаде — и деваться будет некуда. Конечно, у «духов» превосходящие силы, но наше преимущество не в численности, а в наличии авиации и артиллерии. Скорее всего основные силы противника предпочли спрятаться в Пакистане, до границы несколько километров, а по лесам маскируются разрозненные мелкие группы наблюдателей и диверсантов. Обшарив склоны, наша группа ничего не нашла, и мы с Игорем скомандовали солдатам привал. По связи шумел Ветишин, разыскавший в развалинах овечьей кошары несколько «эРСов» и минометных мин, а подоспевший Острогин извлек десяток выстрелов к безоткатному орудию. Все же какой-то, но результат. А то третья рота нашла пулеметы, и автоматы, и патроны. Десантники обнаружили огромную базу-склад, с которой вертолеты вывозят большие трофеи. Наши показатели скромнее. Да и черт с ними. Главное — у нас нет потерь. А десантура нарвалась на засаду, кто-то наскочил на мины-»сюрпризы» — опять жертвы.
Рота проверила все, что можно, но больше ничего не нашла. Наши крохи забирать авиацией командование не захотело, сапер эти находки [113] просто подорвал, и мы спустились к технике. Потом целую неделю шли поисковые операции. Утром забросят, день шарахаемся, вечером спускаемся. Из найденных боеприпасов что-то взрывали, что-то вывозили вертолетами. А мы все носили и носили... патроны, мины, гранаты. Сколько же тут заготовлено средств убийства «шурави»?..
Однажды вечером в экстренном порядке построили всю пехоту полка, и майор Ошуев поставил задачу офицерам батальона:
— Без мешков, налегке, только с боеприпасами выдвинуться в сторону границы. Как стемнеет, разведвзвод и саперы уходят вперед минировать пограничный кишлак, а первая рота их сопровождает. Взвод АГС и третья рота прикрывают с высоты ваш последующий отход.
Вот это да! Главное, не заблудиться и не уйти в Пакистан, не углубиться слишком, не увлечься «любимым делом» — пешей прогулкой.
Я вглядывался в темноту и дрожал всем телом. Тельняшка промокла насквозь во время быстрого перехода перебежками, а теперь вот опустившаяся ночная прохлада пробирает до костей. Трясутся все мышцы и жилочки, зубы выстукивают морзянку.
Окутавший нас густой и липкий туман спутал карты командованию. Не видно ни черта в пятидесяти метрах. Где-то рядом Пыж с разведчиками и саперами, но где они — не понятно, должны были углубиться до окраины кишлака и расставить «охоту». Эта минная система срабатывает на частоту человеческих шагов, рассчитана на звук, вес и еще черт знает на что. Говорят, на лошадей, ишаков, баранов не действует, а только на человека.
Лежать в маскхалате на сырой земле довольно неприятно. Ни пошевелиться, ни поерзать и встать нельзя: вдруг заметят. Мы находились в поле перед небольшим бруствером, у арыка. Впереди в дымке виднелся кишлак — хибарок сто, притулившихся у склона лесистой горы. Опустел ли он при нашем появлении в Алихейле, или остались какие-то жители — неизвестно. Ясно только то, что это не контролируемая правительством территория. Позади нас стоит выносная застава, передовое охранение крепости, тут отсиживается афганский батальон, человек восемьдесят. Они запуганы так, что практически не высовываются. Дорога к заставе загромождена сгоревшей техникой. Живут под постоянной угрозой штурма, Пакистан-то в двух шагах.
Я слушал тихо потрескивающую радиостанцию, отмахивался от комаров и дрожал. [114] — ...Крот, «духи»! Крот, «духи»... Крот, ты слышишь? Крот, «духи». Крот, «духи»...
Что за чертовщина?! Вроде бы голос Пыжа, а он впереди нас всего метрах в пятистах. Ну если сейчас начнется стрельба, то тут будет такая бойня! Мы на открытой местности, а мятежники станут бить с возвышенности. Не уползти и не убежать, замучаешься раненых выносить. Но почему-то вскоре все стихло. Радиостанция замолчала, а спустя пару томительных часов из тумана появились саперы и разведчики. Грязные, мокрые, злые и напуганные.
Ну вот и все. Комбат по связи дал команду возвращаться (до этого в эфире было гробовое молчание), и рота тихо снялась с позиции, как будто нас тут и не было никогда. А интересно, чей это был кишлак? Афганский или пакистанский?.. Хотя пуштуны везде одинаковые.
Теперь главное — вернуться и не наскочить в тумане на какую-нибудь свою или «духовскую» засаду. Возвращаемся очень долго, медленно и осторожно, офицеры всю дорогу шипят на солдат, чтобы не шумели и не гремели оружием и касками.
Выбрались под утро, уже на рассвете. Техника подъехала к пересохшей речушке, и люди быстро разместились по машинам. Нашей роте стало совсем тесно, все же три БМП в Гардезе ремонтируются. Еще одна по дороге к крепости накрылась, и ее утащили обратно. Да, достанется Федаровичу после боевых.
Мы вернулись к началу завтрака. Головской со своей командой — Берендеем и Соловьем стояли возле полевой кухни и улыбались белозубыми, сытыми улыбками на широченных физиономиях.
— Берендей! Гони жратву, хватит оскаливаться, не видишь: промокли и замерзли, как собаки, — окликнул командира хозвзвода Бодунов.
— А если бы ты не бросил черпак, как последний дурак, то сидел возле кухни — сытым, обогретым. Поперся за приключениями, — принялся выговаривать толстяк-прапорщик нашему прапорщику, своему бывшему подчиненному.
— Если ты не начнешь шевелиться, я тебя в котел засуну и сам начну проводить раздачу еды!
— Пошел ты... В первую очередь кормлю командиров рот и отдельных взводов, замполитов — им на совещание. А ты постой в стороне, подожди своей очереди. [115] — Вот черт, дискриминация! Ну, погоди, Берендей! Будет и на моей улице праздник, назначат охранять взвод обеспечения — я тебя погоняю, буду стрелять из пулемета прямо над твоей толстой задницей.
— Игорек, ну не суетись! Дай людям покушать, а потом подойдешь отдельно, чайку попьем, поговорим. Не нагоняй волну! — и Берендей сыто рыгнул, почесывая волосатый круглый живот, выпирающий из-под тельняшки, и, разгладив усы, начал кормить офицеров.
Бодунов уловил тонкий намек на какую-то халяву и отошел в сторону.
Я присел рядом с усталым разведчиком, медленно жующим кусок хлеба с маслом и задумчиво катающим хлебный мякиш по столу. Грустный, потерянный, рассеянный взгляд. Николай в мыслях был явно где-то очень далеко отсюда.
— Коля, что случилось? — спросил я, слегка подталкивая лейтенанта.
— А? Что? М-м, я сегодня чуть не убил человека.
— Ну и что? В первый раз, что ли? Сколько их уже на твоем счету?
— Нет, ты, Ника, не понял, почти зарезал человека — нашего солдата. Как он оказался прямо передо мной? Саперы ушли метров на двести вперед, а я с взводом залег и наблюдаю в ночной бинокль за кишлаком. Вдалеке ковыряются саперы, кишлак спит, и вдруг вижу: прямо метрах в двухстах ползут два «духа». И ползут конкретно, один на меня, а другой в сторону саперов. Я шепчу в радиостанцию: «Сапер — «духи», сапер — «духи»!» Понимаю: нужно что-то предпринять, стрелять нельзя: близко от кишлака, и не сумеют уйти ребята без потерь. Достал финку и пополз вперед, подрежу, думаю, обоих. Взял чуть правее и подкрадываюсь осторожно к ближайшему. А «дух» сидит как-то странно, наклонившись, спиной ко мне и что-то делает. Я занес над ним нож и потянул руку, чтоб зажать глотку, а он повернулся и поднимает на меня глаза... Свой! Славянин! Меня чуть инфаркт не хватил. Солдат как громко..., в общем, ты понял, вонь пошла. Я бы и сам, наверное, обделался.
— Коля, а если бы был не славянин, а какой-нибудь узбек или туркмен?
— Х-м, тогда, думаю, не сообразил бы сразу и не удержал руку с ножом. Я и так уже мышцы напряг для удара. Какая-то секунда спасла парня. У меня потом руки всю дорогу тряслись, Айзенберг пятьдесят грамм спирта дал, чтоб успокоиться, и промидол вколол, когда сюда пришли. Вот я такой сейчас сижу заторможенный. Я самый счастливый сегодня человек, не взял грех на душу, отвел кто-то мою руку. Может, есть Бог на свете?..
Вновь комбат построил офицеров и принялся проводить воспитательную работу. Подорожник, словно двуликий Янус, был один в обоих [116] лицах — и комбат, и замполит. Пока мы ночью ползали вдоль границы, он управлял ротами с КП батальона. Чувствовалось, что надвигается «гроза». Василий Иванович нервно прохаживался вдоль строя, крутил, теребил и разглаживал усы, от чего они стали торчать далеко в стороны, будто искусственные. Чистая, отутюженная форма, начищенные туфли, до синевы выбритые щеки, сиявшие румянцем, и даже запах какого-то одеколона.
Мы же представляли собой совсем жалкое зрелище. Лично у меня грязный маскхалат, перепачканный от ночного ползания, разваливающиеся стоптанные ботинки (я их взял на построение у сержанта), десятидневная щетина, пыльные и грязные всклоченные волосы на голове с торчащими во все стороны вихрами, «чернозем» под неподстриженными ногтями. Чистые — только лицо, шея и руки. За весь рейд ни разу не попали в полевую баню — не повезло. У других вид был не лучше.
— Товарищи офицеры! В каком вы виде? Это разве пример для подчиненных? Всем помыться, побриться, привести форму в порядок. Никто не удосужился перед построением ботинки почистить! Даю ровно час, затем снова проверяю. Да и личный состав одновременно привести в порядок.
— Чего это он? — спросил я у Шведова. — Белены что ли объелся? Бриться на боевых — самая плохая примета!
— Комбат попал под горячую руку Ошуева, тот на совещании орал, что батальон как сброд болтается по лагерю и позорит полк. Мол, получил орден и можно дурака валять? Пригрозил отпуск «бате» задержать, а ты ведь знаешь? какой наш Герой злопамятный. А у Иваныча уже путевка приобретена в Крым. А тут еще Артюхина нет, начальник штаба батальона — новичок, комбат за всех крутится. Вот вначале меня поимел и приводил в порядок, затем сам брился, а теперь за вас взялся.
— Игорь, ты дуралей, мало тебе одной дырки в башке? Знаешь верно не хуже меня, что нельзя брить физиономию, покуда в полк не вернешься, тем более, ты через полгода должен в Союз вернуться.
— Слушай, умник, иди-ка бери лезвие и выполняй приказ, а я посмотрю, как ты откажешься. Шеф злой, словно раненый медведь, думаешь, ему было легко. Он, когда брился, почти рыдал, хотел выращенную бороду в Союз увезти.
Солдаты принялись бриться и чиститься, в очередь у одной бритвы становилось по десять человек, да им собственно и сбривать-то пока было нечего. Пять волосинок у Свекольникова, три у Колесникова, гладкие щеки у Тетрадзе. Вот только Зибоев и Мурзаилов мучались по полчаса со своей бурной растительностью. [117] Естественно, ни я, ни другие офицеры роты одним общим станком пользоваться не стали, а Ветишин со своей редкой светлой щетинкой был не заметен. Ограничились чисткой ботинок, но покуда дошли по густой пыли к штабной машине, обувь снова запачкалась.
Арамов оказался хитрее всех, принес щетку и смахнул пыль, стоя в строю, и на подбородке виднелись свежие порезы. Молодец, прогнулся!
— Ну что с вами делать? Сбитнев? Вы можете управлять ротой или нет? В чем дело? — взъярился комбат — Да пока дошли, уже не видно, что чистились, а бриться нечем, — ответил Володя.
— Почему я нашел? Почему у меня х/б чистое всегда в запасе, почему бритва есть? — удивился и возмутился Иваныч. — Замполит, в чем дело? Ты вроде бы мой первый помощник в рейде, Артюхин тебя назначал, да?
— Так точно! Но вам, товарищ майор, значительно проще: цыкнули — и Берендей примчался и все принес, а как не принести, попробуй не достать, не приготовить — и вместо Бодунова АГС понесет, — усмехнулся я.
— Разговорчики в строю! — оборвал меня Подорожник.
— Ну, вы же сами меня спросили. Я и ответил, ну нет в роте командира взвода обеспечения, а старшина, сами знаете, товарищ майор, в полку должность сдает.
— Ох, и мальчишки, ох и зеленые! Сейчас некогда, а позже разберусь и накажу как-нибудь! Поступила команда — выход брони через полчаса. Поэтому быстро собираться и выдвигаться обратно к крепости. Первая рота охраняет тылы полка, взвод Марасканова идет с КП и тылом батальона, вторая рота — охрана полка связи, АГС и разведвзвод сопровождают батарею «Ураганов». Выполнять задачу! Проверить еще раз людей, оружие, подствольники прицепить к автоматам. Главное — никого и ничего не забыть! Если кого забудем или потеряем, сюда можно вернуться только при проведении армейской операции. Не теряйте никого!
Вот так, как на пожар, в экстренном порядке. А говорили еще об одном десантировании. Что-то не получилось.
Взводы уселись по машинам, Сбитнев вызвал меня и отправил вместе с Бодуновым. Тот о чем-то хотел переговорить.
— Ну, что скажешь, Игорек? — спросил я, усаживаясь на башне.
— Такое дело, я полгода пулемет ношу, — начал издалека прапорщик.
— Носишь!
— Веду себя прилично?
— В принципе, нормально.
— А почему все командиры ГПВ — старшие прапорщики, а я — просто прапорщик? [118] — Игорек, честно скажу, пока нет мыслей на эту тему, — почесал я задумчиво затылок.
— Вот! А я хочу в отпуск поехать с лишней звездочкой. Я на Десне раньше служил, там старшего прапорщика получить — это событие вселенского масштаба, и звание давали только «жополизам».
— На Десне? О, я там в восемьдесят втором году на стажировке был. «Дурдом Ромашка» в лесных дебрях. Комдив был Павловский, да?
— Точно! Кличка — Бандит. Рассказываю анекдот, точнее байку. Но все это — чистая правда. Нашего комсомольца батальона Бугрима я хорошо помню и знаю, он в соседнем полку служил, может подтвердить достоверность этой истории. Так вот. Полковник Павловский был известная, как бы помягче и поточнее сказать... короче большая сволочь! Просто зверь красномордый. А когда буйствует, злится, то становится красным, как околыш у фуражки пехотинца. В нашем районе снимали какой-то фильм про красных, белых и зеленых, бандитов и чекистов. А у нас ведь глухомань, развлечений никаких, хотя и рядом Киев, восемьдесят километров всего. Офицеров за пределы гарнизона не выпускают, а членов семей могут выпустить только по письменным разрешениям. Автобус приезжает, а на КПП пропуска проверяют. И никуда не денешься, личного транспорта почти ни у кого нет. И на радость нам, страдальцам, лесным сидельцам, приезжает на творческую встречу артист Олялин. Рассказ о жизни, отрывки из фильмов, вопросы зрителей, в завершении кино. Все шло гладко и хорошо. Актер у микрофона, на сцене в президиуме комдив и начальник политотдела сидят, улыбаются, головами кивают, культурное мероприятие возглавляют!
Начинаются ответы на записки. Вот кто-то и спросил: «Какие творческие планы, где снимаетесь?» Олялин, не задумываясь, отвечает, что, мол, фильм такой-то, играю в нем одну из главных ролей — бандита Павловского. Раздался легкий смех. Зал забит до отказа, все проходы заполнены. Атмосфера становится напряженная, народ ждет, что будет дальше. Артист понял, что допустил ляпсус и замялся. Командир дивизии краснеет и закипает, начальник политотдела растерялся и не знает, что предпринять. Олялин решил уточнить и внести ясность: «Играю в фильме белогвардейца, бандюгу Павловского». Смех еще более усилился. Ну, он опять поправляется: бандита, полковника Павловского! Зрительный зал грохнул хохотом. Минут десять гомерический смех не смолкал, народ радовался от души. Павловский резко встал, багровый как закат солнца. Стул упал, стол отлетел далеко вперед. Он громко выругался, не глядя ни на кого, вышел из Дома офицеров. Тут же объявил построение дивизии, рвал и метал, а как орал, как орал! А вся дивизия — счастлива! В общем, фильм после выступления артиста смотрели только жены и дети, [119] а мы топтались на плацу. Но после этого самый последний солдат в гарнизоне знал кличку комдива — Белобандит.
Я смеялся долго и от души, до боли в животе. Комдив был и, правда, отменный хам и грубиян. Нашу группу курсантов-стажеров встретил с ходу матами и угрозами разогнать всех к чертовой матери. Народ в дивизии старался обходить его стороной, и если где-то территория обезлюдела, значит, там идет Павловский.
— Хорошо, Игорь, что-нибудь, придумаем будешь старшим прапором! — пообещал я.
После прохождения техники мимо Алихеиля я вновь перебрался на машину к Марасканову. БМП была плотно облеплена пропыленными солдатами. Мое любимое место на башне свободно, и я улегся, положив ноги на пушку и накрыв лицо капюшоном. Клубящаяся пыль окутала ущелье, местные племена стояли вдоль дороги и напряженно вглядывались в наш гремящий и рычащий караван. Бронемашина, будто маленький корабль, медленно плыла в пыльной дымке, словно в тумане. Ногами на «ребристом» листе лежал и перекатывался с боку на бок Якубов-большой. Дубино дремал позади механика, в башне храпели Савченко и сержант Фадеев. По бортам, держась за автоматы, дремали с одной стороны Тетрадзе и Уразбаев, а с другой — Якубов-маленький и Свекольников. Марасканов ругался о чем-то с комбатом, но доказать свою правоту никак не мог.
— Что он хочет? — спросил я, наклоняясь к Игорю.
— Возмущается, что я его бросил и не охраняю.
— Как бросил, его в этом потоке искать все равно что иголку в стоге сена. Он где-то впереди «Градов» и «Ураганов», а мы сзади, попробуй их обгони, если эти «монстры» всю дорогу занимают.
— Подорожник вперед рванул, а я его ждал, не двигался, думал, он где-то рядом стоит.
— А зачем ему охрана? Там с ним две БМП связистов, да и он же не один как перст, а рядом идет целая армия, — удивился я.
— Вот придрался и все тут. Он давно меня невзлюбил. Помнишь, еще на стрельбище я его перестрелял на двенадцать очков, а он себя первым снайпером считает в полку, — ответил старший лейтенант.
— Это когда на усы стреляли?
— Ну да.
— Помню, с тех пор уже я месяц усы не имею право носить. Комбату надоели жидкие и жалкие усики отдельных командиров.
Мои также попали в этот список. Василий Иванович объявил, что только [120] тот, кто отстреляет из АК-74, как он или лучше, может красоваться с этим предметом мужской гордости.
Я и Афоня набрали на двенадцать очков меньше, Ветишин бил еще хуже, Острогину, как безусому, было наплевать, но он показал одинаковый результат с Иванычем. Грымов на два очка меньше, а Арамов и Пыж на одно. Мелещенко, Луковкин выбили меньше пятидесяти... В итоге с усами остались Марасканов, Чичин и не стрелявший заменщик Айзенберг. Сбрили свои густые усы даже Артюхин и начштаба Шонин, на радость комбату.
— Откуда «комсомол» так хорошо стреляет? — поинтересовался тогда у Игоря майор Подорожник.
— Разрядник по полевой стрельбе в упражнении «бегущий кабан», — ответил Игорь.
— Ну! То есть, если запустить в поле Соловья или Берендея, результат будет еще выше? Все пули попадут в цель? — хмыкнул комбат.
— Так точно! В нашем училище огневая подготовка была на высоком уровне. Правда, Семен Николаевич? — обратился Марасканов за поддержкой к Лонгинову.
— Ты прав, Игорь, самое лучшее училище по стрельбе среди общевойсковых.
— Но-но, ленинградцы, не забывайтесь! Вы говорите с выпускником Ташкентского училища, можем поспорить, правда, Арамов?
— Так точно! — ответил Бохадыр, преданно глядя в глаза шефу.
— Вот так-то, наше училище выпускает только орлов! Даже не пытайтесь убедить меня в превосходстве вашей болотной столицы над нами, нарветесь на неприятность, товарищ Марасканов.
С той поры Подорожник и заимел большой зуб на Игорешу, от зависти, наверное.
— Ну что вы ругаетесь? Что ему надо? Никак не успокоится! — возмутился я непрекращающейся перепалке.
— Ник, комбат пытается определить наше местонахождение, где и за кем идем. Говорю, впереди два наливняка, бензовоз, сзади два «кунга». Черт его знает, чья это техника.
— Орешь, совсем не даешь уснуть. Пойду-ка я в десант кемарить, может, удастся задремать.
— Не боишься подрыва? — задумчиво посмотрел на меня Игорь.
— Ну какой подрыв, если впереди ползут, как стадо слонов, и «Ураганы», и танки, и тягачи. Все будет нормально. [121] — А выстрел из гранатомета в борт?
— Нет, мне нагадали долгую жизнь. Не будет никакого выстрела. Радуйся, Игорь, что едешь со мной. Это значит, я помощник твоего ангела-хранителя. Довезу до самого Союза.
— Ох, сумасшедший! Псих! Если что-то случится, я за тебя отвечай потом, — возмутился Марасканов.
— Чего? Это ты за меня несешь ответственность? Я работаю на боевых за замполита батальона! Следовательно, за меня отвечает майор Подорожник. Так-то вот.
— Если Подорожник, то иди спи. Одна радость будет: от твоего ранения вдуют комбата, а не меня.
— Вот-вот. Сиди, жди и желай подрыва. В полночь можем поменяться местами, — предложил я.
— Пошел ты к черту. Не хочешь жить — рискуй.
С трудом заснул я в душной «жестяной коробке», а часа через три проснулся от раздавшегося недалеко взрыва. БМП притормозила, я попытался открыть десант изнутри, но ручка не поддавалась. Вот черт! Действительно, стальная ловушка. Сверху ящики и бойцы, верхний люк не открыть, а тут у заднего защелку заклинило. Я покричал, просунул руку сквозь щель между башней и десантным отделением и толкнул наводчика-оператора.
— Я вас слушаю, — откликнулся Савченко.
— Открой дверь, заклинило ручку, изнутри не получается.
— Да-да, сейчас, как только остановимся.
Мы все не останавливались, и я вновь задремал, да и Савченко, видимо, заснул.
Утреннее солнце внезапно брызнуло внутрь машины. Кошмарное неприятное пробуждение. Снилось что-то нехорошее, голова шумела, и меня качало так, что трудно было стоять на ногах.
— Черт побери! Оператор! Ты где? Почему раньше не открыл люк? — рявкнул я, покачиваясь на ватных ногах.
— Почему не открыл, почему не открыл. Ты радуйся, что своими ногами из машины выходишь. Смотри, что впереди творится, — закричал Игорь Марасканов.
Мы осторожно обошли свою «БМПешку», следующий за нами бензовоз оказался с оторванным колесом и волочащимся по земле задним мостом. Машину тащил на сцепке тягач, и вырванная ось вспахивала землю, словно плугом.
— Однако... — вздохнул я. [122] — Вот-вот! А могло бы и нам достаться. По какому борту мина «итальянка» била? — насмешливо спросил Игорь.
— По моей стороне. Ну что я тебе скажу, Игорек, повезло! Я же тебе говорил: жизнь у меня будет долгая, и мина эта точно была не наша, не мне предназначалась.
— Ты что фаталист?
— Нет, оптимист и реалист. Я уверен в своей счастливой звезде, мне не суждено сгинуть в этой «вонючей дыре».
— Может, за тебя подержаться, чтобы часть твоей удачи и счастья перешла на меня? — спросил Игорь.
— Ну подержись, нет, лучше я за тебя, а то ноги затекли и не гнутся.
— Товарищ старший лейтенант! Тут такое дело... Как бы это... Ну, вообщем... — К нам подошел Дубино и смущенно стал переминаться с ноги на ногу, не зная, как начать доклад.
— Короче, Васька, что случилось? — перебил я его невнятное вступление.
— Тетрадзе потерял подствольник, — с тяжелым выдохом вымолвил, как рубанул, зам.комвзвод.
— С автоматом? — осторожно поинтересовался я.
— Та ни, с вещмешком.
— Уф-ф-ф... Немного лучше...
— А почему он был в мешке, а не на стволе? — зарычал шокированный Игорь.
— Не знаю. Я етой чурке гаварыл, ня клади, ня сымай. Урода хренова! — ответил сержант.
— Сюда его, быстро! — хрипло выдохнул Игорь и громко заматерился..
Солдат, понуро опустив голову, приблизился к нам, подталкиваемый сержантом, и молча встал, шмыгая носом.
— Тетрадзе, где подствольник? — спросил взводный.
— Не зналь. Я спаль, он упаль, машина качаль, был пыл, всюду пыл, нэ видана ничего.
— Пыл, был, упал. Идиот!!! Я же приказал: гранатометы не отстегивать! — закричал разъяренный Игорь.
— Тяжело, автомат тяжело... Она упал с машины.
— Кто она? — удивился теперь уже я.
— Мешок.
— А ты почему не упал? — спросил Марасканов.
— Я за автомат держаль... А вы хотель, чтоб я упаль? [123] — Хотель! Очень хотель! Лучше бы ты за вещмешок держался. Тетрад-зе, ну почему ты служишь в моем взводе? Тупой, самый тупой! — простонал как от зубной боли Игорь.
— Я нэ тупой...
— Ты идиот! Ты самый тупой грузин, ты самый тупой из грузин в Грузии! Нет! Ты самый тупой в мире грузин!!! Даже не в мире, а во всей Вселенной самый тупой грузин! — прокричал Игорь.
Солдат удивленно и испуганно слушал эту тираду.
— И он говорит: я не тупой... Нет! Ну скажи, Тетрадзе, почему все более или менее нормальные настоящие грузины откупились от армии и дома сидят, а тебя призвали, да ты еще и в Афган попал. Да еще к нам в роту и в довершение всех бед в мой взвод? Тетрадзе, уйди с глаз моих долой. У-у!!! — завыл в бессильной злобе старший лейтенант.
На Марасканова было страшно глядеть. Вся боль и тоска отразились на его лице.
— Тебе плохо, Игорь? Что с тобой? — крикнул я и затормошил его плечи.
— Ничего, пройдет. Ох, и хреново же мне! Как говорится, пришла беда — отворяй ворота. Движок БМП стуканул, нога болит, а теперь еще и этот Тетрадзе. Убил бы собственными руками. Вот чертова контузия, грузинская, ходячая!
Комбат вышагивал вдоль строя роты, посылая проклятия на нас, бестолковых и безмозглых.
— Солдаты и сержанты свободны, остаться только командирам. Феда-рович, ты куда? — рявкнул Подорожник.
— Дык, ведь я не командир, я техник роты, — ответил техник.
— А именно про тебя отдельный разговор. Начнем с тебя. Вышло восемь машин, в строю осталось пять, это что — вредительство? Чем вы занимаетесь в полку?
— Почему пять, все восемь в строю. Все исправны.
— Как это исправны? У одной движок стуканул, у другой коробка, у третьей главный фрикцион. Что по щучьему велению исправились?
— Нет, вот этими золотыми руками, с мозолями, исправлено, — и Тимоха протянул Иванычу черные с въевшимся маслом и мазутом костлявые ладони.
— И движок?
— Да, заменили. Так точно!
— Откуда он взялся?
— По старой дружбе в армейской мастерской достал. Начальник БТ службы армии был когда-то моим зампотехом батальона. [124] — Ну ладно, с тобой майор Ильичев разбирется. Ты, Бодунов, тоже свободен, поговорим с офицерами.
Когда прапорщики отошли подальше, комбат, нервно шевеля усами, принялся орать и брызгать на нас слюной.
— Это развал, катастрофа! Что с ротой случилось? Во что вы ее превратили? Еще и подствольник потерян! Как это случилось?
— Этот болван, Тетрадзе, полгода сидел в полку дневальным после теплового удара, и вот взяли в рейд на свою голову! — попытался вступиться за Игоря Сбитнев.
— Вы не способны управлять ротой! — рычал Подорожник прямо в лицо Сбитневу, от чего тот стал бледнее снега. — А воспитательная работа, замполит, запущена до предела. Разгоню всех к чертовой матери и бывших десантников и недесантников.
— А при чем здесь это? — попробовал возразить Игорь.
— Молчать! Бездельники! Убийцы! Вам людей доверить нельзя, вы же их всех угробите! Такую прекрасную роту загубили! Что происходит? Когда этот развал прекратится? Техник — пьяница, командиры взводов — бездельники, замполит — разгильдяй! — бесновался комбат.
— Кто пьяница? Вы меня ловили? — возмутился сизоносый Федаро-вич, который отошел лишь на пять шагов в сторону и все время прислушивался.
От него и, правда, метра на три несло перегаром. Багровое лицо вызывало желание прикурить от него сигарету или зажечь спичку. Техник продолжал распаляться.
— Gc-свое дело я знаю отлично, я мастер! — начал заикаться от волнения Тимофей.
— В полку с тебя, мастер, и с других виновных за выведенный из строя двигатель высчитаем. Хватит в бирюльки играть, что ни технарь, то алкоголик, всех на суд чести отправлю!
Стоявший рядом зампотех батальона Ильичев нервно дышал в сторону и хмурился. Было заметно, что тема разговора ему совершенно не нравится, но он не перебивал Подорожника. Комбат же очень уважал этого старого майора и никогда не мешал его образу жизни.
— А за что высчитаете? У меня новый формуляр, все будет оформлено по закону, никаких претензий не будет со стороны бронетанковой службы. Агрегаты установлены, как родные. Какие начеты? Не будет никаких начетов, — продолжал кипятиться прапорщик.
— Разберемся в полку, идите, товарищ прапорщик. Все прапорщики свободны, уходите от греха подальше! Принимаемся за офицерский состав. Где подствольный гранатомет? Молчите? Почему он был в мешке? Почему на машине вашего взвода движок загублен? Работать надо! Это [125] все ваше комсомольское прошлое, товарищ Марасканов. Взводом командовать и воевать — это не на комсомольских собраниях болтать!
— Да что вы все тычете мне этим комсомолом? Я, между прочим, за время службы в десантной роте и спецназе пятнадцать «духов» завалил, а вы только и знаете — форма, порядок, комсомол... Привыкли тут к показухе!
— Что? Да я вас...! Да ты... Уф-ф-ф, — тяжело задышал, дергая усами, комбат. — Убийцы! Пятнадцать мирных дехкан убил! Один бывший десантник — спецназовец Тарчук — всех подряд стреляет, другой, тьфу ты черт, — плюнул комбат со злостью на землю... — Ужас! Я с вами еще разберусь! Ох, разберусь! Что творится на свете, как жить? У меня сыну десять лет, через восемь, предположим, ему идти в армию, закончит еще через четыре года училище, и к кому он попадет? Ростовцев — начальник политотдела? Грымов, Марасканов, Ветишин, Острогин — командиры полков? В эти руки я отдам своего сыночка? Загубить свою кровиночку?! Нет, ни за что! — рисуясь, воскликнул Василий Иванович.
Наше моральное уничтожение шло к завершению. Офицеры батальона сидели за обеденным столом походной кухни и покатывались со смеху. Бесплатный концерт, театр одного актера.
— Меня успокаивает только то, что есть приличные молодые офицеры, и я надеюсь, Арамов к этому времени уже будет комдивом, — рявкнул комбат и продолжил: — Третья рота! Вы только не обольщайтесь на свой счет! Если вместо Никифора на должности начпо окажется Меле-щенко, это будет еще более худший вариант.
— Товарищ майор, а как вы оцениваете мои перспективы? — попытался пошутить Шерстнев.
— А твои, эксразведчик, перспективы еще хуже. С ужасом смотрю и на вас с Афоней, и на всю вторую, и на третью роту. Мальчишки, неумехи. Бедная наша армия. Что с ней будет? — продолжал охать и вздыхать Василий Иванович. — Обедать и к личному составу, приготовиться к маршу!
— Товарищ майор, — обратился я к комбату, двигаясь к кухне, — вот вы срамите нас, ругаете, позорите, но мы ведь не знаем, какая была у майора Подорожника молодость. Бурная — по кабакам и девочкам или вся в службе — полигоны, учения, занятия.
— Ну, ты нахал. Ты на мое лицо в глубоких морщинах и на седую голову в тридцать четыре года взгляни. Сразу все станет ясно!
— А что, водка, девочки, папиросы накладывают еще более сильный отпечаток, чем суровые служебные будни, а можно все совместить и делать хорошо одновременно, — попытался сгладить ситуацию шуткой Луковкин.
— Гы-гы, — хмыкнул Шерстнев. [126] — А ты, эксразведчик, лучше бы не смеялся в этот раз. Ну что ты собой представляешь как командир? Ни серьезности, ни требовательности, ни выучки нет. Кто разведвзвод развалил, а? Не обижайся, но с мозгами тоже проблемы, не лезь в чужой разговор.
— Да я так, ничего, молчу!
— Правильно. Помалкивай и ступай к роте. Не зли меня! Теперь, что касается вас, первая рота. Считаю, что вы, Сбитнев, до роты еще не доросли, Ростовцевым и Острогиным я займусь после отпуска и гораздо плотнее, думаю, что-то сделать для их воспитания пока не поздно. Что касается Марасканова, то заменщика воспитывать — бесполезная трата времени. А насчет Ветишина, хм-хм, назначить, может, его командиром роты, как самого неиспорченного? Пусть воспитывает Острогана, Ростовцева и Бодунова?
— Интересная мысль, нестандартный ход, очень даже может быть получится. Кто еще не командовал первой ротой, — пробурчал я с сарказмом.
— Вы мне весь будущий отпуск испортили! С каким настроением я буду отдыхать? Разве можно батальон на полтора месяца оставить без моей отеческой опеки? Ох, хлопцы, беда с вами! Семен Николаевич, ты уж не подведи меня, не опозорь! Дай отдохнуть спокойно!
— Василий Иванович! Все будет хорошо! Положитесь на меня! — гаркнул Бронежилет, словно из пушки выстрелил.
— Тяжело тебе будет. Зампотех ни сегодня, так завтра заменится, Артюхин вечно болеет: малярия или простуда, а теперь язва желудка приключилась. Третий замполит с воспалением хитрости. Ростовцев, вас что уже в училище этому обучают?
— Не знаю, я выпускник другого училища. У Миколы спросите. Это его «бурса» — ответил я.
— О, Николай — крупный специалист по халтуре, думаю, что если выбирать из таких «специалистов» заместителя, то он — кандидат номер один. Куда ни кинь, всюду клин. Митрашу уехал, Жилин, Шведов и Луковкин вот-вот заменятся. На смену мальчишкам приходят совсем желторотые юнцы. Опять учи вас и учи. Я уже устал быть командиром и воспитателем в одном лице.
— А никто и не просит, — тихо прошептал Пыж. — Надоел!
Я встретился взглядом с ним и улыбнулся. Первый рейд, когда Николая не втаптывают в грязь, а наоборот, гладят по головке. Он же относится к этой ласке очень осторожно и с подозрением. Не привык.
Возвращение в Кабул отложили на сутки, дали возможность заправиться, обслужить технику, отдохнуть. Острогин лениво и с отвращением запихивал в себя пригоревшую кашу. [127] — Берендей, ты когда научишься готовить? — крикнул я и бросил ложку.
— Не нравится, не ешь, — буркнул прапорщик.
— Эй, милейший, не забывайся! Если ты носишь тушенку и жаркое в санитарку к комбату, это не значит, что можно грубить офицерам.
— Подумаешь, фон-барон нашелся. Жуй сухпай, если не устраивает работа полевой кухни. Готовим, как умеем.
— Я тебе сейчас твое толстое рыло помну! — заявил Сергей и вышел из-за стола. — Ты в горы хотя бы раз пойди, жопу разомни, брюхо растряси, а потом будешь тут высокомерно разговаривать с офицерами.
— Эй, старший лейтенант, успокойся, не то будешь иметь дело со мной, — подскочил к Острогину Соловей, тесня его толстым брюхом.
На шум к кухне заспешил из санитарки зам. по тылу.
— Ого, «три толстяка»! — усмехнулся Афоня. — Ну, сейчас устроим корриду. — Жиртрест, успокойтесь, а то мы вам кости помнем и в котел засунем для навара.
— Вот тогда и поедим с удовольствием, — засмеялся я и потащил Серегу за руку подальше от Берендея. — Серега, не связывайся, все равно в дураках останемся, крайним будешь.
— Ресторан закрыт, раз не умеете себя вести. Соловей, выключай освещение! Только драки мне тут еще не хватало. От первой роты одни неприятности и шум.
— А ты бы лучше сел за стол и кашу вот эту съел. Жаркое все горазды жрать и не давиться. Для пятерых за счет всего батальона готовим? Уже по швам скоро треснете.
— Пошли вы все на х..., — рявкнул Головской. — Берендей, первую роту больше не кормить, выдать сухой паек.
— А третью роту? Я тоже желаю морду помять некоторым! — поднялся из-за стола и распрямился двухметровый Луковкин.
— И третью тоже не кормить!
— Правильно! Пусть питается комбат и прихлебатели, — поддержал бунт минометчик Прошкин.
Соловей выключил свет, и мы сразу остались в кромешной тьме.
— Черт, теперь свою броню не найдешь! Не заблудиться бы! Твою мать! — грязно выругался Афоня и упал, запнувшись за лавку. — Берендей, вруби свет, а не то, ей-ей, твой тыл будет «отметелен»!
— Допивайте чай и расходитесь, через пять минут отключу — распорядился Головской и побежал трусцой к комбату, наверное, закладывать.
В двух шагах от кухни было темно, хоть глаз выколи. Луна не взошла, чернота обволакивала нас со всех сторон, словно у природы закончились все краски, кроме черной. [128] — Черт, не сломать бы ногу! Почему я фонарик не взял? — возмущался Острогин, осторожно выбирая дорогу.
— Главное — в дерьмо не залезть, а то кроссовки не очистить.
«Гав! Р-р-р», — раздалось прямо возле моих ног, точнее выше колен, и одновременно клацнули крепкие клыки.
— Б...! — только и успел я вымолвить, высоко подпрыгнув и отскакивая назад. Собака, натянув цепь, рвалась и рычала, пытаясь достать до моего ценного хозяйства.
— Ни хрена себе собачка! — произнес Сергей. — Ненавижу овчарок, сожрет и не подавится. Чуть, Ник, яйца тебе эта скотина не оттяпала. Смотри, зубы как мясорубка, один фарш остался бы! Майонеза добавить — и деликатес готов!
— Овчарка — не самое страшное, вот боксер, это еще более смертельно. У меня в детстве боксерчик был, молоденький, так он трех овчарок порвал. Они, глупые, думают, если большие ростом, то сильнее, а он — малыш на холку прыгает и душит. Я вообще предпочитаю кошек: мягкая, мурлыкает и не лает.
— Уйди, уйди, скотина! Дай пройти, мы свои, собачка, хорошие, добрые, мы не кошки! — ласково попросил Серж. — Ты русский язык понимаешь или нет?
— Хрен с ней, пусть лает и глотку себе надрывает. Видишь, поводок крепкий, не сорвется, давай обойдем ее, — сказал я.
— Ну ладно, гавкай себе, миноискатель ходячий! Чего на нас взъелась, врагов нашла, гадина! Ду-у-ура! Чья это тварь интересно?
— Наверное, саперный батальон дивизии, а может, Чарикарский полк. Нам бы в каждую роту по такой псине!
Ну вот и путь-дорога обратно. Все те же сгоревшие остовы машин и танков, а рядом развалины кишлаков и отдельных хижин. Стеллы и памятники, словно напоминание об опасности, грозящей из-за каждого пригорка, из любого виноградника. И снова пыль, пыль, пыль. Сколько я уже ее пропустил сквозь свои легкие и выплюнул обратно.
Вот и Кабул! Снова улочки-закоулочки, трущобы, мальчишки с рогатками, «барбухайки», повозки — родные места.
Подорожник рычал на меня минут пятнадцать, и я думаю, в конце концов, он уже забыл причину из-за чего начал разнос. Он раскалялся и раскалялся. Усищи шевелились и подергивались в такт ругани. Ну, чего орать, я и сам все понимаю, а что делать, нет у меня другого х/б.
— Новые постиранные брюки кто-то спер из умывальника, а старые выцвели до белизны и стали короче сантиметров на десять. Да и каблуки [129] туфлей стоптались до подошвы, так ведь куплю, как только в магазине мой размер появится, — оправдывался я.
Вечером вернулись в полк, а утром строевой смотр. Опять же: тельняшка, а не майка почему? А потому, что так удобно. Кавун вообще носил цветную футболку, несмотря на запреты. Эх, Ваня, когда я к тебе попаду в гости?
— Товарищ майор, ну что вы из меня жилы тянете? Я скоро сбегу из батальона куда-нибудь! Надоел он уже мне вместе с вашим террором.
— Что? Я тебе сбегу, сопляк! Ох ты, батальон ему не нравится, устал он! Это я от вас устал. Этот батальон тебе за восемь месяцев орден сделал, в настоящего офицера превратил! Я тебе покажу, как разбрасываться коллективом! Иди и подумай над тем, что ты говоришь!
— А что за орден, о котором вы говорили, товарищ майор? — нахально поинтересовался я.
— Ордена пришли в дивизию, говорят, твоя фамилия в списке присутствует, вот так-то! А ты говоришь: комбат не нравится, устал!
— Василий Иванович, а Острогин и Кавун награждены?
— Всему свое время, я и так проболтался, сюрприз не получится теперь. Иди, работай.
Пропыленные, чихающие, со слезящимися глазами, я и Мараска-нов брели в казарму.
— Теперь комбат меня съест в сыром виде, без соли и перца. И зачем я ляпнул про пятнадцать «духов», думал сбить с него патетику, а получилось хуже некуда, — вздыхал с грустью Игорь.
— Да не переживай, скоро уже домой, не принимай близко к сердцу, пошел он к черту, — успокаивал его я, как мог. — А ты что, правда, столько «духов» грохнул?
— Ай, какие подсчеты, может, три, может, пять, я ведь первые полгода командиром взвода в «десантуре» был, пару раз в засады попадала рота, пару раз «духи» на нас нарывались. После моих очередей некоторые падали, а убил или ранил, хрен его знает. Пятнадцать — это для красивого словца, громко звучит.
— Теперь точно звучит. Еще как, теперь ты личный враг «Чапая», убийца и мародер. Он «десантуру» на дух не переносит, не знаю почему, может, где п...ей отвалили? Попал ты, Игорек, под горячую руку, а он хотел тебе наградной на орден после рейда оформить. Подорожник теперь умрет, но не пропустит представление, обязательно бумаги порвет.
— Вот черт, дернула меня нелегкая за язык.
— Не переживай, может, что-нибудь придумаем. Комбат на днях в отпуск уезжает, вот тогда и посмотрим, что предпринять.