7. Житие земное и небесное

Спирька привёз вконец захмелевшего Парамона к поповскому, притулившемуся к церкви дому и свалил брата с возка прямо попадье на руки.

Попадья — маленькая, юркая женщина с головлй-луковицей, несмотря на жару повязанной неолькими платками, — легко удержала Парамона на ногах. Но идти прямо поп не мог — его заносило и кособочило, он порывался встать на четвереньки, щурился, что-то бормотал, громко и весело икал.

— Ари-ина! — низким, трубным голосом позвала попадья.

Из поповского дома выскочила маленькая босая девчонка. Сзади, из-под повязанного по-взрослому платка, задорным крючком торчала косичка.

Арина без слов поняла хозяйку, бросилась к еле стоящему на ногах попу, ухватила его за руку, подпёрла плечом.

Так, вдвоём с попадьей, они повели Парамона в дом.

Спирька не слезал с возка. Он поводил по сторонам затуманенными очами, слегка покачивался, словно его шатало ветерком. Казалось, что Спирьке удаётся усидеть на своём месте только потому, что он держится за вожжи.

— Но-но, к дому, — тронул лошадей Чёрт и уехал восвояси.

... Попадья с Аринкой проволокли попа через горницу, втащили его в опочивальню и уложили на перину.

Обычно в таких случаях поп засыпал сразу же. Но нынче он никак не мог угомониться. Ему мерещились какие-то чудища, он то бормотал несвязные фразы, то порывался куда-то бежать.

Аринка со страхом смотрела на своего хозяина.

— Не иначе, опоили Парамошу, — вздохнула попадья. — Всё Спирька, окаянная голова... Сгубить Парамошу хочет, хрипатый... Беги, Арина, за бабкой Ульяной. Пусть травами отпоит батюшку, навар сделает.

Когда Аринка привела бабку Ульяну, на село уже спустились лёгкие, как дымка, сумерки.
Сверкал в небе только церковный крест, освещённый уже скрывшимся за горизонтом солнцем.

Попадья обрадовалась, метнулась к бабке, ухватила её цепко за рукав, потянула за собой через весь дом.

Бабка Ульяна, едва поспевая за шустрой попадьей, застучала по половицам клюкой.

Перепил мой-то, перепил, — гудела попадья. — А всё Спирька... Сам двужильный, его никакое зелье не берёт... Темнеет уже, как бы князь-батюшка Парамошу не кликнул к себе... Беды тогда не миновать! Сделай милость, Ульяна, отпои Парамошу поскорее!

— Не впервой, чай, не впервой, — бормотала бабка Ульяна, оглядывая нагромождение перин и пуховиков, среди которых затерялся щуплый поп. — Отгоним хворобу, отгоним. Вот тебе травка черевика сушёная, кинь её в горшок, пусть варится на малом огне.

— Ари-и-ина! — загудела попадья. — Слышь, что Ульяна сказала?

Девчонка выхватила травку из бабкиных пальцев, шлёпая босыми ногами по половицам, помчалась на кухню, к печке.

В доме стало совсем темно, пришлось попадье кликнуть Арину, чтобы та лучину зажгла.

Запахло чем-то пряным и смолистым.

— Лесная травка черевика дух даёт, — сказала бабка Ульяна. — Как первая звезда с неба упадёт, так и снимать надобно горшок с печи.

— Ари-и-ина! — приказала попадья. — Поди на крыльцо, гляди на небеса. Звёзды там проклюнулись?

Девочка выскочила на крыльцо, оставила дверь распахнутой.

Лучина в светце даже не дрогнула — так тихо было на улице.

— Есть звёздочки, — послышался тоненький голосок Аринки. — Много.

— Смотри лучше, — прогудела попадья, — как только увидишь звезду падучую, снимай горшок с травой.

Вечер уже почти погасил зарю, когда скатилась с неба первая звезда.

— Упала, упал-а-а!.. Ой-ой, кто это? — вдруг завизжала Аринка.

— Почудилось тебе что? — встала от стола попадья да застыла с разинутым ртом.

Аринка — с крыльца по стенке, по стенке — спряталась в самый тёмный угол горницы.

А на крыльце появилась маленькая белая фигура. Над головой её светился, переливался рой звёзд. На белом, как мука, лице были видны только огромные тёмные глаза.

— Что... кто... чего... — растерянно-испуганным, дрожащим басом забормотала попадья. — Кто это ты?

Маленькая фигурка в белом оказалась обладателем неземного голоса — могучего, гремящего, от которого стены поповского дома задрожали.

— Я пришёл, чтобы взять на небо Парамона! — прогремел голос.

— Господи! — опускаясь на скамью, вздохнула попадья. — Допросился, Парамоша...

— Я жду, Парамон! — вновь зазвучал трубный глас.

Бабка Ульяна взяла светец с лучиной, отправилась в дальнюю комнату, где спал поп. За бабкой крадучись пошла Арина.

Перины и пуховики в опочивальне-были разбросаны, размётаны. Парамона среди них не было.

— Может, его уже забрали на небо? — спросила Аринка, широко раскрытыми глазами глядя на бабку Ульяну.

— Где ты, Парамон? — вновь загремел голос пришельца по всему дому. Послышался удар, вспыхнувшее пламя мгновенно осветило все уголки опочивальни.

— Ой-ой! — завизжала Аринка.

— Молния с неба! — сказала Ульяна.

Поп в длинной холщовой рубахе лежал за сундуком, прикрыв голову подушкой. Видимо, трубный громовой глас привёл его в себя, прогнал опьянение.

— Не хочу я на небо. Скажи, Арина, этому... небесному, что меня дома нет... — захныкал поп.

— Да что ж ты дитё заставляешь врать? — сурово произнесла Ульяна. — Сам ведь просился на небо каждый день с утра до ночи, вот теперь и собирайся.

— Голова болит, кружится... — запричитал поп. — Ноги не держат... Не дойду я до неба, дорога велика... Сходи ты за меня, Ульянушка, а?

— Да ведь за тобой пришли, а не за мной, — сказала Ульяна. — Тебе небо честь великую оказыает, а не мне!

— Где же ты? — вновь прогремел голос. — Выходи, Парамон, а то я дом твой спалю небесным огнём!

При этих словах ожила попадья.

— Дом из-за тебя спалят! — крикнула она, врываясь в опочивальню. Одним рывком попадья вытащила попа из-за сундука: — Иди, Парамоша!

В распахнутые двери комнат была хорошо видна белая фигура, стоящая на крыльце.

— Обождите! — сказал поп, не сводя испуганного взгляда с небесного посланца. — Не могу же я идти на небо вот в этом... — Он трясущимися руками показал на холщовую рубашку до пят.

— Ари-и-ина! — загудела попадья. — Дай батюшке всё, что положено.

Поп, оттягивая время, начал медленно одеваться.

— Долго ли ждать тебя? — прогремел трубный глас.

— Он уже идёт, — ответила попадья. — Уже... уже... только не нужно небесного огня! Не палите дом!

— Дом тебе дороже, чем я, — грустно сказал Парамон.

— Я, что ли, просилась на небо? — всплеснула руками попадья. — Сам кашу заварил, сам и расхлёбывай.

— Зачем на небо? — влезая в подрясник, запричитал поп. — Мне житие небесное ни к чему, мне и тут, на земной тверди, хорошо... Может, кто вместо меня пойдёт?

— Я жду, Парамон! — загремел голос. — Идём!

— Да что ко мне он пристал? — вдруг рассердился поп. — Идём да идём! Не хочу!

— Да как же так? — произнесла бабка Ульяна. — Всем райскую жизнь на небе сулишь, а сам в рай и не собираешься? Да ведь если в селе узнают про это, позор большой будет. Верить тебе люди перестанут. В церковь не пойдут.

— Ты, что ли, всем расскажешь? — ощерился Парамон на бабку. — Да кто поверит! Чудо! Скажут — привиделось старой бог знает что. Тебя же и ославят как из ума выжившую!

— Ну, а ежели не мне одной привиделось? — стукнула клюкой об пол Ульяна. — Тогда как?

— Попадья смолчит, а несмышлёнышу Аринке веры нет, — бойко ответил Парамон и покосился в сторону белеющей фигуры.

Но на крыльце уже никого не было.

— Кто смолчит, а кто нет, — сказала бабка Ульяна и громко стукнула клюкой. — Эй, люди, сюда!

Поп, попадья и Аринка удивлённо глазели на входящих в дом Игната, братьев Василия и Демида, деда Данилку.

— Откуда... чего нужно? — растерянно залепетал Парамон и выпучил глаза, как варёный рак.

— Что ж это делается-то! — всплеснула ручками попадья.

— Погиб отец Парамон, как швед под Полтавой! — улыбнулся Игнат, и мохнатые брови его весело зашевелились. — Только и всего!

Братья Демид и Василий остановились у дверной притолоки, а дед Данилка с Игнатом подошли к Парамону поближе.

— Неужто все всё видели? — спросил поп подозрительно.

— Не только видели, но и слышали, — сказал Демид, поглаживая бороду.

— Где ж вы, бесштанники, были? — Парамон принялся мусолить пальцами лоб, и юркие глазки его зашныряли по сторонам, словно два мышонка, в поисках выхода.

— Шагал по улице, слышу — гром и огонь небесный, — по-солдатски чётко доложил Игнат. — Остановился... А они все, — он кивнул на деда и братьев, — прежде меня подошли.

— Шли в-церковь, ан такое привиделось-прислышалось! — покачал головой дед Данилка. — Хочешь не хочешь, а замрёшь. Ох, как ты, Парамон, бойко от жизни небесной отрекался!

— А кто его ведает, что на том свете-то? — загудела попадья, приходя на помощь попу. — Ты вот, солдат, про небесную жизнь чего знаешь?

— Заглянул я на тот свет, — весело молвил Игнат. — Дело было под Полтавой. Ядро шведское рядом разорвалось — меня так головой в землю воткнуло, что крота в норе задавил. Пока меня оттирали да водой кропили, я на том свете многое увидел. Но ничего для мужика хорошего не усмотрел. Бедность да хворость.

— Вот и я, детки мои, — ощерился улыбкой Парамон, — про то знал... Бедность да хворость, ох-хо... Зачем мне туда? Да и грехи наши тяжки, на небо не пускают!

— Это мы видели-слышали, — закивал головой дед Данилка.

— «Слышали, слышали»! — рассердилась попадья. — Кудакнула курица, а узнала вся улица. Радоваться должны, что батюшка с вами остался!

— Да уж возрадуемся, дай срок, — сказал Игнат, покручивая ус. — Завтра всё село знать будет, а послезавтра — все кулики на болоте. А ты, Парамон, пословицу слыхивал такую: и маленький бугорок телегу опрокидывает?

— Грозишь? — прищурил глаза поп.

— А ты правды боишься? — усмехнулся Игнат.

— Знаю я твою правду, — снова замусолил пальцем лоб Парамон. — Всё знаю... Опоили, в голове у меня дурман был, в глазах — огни. Не скумекал малость.

— Спохватился шапки, когда головы не стало, — молвила бабка Ульяна.

— Да, ославят меня теперь, — согласился Парамон.

— Плохо-худо тебе будет, — поддакнул дед Данилка.

— Не велик узелок-то, да крепко затянут, — доставая из кармана камзола бумагу, сказал Игнат. — Разойдёмся, святой отец, полюбовно. То, что тут было, считай, вовсе не было. Никто об этом не узнает. Только и ты мне помоги.

— В чём помочь? — мрачно покосился на попадью Парамон.

— Обманут тебя, Парамоша, беспременно обманут! — загудела попадья, — Не поддавайся!

— Мы с глазу на глаз разговор поведём, — сказал Игнат попу. — Бабушка Ульяна, дедушка Данила, Василий да Демид, вы с попадьей в горницу подите. А мы тут останемся... Я кликну, когда нужда будет.

Все вышли из опочивальни.

Аринка сменила лучину и исчезла за дверью.

Поп сидел на сундуке в подряснике, одна нога обута, другая — босая. На большой лысой голове попа, как в зеркале, отражался огонёк лучины.

— Деньгами возьмёшь, Игнатик? — спросил Парамон и облизал толстые красные губы. — Много не дам, но тебе на одного довольно будет.

— Чтоб все молчали, каждому по рублю в рот не положишь, — сказал Игнат, присаживаясь на сундук рядом с попом.

— Умный-то ты умный, да ум-то у тебя дурацкий! — вздохнул поп. — От денег отказываешься.

— А к чему мне деньги? — подкрутил ус Игнат и сам себе ответил: — Деньги тому нужны, кто к ним привык. Вот как ты и Спирька. А я без них почти полвека отшагал и ещё отшагаю, сколько мне жизнью положено.

— Попытка — не пытка, спрос — не беда, — миролюбиво произнёс поп. — Чего же ты, Игнатик, от меня хочешь?

— Мы — про тебя молчок, — проговорил Игнат, — а ты — Спирьку в бочок! Подати мужицкие я Спирьке-Чёрту сдавать должен?

— Ему, ему, — внимательно уставившись на Игната, кивнул головой поп. — Он от всех княжеских амбаров ключи хранит.

— Пусть он мне подпишет бумагу, что я ему всё до единого зёрнышка сдал — и по рукам! — предложил Игнат.

— Охо-хо, грехи наши тяжки, — весело, нараспев произнёс Парамон. — Со злодеем Спирькой такую учинить потеху — дело святое. Подпишет он бумагу, подпишет! — довольно ухмыляясь, потёр ладошки поп. — Он хоть жизнью толчённый, но неучёный.

— Как — неучёный? — удивился Игнат. — Грамоты не разумеет?

— Хе-хе, Игнатик, за то меня брат мой Спиридон и ненавидит люто, что я-то грамоте обучен, а он нет. Скрывает он свою неучь. Ни читать, ни писать не может, лишь подпись ставить умеет. Уразумел, к чему клоню? Ох, возьму я его за глотку, повертится он у меня! Узнает, где раки зимуют!.. Ты, Игнатик, мне вот что скажи: кого ты приспособил ангела изображать? Кто у тебя в белом на крыльце стоял?

— Стёпка, деда Данилы внучка. Лицо ей мукой забелили, в холстину завернули... Чем не ангел?

— Ох-хо-хо, голь на выдумки хитра. — Парамон почмокал, пожевал губами, спросил: — А голос-грохот ты как изобразил?

— Из берёсты трубу свернул да из-под крыльца и голосил, — объяснил Игнат. — Молнию с громом и того проще: Демид короб маленький с порохом поджёг. А голова у Стёпки светилась — приметил? То на мою шапку солдатскую светляков натыкали. Будто звёзды мигали! Вот и все чудеса.

— В голове у меня туман был, — вздохнул Парамон, — а то бы не ты, а я над тобой, Игнатик, смеялся... Ну, ежели б я согласился на небесное житьё, а? Что бы ты тогда со своей комедией делал?

— Попал бы ты тогда в лесную яму, — спокойно сказал Игнат, — жил бы там. А все бы говорили: попа на небеса забрали. И никто б тебя искать не стал.

— Охо-хо! — поёжился Парамон. — В яме-то чего хочешь подпишешь, на что хочешь согласишься...

— А если бы согласился, то мы бы тебя снова на землю вернули. — Игнат встал с сундука. — Ну, будет языки чесать: обувай вторую ногу, идём к Спирьке. Завтра срок кончается — третий день. Нужно князю отчёт давать.

— Не торопись. — Поп надел второй сапог, крикнул: — Аринка! Засвети лучину! Проводи нас!

Из опочивальни по тёмному переходу перешли в другую половину дома.

В угловой комнате, заставленной сундуками, воздух был пыльный и тёплый. Аринка поставила светец с потрескивавшей лучиной на широкий дубовый стол, рядом с чернильницей и пучком гусиных перьев.

Поп придвинул к себе расписку, которую дал ему Игнат, умакнул перо и, брызгая чернилами, царапая бумагу, расписался.

— Уразумел, Игнатик, зачем я имя своё тут же поставил?.. — спросил Парамон. — Я — свидетель того, что ты подати сдал Спирьке. Число, подпись... Хе-хе-хе! — вдруг захихикал Парамон и потянулся пальцами к своему лбу. — Когда у Спирьки амбары окажутся пустыми, князь его на правёж потребует. И меня позовут. «Видел?» — спросит князь. «Видел», — отвечу. «А где же добро?» — опять спросит князь.

— «А я почём знаю? — подделываясь под голос попа, ответил Игнат. — Кто хранил, с того и спрашивай!»

— Истинно, Игнатик, истинно. — Парамон аккуратно разгладил расписку. — Все люди братья... А сам-то ты что ж не расписываешься? Дескать, недоимки за село сдал — имя своё ставь!

Игнат расписался чётко, без единого «уса», перо ни разу не брызнуло, не сорвалось.

— Меня сам царь Пётр Алексеевич грамоте учил, — гордо сказал Игнат. — Приехал к нам в полк, узнал, что мы неучи, да как принялся нас ругать. И тут же первые буквы показал. А потом тех солдат, кто к грамоте способен оказался, ещё два раза приезжал проверять.

... Стёпку послали к дому Спирьки, чтобы она разузнала — не позвали ли Чёрта к Стоеросову?

— У князя! — запыхавшись, сообщила Стёпка.

Игнат и поп Парамон пошли к усадьбе. Игнат нёс завёрнутые в тряпицу чернильницу и перо.

Стеклянные окна княжеского дома сверкали во тьме, как большие светляки. Они светили то ярче, то слабее — металось пламя свечей, мелькали тени слуг.

— Что я ни скажу, ты молчи да головой кивай, разумеешь? — сказал Парамон Игнату. — Хе-хе-хе, попадётся Спирька в мои руки, уж я потешусь... братец мой всю жизнь мечтает клад сыскать. Вот на этот крючок я его и выужу!..

... В высоких сводчатых хоромах князя было прохладно. Толстые дубовые стены не могло прогреть даже летнее солнце.

Безбровое лицо Спирьки не выразило ни удивления, ни любопытства при виде Игната и Парамона.

— Спелись уже? — прохрипел он. — Два сапога пара, и оба с левой ноги!

Немигающие глаза Чёрта загорелись злобой:

— Сказывайте, зачем пришли, а то меня князь-батюшка ждёт.

— Ты, братик, ведаешь, кладов в Заболотье у нас много. Вот и нам с Игнатиком повезло, — тихо сказал Парамон и огляделся осторожно: не подслушивает ли кто. — Клад нашли, самоцветы... — он запустил руку под рясу и вытащил пригоршню камней.

Спирькины руки сами потянулись к камням, как железо к магниту, но поп сноровисто спрятал самоцветы под рясу.

— А сюда-то... ко мне чего пришли? — волнуясь, спросил Спирька.

«Заглотал крючок, как жадный окунишка! — подумал Игнат. — Теперь Парамон его вокруг пальца обведёт...»

— Да вот незадача — на твоей землице клад лежит, — вздохнул Парамон.

— Значит, мой! — выкрикнул Спирька. — А тебе, брат, и солдатику — поклон низкий!

— Жадность да важность — делу помеха, — сказал Игнат.

Парамон недовольно покосился на солдата.

— Брат-то мой, Спиридон, на своей земле сколько лет прожил, а и одного самоцвета не нашёл. Хотя многие находили. Ежели с нами он в долю нынче не войдёт, то опять без клада останется. А мы ночами к себе всё перетаскаем.

Спирька заволновался: кто его знает, а вдруг и вправду не найдёшь без них клада на своей землице? Ведь вот он, только руку протянуть! Змеиные глазки Чёрта буравили Игната и Парамона.

— Ну, что от меня надобно? — спросил он.

— Чтобы не таиться, чтобы находка наша законной была, — забубнил Парамон, — нужно нам всем троим быть в сотоварищах... Тебе — одна треть, и нам — по трети.

— Мне половина, — быстро проговорил Спирька. — На моей земле клад.

— Или бери треть, или ничего тебе не будет, — твёрдо произнёс Парамон. — Пошли, Игнат, камешки таскать.

— Ладно, пусть будет треть, — согласился Спирька.

— Тогда вот тут распишись, — протянул Спирьке расписку Парамон, а Игнат протянул чернильницу с пером.

Спирька недоверчиво оглядел бумагу, наклонился низко, чуть ли не понюхал её.

— Мелко, словно маку насыпано... — проговорил он. — Про что тут?

— А про то, что каждый из нас имеет право на треть клада и судиться-рядиться с другим не будет, тяжбы затевать не станет, — бойко отбарабанил поп. — Пиши, братец мой ненаглядный, чтоб дело крепкое было... Видишь — мы с Игнатиком расписались уже.

Спирька повёл плечами, словно приноравливался тяжёлую ношу на спину взвалить, потом неуклюже взял перо и старательно накорябал несколько букв.

Игнат тут же схватил бумагу и помахал, как флагом, — чтобы чернила высохли быстрее.

— Ха-ха-ха! — захохотал, закряхтел Парамон, едва добравшись до лавки. — Ой, ох, грехи наши тяжки... Спирька, ты ж свою беду подписал, неуч! Теперь голова твоя гроша ломаного не стоит! Я ж из тебя теперь верёвки буду вить, братик ты мой единственный!

— Что, что, что? — завертелся Спирька. Он то смотрел на брата, то пытался заглянуть в глаза Игнату. — Но вы же оба тоже подписали... А? Что сие за бумага?

— Так, чепуха, — улыбнулся Игнат, спрятав расписку под камзол, к сердцу. — Расписочку ты заверил, Чёрт, о том, что сдал я тебе подати за оба села в срок и полностью. Только и всего.

— Где сдал? Когда? Кому? — Спирькины глаза смотрели затравленно, а лицо стало серым, как неотбелённый холст.

— Да тебе же, братец, тебе сейчас сдали, — сквозь смех молвил Парамон. — Ты же расписался собственноручно. Я как свидетель имя там своё проставил, а Игнатик — как сборщик. Всё честь честью, по закону! Князь доволен будет!

— Обман? — захрипел Спирька. — Обман вы сотворили, и я князю всю истину доложу сей же час!

— Доложи, доложи, — махнул тонкой ручкой поп, — а мы князю-батюшке твою подпись покажем. И клятвой подтвердим, что всё тебе сдали. А? С кого тогда спрос будет? Батогами тебя, братца моего единственного, накормят на заднем дворе... Твой же Дурында тебя же и примется бить, хе-хе-хе!

— Погубили меня... — поник головой Спирька.

— Ничего, ты много наворовал у князя-батюшки, — примирительно сказал Парамон. — И никогда со мной не делился. Вот и считай теперь — мою долю отдал.

— Брата на солдата променял, — сказал Спирька и с ненавистью взглянул на Парамона.

— Все люди — братья! — наставительно произнёс поп.

Спирька аж застонал от страха, заметался из угла в угол, как крыса в клетке. Потом остановился, уловил злорадный взгляд Парамона.

— Головы ты моей не получишь! — прошипел Спирька. — Ладно, сам недоимку покрою. Объегорили вы меня — да ещё сочтёмся, сплетутся наши дорожки...

— Жди, неуч, жди, хе-хе-хе! — веселился поп.

— Досмеёшься! — пригрозил Спирька.

— Не велика беда твоя: князю скажешь, дескать, собрано согласно реестру. Всё сдано, как положено, амбары засыпаны. Князь и не заглядывает в них никогда — эка невидаль, зерно или горох, — миролюбиво проговорил Парамон. — Да не серчай зря, а то тебя удар может хватить!

— Тш-ш-ш! — предостерегающе зашипел Спирька. — Тут голос на пять комнат слышен... Ты, солдатик, сейчас к князю пойдёшь с нами. Доложишь сам о собранных податях...

... Ночной князь Данило Михайлович Стоеросов в шёлковом халате и любимых своих расшитых сафьяновых сапожках возлежал на низком турецком диване. Кольца сверкали на его пальцах. Конец длинной светлой княжеской бороды упирался в холм живота. Князь лишь недавно глаза от сна продрал и приказал подавать завтрак.

— А-а, отец Парамон пожаловал! Милости прошу! И солдат тут? — воскликнул князь лениво. — Спирька! Что за примета солдата ночью встретить?

— К добру, князь-батюшка, доподлинно знаю — к добру! — поклонился Спирька.

— К добру? Гм-гм, — задумался князь. — Может, ты, солдат, подати мне с мужиков собрал?

— Собрал! — отрапортовал Игнат, вставая перед князем по стойке «смирно». — Вот ему, Спиридону, всё свёз, всё сдал. Зёрнышко к зёрнышку, яичко к яичку, телёночек к коровке.

— Верно, князь-батюшка, верно, — поклонился Спирька, пряча злобное сверкание своих немигающих глаз. — Всё сдал.

— О-о, молодец! — удивлённо произнёс князь и погладил бороду там, где она соприкасалась с животом.

Игнат представил себе, как в том месте борода через шёлк халата щекочет князю брюхо.

— Нужно его наградить! — продолжал князь. — Спирька, принеси солдату мою медаль... Пусть носит!

Спирька юркнул в высокую двустворчатую дверь, и не успел поп рта раскрыть, как уже прибежал Черт назад, держа двумя пальцами цветную ленточку. На конце её болтался медный квадрат.

Игнат взял ленточку с медалью в руки. На медном квадрате выпуклые буквы: «С бороды пошлина взята». В верхнем углу гвоздём пробита самодельная дырка — для ленты.

«Это ж бороденный знак! — с усмешкой подумал Игнат. — Такие давали тем, кто не хотел бород брить. Плати пошлину, получай значок и носи бороду на здоровье! Единственная, видать, награда князя за всю его жизнь... Но не пристало боевому солдату такие побрякушки на грудь прикалывать...»

— Доволен, солдат? — спросил князь. — Неделю будешь носить, чтобы все видели мою милость к тебе. Я добрый!

— Рад стараться, Данило Михайлович! — по-солдатски громко, словно он стоял не в княжеском покое, а на плацу, ответил Игнат. — Только недостоин я вашей княжеской милости. Если бы не Спиридон — ввек бы мне с недоимками этими не спраниться. Ему и честь должна быть оказана по праву, а не мне.

— Молодец, солдат! — снова похвалил Игната князь. — Люблю честных людей... Носи медаль, Спирька!

Спирька бросился целовать князю руки.

Поп Парамон подмигнул Игнату.

... Когда Игнат ушёл из усадьбы к себе в избушку, а поп Парамон, разомлев от горячего чая, прикорнул в каком-то закутке княжеских хором, Спирька позвал Дурынду и сказал ему хриплым шёпотом:

— Отныне ты будешь при солдате Игнате неотлучно! Смотри, слушай — вдруг мужики с солдатом худое чего надумали. А самое главное: расписочку у него нужно выкрасть, бумажечку махонькую... Нынче на груди он её спрятал, а завтра, может, иное место для неё отыщет. Ты всё выведай — куда он её прячет, где хранит! Десять рублей тебе за ту бумажку дам!