Стальной гарнизон

— Да нет у меня для вас танка. Поймите же вы наконец! — сокрушался заместитель командира полка по технической части Баранов, все более удивляясь настойчивости этих трех парней во главе с младшим лейтенантом Климовым. — Вам ясно сказано — в запасной полк. И точка! — И примирительно добавил: — Отдохнете чуток, в баньке помоетесь. А там и машину новую дадут...

Последнее он сказал неуверенно, перехватив взгляд Климова, брошенный в сторону ближайшего кустарника: там сквозь ветви явственно просматривалась башня Т-34 с гвардейским знаком на ней и бортовым номером «76».

— Эта машина свое отвоевала, — безнадежно махнул в сторону тридцатьчетверки Баранов. — Участвовала в битве под Москвой, в боях на Курской дуге, дошла до Польши. Ходовая часть изношена, да и мотор барахлит. Теперь — в капитальный ремонт.

— Так мы сами этот ремонт и проведем, товарищ майор, — негромко заверил механик-водитель Гармаш, поглядывая на Климова.

Сказал свое слово и заряжающий Сенотрусов.

— Как же мы ребятам в глаза посмотрим: все — в бой, а мы — в баню.

— Да что это за разговорчики, товарищ младший лейтенант! Приказ не обсуждают!

— Мы не обсуждаем, товарищ майор, мы просим... — тихо, но твердо проговорил Климов. — Дайте нам этот танк...

Майор задумался. Молчали и танкисты. А мимо на Озенблув, натруженно урча моторами, седые от дорожной пыли, проходили последние танки полка. Там, южнее этого польского городка, ожидался контрудар немцев.

Неожиданно одна из машин резко затормозила, и в люке показался командир третьего батальона майор Алпаев. Маленький, плотный, он метнул быстрый взгляд в сторону танкистов, узнал Климова и в одно мгновение припомнил тот недавний бой, когда экипаж Климова таранил фашистский «фердинанд» и спас его, Алпаева, танк. А затем совсем не по-уставному крикнул:

— Мишка, дорогой, жив?!

— Жив, командир! — радостно отозвался младший лейтенант и, подбежав к танку, пояснил: — Только и мы тогда проглядели, товарищ майор: слева какой-то фашист нам в бок рубанул — ведущее колесо вдребезги! Теперь ходим в «безлошадных». Впрочем, «лошадка» имеется, — он скосил взгляд в сторону замаскированной тридцатьчетверки, — да вот... майор Баранов не дает. Говорит, неисправна, мол...

Алпаев поморщил лоб:

— Давай, Климов! Если сможете, доберетесь до северо-восточной окраины Озенблува, станете там в засаде. На всякий случай. Удара со стороны противника там не ожидается, да чем черт не шутит... — И Баранову: — Отдай ты им ветерана. Они его подлечат. Они могут!

— Добро... — без особого энтузиазма согласился Баранов. — Так и быть — забирайте!

Танкисты с трудом добрались до указанного места. Двигатель тянул слабо, работал с перебоями, сильно дымил, вот-вот заглохнет. К тому же при каждом повороте машины левая гусеница едва не сходила с катков. Зато вооружение было в исправном состоянии, да и боекомплект с избытком.

Остановились на пологом взгорке, укрывшись в зарослях одичавшего старого сада на окраине заброшенного хутора.

Пока Сенотрусов и Ненашев гремели ключами и кувалдами возле гусениц, а Гармаш колдовал в моторе, Михаил, развернув башню, с нетерпением вглядывался через прицел на юг, куда ушли наши танки и где уже разгоралось сражение. Климов всей душой был там. Даже в горле, как всегда перед схваткой, пересохло, кончики пальцев покалывало, словно иголками. Но, вспомнив, что приказано стоять здесь, в засаде, только вздохнул. Посмотрел на север — и чуть не вскрикнул от неожиданности: пять «пантер» с десантом на борту полным ходом шли на еще не успевшую окопаться нашу пехоту. Было видно, как немцы с ходу смяли боевое охранение и, разворачиваясь веером от шоссе, шли прямо на них, на этот единственный здесь танк с гвардейским знаком на башне.

Расчет врагов был прост: внезапным ударом прорваться сквозь наши боевые порядки, резко повернуть на юг и обрушиться таранным ударом во фланг советским танкам. От этой мысли Климову стало жарко.

— Отставить ремонт! По местам! — резко скомандовал он.

В считанные секунды танкисты заняли боевые места, приникли к приборам и щелям. Михаил успел передать по рации на КП:

— «Редут-десятый»! Я «Гранит-шестой»! Танки с севера! Принимаем бой!

«Пантеры» уже были от них в тысяче метров. Климов приник к прицелу, вращая ручки подъемного и поворотного механизмов пушки, вогнал в перекрестие головной танк.

— Николай! — крикнул он Сенотрусову. — Бронебойный!

Заряжающий дослал снаряд в ствол, щелкнул затвор:

— Есть, бронебойный!

Климов нащупал ногой левую педаль спуска пушки, рукоятками удерживая в перекрестии все ту же лобастую приземистую «пантеру». «Еще чуть-чуть...» — сдерживал он себя. И когда стальная громадина подошла на шестьсот метров, резко нажал педаль.

Облако пыли и дыма окутало немецкую машину. Она медленно закружилась на месте.

Сенотрусов снова быстро дослал снаряд. Выстрел! — и «пантера» густо зачадила смоляным дымом. Фашистские автоматчики горохом скатились с танка на землю. И тут взахлеб заговорил пулемет Ненашева.

— Так их, Сергей, — подбодрил его командир. И Сенотрусову, хотя тот и работал проворнее самого дьявола: — А ну, Микола, поворачивайся! Теперь они нас видят. Теперь — кто кого! Понял?

Вражеские танкисты действительно засекли местонахождение тридцатьчетверки: вокруг уже рвались: снаряды. Стиснув зубы, Климов вращает рукоятки подъемного и поворотного механизмов. В прицеле один за другим мелькают пятнистые с желто-зелеными разводами стальные тела немецких танков. Выстрел гремит за выстрелом, гильзы падают со звоном на днище. Пороховые газы сдавливают дыхание...

— Удар! — и еще одна «пантера», прошитая подкалиберным снарядом, замерла на месте. Затем столб, огня с оглушительным грохотом сорвал ее башню; внутри рванули боеприпасы. Но тут же мощный взрыв потряс корпус танка Климова.

— Сенотрусов! Коля, ты жив? Заряжай! — кричит» Михаил, а сам не слышит собственного голоса, только чувствует, как от ушей по шее сбегают горячие липкие струйки крови.

Сенотрусов жив, хотя тоже контужен.

Теперь Климов боится только одного — не потерять бы сознание. Сжав пальцами рукоятки, он цепко держит в перекрестии прицела очередной танк. Узнав почем фунт лиха, фашисты действуют осторожнее, маневрируют, маскируясь в лощинах, за кустами. Это им мешает вести прицельный огонь: снаряды разрываются рядом с тридцатьчетверкой, скользят рикошетом по ее наклонной броне.

До третьей «пантеры» триста метров. И заходит она сбоку, чтобы ударить намертво. Климов, задыхаясь от пороховых газов, доворачивает башню влево и почти в упор, на секунду опередив гитлеровца, бьет в бронированное чудовище. Удар пришелся впору: Михаил отчетливо увидел искры и брызги расплавленного металла под башней.

Напрягая все силы, он довернул теперь башню вправо, где, стреляя на ходу, шли на сближение два последних фашистских танка. Но не успел. От прямого попадания в бак с горючим над танком взметнулось высокое пламя.

Фашисты поняли, что путь свободен и теперь уже, не опасаясь, двинулись на тридцатьчетверку.

Но случилось невероятное. Советский танк, объятый пламенем, вдруг ожил и метким выстрелом поразил еще одну «пантеру». Танк, шедший рядом с ней, шарахнулся в сторону, стреляя на ходу. И тут явно сплоховали немецкие танкисты, подставив уязвимое место машины — бок — под огонь нашего ветерана. Снова последовал четкий доворот башни. И твердый, как алмаз, сердечник 85-миллиметрового снаряда навылет пробил броню последнего вражеского танка...

Климов вывалился через люк и, перекатываясь по земле, загасил горящий комбинезон. Вслед за командиром выскочил и Гармаш. Пламя гудело над танком, вот-вот должны взорваться боеприпасы. Надо бежать в сторону. Но ведь там, внутри раскаленного танка, раненые друзья! И Климов с Гармашем снова протискиваются в дышащую нестерпимым жаром стальную коробку, вытаскивают из нее Сенотрусова и Ненашева. И только оттащив товарищей от пылающей машины, они в изнеможении падают на землю и словно проваливаются в черную бездну...

Когда Климов пришел в себя, то первое, что увидел, — пожилого бойца-санитара, перевязывающего Гармаша.

— А где ребята? — спросил Михаил, чувствуя, как каждое слово нестерпимой болью отдается в голове.

— В медсанбате, — деловито ответил санитар. — Где ж еще им быть?

— Так значит, живы! — с радостью воскликнул Климов, но тут же от резкой боли схватился за голову.

— Живы, сынок, успокойся, — ответил боец и, подойдя вплотную к лежащему Михаилу, словно стараясь запомнить, долго разглядывал его продолговатое с выпуклым лбом почерневшее и изможденное лицо. Наконец сказал:

— Много я повидал за три года войны, но вот такое впервые довелось. Если бы не вы, немец бы всю нашу пехоту проутюжил. Конечно, гранатами бы мы его достали, но ведь и он немало бы беды натворил. Мы еще не успели с марша развернуться, а он тут как тут...

— Значит, не прошли? — тихо спросил Климов, все так же держась за голову.

— Не прошли, сынок...

И, видя, как на побледневшем лице Климова враз выступили крупные капли пота, протянул кисет:

— Да ты закури, слышь-ка... Легче будет.

— Не курю я, папаша, — слабо улыбаясь и конфузясь, ответил Михаил. — Не научился еще...