Степь в огне

...Ночь 5 июля ясная, тихая. Но едва заалел восток, как восемнадцать «илов» полка с полным боекомплектом уже выруливало на старт. Прошло еще несколько томительных минут, и воздух сотрясла оглушительная артиллерийская канонада, которая слилась со сплошным гулом сотен моторов. Неожиданный упреждающий удар обрушился на позиции гитлеровцев. Затем были атаки пикировщиков, фронтовых бомбардировщиков и штурмовиков 2-й и 17-й воздушных армий по вражеским аэродромам. В воздух поднялось 320 самолетов. В тот момент, когда фашистские экипажи готовились к вылету, над аэродромами Сокольники, Номерки, Рогань, Микояновка появились наши бомбардировщики и штурмовики, обрушивая на гитлеровцев смертоносный груз.

Исходный рубеж фашистов Томаровка — Безлютовка — Белгород был окутан сплошной завесой огня и дыма. Но уже полчаса спустя при поддержке крупных сил авиации в атаку на позиции одновременно устремились сотни танков и орудий.

7 и 8 июля 1-й штурмовой авиакорпус генерала Рязанова и 291-я авиадивизия полковника Витрука уничтожили танки и мотопехоту на обоянском направлении в районах Ольховатки, Козьмо-Демьяновското, Быловки, Дмитровки и Сырцова...

Битва, не затихавшая ни днем ни ночью, принимала все более ожесточенный характер. Горела степь. Огромными кострами пылали сотни фашистских танков. Тысячи гитлеровцев нашли могилу на бескрайних просторах Белгородщины...

Война есть война. Вот и в их 167-м полку подбит Алексей Шишов. Он посадил машину на лес, его стрелок Ваня Корнейчев тяжело ранен. Александр Карушин притер свой весь изрешеченный пулями штурмовик у завода «Спартак» между Солнцевом и Прохоровкой. Подбили над целью Василия Юрьева. У самой линии фронта упал и взорвался самолет Вавилова. Подбит и ранен в руку батя. Он теперь уже подполковник.

Сколько замечательных соколов война вывела из строя! Те, что оставались живы, вновь шли навстречу врагу, чтобы победить его.

Но как бы ни было велико напряжение, каких бы моральных и физических усилий ни требовала битва — самое трудное было впереди.

Едва забрезжил рассвет, а на аэродроме уже вовсю кипела боевая работа. Сновали бензозаправщики, «студебеккеры» подвозили к самолетам бомбы и эрэсы, повизгивали лебедки...

Потертый батин реглан накинут на плечи, левая рука на перевязи.

— Значит, так, товарищи, — задумавшись, нахмурился Ломовцев, — впервые летим в полном составе эскадрилий. Распоряжение комдива Витрука. — Прищурившись, посмотрел на небо. — Низкая облачность, хорошо. Меньше будут желтобрюхие досаждать.

— Истребительное прикрытие отличное, — заверил Горнушкин.

— Еще раз уточню задачу с экипажем Алимкина. Ему на разведку в район Борисовки. А вы, Владимир Иванович, — обратился Ломовцев к замполиту Изотову, — с Сиполсом полетите последними, после второй и третьей эскадрилий. С вами пойдет и Алимкин.

По энергичной походке и длинному черному реглану Алимкин издали приметил направляющегося к его самолету батю. Предупредил об этом экипаж. И кстати. Хотя солнце едва взошло, механик, моторист и оружейник трудились, сбросив гимнастерки: было жарко от работы.

Построив людей у левой плоскости, Алимкин хотел было доложить по форме, но комполка на ходу махнул здоровой рукой, мол, не до этого, и, подойдя, кивнул головой в сторону, добавив:

— Прихвати и стрелка, есть важное дело. Втроем они уселись на сложенные за капониром ящики из-под снарядов, развернули планшеты.

— Дело такое, товарищ старший лейтенант, — начал комполка, постукивая пальцем по целлулоиду планшета, — комдив приказал срочно вылететь на разведку в район Борисовки, где, по предварительным данным, сосредоточены крупные резервы танков. Оттуда они прут и на Прохоровку, и на позиции шестьдесят девятой армии между Липовом и Северским Донцом. Положение ее в настоящее время тяжелое, так что многое зависит от нас.

Комполка внимательно посмотрел на Алимкина.

— Ясно... Понимаю, товарищ подполковник, — с расстановкой, четко сказал Алимкин.

Батя помолчал.

— Пробьемся, — заверил Алимкин и бросил искоса взгляд на стрелка. Заметил, что и Рыжов понимал: дело им предстоит далеко не обычное.

— Значит, так, — продолжил Ломовцев, вновь обращаясь к Алимкину, — пойдешь замыкающим в первой эскадрилье, в группе Сиполса на Прохоровку. Немцы, естественно, будут заняты борьбой с основными нашими силами штурмовиков. Ты же, не доходя Прохоровки, резко отвалишь вправо и на бреющем пойдешь, огибая немецкий клин. На траверзе Ракитного — курс на юго-восток, к Борисовке. От линии фронта до нее пустяки — двадцать километров. Сопровождать тебя будет пара «яков» из полка Калинина. Вот и все, — заключил батя. — Остальное — сам знаешь. Желаю вам, сынки, удачи!

Ломовцев поднялся, пожал обоим руки и, не оборачиваясь, спешно зашагал к стоянке третьей эскадрильи: ей вылетать первой, да и Изотова нужно поторопить. Наверняка Горнушкин уже доложил Карушину об изменениях в планах, и тот поджидает комиссара, чтобы вместе обдумать план взаимодействия своих групп.

Алимкин с минуту постоял в раздумье, потом кивнул Рыжову, направляясь к самолету, на котором уже закончили все работы. Техники сидели в сторонке, молча покуривая.

Алимкин подозвал механика, распорядился так, чтоб слышали все:

— Бомбы заменить другими, горючего — под пробку! Да поживее!

Техники разом поднялись и вскоре трудились так, словно и не было двух бессонных ночей кряду. А Иван настороженно поглядывал в сторону старта, куда уже потянулась первая шестерка капитана Гарина. Седые от пыли, с темными отметинами пробоин трудяги «илы» вновь принимались за свое дело. Они пойдут туда, где жизнь и смерть сошлись на одной грани, — на Прохоровку.

«Скоро и нам», — подумал Алимкин. Он поднялся на крыло и, надев шлемофон, перебросил ногу через борт кабины. Но так и застыл: из-под плоскости вынырнул писарь Листовский, долговязый нескладный малый в очках, и протянул Ивану треугольник:

— Весточка младшему сержанту Беликовой. Может, передадите, товарищ лейтенант? — и, смутившись, пояснил: — А то третья эскадрилья уж поднялась, а мне в наряд...

— Давайте. Конечно, передам, — согласился Алимкин.

Он принял письмо, прочитал обратный адрес. В нем после «п/почта» значилось: «Н. В. Беликову». «От отца!» — обожгла радостная догадка.

— Спасибо! — улыбнулся Иван. — Обязательно передам. Жив отец ее, понимаешь!

Алимкин сел в кабину штурмовика.

Перед тем как запустить мотор, он положил письмо в левый карман гимнастерки и только после этого крикнул механику:

— От винта!

— Есть, от винта! — хрипловатым голосом отозвался тот. И, может быть, впервые острая жалость на секунду закралась в душу Ивана: «Эх, Евсеич, работаешь ты на износ. Ничего, родной, после войны отдохнешь...»

На пыльной гряде взлетной полосы один за другим уходили в дымное небо штурмовики.

Алимкин развел в стороны руки: «Убрать колодки!» — и плавно подал вперед сектор газа.

Механик стащил с головы промасленную пилотку, помахал вслед самолету. Воздух, отбрасываемый винтом, остервенело трепал его одежду и редкие волосы, высекая из глаз слезы. Но Евсеич не отворачивался, он с тревогой припоминал: все ли сделал, как надо.

Не знал он, что провожает своего «илюшу» с цифрой «12» на борту в последний полет.

...Впереди, в дыму пожарищ, показалась Прохоровка. Правее ее плотным строем шли фашистские танки. Недавний дождь сбил пелену пыли и сотни бронированных коробок — танков, штурмовых орудий и бронетранспортеров — хорошо просматривались сверху. За первой волной, на дистанции трех километров, надвигалась вторая. Нервы напряжены до предела...

— Атака! — звенит в эфире голос капитана Гарина.

Самолеты эскадрильи, разом взмыв на горку и надсадно завывая, устремились в крутое пике. Плотно закрыты бронешторки радиаторов и форточки кабин, пилоты цепко сжимают ручки управления. В прицелах все шире разрастаются серые коробки танков. Еще чуть-чуть... Пора!

Реактивные снаряды, сверкнув огненными хвостами, срываются с плоскостей и несутся в гущу стальных чудовищ. Точнее прицел — и вот сброшены противотанковые бомбы.

С боевого разворота Гарин видит, как с десяток танков и бронетранспортеров уже дымится перед позициями наших артиллеристов. В пасмурном свете дня видны частые вспышки их выстрелов.

«Держитесь, ребята!» — подбадривает Гарин. И вновь слышна его команда:

— «Байкалы», я Шестой! Заходим на повторную атаку!

— Я «Вега», — подключается властный голос со станции наведения, — бейте по правому флангу!

— Понял — по правому! — отвечает Гарин. И своим: — «Байкалы», смелее!

Сотни трасс эрликонов пронизывают, кажется, все небо. Это бьют скорострельные зенитные установки с немецких бронетранспортеров.

— Атака! — вновь кричит, напрягая до хрипоты голос, Гарин и оглядывается по сторонам. — «Молодцы, ребята!»

Его «илы» мчатся навстречу танкам. Воют винты, звенит распоротый крыльями воздух. Цель совсем рядом. Кабина наполняется удушливой вонью тротила и пороха. Трудно дышать, пот застилает глаза. Но вот дважды нажаты кнопки сброса соток — бомбы пошли к земле, и штурмовики вновь цепочкой выходят на боевой разворот.

— «Вега», я «Байкал-четвертый»! — раздается в эфире. — Дайте цель!

— Цель — первый квадрат! На подходе «худые», будьте внимательны! Вас прикроют гвардейцы.

Гарин вытирает с лица горячий пот. К Прохоровке приближается эскадрилья Никиты Сморчкова. Это он запрашивал станцию наведения. Его предупредили о приближении «мессершмиттов».

Гарин осматривает верхнюю полусферу. Выше барражируют «яки»: их на этот раз много, в обиду не дадут. Левее на встречном курсе прошло до полка «Петляковых». «Сила силу ломит!» — радостно подумал Гарин, нажал кнопку передатчика:

— Орлы, как у вас?

— Все в порядке, командир! — узнав по голосу комэска Гарина, ответил Дворников.

— «Байкал-шестой!» Но посадку проходом через запасную точку, — донеслась команда с КП.

— Понял, через запасную, — отозвался Гарин.

* * *

Когда Дворников зарулил в капонир и спрыгнул на землю, все уже было подготовлено к очередному вылету: бомбы и эрэсы лежали возле стоянки. Подкатил бензозаправщик, и моторист Цыбуленко, приняв шланг, полез по стремянке к горловине бензобака.

— Как мотор? — задал свой обычный вопрос Беднов.

— Работает, как пчелка! — похвалил Дворников. — У нас, Данилыч, самолет — самый лучший в полку.

— А вот они думают, что самый лучший самолет у них.

Только сейчас Дворников заметил механика и моториста с самолета Алимкина.

— Давно ваш командир улетел? — спросил Георгий у механика Евсеича.

— Только что, — ответил Евсеич и пояснил: — Должно быть, на разведку. Сам батя нашу машину осмотрел, да и бомбы зря заменять не станут...

Подошла Наташа. Она заметно похудела и потемнела лицом — то ли от загара, то ли от бессонных ночей.

— Похоже на это, — согласился с Евсеичем Георгий. И попросил: — Ну, помогите, братья-славяне. Через двадцать минут вылет!

Все разбежались по своим местам, каждый занялся делом: Беднов с механиком и мотористом из экипажа Алимкина колдовали в моторе, Наташа и Федор осматривали оружие, подвешивали бомбы. Им помогали Цыбуленко и сам командир.

Когда над КП поднялась зеленая ракета, все уже было подготовлено к вылету. Запустив двигатель, Георгий запросил разрешение на выруливание. Беднов вперевалку, кряхтя и отдуваясь, вскарабкался на плоскость к кабине Беликовой.

Дворников, не понимая, в чем дело, покачал головой, сбросил обороты. Наташа сняла шлемофон:

— Чего тебе, Данилыч?

— Ты вот что, Наталка, ты только не волнуйся... В общем, отец твой...

Она метнула на него настороженный взгляд:

— Что — отец?.. Ты что говоришь?

Беднов улыбнулся, махнул рукой:

— Да жив твой отец! Вон и письмо пришло. Алимкину его давеча писарчук передал. Ну, поняла?

Он увидел, как у нее задрожал подбородок, как она, надевая шлемофон, уронила голову, прикрыв ладонью глаза.

«Вот старый хрыч, нашел время!» — с досадой ругал себя Данилыч, скатываясь с плоскости. Дворников дал полный газ, показывая механику кулак из кабины.

Беднов трусцой отбежал в сторону от сбивающей с ног струи горячего воздуха, перевел дух, еще раз крепко выругал себя, но тут же успокоился: из задней кабины на него смотрела улыбающаяся, счастливая Наташа.

***

Замполит майор Изотов и замкомэск старший лейтенант Карушин вели свои группы на высоте пятьсот метров в плотном строю. Скоро Прохоровка. Вот уже сброшены колпачки предохранителей с кнопок ведения огня, но тут в наушниках шлемофонов раздается властная команда со станции наведения.

— «Байкалы»! Прохоровке — отбой! Атаковать запасные точки «Эм» и «Я». Как поняли?

— «Вега»! «Байкал-второй»! — тут же отозвался Изотов, — вас понял! — И Карушину: — Саша, атакуй вторую цель. Мы пойдем на четвертую.

— Понял! — коротко ответил Карушин и мельком глянул на карту: вторая цель — Яковлеве — в центре немецкого клина, в сорока километрах юго-западнее Прохоровки; Мелихово, куда пойдет группа Изотова, — еще дальше, километрах в шестидесяти на юго-востоке. «Но почему отменен удар по Прохоровке? — с тревогой подумал Карушин, провожая недоуменным взглядом группу замполита, отвалившую в сторону Мелихова. — Ведь там, под Прохоровкой, сейчас, может быть, решается судьба всей битвы? Прохоровка — на самом острие фашистского клина...» Но, присмотревшись повнимательнее сквозь плотную наволочь дымов к окрестностям ничем не приметного доселе поселка, вдруг все понял: под Прохоровкой разгоралось небывалых масштабов встречное танковое сражение. Многие сотни танков с обеих сторон, волна за волной, броня на броню сходились в жестокой, решительной схватке.

Все летчики группы, как по команде, пристально вглядывались в сторону Прохоровки. Они понимали теперь причину их перенацеливания: армады стальных машин вошли в непосредственное соприкосновение и решить исход борьбы они могут только сами... Кажется, что и сюда, в кабины «илов», явственно доносятся рычание жарко дышащих дизелей, лязг и скрежет гусениц, сплошной гул от грохота танковых пушек и пулеметов, железный стон таранных ударов...

Но вот впереди — Яковлеве. Видны колонны танков и бронетранспортеров: эти тоже спешат к Прохоровке... Карушин нажимает на кнопку передатчика:

— «Байкалы», я Второй. Цель — колонна. Десять градусов вправо. Приготовиться к атаке!

Немцы, явно нервничая, преждевременно открывают сильный заградительный зенитный огонь. Бледно-дымчатые трассы эрликонов стеной встают на боевом курсе группы «шварц тодт» — «черной смерти». Вызванная по радио, с юга надвигается, стараясь разбить строй «илов», восьмерка «фокке-вульфов». Но «яки» прикрытия, имея преимущество в высоте, обрушиваются на «фоккеров», накрепко связывая их боем.

Алимкин идет замыкающим. Ему пора отходить вправо, на Ракитное, затем — на Борисовку. Он докладывает Изотову:

— Второй, ухожу на свой маршрут!

— Добро! — коротко бросает тот.

Теперь замыкающим летит Коля Савик. Он улыбается Алимкину, самолет которого проходит в десяти метрах от его машины: «Держись, старина!» Иван кивнул ему головой: «До встречи, друг!»

Алимкин осмотрелся: нет, он пока не одинок — сверху и сзади, уравняв с ним скорость, «повисли» два «яка».

Иван нажал на кнопку СПУ, спросил по внутренней связи у стрелка:

— Алексей, видишь «яки»?

— Вижу, командир... Так то ж до первых «мессеров».

— И то дело. А чего ж ты еще хотел? У них и задача такая — дать нам оторваться от противника.

Прошли Ракитное, и теперь командир взял курс на Борисовку. Слева по курсу Яковлеве, где вела жаркий бой, группа Сиполса.

Судя по командам ведущего, восьмерка Карушина сделала уже два захода. Большой участок дороги Яковлево — Белинихино был окутан густыми клубами дыма. На его зловещем фоне выделялась частая сеть цветных эрликоновых шаров. «Вот, гады, шпарят!» — с тревогой подумал Алимкин. Над грядой дымов, напрягая зрение, он с трудом различал темные черточки родных «илов». Сейчас они пойдут в последнюю атаку. Но вдруг сердце Ивана сжалось от боли. Цепким взглядом он безошибочно определил начало беды: от одного из «илов», все разрастаясь, наливаясь чернильной темнотой, потянулась полоска дыма. И вдруг у самого своего основания, там, где был самолет, она засветилась ярким светло-оранжевым пламенем. «Ильюшин», словно споткнувшись о невидимую преграду, клюнул носом и полого пошел к земле, вывалившись из цепи атакующих. А еще через мгновение Иван услышал далекий, сдавленный удушьем голос Савика:

— Иду на таран. Прощайте, товарищи. За Родину! Алимкин проследил, как самолет Николая, пылающей кометой промелькнув сквозь густую завесу дыма и пыли, врезался в фашистскую колонну. И тут же огромный огненный султан, опалив облака, взметнулся ввысь. Запоздалое эхо взрыва долетело и сюда, качнув самолет.

— Что это, командир? — с беспокойством спросил Рыжов по СПУ.

— Это, Алеша, погиб Коля Савик, — тихо ответил Иван и тут же насторожился: кто-то настойчиво вызывал его по внешней связи.

Говорил истребитель сопровождения:

— «Вега-двенадцать», я «Сокол-десятый»! Слева сверху — четверка «мессеров». Принимаем бой. Следуй своим курсом...

Алимкин не успел ответить. Он только увидел, бросив взгляд вверх, в левую полусферу, как «яки» резко ушли на боевой разворот.

— Алексей, где наши?

— Выше нас, командир, слева по борту в свалке с «мессерами». — И минуту спустя с радостью доложил: — Есть один желтобрюхий! Отлетался!

Вот и линия фронта.

— Держись, Алешка! — Алимкин, убрав обороты, резко отдает штурвал от себя, вгоняя самолет в крутое пикирование. Все ближе земля, быстро разрастаются в своих размерах доты, артиллерийские позиции, траншеи. С немецкой стороны запоздало ударили зенитные установки: их трассы прошли далеко справа.

До земли — не более десятка метров. Вновь набирает нужные обороты мотор, машина упруго скользит над перелесками и оврагами, степными балками, пересохшими речушками. Наконец — дорога! По ней, поднимая гряду пыли, движется колонна автоцистерн.

Бензозаправщики!.. Значит, где-то поблизости должна быть и колонна танков.

— Алексей, смотри в оба! Что заметишь — докладывай!

— Есть, докладывать, командир! — отозвался Рыжов.

Алимкин подбирает штурвал, чуть увеличивает газ. Но высоко подниматься нельзя, им нужно продержаться как можно дольше незамеченными. А что увидишь с бреющего полета?

Летчик набирает сто метров — не много и не мало. Внизу серебристой лентой промелькнула Ворскла. «Надо идти вдоль реки, — решил Иван. — По переправе можно определить, откуда и куда движется техника».

Теперь самолет летит вдоль Ворсклы метрах в двухстах от берега, на северо-восток в сторону Борисовки. По пути попались две малые переправы: видно, для пехоты и легкого транспорта. Но вот впереди слева, не долетая Борисовки, Иван замечает понтонный мост и сразу смекает, что к чему: не для повозок же он наведен... но и танков на нем нет. Впрочем, это понятно: немцы стали осторожнее, боятся налетов нашей авиации и перебрасывают резервы из пунктов сосредоточения только ночью. И вдруг видит въезжающие на понтоны бензоцистерны. Вот в чем дело! За переправой желтела хорошо накатанная дорога. Алимкин резко разворачивается влево, пересекает реку, идет вдоль дороги. Приглядывается к ней. Так и есть: на обочинах в местах объездов всюду хорошо видны отпечатки танковых гусениц! По самолету со стороны переправы, которая осталась теперь справа сзади, открыли огонь эрликоновские установки. Алимкина охватывает чувство боевого азарта:

— Алеха, тысяча чертей! Кажется, напали на верный след!

— Точно! На обочине дороги вижу отпечатки танковых траков. Да и БЗ неспроста туда топают.

— То-то!

Все было правильно: через пять минут лету дорога стала расширяться, распадаться на отдельные рукава, незаметно переходя в пологий, густо поросший лещинником широкий овраг — надежное укрытие. Там-то, в овраге, Иван и увидел их — более сотни замаскированных броневых машин. Он прошел вдоль оврага. Зенитки молчали: враг не хотел демаскировать себя огнем в надежде, что летчик ничего не заметит.

Далее овраг круто поворачивал влево. «Интересно, что там? А вдруг тоже танки? Еще немного — и домой! — думал Иван. — Линия фронта рядом...»

Но в этот момент, как выстрел, бьет в уши резкий голос стрелка:

— Командир, нас атакуют!

— Держись, Алеша!

Иван делает «змейку», осматривая заднюю полусферу. И точно — сзади шесть вражеских истребителей. Они уже рядом — всего пятьсот метров. Понял: так просто от них не отвязаться...

Алимкин взял курс на север, дал полный газ, отжал ручку управления, ближе прижимаясь к земле. И тут же почувствовал, как, дробно сотрясая корпус самолета, лихорадочно застучал пулемет Рыжова.

— Не спеши, Алексей! Бей короткими!

Первая пара «мессершмиттов», выходя из атаки, стремительно пронеслась справа, промелькнув черными в белых обводах крестами над самой кабиной. Иван приподнимает нос самолета и бьет из пушек им вдогонку. Но поздно: «мессеры» уже вошли в боевой разворот, готовясь к новой атаке. На фюзеляже одного из них красуется бубновый туз.

Вторая пара «худых» подходит почти вплотную к «илу» и бьет наверняка: высекая искры, фашистские снаряды рикошетят о бронекорпус и, видно, поражают винт. Мотор начинает трясти. Повреждены и рули: Иван пытается маневрировать, но самолет реагирует вяло. А тут еще умолк и пулемет стрелка.

— Алексей, почему не стреляешь? Алексей!

Но Рыжов молчит... А «мессершмитты» заходят, как по конвейеру: пара, еще пара, еще...

Иван чувствует, что его расстреливают в упор. Дробно и хлестко стучат по корпусу «ила» снаряды. Вот уже и кабина разбита, густо дымит мотор... Но есть еще оружие — рация. Задыхаясь от дыма, Алимкин нащупывает кнопку передатчика, вызывая станцию наведения:

— «Вега!» «Вега»! Я «Байкал-дзенадцатый»! Большее скопление танков противника в пятнадцати километрах западнее Борисовки!

— Я «Вега», тебя понял: пятнадцать километров западнее Борисовки, — ответил ему твердый голос с грузинским акцентом. И, почувствовав недоброе, с беспокойством спросил: — Двенадцатый, что у тебя, дорогой?

Алимкин хотел ответить, как положено: «Конец связи», потому что самолет, уже не слушаясь рулей, просаживался, падая на поле, но успел сказать только одно слово: «Конец...»

Земля, поросшая травами и кустарником, стремительно побежала под брюхо «ила». Иван резко взял на себя штурвал, чтобы хоть как-то смягчить силу удара, двинул педаль, помогая убрать крен, и тут же почувствовал, как его швырнуло вперед. Привязные ремни впились в плечи, тупая боль сковала все тело. Но едва машина остановилась, Алимкин, превозмогая боль, отстегнул ремни, выбрался на крыло, огляделся по сторонам. Кругом — ни души. Вдалеке, у самого горизонта, на пологом взгорье виднеется село. Там наверняка уже заметили столб дыма, густо поднимающийся из-под капота его машины. Надо торопиться...

Алимкин пробрался к задней кабине, растерзанной снарядами, и увидел стрелка, уткнувшегося лицом в пулемет. Осторожно повернул его голову и понял, что Рыжов убит. Иван откинул фонарь, пытаясь вытащить боевого друга, чтобы фашисты не глумились над ним, пусть уже и мертвым, но тут же заметил, как у дальнего косогора показался немецкий бронетранспортер.

Иван перегнулся в кабину, коснувшись своей щекой холодной щеки друга, отстегнул пистолет и вынул из нагрудного кармана документы. В последний раз, стащив со своей головы шлемофон, горестно поглядел на спокойное сейчас Алешино лицо. С ненавистью перевел взгляд в сторону бронетранспортера:

— Ну уж черта с два! Ишь чего захотели, гады!

Сунув в карман куртки пистолет, одним прыжком очутился возле сорванного лючка бензокрана, резко открыл его. Тугая струя бензина ударила в землю, растекаясь широкой лужей. Отскочив в сторону, Иван метнул в нее зажженную спичку и бросился к оврагу, поросшему густым кустарником. За его спиной раздался легкий хлопок, а через несколько секунд гудящее пламя уже охватило весь самолет.

...Поздним вечером 18 июля в штабе 2-й воздушной армии генерала Красовского собрался Военный совет. Пригласили в основном командиров штурмовых соединений. Присутствовавший здесь член Военного совета Фронта генерал Худяков кратко доложил обстановку: наступление фашистов на Обоянь и Корочу провалилось; силами танковых соединений и штурмовой авиации немцам нанесено поражение под Прохоровкой; действия крупных сил бомбардировочной и штурмовой авиации оправдались полностью...

— Командующий фронтом генерал армии Ватутин, — продолжал далее Худяков, — требует от вас, товарищи, еще более решительных действий при поддержке наступления на Белгород. Силы врага, особенно танковые и авиационные, подорваны. Но у фашистов есть еще немалые резервы. Особенно опасны 4-я танковая армия Гота и ударная группировка «Кампф», расположенные южнее и западнее Белгорода. С воздуха их прикрывают свежие силы истребителей пятьдесят второй эскадры люфтваффе. Степан Акимович, — обратился Худяков к генералу Красовскому, — какие у вас будут соображения по этому поводу?

— Думаю, товарищ генерал, необходимо продолжить активные действия именно крупными силами авиации, — сказал командующий армией. — Эта тактика в последних боях показала себя как наиболее результативная. Но прежде чем говорить по существу задач, поставленных перед нами штабом фронта, я попрошу вас, Георгий Филиппович, — обратился он к генералу Байдукову, — и вас, Андрей Никифорович, — к полковнику Витруку, — доложить о результатах воздушной разведки.

— Экипажи четвертой штурмовой дивизии, — начал генерал Байдуков, — были в районе между Липовом и Северским Донцом, где противник при поддержке оперативной подвижной группы «Кампф» пытался отрезать и окружить нашу шестьдесят девятую армию. По данным нашей разведки были введены в бой два полка дивизии, нанесшие значительный урон противнику. Это способствовало успешному выходу из полуокружения частей армии.

— Вот видите, что значат резервы? И это после того как под Прохоровкой было уничтожено более трехсот немецких танков! — заметил Худяков. — Так, а что нам скажет Андрей Никифорович? — И генерал выжидающе поглядел на Витрука.

Тот помолчал, соображая. По его худому скуластому лицу было видно: волнуется.

— Командующий воздушной армией генерал Красовский поставил перед нашей дивизией задачу активно вести разведку в районах Прохоровки, Яковлева и Борисовки, — доложил Витрук. — Двенадцатого июля под Яковлевом и Прохоровкой были обнаружены крупные танковые силы противника. По ним нанесено несколько штурмовых ударов совместно с бомбардировщиками Пе-два. Противнику причинен значительный урон. — И, понизив голос, добавил: — Летчики сражались геройски. Младший лейтенант Савик со стрелком Кондратюком совершили огненный таран.

— Это, товарищ генерал, уже четвертый такой подвиг в нашей армии, — пояснил Красовский, глядя на Худякова. Тот согласно кивнул:

— Летчики вашей воздушной армии, Степан Акимович, сражаются с невиданной отвагой. Я об этом уже докладывал генералу Ватутину. Кстати, когда летчика-истребителя Горовца вы представили к ордену Ленина, командующий фронтом на представлении лично приписал: «Достоин звания Героя Советского Союза». Так что вы не скромничайте. Ведь Горовец в одном бою уничтожил девять «юнкерсов» — целую эскадрилью!

— У нас своя, строгая мерка, товарищ генерал, — пояснил Красовский. И вновь обратился к Витруку:

— Андрей Никифорович, а что разведано в районе Борисовки?

Генерал Худяков насторожился, придвинув к себе блокнот.

Витрук нагнул голову, развел руками:

— Вчера посылал туда экипаж Алимкина, но он не вернулся. Задание не выполнено...

— Не совсем так, — поправил его командующий и кивнул в сторону своего заместителя: — У генерала Нанейшвили есть другие данные. Доложите, пожалуйста...

— Мне довелось быть на пункте наведения в районе поселка Ивня западнее Прохоровки, — сказал генерал Нанейшвили. — Спустя час после атаки «илов» на Прохоровку и Яковлеве летчик с позывным «Байкал-двенадцать» докладывал, что в пятнадцати километрах западнее Борисовки обнаружено большое скопление танков противника.

— «Байкал-двенадцать» — это Алимкин, — подтвердил Витрук и провел ладонью по разгоряченному лицу... — Значит, добрался все-таки Иван до цели.

— Я лично знаю Алимкина, — поддержал Витрука генерал Красовский. — Это замечательный летчик. Данные, что успел он передать, чрезвычайно важны. Необходимо немедленно продолжать поиск. Нам надо уничтожить танковый резерв врага, с тем чтобы обеспечить наступление войск фронта на Белгород! Таков приказ командующего генерала армии Ватутина.

— Да, именно так, товарищи, — подтвердил генерал Худяков.

— Данные, переданные летчиком, соответствуют предварительным данным фронтовой разведки, — уточнил начальник штаба воздушной армии генерал Качев.

— Степан Акимович, — спросил Худяков у Красовского, — сколько можете выделить самолетов для нанесения удара?

— Три полка штурмовиков, два полка «Петляковых», две эскадрильи истребителей прикрытия, товарищ член Военного совета. Остальные силы — для удара в направлении Белгорода.

— Что ж, добро, — согласился Худяков. — Так и доложу командующему фронтом. — Ну а как насчет доразведывания цели?

— Разведчика вышлем перед рассветом, — заверил Красовский и, обведя взглядом сидящих за столом офицеров, остановил свой взгляд на Витруке.

— Посылай, Андрей Никифорович, разведчика!