КЛЕЙМО "СКФ"
1
Первые несколько часов после возвращения шубинцы ходили в героях.
Шурка, по обыкновению, разглагольствовал среди своих взрослых "корешей", матросов с других катеров:
— Потом стало на волнишке бить, потряхивать. Думаем: как бы не пропал наш командир! Гвардии старший лейтенант Князев говорит: "Я подойду к вам, товарищ командир! Надо вас снимать!" — "Подожди! — отвечает гвардии капитан-лейтенант. — Нельзя свой катер бросать в воде! Справимся! Выгребем!" И выгреб! Шубин же!
А боцман горевал о трофейных консервах, которые пришлось выбросить за борт:
— Вскрыть даже ящики не успел. Так и не знаю, что это за консервы. А пригодились бы! Иностранного моряка будем ужином угощать.
Но к вечеру в дивизионе стало известно, что адмирал сурово разговаривал с Шубиным.
Начальство рассудило правильно: "Кому много дано, с того много и спросится". Шубину было много дано — от таланта до орденов. И спрошено было поэтому полной мерой!
"За спасение людей и катера — спасибо! — будто бы сказал адмирал. — Но аварию тебе, Шубин, простить нельзя! Завтра в десять представишь объяснение причин аварии. Не сумеешь объяснить, отрешу тебя и Павлова от должности и отдам под суд военного трибунала!"
2
Запасшись папиросами, Шубин и Павлов заперлись в комнате. Дом, куда их поставили на квартиру, находился на окраине рыбацкого поселка, недалеко от гавани.
Через час или полтора в комнате было уже полутемно от табачного дыма. Как сквозь дымовую завесу, прорывались моряки к цели — к разгадке аварии у западного берега Хиума.
Конечно, не так трудно было промямлить какую-нибудь общепринятую формулу покаяния. Начальники, вообще говоря, жалостливы к кающимся.
Но Шубину это как раз было трудно. По-честному, он не мог бы так.
Слишком сильна была его вера в себя, чтобы поступиться ею без борьбы. И эту веру он, как правило, переносил на своих подчиненных. Павлов был надежен, так считал Шубин.
Это не значит, однако, что Шубин не был требователен по службе. Наоборот! Но требовательность и недоверчивость — вещи разные.
Шубин не уставал повторять своим офицерам, что на войне — да и вообще в жизни — очень важна инерция удачи, иначе говоря, неустанно вырабатываемая привычка к счастью. Нельзя допускать необоснованных сомнений в себе, колебаний, самокопаний.
Горький сказал: "Талант — это вера в себя, в свои силы!" Но почему горьковские слова применимы лишь к писателям, а не ко всем людям, к представителям различных профессий, в том числе и военно-морской?
Лет шесть или семь назад учебный корабль, на котором проходили практику курсанты третьего курса, втягивался в устье Северной Двины. Шубин выполнял обязанности вахтенного командира. Рядом, на мостике, стоял профессор Грибов, который был начальником практики.
В данном случае, вероятно, уместно было бы вызвать с берега лоцмана. Но Грибов не сделал этого.
Он приказал передать семафором: "Прошу разрешения лоцмана не брать. На мостике — практикант. Не хочу портить характер будущего офицера!" И Шубин навсегда запомнил это...
Он отмахнул рукой плававшие над столом клубы дыма, заглянул в лицо Павлову:
— Ну-ну! Не будем падать духом. Будем трезво рассуждать. Если не мы с тобой виноваты, то кто же тогда виноват? Компас?
Да, выбор невелик: либо командир катера, либо компас.
— Кстати, вспомни, мы шли на одном магнитном! Гирокомпас выбыл из строя еще на подходе к притопленному кораблю.
Павлов угнетенно кивнул.
Итак, на подозрении магнитный компас!
Шубину представилось, как Грибов в задумчивости расхаживает взад и вперед у своего столика в аудитории.
"Разберем, — начинает он, — случай с бывшим курсантом нашего училища Шубиным. Будем последовательно исключать одно решение за другим..." Далее Грибов сказал бы, наверное, о пейзаже.
"На войне, — учил он, — пейзаж перестает существовать сам по себе. Все, что совершается в природе, может влиять на ход событий и должно обязательно приниматься в расчет навигатором".
Но что совершалось в природе перед аварией? Море было штилевое. Из-за туч проглядывала луна.
Если бы компас соврал где-нибудь на Баренцевом море, полагалось бы учесть в догадках северное сияние.
С давних времен сохранилась поморская примета:
"Матка (компас) дурит на пазорях", то есть при северном сиянии. Ведь сполохи на небе подобны зарницам: те возвещают о грозе, эти — о магнитной буре. Порыв магнитной бури, бушующей в высоких слоях атмосферы, невидимое "дуновение" может коснуться стрелки магнитного компаса и отклонить ее, а вслед за нею и корабль от правильного курса.
Но авария произошла не на Баренцевом, а на Балтийском море. Здесь северные сияния редки.
Так что же повлияло на компас?
Робкий стук в окно. .
— Кто?
— Боцман беспокоит, товарищ гвардии капитан-лейтенант! Ужинать будете с товарищем гвардии лейтенантом?
— Хочешь есть, Павлов? Нет? И я нет. Спасибо, Фаддеичев, не надо ничего!
— Как же так: и обедали плохо, и ужинать не будете?..
Долгий соболезнующий вздох.
— Англичанину передать, чтобы завтра пришел?
— Да! Завтра. Всё завтра!
Слышно, как боцман топчется под окном. Потом тяжелые шаги медленно удаляются.
Через полчаса опять стук, на этот раз в дверь.
— Кто там еще?
— Откройте! Я.
Князев перешагнул через порог и остановился:
— Ух! Накурили как! Что же без света сидите? Вечер на дворе!
Павлов встал и зажег керосиновую лампу под старомодным четырехугольным колпаком. Полосы дыма медленно поползли мимо лампы к открытой форточке.
— Не надумали еще?
— Кружим пока, — неохотно ответил Шубин. — Ходим вокруг да около.
— Вокруг чего?
— Да компаса магнитного. Вокруг чего же еще?
— Ага! Ведь вы при одном магнитном остались. Гирокомпас-то растрясло?
— Вышел из строя, пока нас самолет гонял. То и дело стопорили ход.
Пауза.
— Не сдвинули ли мягкое железо?
— На выходе я определял поправку. Компас был исправен.
— Может, в карманах было что-нибудь, что могло повлиять на девиацию: нож, ключи, цепочка?
Мысленно Шубин и Павлов порылись в карманах. Нет, металлического во время похода не было ничего.
Шубин невесело усмехнулся:
— Вспомнил шутку профессора Грибова, единственную, которую слышал от него за четыре года обучения:
"Без опаски можно подходить к компасу только в одном-единственном случае — обладая медным лбом. Медь не намагничивается".
— Слушай! — Князев быстро повернулся к Павлову. — А не взял ли ты случаем какой-нибудь металлический трофей?
Шубин насторожился:
— Что имеешь в виду?
— Почему-то вообразилась ракетница. Мог же Павлов взять на транспорте что-нибудь на память. Ну, скажем, ракетницу. Потом по рассеянности положил ее рядом с магнитным компасом и...
— Какие там ракетницы, что вы! — Павлов обиженно отвернулся. — Совсем меня за мальчика считаете.
— Да, металлического не взяли ничего, — подтвердил Шубин. — Боцман лишь немного компота прихватил. Но ведь компот не влияет на девиацию.
Никто не улыбнулся его шутке.
— Минные поля! — торжественно изрек Князев. — Компасы врут на минных полях.
— Но их не было на пути. В Ригулди остались карты минных постановок. Я смотрел.
Павлов выдвинулся вперед и с ходу понес чепуху. Он забормотал что-то о секретном магнитном оружии.
Князев только вздохнул. Но Шубин слушал, не прерывая. Пламя в лампе мигало и подпрыгивало. По стенам раскачивались длинные тени, похожие на косматые водоросли.
— Не меняют ли немцы, — говорил Павлов, — магнитное поле у берега? Не уводят ли корабль с помощью какой-то магнитной ловушки на прибрежные камни?
— Гм! — сказал Князев.
— Нет, вы вдумайтесь! Немцы знали о предстоящем отступлении. Вот и спрятали у берега нечто вроде магнитного спрута. Условно называю его спрутом. Но, возможно, у него были такие щупальца, особые антенны, что ли. Когда корабли проходили мимо, то попадали в зону его действия...
Павлов поднял глаза на своих собеседников и осекся. Шубин молчал. Но лицо Князева сморщилось, словно бы он хлебнул какой-то кислятины.
3
Под утро Павлов и Князев, внезапно онемев, повалились ничком на свои койки. Головоломка со "спрутом" вымотала их сильнее, чем иная торпедная атака.
Шубин еще немного посидел у стола, потом встал и потушил лампу. За окном светало.
До назначенного адмиралом срока осталось каких-нибудь три с половиной часа. А дальше — позор на всю бригаду, снятие с должности и суд!
Но Шубин, стиснув зубы, упрямо поворачивался спиной к этой страшной мысли. Пока нельзя переживать, зря расходовать нервную энергию. Всего себя надо сосредоточить на решении проклятой головоломки!
Павлов и Князев, накрывшись шинелями, оглушительно храпели наперегонки. Расслабляющее тепло стояло в комнате, как вода в сонной заводи.
Шубин открыл окно. Крепким октябрьским холодком пахнуло оттуда. Он поежился и, накинув шинель, присел на стул у окна. Что-то недовольно пробурчал Павлов за спиной, по-детски почмокал губами и натянул шикель на голову.
Аккуратно выметенная улица перед домом еще пуста. Грибов как-то упоминал о том, что по субботам чистюли эстонки "драят медяшку", то есть чистят ручки дверей, — совсем как на флоте.
Эх, профессора бы сюда! С ним бы поговорить по душам! Он нашел бы чего присоветовать. Порылся бы в своей папке со всякими штурманскими головоломками, поколдовал бы над нею и вытащил что-нибудь такое, что, на удивление, подходило бы к данному случаю.
Шубин представил себе, как профессор раскладывает перед собой на столе портсигар, авторучку, блокнот, еще что-то. Затем снимает пенсне и, коротко дохнув на стеклышки, начинает протирать их неторопливыми, округлыми движениями.
Это он делает на каждом экзамене. Д Шубин чувствует себя сейчас точь-в-точь как на экзамене.
Странно, однако, видеть Грибова так близко без пенсне. Глаза, оказывается, у него добрые, усталые, в частой сеточке стариковских морщин.
"Не собираюсь выгораживать вас, — ворчливо говорит он. — Не стал бы выгораживать в таких делах родного сына, если бы у меня был сын..." "Понимаю, Николай Дмитриевич..." "Подождите, я не кончил! Конечно, причина вне вас! ("Как странно, — удивляется Шубин. — Почти то же и в тех же выражениях я давеча говорил Павлову".) Продолжайте искать, товарищ Шубин, придирчиво осматриваясь! Вот, например, эти... ящики! Они мне представляются сомнительными".
"И мне, товарищ профессор!" Но это уже сон. Шубин крепко спит, уронив усталую голову на подоконник.
Голос Грибова настойчиво перебивают два других голоса: азартный, с петушиными нотками — Павлова и размеренно-рассудительный — Князева.
На фоне этого спора идут сны, причудливые, тревожные.
То представляется жадный магнитный спрут, новейшее секретное оружие, ловушка для кораблей, о которой толковал Павлов. То — якорные мины, поставленные у берега Хиума и двусмысленно покачивающие своими круглыми головами на длинных шеях — минрепах. То — корабль-призрак, накренившийся на борт, с обвисшим флагом, на котором скалится череп с перекрещенными костями, похожими на свастику.
И тут же кувыркаются, как дельфины, ящики с консервами. Выглядят на море несуразно, как это часто бывает во сне, и все же многозначительно!
Вдруг четыре эти видения заколыхались, завертелись, слились воедино.
Но Шубину было еще невдомек, что замысловатый гибрид из ящиков, корабля, мин, "спрута" и есть разгадка недавней аварии...
4
Шубин понял это, когда проснулся. Как открыл глаза и увидел залитую неярким октябрьским солнцем улицу, так и понял! Разгадка пришла к нему на цыпочках, пока он спал.
Консервы! Почему именно консервы должны были находиться в тех ящиках, которые боцман "прихватил" с транспорта? Ведь их даже не вскрыли, так невскрытыми и выбросили за борт!
Кроме того, трудно предположить, что большой транспортный корабль был загружен одними консервами. Гарнизон на Моонзундском архипелаге нуждался не только в консервах. Он прежде всего нуждался в боезапасе, то есть в снарядах, патронах, гранатах и прочих изделиях из металла. А это существенно меняло дело.
Шубин заорал изо всех сил:
— По-одъем!
Князев и Павлов всполошенно вскинулись. Они глядели на Шубина во все глаза, нашаривая ботинки под койками.
— Ящики? Какие ящики? Их выбросили за борт у Ристна, эти ящики.
— Но до Ристна они с нами были? Верно? Металл, который находился в них, отклонял стрелку нашего компаса!
— Металл? Вы говорите: металл? Какой металл?
— А вот этого не знаю пока. Но буду знать!.. В девять утра Шубин был у адмирала. Тот встретил его неприветливо.
— Подготовили объяснение?
— Никак нет! Прошу отсрочки — до возвращения разведчиков с притопленного транспорта.
И Шубин доложил о своей догадке. Она показалась адмиралу настолько правдоподобной, что он немедленно распорядился дать шифрограмму на транспорт: "Обследовать трюм, уточнить характер груза".
Но когда еще смогут это сделать разведчики! Конечно, не сразу, и только между делом.
Днем они не отлучаются от иллюминатора, ночью попеременно дежурят на палубе. Мимо проходят вражеские конвои. Хорошо бы нажать кнопку стреляющего приспособления или гашетку пулемета! Но приходится орудовать лишь радиоключом, выстукивая вызов на базу.
По этому вызову с площадок срываются в воздух самолеты, а из гавани стремглав выбегают торпедные катера — наперехват вражеских караванов!
Немцы, понятно, слышат чужую рацию, работающую у них под боком. Но запеленговать ее нельзя: едва радисты пристраиваются к волне, как та пропадает, глубже зарывшись в эфир. Нахальный щебет через некоторое время возникает уже на новой волне и снова мгновенно пропадает. Сигнал очень короткий, условный, передача его занимает несколько секунд, не больше. Уловка эта носит название — "передача на убывающей волне".
Да, дел у разведчиков хватает и без особого адмиральского поручения.
5
Шубин выходил со своим отрядом в торпедные атаки, исправно топил корабли, в общем, делал то, что должен был делать, но тревога не покидала его. Никогда, пожалуй, не волновался так за высаженных им разведчиков (конечно, исключая случай с Викторией).
Он представлял себе, как прибой все круче кладет транспорт на борт, как волны с шипением переплескивают через палубу. Мало-помалу море довершает разрушение, начатое советскими самолетами. Транспорт дотягивает последние свои дни, может быть, часы.
Не развалилась бы раньше времени эта старая бандура!
Однако немцев вскоре "столкнули" с Саарема, по выражению Шубина. Надобность в пребывании разведчиков на притопленном транспорте отпала. Их сняла наша подводная лодка, которая возвращалась из операции.
Узнав о том, что разведчики вернулись, Шубин и Павлов со всех ног кинулись к адмиралу.
Их приняли немедленно.
У стола адмирала стояли оба разведчика. Они были утомлены, небриты, но с достоинством улыбнулись морякам. На столе, возле письменного прибора, кучей свалены были шарикоподшипники!
Шубин и Павлов оцепенели, уставившись на них.
Были они разного диаметра, чистенькие, блестящие, в аккуратной упаковке из промасленной пергаментной бумаги.
Вот, стало быть, он, опасный металл, который вывел катер на камни!
— Кавардак такой в трюме в этом, — продолжал докладывать разведчик. — Ящик на ящике, и все перемешались. Попадались некоторые и с консервами, но больше с ними, с шарикоподшипниками!
— Может, там еще что было, не знаем, — добавил второй разведчик. — Только небольшая часть трюма осталась незатопленной. Мы уж по колено в воде ходили.
Адмирал обернулся к Шубину:
— Ты почему-то считал: никель. Опаснее никеля!
— А вы с Князевым не верили, что спрут, — укорил Шубина Павлов, — Как же не спрут? Только в пергаментной упаковке. И привередливый! Деревянным брезговал, пропускал мимо, а к металлу сразу присасывался своими невидимыми щупальцами.
— Не просто к металлу! — поправил адмирал. — Только к чувствительной магнитной стрелке!
Шубин кивнул.
Не исключено, что от работы электромоторов шарикоподшипники намагнитились. В ящиках они были уложены рядами, а это имело значение для усиления магнитного поля. Приблизившись к месту своей гибели в районе банки Подлой, транспорт, можно сказать, представлял собой уже один огромный магнит.
— Цепочка из трех звеньев, товарищ адмирал, — сказал разведчик. — Первое звено — корабль, второе — ящики с шарикоподшипниками, третье — магнитный компас на катере. И это еще не всё!
Он подбросил на ладони сверкающий кругляш и быстро повернул его вокруг оси:
— Полюбуйтесь! На нем клеймо!
Три буквы стояли на кольце шарикоподшипника: "SKF".
Шубин присвистнул:
— "СКФ"! Ого! Это же знаменитая шведская фирма! Шарикоподшипники, выходит, шведские?
— То-то и оно!
— А Швеция гордится тем, что полтора века не воюет.
— Правильно! Люди не воюют. Воюют шарикоподшипники.
— Само собой! Я и забыл про это, — пробормотал Шубин сквозь зубы. — Бизнес не имеет границ.
— Каких границ?
— Я говорю: бизнес не имеет границ, товарищ адмирал! Из-за высоких прибылей Швеция, хоть и нейтральная, помогает Германии против нас.
— Не вся Швеция! Ее капиталисты! А шведские моряки, наоборот, помогают нашим людям. Были побеги из фашистских концлагерей на побережье Балтики. Беглецов, я слышал, прятали в трюмах шведских кораблей.
Шубин промолчал. Глаз не мог отвести от "опасного груза", от двойных стальных обручей, внутри которых сверкали шарики, плотно пригнанные друг к другу.
На этих шариках вертится колесо войны! Не будет их, и остановятся, оцепенеют танки, самолеты, вездеходы, амфибии, грузовые и легковые машины. Разладится весь огромный механизм истребления людей.
Теперь понятно, почему подводная лодка кружила подле притопленного транспорта. Она охраняла тайну трех букв: "СКФ"!
А быть может, изыскивались способы как-то выручить, спасти ценный груз. Он, вероятно, направлялся не только для гарнизона Хиума и Саарема, но предназначался также и мощной курляндской группировке.
Что-то, однако, помешало спасти груз. Вернее всего, не хватило времени. С разгрузкой транспорта не успели обернуться, потому что Советская Армия и Флот наступали слишком быстро.
"А возможно, это я спугнул подводную лодку, — подумал Шубин. Такая мысль была ему приятна, льстила его самолюбию. — Поединок не состоялся, но все же я спугнул ее!.." Во всяком случае, "Летучий Голландец", как всегда, был там, где совершался торг за спиной воюющих, где затевалась очередная подлость, которая должна была продлить войну, а значит, и унести десятки, сотни тысяч человеческих жизней.