Воин, метеору подобный
Зимой 1792 года генерал Иван Лазарев пробирался с адъютантом из Киева на Кавказ.
Где-то за Конотопом возок его закружило, завихрило в пропащей степной метели. Кони, встав против ветра, вздрагивали острыми ушами, и ямщик опустил вожжи:
— Пути не стало... Кружат, ваше сясество.
Заржал коренник. Вокруг одинокой кошевки замелькали огни волчьих несытых глаз. Лазарев из-под сиденья достал футляр с пистолями. Ругаясь, совал в них круглые промерзлые пули.
— Бей тоже! — кричал адъютанту...
Кони рванули — прямо в буран. А рядом мчались волчьи глаза, рык звериный ужасал душу. В овраге лошади встали, тяжко дыша. Ни следа дороги — безлюдье. Путники закутались в овчины, прижались друг к другу. Если смерть, то сладкая — во сне. И в этот сон вошел вдруг далекий отзвук благовеста церковного.
Лазарев отряхнул с себя снег, скинул башлык:
— Иль чудится? Эй, ямщик, не околел еще? Проснись...
На гул колоколов кони рвали сугробы грудью. Скоро из вихрей метели показались плетень и крайняя хата. Священник селения был разбужен грохотом — в сенях Лазарев опрокинул ведра, ввалился в убогую хату пастыря, весь в запурженном меху.
— Ну, отец, бог миловал... Чаю дашь ли нам?
Всю ночь гремел над степью неустанный набат, суля путникам надежду на спасение. Под утро разом стихла метель, замолк и колокол, а в хату вошел отрок-бурсак. С порога чинно раскланялся.
— Се чадо мое, — сказал священник. — Ныне риторику с гомилетикой в бурсе познает. Не журись, Петро, скажи стих гостям!
Лазарев обнял мальчика, целуя его в холодные с мороза щеки:
— Ты благовестил ночью на колокольне? Так ведай, что спас жизнь мою для дел нужных. И верь — я тебя не забуду...
Он записал имя бурсацкое — Петр Степанов, сын пастыря Котляревского из села Ольховатки, порожден в 1782 году, — после чего генерал отъехал благополучно, и о нем забыли. Но Лазарев не забыл мальчика... Совсем неожиданно в Ольховатку явился пожилой фурьер с грозным пакетом от начальства:
— Петр Котляревский... произрастает ли здесь такой? Велено его на Капказ вести. Чего плачешь, батюшка? И полета лет не минует, как вернется сынок уже хенералом с пенсией... Поехали!
Мальчика привезли в Моздок, и Лазарев подвел его к шкафу с книгами. Бурсацкую ученость заменили теперь деяния полководцев прошлого. Котляревский был зачислен в пехоту рядовым солдатом, и отрок послушно вскинул на плечо тяжеленное ружье. Четырнадцати лет от роду, бредя Ганнибалом, он уже понюхал пороху в Персидском походе.
В один из дней вдова грузинского царя Мария вызвала Лазарева к себе. Генерал явился во дворец с тифлисским комендантом — князем Саакадзе. Царица сидела на тахте, по бокам от нее стояли царевичи. Лазарев приблизился к женщине, и она, выхватив кинжал, пронзила его насмерть. Саакадзе кинулся к царице.
Убиваемый кинжалами царевичей, комендант Тифлиса кричал исступленно:
— Царица! Кто затемнил разум тебе? Не губи дружбы с Россией! Или снова желаешь Грузии нашей быть в крови и во прахе?..
Так Котляревский лишился своего покровителя. Одинокий солдат еще не знал, что его ждет громкая судьба, а в историю военной славы России он войдет как генерал-метеор.
В 1795 году пришел из Персии с войском зловредный евнух Баба-хан; воины его победили воинов Грузии, Баба-хан вторгся в Тифлис, сел на высокой горе Сололаке, и с вершины ее глядел зверь, как пламень лился по улицам, как в муках жесточайших пыток погибало
население... Не было согласия в тысячелетней династии Багратионов, оттого и ужасали Грузию бедствия. Но когда однажды явились послы Персии в Тифлис, царь принял их, стоя под портретом русского императора Павла I, и сказал царь персам слова вещие и зловещие:
— Отныне и во веки веков отсылайте послов своих в Петербург, ибо царство Грузинское кончилось, земля наша стала подвластна великой Руси, а грузины с русскими — отныне братья!
Кровь, пролитая Баба-ханом, была кровью последней: Тифлис вступил в эру благополучия и спокойствия. Но зато не было теперь передыха для солдат русских, реками проливали они кровь за народ грузинский, война с персами тянулась много-много лет, и в этих-то войнах и прославил себя Котляревский...
Впервые был ранен в чине штабс-капитанском при штурме Ганжи; тогда ему было двадцать лет, но слава еще не пришла к нему. Она коснулась чела его в ранге уже майорском. Многотысячная армия персов, во главе с Аббас-мирзою, ринулась в пределы Карабаха. Котляревский вел батальон егерей, когда Аббас-мирза насел на него всей армией. Герои заняли горушку кладбища, укрываясь за плитами мусульманских могил. Вспыхнула битва — непохожая на все: батальон против целой армии! К утру не стало половины солдат, сам Котляревский был ранен, и Аббас замкнул их в жестокой осаде.
— Подождем, — сказал принц, — пока они сами не сдохнут...
150 человек стояли против 40 000 персов. Легендарно! Ночью Котляревский отдал приказ:
— Ребята! Землю над могилами павших сровняйте, чтобы не надругался враг над товарищами нашими. Колеса пушечные обмотайте шинелями. Поход будет страшен и... поцелуемся!
Все перецеловались. Легенда продолжалась: бесшумные, как барсы, егеря из кольца осады устремились в сторону Шах-Булахского замка. Котляревский решил взять эту крепость, чтобы засесть в ней, иначе в голом поле их перебьют. Они уже подходили к замку, когда Аббас-мирза поднял свою армию по тревоге — в погоню.
— Пушки вперед! — призвал Котляревский к штурму.
Шарахнули ядрами по воротам замка, и они сорвались с петель. Выбили оттуда гарнизон и сами там сели.
Закрылись. Двух лошадей егеря съели в осаде, потом рвали на дворе сухую траву...
Аббас-мирза прислал к Котляревскому парламентера;
— О львы, кормящиеся травой! Наш принц Аббас предлагает вам всем высокое положение и богатство на службе персидской. Сдайтесь, и обещание это да будет свято именем светлейшего шаха.
— Четыре дня, — отвечал Котляревский, — и дадим ответ...
Стихли выстрелы. А невдалеке, средь неприступных гор, стояла еще одна крепость — Мухрат. Вот если бы проскочить туда! Срок перемирия подходил к концу, Котляревский поднялся на башню.
— Мы согласны сдаться! — прокричал он. — Но завтра утром!
Всю ночь в лагере Аббас-мирзы шло ликование. Котляревский слово сдержал: утром персы вошли в крепость, но она была уже пуста — русские тихо ушли. Аббас-мирза настиг их в пяти верстах от Мухрата. На горных тропах началась жестокая битва. Персы скопом лезли на пушки, егеря пушек им не отдавали. Батальон шел к замку «на пробой»! И вдруг... ров, дальше не пройти. Тогда егеря стали ложиться в ров, умащивая его своими телами. «Идите!» — кричали они. И по живым телам прошел батальон и протащил даже пушки. Двое встали изо рва (остальных задавили). Затворясь в Мухрате, еще восемь суток держались они в осаде, пока из Тифлиса не подошла подмога. Знамена кавказских полков, овеянные славой, склонились до земли перед таким героизмом...
А потом Котляревский отличился при Мигри. Опять у него под командой батальон, а против него — целая армия. «Пройдем!» — решил Котляревский и штурмом взял неприступную крепость со стороны самой неприступной. Аббас-мирза в гневе велел изменить русло реки, чтобы отвести воду от русского гарнизона. «Надо разбить Аббаску!» И Котляревский дерзко вывел своих воинов из крепости в чистое поле. Батальон дал сражение армии. Не превосходством, а лишь искусством воинским совершенно разбил ее. Враги в ужасе толпами кидались в Аракс, так запрудив его телами, что река вышла из берегов... Опять легенда!
— В чем секрет ваших побед? — спрашивали Котляревского.
— Обдумываю холодно, а действую горячо...
1812 год застал его в ранге генерал-майорском, и уже тогда его все знали как «генерала-метеора»!
Вдали от грома Бородина оказалась под угрозой полного разгрома вся наша кавказская армия. Принц Аббас-мирза грозил России из-за Аракса несметными полчищами. Наполеон советовал ему требовать от русских обратно всю Грузию, а войскам русским отойти прочь — аж за Терек! Командирами персидских полков были англичане... В эти дни Котляревского вызвал к себе главнокомандующий на Кавказе — старик генерал Ртищев:
— Москву-то, батенька, мы отдали французу. Дела худы. Придется и Грузию оставлять Аббаске. Знаю, что ребята твои залихватские: режь любого — кровь даже не капнет! Но сейчас вы хвосты подожмите. Иначе отколотят вас за милую душу...
Имеет ли воин право нарушать приказ главного командования?
Очевидно, да! Котляревский самовольно, нарушив приказ, открыл войну, переступив за Араке, и вторгся в пределы персидские. Смерть или победа! Первую битву он начал при Асландузе — на пенистых бродах через Араке. Была поздняя осень, быстро холодало, а силы Аббас-мирзы в десять раз превышали силы Котляревского: на одного русского воина — по десятку врагов...
Персидские историки пишут:
«Сам принц Аббас-мирза бросился к батареям, чтобы возбудить в воинах мужество. Подобрав за пояс полы своего халата, он собственноручно сделал выстрел из пушки и этим помрачил весь свет божий. Но иранские воины почли за лучшее отступить для отдохновения на другую позицию, а ночью свирепо-грозный Котляревский обрушил на них вторичное нападение».
Перед второй атакой Котляревский обратился к солдатам:
— Воину умирать не начальник, а само отечество повелевает. Врагов очень много, а... когда их было у нас мало? Помните: за нами — Тифлис, за нами — Москва, за нами — Россия!
Персидские историки пишут:
«В эту мрачную ночь, когда принц Аббас-мирза хотел сделать сердца своих воинов пылкими к отражениюКотляревского, лошадь принца споткнулась, отчего его высочество, принц Аббас-мирза, изволил с очень большим достоинством перенести свое высокое благородство из седла в глубокую яму...»
Армия персов рассеялась в бегстве, сразу перестав существовать. Победа Котляревского была полной! Но с берегов Аракса он обратил свои взоры на побережье Каспия: крепость Ленкорань — вот главная опора персидского могущества в Азербайджане. Ленкорань — ключ от всех шахских владений. Зима была морозной, а перед Котляревским лежало бездорожье безводных степей Муганских; «генерал-метеор» резко запахнул на себе плащ.
— Пошли! — сказал, и за ним качнулись штыки ветеранов...
26 декабря они увидели Ленкорань: в каменной кладке высилась грозная цитадель, поверху которой торчали зубцы стен, с высоты взирали на пришельцев жерла орудий. Сначала Котляревский послал парламентера, предлагая гарнизону сдаться без крови.
Садык-хан, комендант цитадели, отвечал в гордости:
— Несчастие принца Аббаса не послужит для нас примером. Великий аллах лучше всех знает, кому принадлежит Ленкорань...
Ну что ж, придется отнимать Ленкорань у самого аллаха! Котляревский провел ночь у костра. Он размышлял. И отдал приказ к штурму — наикратчайший: «Отступления не будет». На рассвете войска его спустились в ров, полезли на стены. Персы сбросили их вниз, все офицеры были убиты сразу. Враги кидали на русских горящие свертки бурок, пропитанных в нефти. Котляревский обнажил золотую шпагу, на которой славянской вязью были начертаны слова:
За храбрость
— А теперь идти мне! — сказал он. — Пусть я погибну, но потомство возвеселится рвением к славе своих предшественников.
Риторика и гомилетика — он их еще не забыл и выражался витиевато. Солдаты увидели Котляревского впереди штурмующих...
Персидские историки пишут:
«Бой в Ленкорани был так горяч, что мышцы рук от взмахов и опускания меча, а пальцы от беспрерывного взвода курков в продолжении шести часов сряду были лишены всякой возможности насладить себя собиранием сладких зерен отдохновения...»
Из гарнизона Ленкорани в живых остался лишь один перс.
— Иди домой, — сказали ему победители. — Иди и расскажи всем, как мы, русские, города берем. Иди, иди! Мы тебя не тронем...
Нещадно коптя, догорали нефтяные факелы бурок. Роясь в завалах мертвецов, раны которых дымились на морозном воздухе, солдаты нашли и тело Котляревского. Нога его была раздроблена, в голове засели две пули, лицо перекосилось от удара саблей, правый глаз вытек, а из уха торчали разбитые черепные кости.
— Вот и сподобился, — закрестились над ним солдаты. Котляревский приоткрыл уцелевший глаз:
— Я умер, но я все слышу и уже извещен о победе нашей...
Двумя ударами он выбил Персию из войны, и Персия поспешно заключила мир в Гюлистане, уступая России все Закавказье, и больше уже не зарилась на Дагестан и Грузию.
В Тифлисе к ложу Котляревского подсел старик Ртищев и сказал:
— Нарушил ты приказ мой, но... хорошо нарушил! За битву на Араксе — генерал-лейтенанта тебе. А за взятие Ленкорани жалую в кавалеры георгиевские... Попробуй выжить. Мужайся!
И никто не услышал от него ни единого стона.
— Воину жаловаться на боль не пристало, — говорил он...
Мирные звезды дрожали в украинском небе, будто крупной солью был посыпан каравай черного хлеба.
Старый священник из села Ольховатки был разбужен средь ночи скрипом колес и звоном оружия. Он открыл дверь хаты, и два гренадера ввели под руки седого, израненного генерала в орденах. Одним глазом он смотрел на священника, и этот глаз источал слезу радости:
— Вот и вернулся сын ваш — генералом с пенсионом. И не ждали вы его, батюшка, полета лет... Скорее я возвратился!
«Генерал-метеор» сел на скрипнувшую лавку, на которой играл когда-то в детстве. Оглядел родную печь. Мальчиком увезли его отсюда, и стал он солдатом. За тринадцать лет битв прошел путь до генерал-лейтенанта. Ни разу (ни разу!) не встретил Котляревский противника, равного ему по силам: всегда врагов было больше. И ни разу (ни разу!) он не знал поражений...
Котляревского вызвали в Петербург. Во дворце Зимнем почти затерялся «генерал-метеор» в блистательной свите. Отворились белые двери, все в золоте. Александр I приставил лорнетку к безбровому глазу. Точно определил, кто здесь Котляревский, и увел его в свой кабинет. А там, наедине, император сказал:
— Здесь нас никто не слышит, и ты можешь быть со мною вполне откровенен. Тебе всего тридцать пять лет. Скажи, кто помог тебе сделать карьеру, столь быструю? Назови покровителя своего.
— Ваше величество, — в растерянности отвечал Котляревский, — мои покровители — едино те солдаты, коими имел честь я командовать. Их мужеству я обязан своей карьерой!
Император слегка откачнулся от него в недоверии:
— Прямой ты воин, а честно ответить мне не пожелал. Покровителя своего утаил. Не пожелал открыть его предо мною...
Из кабинета царя Котляревский вышел, как оплеванный. Его заподозрили, будто не кровью, а сильною рукой в «верхах» сделал он свою карьеру — скорую, как полет метеора. Боль этой обиды была столь невыносима, что Петр Степанович тут же подал в отставку... Полный инвалид, он думал, что скоро умрет, а потому заказал себе печать, на которой был изображен скелет при сабле и с орденами Котляревского средь голых ребер.
Он не умер, а прожил еще тридцать девять лет в отставке, угрюмо и молчаливо страдая. Это была не жизнь, а сплошная нечеловеческая пытка. О нем писали тогда в таких выражениях:
«Ура — Котляревский! Ты обратился в драгоценный мешок, в котором хранятся в щепы избитые, геройские твои кости...»
Тридцать девять лет человек жил только одним — болью! Денно и нощно он испытывал только боль, боль, боль... Она заполонила его всего, эта боль, и уже не отпускала. Он не знал иных чувств, кроме этой боли. При этом еще много читал, вел обширную переписку и хозяйство. У Котляревского была одна черта: он не признавал мостов, дорог и тропинок, всегда напрямик следуя к цели. Реки переходил вброд, продирался через кусты, не искал обхода глубоких оврагов... Для него это очень характерно!
В 1826 году Николай I присвоил Котляревскому чин генерала от инфантерии и просил его взять на себя командование армией в войне с Турцией. «Уверен, — писал император, — что одного лишь Имени Вашего достаточно будет, чтобы одушевить войска...»
Котляревский от командования отказался:
— Увы, я уже не в силах... Мешок с костями!
Последний подвиг жизни Котляревского приходился как раз на 1812 год, когда внимание всей России было сосредоточено на героях Бородина, Малоярославца, Березины... Героизм русских воинов при Асландузе и Ленкорани остался почти незамеченным.
Петр Степанович по этому случаю говорил так:
— Кровь русская, пролитая на берегах Аракса и Каспия, не менее драгоценна, чем пролитая на берегах Москвы или Сены, а пули галлов и персов причиняют воинам одинаковые страдания. Подвиги во славу Отечества должны оцениваться по их достоинствам, а не по географической карте...
Последние годы он провел близ Феодосии, где на голом солончаке пустынного берега купил себе неуютный дом. Пусто было в его комнатах. Получая очень большую пенсию, Котляревский жил бедняком, ибо не забывал о таких же инвалидах, как и он сам, — о своих героях-солдатах, которые получали пенсию от него лично.
Гостям Котляревский показывал шкатулку, тряся ее в руках, а внутри что-то сухо и громко стучало.
— Здесь стучат сорок костей вашего «генерала-метеора»!
Петр Степанович умер в 1852 году, и в кошельке его не нашлось даже рубля на погребение. Котляревского закопали в саду возле дома, и этот сад, взращенный им на солончаке, в год его смерти уже давал тень... Еще при жизни его князь М. С. Воронцов, большой почитатель Котляревского, поставил ему памятник в Ганже — на том самом месте, где «генерал-метеор» в юности пролил свою первую кровь. Знаменитый маринист И. К. Айвазовский, уроженец Феодосии, был также поклонником Котляревского. Он собрал по подписке 3 000 рублей, к которым добавил своих 8 000 рублей, и на эти деньги решил увековечить память героя мавзолеем-часовней. Мавзолей этот, по плану Айвазовского, был скорее музеем города. Из усыпальницы Котляревского посетитель попадал в зал музея, вход в который стерегли два древних грифона, поднятых водолазами со дна моря. Мавзолей Котляревского был построен художником на высокой горе, с которой открываются морские просторы и видна вся Феодосия. Вокруг мавзолея-музея стараниями горожан был разбит тенистый парк...
Музей Айвазовский создал, но смерть помешала художнику исполнить замысел до конца: прах Котляревского так и остался лежать в саду, который он сам посадил.
О Котляревский! Вечной славой Ты озарил кавказский штык, Помянем путь его кровавый — Его полков победный клик...
Как мало я сказал о нем!