Задачи предстоящие
— Господа офицеры, поздравляю вас с весной! — капитан-лейтенант Белкин кивнул на иллюминатор, на медном окладе которого, надраенном до блеска, весело плясали солнечные зайчики. — Но я вас пригласил не только для этого. Завтра начинаются весенние учения Черноморского флота. Вчера я был у Главного Командира, и вот какие задачи поставлены флоту и нам с вами. Разрешите, прежде всего, представить вам, господа, посредника от штаба Минной дивизии: Немитц Александр Васильевич.
Сидящий рядом с Белкиным худощавый лейтенант лет тридцати с серьезным лицом и ранними залысинами на лбу обвел подводников умными грустными глазами, приподнялся и кивнул. «Интересный, видно, человек», — подумал Несвитаев.
Офицеры отряда расположились за столом в кают-компании. Всем уже порядком наскучило зимнее сидение, хотелось в море, потому слушали Завотрядом внимательно. Несвитаев сидел рядом с Левушкой Феншоу и Володей Дудкиным — мичманами, только что прибывшими в отряд по окончании Морского корпуса и Либавской годичной школы подводного плавания. Оба такие разные: Левушка — белокурый, изнеженно утонченный, аристократичный, а Володя — чернявый, живой и простодушно откровенный, — оба глядели на Белкина одинаково завороженно. Как они рвались под воду!
— Через 36 часов после сигнала, — продолжал Завотрядом, — почти весь флот должен сосредоточиться у Босфора. Задача — запереть пролив. Для этого будут выставлены три линии минного заграждения. — Белкин подошел к карте, показал — где. Далее последует высадка десанта и овладение Босфором, — Белкин не сумел подавить усмешку при этих своих словах, — условно, конечно, господа. Затем, по легенде, предполагается ультиматум со стороны Германии и Австро-Венгрии и вступление оных в военное с нами сопряжение, и потому главные силы флота, «заперев» Босфор, незамедлительно устремятся блокировать другую «дыру» в Черное море — гирло Дуная...
«Странно, — не к месту подумалось Несвитаеву, — почему Кира привела меня не в свой, генеральский, особняк, а в какую-то, помнится, небольшую, двух — или трехкомнатную квартиру?»...
— ...Вот тут-то дело касается непосредственно нас, — Белкин оглядел сидящих за столом.
«Мать честная! — Несвитаев чуть не подскочил. — Неужто он, честолюбец, дал Главному согласие на посылку лодок к гирлу Дуная?! Это же самоубийство!»...
— ...Адмирал Вирен предложил нашему отряду, совместно с отрядом судов Минной дивизии, затворить устье Дуная. Я, господа, вынужден был... отказаться от такой чести.
«Умница! — мысленно похвалил его Несвитаев. — Я представляю, чего это тебе, гордецу, стоило».
— Главный Командир согласился с моим предложением и поставил задачу отряду лодок — скромную задачу — обеспечить безопасность подступов к Севастополю, с моря. Будем болтаться вот тут!
Белкин зло ткнул в место на карте милях в десяти от Севастополя, и было непонятно, на себя он злится или на Вирена.
— Теперь перейдем конкретно к задачам каждой из подводных лодок...
Через два часа приспело время обеда. Лейтенант Немитц вежливо поблагодарил Белкина за приглашение, от обеда отказался, ушел.
— Чистюля! — высказался о нем за столом старший офицер «Днестра», кавторанг Головизнин 1-й. — Чистюля и трус!
— Почему именно трус? — поинтересовался мичман Дудкин.
— В августе пятого года сдрейфил, отказался руководить расстрелом матросов-бунтарей с «Прута». Потому как из интеллигенции вшивой, видите ли, он происходит!
Несвитаеву стало не по себе от беспардонной категоричности старшего офицера «Днестра», Немитц ему нравился, тогда как про самого Головизнина поговаривали, что в октябре пятого года он чуть ли не целовался с матросами, а после подавления восстания кидался на них цепным псом.
— Почему же интеллигенция вшивая? — резко спросил он.
Головизнин глянул на инженера высокомерно и не ответил.
— А мне кажется, — раздельно вызывающе проговорил вдруг побледневший Володя Дудкин, — отказаться от руководства позорной экзекуцией — отнюдь не трусость, но благородство!
— Как прикажете понимать ваши слова, вьюноша?! — с ледяной угрозой вопросил Головизпин 1-й.
— Василий Авдеевич, прекратите! — решительно вмешался Белкин. — Ваша обязанность как хозяина кают-компании погашать, а не провоцировать сомнительные споры!
Старший офицер нервически скомкал салфетку и вышел из кают-компании. Будучи старше Белкина и по годам, и по чину, он был его подчиненным и, вынужденный подчиняться Белкину, его ненавидел.
— Урь-ря! Надводники посрамлены! — хрюкнул с набитым ртом интендант Корсак.
Все невольно улыбнулись; прохиндеистый интендант явно примазывался к подводникам. Но атмосфера все же разрядилась. Аквилонов тут же вставил анекдот из японской серии, и в кают-компании воцарилась обстановка, которая и должна быть в коллективе господ офицеров, верноподданных его императорского величества.
Вечером Несвитаев спросил у Белкина:
— Скажи, Николай Михайлович, лихо было у Вирена?
— Ух, Алеша, ежели б кто знал! Роберт Николаевич изволили затопать ножками. На что, кричат, вы вообще годитесь, подводнички? В Севастопольской бухте русалок крыть? На кой черт ваши подводные лодки! Тут я не выдержал, злость тоже взяла: а на тот, кричу, черт — тот самый, который перетопил наш флот в Цусиме! И под Босфором может вполне даже утопить. А кто тогда Севастополь прикроет? Вирен аж позеленел. Но — мужик он, похоже, неглупый — сразу отошел и даже поблагодарил в конце за откровенность, от которой, как он выразился, давно уже отвык.
«Хорошо, что есть такие люди, как Николай Михайлович», — подумал Несвитаев уже в постели, засыпая.
Первая виктория
Пятые сутки шли учения. В первый же день Белкин вывел свои субмарины в Мартынову бухту для пробных погружений. Несвитаев только удивлялся, куда подевалось белкинское лихачество — перестраховщиком стал. Рядом с лодками покачивались на волне спасатель-киллектор, транспорт «Педераклия» и два катера-отметчика. Лодки погружались поочередно, «Карась», у которого обнаружилась неисправность, к погружению допущен не был. Несвитаев погружался на всех подряд лодках, каждую самолично приводил к нулевой плавучести — висела в воде неподвижно, будто замершая щука. Потом отрабатывали ходовую часть. Лодки шли круговым хороводом напротив Стрелецкой бухты, ныряли одна за другой, всплывали под перископ, потом ныряли разом, по команде. Издали, наверное, казалось, резвится стая гигантских дельфинов.
Тут и испытали устройство инженера Несвитаева. Довольно свежий ветер перекатывал через низкие борта «Лосося» и «Судака» синие весенние волны, но две Несвитаевы трубы высотою в сажень — через одну из них засасывался воздух к бензомоторам а через другую выбрасывались выхлопные газы — вполне обеспечивали работу двигателей. Попробовали погрузиться под перископ при работающем бензомоторе. Получилось! Несвитаев, как мальчишка, прыгал от радости внутри «Лосося», покуда не набил себе шишку на темени. Радовался он недолго. Когда, всплыв с глубины под перископ, попытались завести бензомотор, выхлопные газы не осилили водяное противодавление, вода попала через газоотводы в цилиндры, и мощный гидравлический удар развалил на куски творение Луцкого-Даймлера. «Лосось» на буксире поволокли в Южную бухту. Матросы приуныли: опять ремонт. Они и не подозревали, что были непосредственными участниками испытания первого в мире устройства для работы двигателя внутреннего сгорания под водой, которое через много лет произведет переворот в тактике использования дизельных подводных лодок. Да и сам инженер Несвитаев не полностью отдавал себе отчет в значимости своего изобретения. Только, пожалуй, Белкин оценил то, что придумал инженер.
— Поздравляю, Алеша! — возбужденно кричал он с борта «Педераклии». — Ты же мировую штуку исхитрил! А на бензокоптилку сломанную плюнь, за шило новую достанем!
Однако начальство в Морском Техническом Комитете поглядит на это событие иными, чем Белкин, глазами. Несвитаев получит предупреждение о неполном служебном соответствии, через два месяца придет приказ об удержании с него двухмесячного жалования — в счет погашения стоимости загубленного бензомотора; чертежи с его изобретением будут в Петербурге выброшены в урну; из урны их КТО-ТО возьмет, через много лет на их основе фашистские конструкторы создадут знаменитый «шнорхель» для своих пиратских унтерботов. Но все это будет потом.
А пока шел пятый день учений. Четыре лодки заняли свои места согласно диспозиции. Для подводников этот день был кульминационным: Вирен разрешил пальнуть настоящими боевыми минами по мишени. Для этой цели выделили специальный списанный блокшив — старый, времен турецкой кампании, пароход, который должны были протащить на буксире в полумиле перед линией погрузившихся лодок. В разговоре с Белкиным Вирен сказал:
— На флот поступила партия мин Уайтхеда, несколько штук надо отстрелять. Вот вам и случай продемонстрировать свою потенцию: если хотя бы одна из четырех ваших субмарин попадет — отлично. — И ядовито добавил: — но учтите, я рискую лишь старым ржавым корытом, вы же — своим реноме. Если сомневаетесь, выкладывайте.
— Ваше превосходительство, — чуть ли не нежным голосом ответил Белкин, — у меня единственное опасение, не затонет ли старая развалюха по пути к месту своей неминуемой гибели?
Таким образом вызов был принят. Промазать сегодня означало начисто лишиться уважения среди флотских, вдребезги расколоть хрупкий еще покуда авторитет подводников, навсегда погасить, может быть, возникший у умного Вирена интерес к новому виду морского оружия. Промахнуться сегодня было просто нельзя.
Поэтому третий и четвертый день учения были целиком посвящены стрельбе учебными минами по транспорту «Педераклия». Мины, заглубленные так, чтобы не вмазаться в борт транспорта, чертили на поверхности моря белопенные прямые длиною в милю; эти шипящие воздушными пузырями линии порой утыкались в борт транспорта и тут же выскакивали с противоположного борта — ура, попали! Но гораздо чаще пробегали они по носу или за кормой судна. Потом эти мины, сердито фырча, всплывали, их вылавливали катера-отметчики, чтобы доставить в Южную бухту, где их снова готовили к стрельбе. Трое суток подводники почти не спали: ночью загружали мины, заряжали аккумуляторные батареи, пополняли сжатый воздух, — а днем — стреляли, стреляли.
Несвитаев работал вместе со всеми. Технических поломок — даже не верилось — не было ни одной, не считая, конечно, злосчастного бензомотора. Поэтому помогал минерам готовить их страшные жала. В эти дни он довольно близко сошелся с Немитцем, посредником от Минной дивизии. Умный, любознательный лейтенант заинтересовался подводным делом, Несвитаев подробно объяснял ему теорию и устройство подводных лодок. Немитц импонировал Несвитаеву и как человек: вдумчивый, начитанный эрудит, он был как раз тем собеседником, которого так не хватало молодому инженеру. Он пообещал познакомить Несвитаева с Каллистовым, старшим содержателем Морской библиотеки, — и тот откроет ему двери в волшебный мир древлехранилища.
— Скажите, Александр Васильевич, — решился раз спросить Алексей, — правду говорят, что вы отказались руководить казнью матросов?
— От опасности я никогда не бежал, в японскую трижды подавал рапорт о переводе туда, где гибли люди.
Утром пятого дня четыре субмарины погрузились напротив Бельбека. Такие мирные с виду, с названиями безобидных рыбок — «Судак», «Карп», «Камбала», «Карась» (впрочем, ближе к четырнадцатому году, к войне, названия русских лодок станут хищными — «Акула», Аллигатор», «Кайман») — они вдруг превратились в опасную стаю подводных хищников, поджидающих жертву.
Жертву волокли на длинном буксире к месту заклания. С высокого борта «Педераклии» Несвитаеву — он стоял рядом с Немитцем — хорошо видна акватория, на которой в эти минуты решалась, может быть, судьба черноморских подводников. У Несвитаева с Немитцем один бинокль на двоих. Лейтенант великодушно протянул его поручику.
— Берите. Я ведь артиллерист по специальности, у меня глаза и без оптики должны все видеть.
У Алексея от волнения дрожит рука, оптический круг скачет по поверхности моря, отыскивая перископы. Есть один!., второй, третий!., где же четвертый?., ага, вот и он, Белкин, на «Камбале», стал позади всех, по-рыцарски, создавая себе худшие условия.
Старенький тысячетонный пароход тащится на буксире, покорный, равнодушный ко всему, будто старая корова на убой.
— Цель буксируется шестиузловым ходом, — замечает сбоку Немитц.
За перископами появились бурунчики, значит, дали ход, выходят на линию атаки... так... так... вот сейчас... Несвитаев перчаткой похлопывает по поручню. Томительно тянутся секунды. Но вот перед «Судаком» поверхность моря вспорола белая черта, которая стремительно понеслась к мишени. Алексей, не отрываясь от бинокля, следит за бегом белопенной черты. Увы, черта пробежала перед самым носом цели — мимо! «Эх, Бескровный, эх, мазила!» — застонал инженер. И в то же мгновение из-под правой скулы парохода взметнулся к небу огромный язык рыжего пламени — что это?! — и через несколько секунд над морем раскатился мощный грохот. Блокшив, будто споткнувшись о невидимое препятствие, клюнул носом и, окутанный дымом, стал задирать в небо корму. Выходит, следя за бегом первой мины, поручик не заметил, как пальнул «Карп».
— Ай да Андреев! Ай молодец! — закричал он.
А к ставшему на попа пароходу уже бежали одна за другой еще две белые прямые. Первая нырнула в дымное пятно и выскочила с другой уже стороны — опять мимо! И тут же сразу — яростный рыжий высверк, за ним — треск грома, и там, где только что торчала из воды черная корма, полетели вверх обломки.
— Это Белкин, сам Белкин впаял! Ур-ра! — закричал Алексей. — Наша взяла! — и пошел в пляс по палубе.
Немитц пожал руку Несвитаеву — будто всем подводникам пожал.
Гранд-вертеп
Заслуженную викторию офицеры-подводники отмечали в «Гранд-отеле». Они устроились за длинным столом на бельэтаже самой дорогой севастопольской ресторации: во главе стола Белкин с красивой Натальей Владимировной, женой; с женой же отрядный врач Гейкин, пожилой близорукий надворный советник; дальше — остальные, холостая молодежь.
Белкин поднял бокал редерера:
— Господа офицеры! Все мы добровольно избрали себе влажный подводный жезл. Он сулит опасности и трудности, этот жезл, но он же дарит нам редкое право законно гордиться своей рисковой, героической профессией. А значит, уважать самих себя. Но, главное, я хотел сказать не это. Ведь служим мы не славы ради — России служим. Нет почетнее звания защитника своей родины. Будем же всегда на высоте этого звания. Пью за вас, друзья! Пью за русские подводные лодки!
Потом были тосты за Наталью Владимировну, за Варвару Алексеевну, жену врача, за Наталью Владимировну все же больше, за Белкина, за остальных офицеров, за лодки Бубнова, за то, чтобы Россия никогда не покупала оружие за границей.
Пили и за инженера Несвитаева, за его изобретение, и тот вымученно улыбался: мысли были далеко — о Кире Леопольдовне. Три дня подряд он приходил к ее квартире, никто не открывал, сегодня не выдержал, перед рестораном зашел к Перфильеву узнать, что случилось. Тот сказал искренне, как показалось Несвитаеву:
— Зачем она вам, Алексей Николаевич? Ведь Кира Леопольдовна — вовсе не то, за что пытается себя выдать. Ну... познакомились один раз — и будет. — Потом стал уверять что, мол, пошутил...
А веселье за столом набирало разгон, им ловко управлял мичман Аквилонов. Элегантный и обаятельный щеголь, веселый и остроумный, нынче он превзошел самого себя. Тосты, один искристее другого, он сопровождал такими каламбурами, что безудержный смех молодой компании грозил уже перерасти в эйфорию. И внешне он был неотразим: матовая бледность красивого породистого лица, обаятельность улыбки, ослепительная белизна пластрона и манжет сорочки (от самого Торнтона, из Питера!) — все было в нем и на нем безупречно и совершенно.
«Экий ты блескучий страз! — досадливо вдруг подумал о нем Несвитаев и тут же устыдился своей ядовитости: — Ну что это я так, уж не завидую ли? Мишка — неплохой товарищ... бабник, конечно, порядочный. Вон, даже сама Наталья Владимировна ему очаровательно улыбается» (Наталья Владимировна была для Алексея вообще идеалом женщины, жены моряка).
В ресторанном зале тем временем притушили свет, зато сцена оранжево высветилась вдруг льющимся откуда-то густым светом. В центре оранжевого круга раскланивался, прижимая руки к груди и посылая воздушные поцелуи в зал, толстый коротышка в длинном фраке. При этом он смешно отводил назад левую ногу в узконосом лакированном штиблете.
— Грааль Персифальский, — представил его тут же подводникам Аквилонов, — а в «девичестве» — Гришка Персиков. (Похоже, Аквилонов был тут своим человеком).
Персифальский, подергав ножкой и ручкой, начал речитативом, с подвыванием:
Два трупа встретились в могиле,— Не обращайте, господа, внимания, — махнул на него рукой Аквилонов, — Гришка помешан на покойниках, инкубах, суккубах и прочей нечисти, однако он мог бы сегодня, хотя бы ради нас, выбрать из Бальмонта что-нибудь повеселее.
Мичман перегнулся через барьер и, заглушая писклявого Персифальского, стал декламировать в залу:
Пусть будет завтра и мрак и холод,Зал всплеснулся негодованием, монокли и лорнеты враз сердито блеснули в сторону бельэтажа, зато подводники наградили Михаила аплодисментами. И снова пенилось в бокалах шампанское.
Между тем на сцену выпорхнула стайка пташек, весь наряд которых состоял из пышных, страусового пера плюмажей на голове и куда как менее пышного набедренного оперения. Задорно вскидывая круглые коленки, они стали исполнять на мотив «цыпленок жареный» песенку про революционера Гошу, который в состоянии подпития попал к ним в лапки и каким способом они его распропагандировали. По причинам этическим никак нельзя воспроизвести даже отдельные слова этой скабрезной песенки. Беспечную стайку сменило трио до подбородка затянутых в черный креп строгих монашек. Божевольно сложив ладони, возвели глаза к потолку, начали истово, смиренно, благолепно так: «Царю небесный, спаси люди твоя...»
— Господа, господа! — умоляюще воскликнул Аквилонов. — Прошу внимания. Наталья Владимировна, да послушайте же меня!
До Несвитаева сначала не дошло, почему мичман так настойчиво отвлекает внимание дам от сцены. Понял, когда плавные звуки ектеньи преобразились вдруг в бешеный канкан, а слова... боже! что пели «монашки»! До бельэтажа долетали лишь «жаркие ладошки» да какие-то «панталошки», остальное тонуло в реве стонущей от восторга публики в зале.
— Дамы и господа, — очень виноватым голосом сказал Аквилонов, — можно считать, наш суаре окончен. После полуночи тут начнется та-а-кое!
А ведь знал, прохвост, знал, что неудобно, просто неприлично с порядочными дамами посещать этакий гранд-вертеп.