Над морем

Учение началось...

Корабли уходили в открытое море, чтобы занять определенный приказом район. Впереди у моряков — сутки напряженного похода.

Форштевни, как плуги землю, распахивали свинцовую воду, гребные винты шумно отбрасывали за корму мили, и только небо казалось безучастным ко всему.

Корабли торопились: басовитый шум главных турбин и напряженная дрожь палуб, корпусов, надстроек, вращающихся антенн локаторов; мерцание индикаторов акустических приборов; радиостанции, всегда готовые принять и передать слова приказа; вахта за вахтой, в чередовании которых вскоре потеряются различия дня и ночи; сосредоточенные лица матросов и офицеров на ходовых мостиках и боевых постах — все это объединилось словом «поход»... Корабли шли, слушали, смотрели. Но дальнозоркость локаторов ограничивалась их мощностью, высотой антенн и кривизной земли, а возможности акустиков — гидрологией моря, шумом своего и «противника» движения. Морские просторы, в которых сейчас скрывался «враг», с величавым безразличием поглощали корабли. Командиры думали, как лишить «врага» внезапности действий, упредить его и самим первыми вывести свои корабли на ракетный, артиллерийский или торпедный залп, после которого уже не будет перед тобой «неприятеля».

Надо! Но как этого достичь?!

«Противника» еще не нашли, не раскрыли его замыслов, поэтому командиры получили пока самую общую задачу: «Выйти из базы в соответствии с боевым расписанием, организовать разведку и не дать «врагу» действовать внезапно».

Внезапность!.. Командиры знали о ней из истории Великой Отечественной, из воспоминаний ветеранов. Но почти никто из уходящих сейчас в море по молодости лет не видел эту самую внезапность по-настоящему: в противоборстве с врагом. И вот теперь им предстояло испытать все на себе в условиях широкого маневра, боевых стрельб.

Командиры в штабах, офицеры в базах, на воде и под водой напряженно ждали докладов от летчиков.

Воздушная разведка, видящая на сотни километров вокруг, пока молчала: так огромно было море.

Сохатый взлетел с аэродрома, когда «колесо» учения набрало уже полные обороты. Перед генералом стояла задача: наблюдать за действиями морских авиаторов.

Самолет плыл в наполненном светом прозрачном воздухе, и его чистота позволяла рассматривать землю во всех подробностях. Через боковину фонаря кабины открывался вид на величественные леса и причудливо вьющиеся бирюзовые озера. В чистых ключевых и снеговых водах купалось ослепительно-голубое небо.

Леса и озера... Озера и леса... И так — на многие километры. Меж них в затейливых изгибах — дорога, пробирающаяся на север. Изобилие зеленого и голубого, радужные брызги света создавали у Сохатого приподнятое настроение.

Появившиеся ниже полета облака, как белый занавес, постепенно закрывают от глаз землю, и Сохатый продолжает полет в бело-голубом просторе. Через полчаса под самолетом вновь показывается земля, но только неузнаваемо изменившаяся... Ивану Анисимовичу кажется, что он смотрит через кристально чистую воду и видит морщинистое дно моря. Под крыло уходят темно-серые холмы Заполярья с белыми снеговыми шрамами на своих горбах. На их фоне выделяется город. Виднеются портальные краны, а рядом в холодном свинце воды — теплоходы, лесовозы и танкеры, с высоты словно игрушечные.

Самолет идет вдоль залива, который, как огромный меч, рассекает горы на две части до самого горизонта.

Курс — норд... Виднеющаяся на самом краю земли темная полоска постепенно набирает силу, становится шире, поднимаясь вверх, отодвигает небо от земли, и наконец скалистые, убеленные сединой горы обрываются в воду. Земля, на которую никогда не приходит по-настоящему лето, кончается крутым, высоким берегом, дальше — море.

Море дышало: пепельно-голубым накатом бились его волны в иссиня-черные береговые осыпи камней, закручивались в них белой пеной, которая из кабины самолета казалась ледяным узким припаем. На волнах виднелись оспины чуть заметной зыби, отчего зайчики солнечных бликов постоянно скользили по воде, пропадая и вновь высвечиваясь матовым блеском на изломах волнующейся стихии. От горла залива уходил вдаль прочеркнутый винтами кораблей фарватер, а от него, словно ветви из ствола дерева, расходились в разные стороны водяные тропы, по которым корабли ушли на расчетные боевые рубежи, обозначенные в приказах восточной долготой и северной широтой.

Корабли разошлись. Простым глазом Сохатому их не было видно, но оставленный на груди океана винтами след указывал ему направление движения, выдавал командирские планы, облегчал ведение воздушной разведки.

Неожиданно Сохатый уловил странные изменения: вода была другого цвета — темнее, чем везде.

Генерал распорядился:

— Смотреть на воду, что-то впереди не совсем обычно.

Вскоре на небольшой глубине стала проглядываться туша подводной лодки, видимо только что погрузившейся в пучину вод. За корпусом ее тянулся серебристый шлейф изрубленной винтами воды.

— Экипаж, вижу лодку. Она на ходу. Сейчас уйдет на глубину и надежно спрячется там. Штурману определить координаты и курс лодки. Данные кодом передать на берег.

Сохатый вновь повел самолет в набор высоты. И чем больше она становилась, тем шире открывался горизонт, стирались частности пространства, и море все ощутимей становилось морем, заполняя собою от края и до края водную ширь, соединяясь у далекого горизонта с небом.

Корабль окружает монотонное голубовато-сизое однообразие: вверху светло-голубое небо с невысоким ночным солнцем полярного дня, внизу — тяжелая зеленовато-серая вода.

Полет гипнотизирующе спокоен: ни в небе, ни на воде не за что зацепиться взгляду. Интерес к окружающему возникает только при появлении облаков, которые выплывают навстречу самолету из свинцового морского простора. Но оживление быстро угасает, потому что облачность, заслонив от глаз Сохатого воду, сама тоже оказывается пустынно-однообразной.

— Товарищ генерал, вызывает радист.

— Командир слушает.

— Докладываю: перехватил сообщение командира воздушных разведчиков. Он дает для своих кораблей и берега обстановку на море. Разведчики обнаружили группу судов, не отвечающих на запросы. Координаты и генеральный курс переданы первому штурману.

— Хорошо, осуществляйте контроль дальше... Штурман, что вы скажете?

— Товарищ командир, докладываю: долгота и широта определены достаточно точно. Но генеральный курс не совпадает с плановым. Возможна ошибка экипажей разведки, так как время слежения еще мало... Передаю карту! Пунктиром нанесены расчеты руководителя учения, а зеленым — данные разведки.

Сохатый взял карту. Нашел на ней нужную ему двойную разметку и, подсчитав по минутной сетке ошибку, вернул карту штурману.

— Ничего. Точность для нанесения удара с воздуха достаточная. А пока подводные лодки и надводные корабли другой стороны выйдут в этот район, воздушная разведка не раз успеет дать им уточнения. Важно, что нашли иголку в океане... Как обстоит дело со второй группировкой?

— Должна быть у нас слева. Если увидим, то на пределе своих возможностей.

— Надо бы постараться сделать фотоснимок для последующей оценки надводной обстановки н целесообразности действия сторон.

Через несколько минут звуки и вибрации полета дополнились негромким равномерным постукиванием, как будто кто-то начал старательно отбивать такт, стараясь заставить самолет и экипаж работать в задаваемом им ритме.

Тук-чук, тук-чук, тук-чук... Сохатый узнал перестук антенны бортового локатора, поставленного в режим секторного обзора, осматривающего в нужном направлении скрытое под облаками море.

— Докладывает второй штурман.

— Слушаю.

— Слева впереди, на курсовом угле триста градусов, наблюдаю группу кораблей. По данным воздушной разведки, положение ее по радио не сообщалось. По плану учения — это обороняющаяся сторона. Между группами, по моим подсчетам, около шестисот километров. Координаты и время записаны. Место кораблей с замыслом учения совпадает. Контрольные снимки ордера сделаны.

— Очень хорошо. Передать в штаб руководства подтверждение их расчетов. А мы пойдем по своему плану.

...Почти час перед глазами голубой купол неба и бескрайняя розовато-белая пена облаков. На одной, низкой, частоте поют двигатели. Стрелки приборов в кабине замерли в неподвижности. Изредка генерал слушает короткие радиограммы для берега по дальней связи. А потом — вновь гулкая тишина. Каждый член экипажа занят своим делом: постоянная молчаливая готовность в любой момент сделать необходимое, сказать нужное.

Облака кончились, под самолетом зыбкое крошево льда: союз твердого с жидким, соленого с пресным. В сине-белой дали Сохатый увидел черную крапинку чего-то инородного. Чуть позже он понял, что черное видится не в небе, а среди льдов, и стал заинтересованно ждать его приближения. Вблизи черный уголек начал вытягиваться, пока не превратился в огромную тушу подводной лодки, которая спящим китом лежала во льдах. — Мартынов, — обращается Сохатый к штурману, — по удалению этой субмарины от баз, я думаю, она не могла попасть сюда с началом учения.

— Точно, командир. Видимо, вышла раньше, не по плану. А может быть, и не наша — непрошеная гостья из-за моря?

Включив передатчик, Сохатый попытался связаться с лодкой, но та на запрос не ответила.

— Штурман, срочно доложить командованию ее координаты!

Через несколько минут синие разводы внизу совсем исчезли, оставив безраздельным господином океана белый цвет. Белое поле — паковый лед. Хозяйничает тут, вероятно, белый медведь. А уж подо льдом — рыбы и, может быть, подводные лодки, в которых люди заняты сложными расчетами, маневрами и делами, не выдуманными даже великим фантастом Жюлем Верном с его «Наутилусом» и капитаном Немо.

Показался остров — поворотный пункт для выхода в район встречи с крылатыми ракетоносцами. Теперь надо было выводить свой корабль точно в расчетное место над водной безбрежностью и в назначенное время.

Развернувшись на новый курс, генерал снял кислородную маску, растер лицо ладонями. Затем водрузив ее снова на лицо, подумал: «Интересно, как штурманы справятся с задачей встречи?»

— Мартынов, надо в намеченный район выйти раньше минут на пять, чтобы подождать пролет нападающих самолетов.

— Будет сделано, командир. Радист мне доложил, что группа вышла в соответствии с планом.

По плану... Это значит, что воздушная разведка обнаружила в море «врага» — цель для авиации.

Мишенью для ракетоносцев являлся щит, который вел за собой буксир. Летчики будут состязаться в искусстве с моряками: первым надо поразить мишень, вторым — уклониться от встречи.

Сохатый попытался связаться с командиром группы, но он и все его самолеты молчали. И генерал не обиделся на это, зная, что «противник» может запеленговать радиообмен и определить место групп нападения. Молчат-то они правильно, а вот задача встречи усложняется.

Хорошо такие задачи решать в классе. Там преподаватель дает ученику время, скорости, ветер, ошибки приборов и еще всякую всячину для расчетов. А тут все величины переменны, текучи ошибки, вероятности и даже неопределенности, которые могут быть и бесконечно малы, и бесконечно велики.

Сохатый вновь рассматривает полетную карту... Она голубая во весь свой лист. Оживляют ее только линии меридианов и параллелей да отметки глубин, указывающие, где под водой горы, долины и обширные плато. Усмехнувшись, он обращается к помощнику:

— Спирин, рассматривал я сейчас на карте горки и поля под водой и пришел к выводу, что разметка глубин ни к чему на авиационной карте. Хотя ростом нас с вами родители не обидели — нырять не рекомендуется: ни живому, ни мертвому дна не достать, будешь болтаться в невесомости.

— Почему, командир, такие траурные мысли? Для замера глубин у моряков служба специальная есть. К нам же она не относится, поэтому инициативу проявлять не будем.

— Я и не собираюсь этого делать. Фраза вырвалась, может быть, даже неожиданно, вспомнил случаи в этих водах — Андрэ, Нобиле, Амундсена...

* * *

Внизу опять пошли облака. Перед Сохатым встала новая задача: надо решать, каким образом встречаться с самолетами — под облаками или над ними? Чем искать в небе группу — приборами, локатором или глазами?

— Штурманы, время определять метод поиска. Попробуем посмотреть, что ниже нас.

— Хорошо, командир. Только сложно рассчитывать встречу: данный на синоптической карте ветер не соответствует фактическому. Поэтому помимо поправок в наши расчеты и встречающиеся должны уточнить свои. Если они этого не сделают, трудно будет увидеться.

— Как ни трудно, а нам надо. Им же встреча с нами совсем не обязательна. Наш глаз для них только лишний контроль.

— Раз вы так ставите вопрос, то постараемся сами их поймать.

— Вот это уже звучит как надо, и задача сразу определилась.

...Первый слой облаков кончился. Ниже второй. Между слоями особый мир голубоватого пространства в две тысячи метров. Обстановка складывалась как будто довольно удачно: высота встречи оказывалась в межоблачном промежутке.

— Как ваши расчеты? — опять обращается генерал к штурманам.

— До точки встречи двести километров. Увеличьте, командир, скорость на сто пятьдесят километров, а то можем опоздать.

— Прибавим. Для хороших людей не жалко.

Сохатый ставит двигателям новые обороты, и они тянут корабль вперед с ускорением. Самолет выходит на нужный штурманам режим, а на левой приборной доске летчика загорается красная лампа, предупреждающая, что машина выходит за пределы разрешенной скорости. Сохатому приходится тормозиться, после чего красный аварийный свет пропадает: лампа больше не упрекает его в незнании летных законов — самолету новый режим полета приемлем, хотя и довольно тороплив.

Вскоре в разрывах нижнего яруса облачности стала просматриваться открытая вода: лед остался севернее.

— Товарищ командир, скоро координаты встречи. Время прихода и маневра выдам за тридцать секунд.

— Понял вас... Всем членам экипажа смотреть по своим секторам обзора. Главное направление — западное, оттуда должны прийти самолеты.

— Командир, расчетная точка. Правый вираж, крен пятнадцать градусов. Резервное время пять минут.

— Хорошо, если эта точка у нас и у них одинакова. Будем ждать.

Самолеты с запада... На карте понятно, а в море, когда машина непрерывно разворачивается, этот запад кажется Ивану Анисимовичу подвижным, все время вращающимся вокруг корабля от правого крыла через нос на левое крыло и от него к хвосту, чтобы появиться в исходном месте — у правого плеча... Запад, солнце и самолет, сделав по одному кругу, начали опять все сначала. Но тут в беспокойное вальсирование некоторое оживление вносит второй штурман:

— Товарищ командир, в локатор вижу что-то. Сейчас по скорости определю, летят или плывут.

— Делай, только не ошибись.

— Исключено... Докладываю: самолеты.

— По-молодецки получается. Спасибо! — говорит Сохатый, а сам думает: «Приятно, когда знаешь, куда смотреть и есть чем смотреть. Других тут никого не должно быть. Видимо, они. Спросить же по радио я не имею права. Выдам место... Думается, раз мы их видим, то и они не слепые!»

— Мартынов, жду расчет галса на встречу. Выходим верхом на параллельный курс с правой стороны от командирской машины, чтобы мне удобней было наблюдать.

— Понятно! Курс двести семьдесят градусов. Время полета — тридцать секунд и левый разворот с креном тридцать пять градусов. Отсчет времени! .

Сохатый вел свой корабль навстречу ракетоносцам. И думал: «Суммарная скорость сближения около двух тысяч километров в час. Ошибется штурман с началом разворота для пристраивания, и умчатся от него в неведомую даль пришедшие сюда ракетоносцы — ищи тогда ветра в море...»

Генерал начал разворот, хотя еще никого не видел.

— Корма, как там? Есть кто-нибудь?

— Докладывает командир огневых установок. Группу вижу. Дальность — пятнадцать.

— Докладывает первый штурман. Выход из разворота на курсе восемьдесят градусов.

Докладов много. От них шумновато в наушниках, но обнадеживающе. Встреча почти уже состоялась.

Генерал вывел машину на прямую и стал смотреть налево, где по расчетам штурмана должна была находиться группа... Рядом, скосив крылья назад, висела стайка серебристых ласточек, в каждой из которых было около ста тонн. Только удивительное соответствие форм и пропорций делали этих птиц в его глазах легкими и даже изящными.

«Висят! Значит, у нас одинаковые скорости. Система относительности в действии, как говорят, «в малом виде»...»

Сохатый взглянул вверх, на облака, и сразу из неподвижности попал в стремительный полет: облака летели назад, подтверждая, что он и группа дружно неслись вперед.

— Помощник; дать серию сигнальных ракет на опознавание!

— Выполнил. Корме — наблюдать!

— Докладывает стрелок: ведущий в группе ответил зеленой серией. По таблице расшифровывается: «Видит. Контакт установлен».

Отношения Сохатого с идущей рядом группой самолетов были сейчас взаимно сложными: их экипажи, конечно, поняли, что к ним присоединился контролер, и от этого немножко нервничают и будут стараться действовать наилучшим образом. У генерала на душе тоже было неспокойно. Он-то хорошо знал, что излишние потуги показать что-то сверхъестественное, ранее не освоенное, чаще всего приводят к обратным результатам, и поэтому думал сейчас о том, как бы его подопечные в своих стараниях не переборщили, не вздумали импровизировать наспех. Беспокоили и свои обязанности: хотелось совместить контроль с удобством для работы ударной группы. Надо было найти такое место своему кораблю, которое бы позволяло понять и оценить их работу, но при этом не быть помехой в действиях боевого построения. Контролируя, предупредить возможные ошибки проверяемых, но и не сковать их активности и самостоятельности.

— Экипажу наблюдать за боевым порядком ракетоносцев и за безопасностью полета! Штурман, сколько осталось до разворота на новый курс?

— По расчетам чуть меньше сотни километров. Если район и объект удара определены ведущим штурманом правильно, то скоро разворот на боевой курс. До цели почти четыреста километров.

Через некоторое время Сохатый увидел, как головной ракетоносец начал проваливаться вниз.

«Снижается, решил малой высотой полета укрыться от радиоглаз «врага». Мне надо тоже идти за ним. Демаскировать его своим полетом на большой высоте не положено...»

— Экипаж, снижаюсь. Основа решения командира для меня прояснилась: пойдет в атаку низом.

Облака остались выше. Под крылом вода. Группа ракетоносцев продолжает опускаться еще ниже. Море уже совсем близко, четко просматривается рябь на воде и спокойный изгиб волны.

Наблюдая за водой, Иван Анисимович вдруг увидел впереди поднимающуюся из морской пучины огромную клумбу. Окраска ее была ярко-голубая вперемешку с палевым. Видение было столь неожиданным и ярким, что он спросил себя: «Откуда тут цветы? Какие могут быть цветы в море? Скорее всего — водоросли». Но точно определить, что это, и ответить себе на вопрос не успел. Самолет проскакивает над цветным видением. И только позже Сохатый догадывается, что видел он не клумбу и не водоросли, а большое стадо белух, которые преспокойно спали в гамаке размеренно-неторопливой штилевой волны.

«Испортили, наверное, животным сон шумом своего полета. Жаль! Все меньше остается тишины не только на земле, но и в море...»

Ему снова вспомнились события более чем сорокалетней давности — перелеты Чкалова и Громова через полюс. Нет, он не пытался поставить себя и летящие рядом экипажи в один ряд с летчиками прошлого, просто захотелось понять те сокровенные движения души, которые не фигурировали в официальных отчетах, но составляли, по выражению Ромена Роллана, истинно человеческую «внутреннюю жизнь».

«Каждому событию — свое время, — думал он. — Одиночные полеты «избранных» в тридцатые годы сменились в пору Отечественной полетами сотен защитников Советского Заполярья. Великая война ушла в историю, как и самолеты той поры, полярные широты стали доступней, но не добрее и по-прежнему сурово наказывают людей за любую промашку».

Сохатый представил песчинку АНТ-25 над океаном, которому безразличны как триумф смельчаков, так и их гибель. Шестьдесят три часа полета без герметизации кабины и обогрева рабочих мест, многие часы без кислородных масок, без воды, чая, кофе, вылитых в систему охлаждения мотора...

Воля! Духовное обрело материальность. Превратилось в реальную силу.

«Можно было не лететь? Не рисковать своими жизнями? Подождать теперешних «Ту» и «Ил»? — спросил себя Сохатый. — Наверное, можно было! Их не посылали в этот рискованный рейс. Наоборот, они просились и доказывали возможность благополучного завершения полета. Что же ими руководило? Жажда личной славы? Нет, личная слава — слишком мелкий позыв к подвигу. А данный полет — именно подвиг. Руководило прежде всего огромное желание приблизить час торжества над стихией и этим прославить свое Отечество. Их нетерпение шло от осознания своей силы; они умели жить и служить идее до самоотречения и поэтому не боялись погибнуть...»

Но тут дальнейшие рассуждения Сохатого обрываются действиями ракетоносцев.

«Вот и разворот, про который докладывал штурман. Интересно: видит уже командир цель или только ищет? А может быть, идет «втемную», только по расчетам?»

Воздушные корабли, накренясь к воде крылом, описали правильную дугу и, распластав над самым морем свои широкие альбатросовы крылья, понеслись в новом направлении, курсом на юг.

С последним разворотом солнце переместилось за хвост самолета, доказывая этим еще раз свою полярную странность. И Сохатый подумал: «Трудно, наверное, привыкает новый человек к этой полярной экзотике. По часам — глубокая ночь, а тут все залито светом, как будто яркий день в разгаре, блестит вода, играя своими красками. Странное солнце в северной стороне неба... Надо убедить себя в нормальности своего состояния, чтобы спокойно наблюдать, как светило идет по небосводу против часовой стрелки. — Он улыбнулся. — Пушкин писал: «...одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса». Так бывает в Ленинграде, а тут уже по Островскому: «...скажите мне, что сейчас: день или ночь?»

— Командир, говорит штурман. Они-то в выгодном положении: могут пользоваться локатором. А мы идем на авось, только копируем их действия. Прицел выключен, чтобы не демаскировать группу. Дальность пуска придется фиксировать только по отцепке их ракет.

— Все верно. Так будем идти и дальше.

Сохатый держит свой корабль чуть ниже ракетоносцев, чтобы видеть висящие под ними ракеты. До воды метров семьдесят. Вода, зыбко раскачиваясь, рябит солнцем. Над таким морем лететь приятно. Зыбь позволяет визуально определять и высоту полета, и положение самолета. А в штиль у полета расстояние до воды теряется и может полностью пропасть пространственное и высотное ориентирование. И если он этого вовремя не заметит, то легко может зацепиться за воду.

...Наконец ведущий самолет пошел вверх. Командир ракетоносца решил, видимо, обеспечить ракеты высотой для набора собственной скорости.

— Штурман, разрешаю включить локатор, искать цель. Сейчас, вероятно, будет пуск... Пуск!

— Товарищ командир, цель видим, фотоконтроль сделан.

Свершилось то, ради чего экипаж Сохатого, ракетоносцы, их боевое обеспечение шли сюда несколько часов: от кораблей отделились, отойдя немного вниз, и стремительно полетели вперед три иглы с небольшими крыльями.

Сделано неотвратное — удар нанесен!

Сохатому больше не нужно маскироваться, и он уводит свою машину вверх. А группа самолетов, блестя над. водой металлом крыльев, разворачивается на новый курс и через несколько секунд исчезает в сиреневой дымке воздушного океана, накрывающей своим прозрачным куполом свинцовую воду.

Ракетоносцам, которые сейчас сражались с конвоем «противника», в районе удара делать нечего. Ракеты завершат разгром «врага» самостоятельно.

Провожая самолеты взглядом, генерал Сохатый думал о штурмовиках, бомбардировщиках и торпедоносцах Великой Отечественной войны, которым всегда было смертельно опасно выходить на конвой врага, на дальность бомбометания или торпедного пуска, потому что эта дальность постоянно оказывалась в зоне не только зенитного артиллерийского, но и пулеметного огня атакуемых ими судов и кораблей. Вспомнились североморцы: Андрей Баштырков, Василий Киселев, Павел Панин, Илья Капустин, Борис Сыромятников, экипажи которых на подбитых и горящих самолетах продолжали громить врага. Превозмогая боль, не чувствуя страха, сознавая, что им уже не вернуться на базу, они выполняли свой долг.

— Экипаж, говорит командир, слушать меня внимательно... Наблюдая ракетоносцев, уходящих с боевого курса к берегу, я сейчас вспомнил Отечественную и летчиков-североморцев, не вернувшихся с задания из моря. Почтим их память минутой молчания. Я выполню вираж. Пусть он будет подобен венку из живых цветов, опущенному на воду в их честь, в честь Бориса Сафонова — первого дважды Героя Великой Отечественной войны, сбившего в своем последнем бою три фашистских самолета...

Закончив вираж, Иван Анисимович заставил себя оборвать нить воспоминаний.

— Экипаж, истории достаточно. Пусть она живет в нас как наша жизненная опора... Всем за работу. Выхожу на внешнюю связь... Корабль-контроль, я — самолет-контроль, вошел в зону полигона для уточнения результатов удара. Как меня слышно?

— Я — полигон, слышу хорошо. Вас вижу. Учебный огонь запретил. Результат положительный.

— Прошу разрешения на снижение, хочу визуально осмотреть цель.

— Разрешаю. Выставить на высотомер давление в районе цели семьсот сорок пять миллиметров.

— Давление принял. Высота полета сто метров. Показания барометрического и радиовысотомера одинаковые.

— Командир, говорит штурман, вправо четыре градуса. Цель будет по левому борту, триста метров в стороне.

— Понял. Спасибо.

Впереди показались корабли охранения, а среди них, в глубине мишенного построения, — главная цель... Все как на войне. Хорошо, что сегодня бескровная. Через несколько десятков километров Иван Анисимович увидел на воде и главное сооружение полигона — щит с буксиром.

Маленький пароходик-работяга старательно тянул на длинном тросе мишень, в которой виднелись две дыры — два прямых попадания. Генерал улыбнулся: «Два попадания в борт условного корабля на таком расстоянии. А если бы в головках этих ракет был не песок, а взрывчатка? Какая плавающая посудина может выдержать такой удар?»

— Корабль-контроль, все понятно. Пошел домой. Спокойного моря и счастливой швартовки.

— Я — полигон. Желаю пилоту мягкой посадки на базе.

Сохатый устанавливает двигателям номинальную мощность и уводит машину вверх.

Вскоре голубой простор перечеркивается темной полосой, позже вырастающей в берег. Твердь земли вносит в души членов экипажа новое самочувствие, дает реальную опору: впервые за несколько часов полета люди ощущают себя не над расчетными широтами и долготами, а над достоверным местом земного шара.

Самолет идет курсом на аэродром.

Слева тундра. Справа море.

Разглядывая землю, Иван Анисимович не перестает удивляться непрерывной сменяемости ее оттенков. Одно и то же место кажется сначала зеленым, а чуть позже — синим. Еще мгновение — и синий цвет превращается в желтый, который уступает место коричневому. Самолет Сохатого снижался. И чем меньше становилась высота, тем подвижнее жила палитра земных красок, в полной зависимости от скорости полета и угла падения солнечных лучей.

К морю глаз Ивана Анисимовича сегодня привык и уже ничего не видел в нем нового. Но это только сегодня. Завтра же в привычной работе взгляд вновь уловит что-то впервые, будет с любопытством разглядывать и заставит радоваться неожиданным открытиям и маленьким откровениям, найденным в себе, в природе, в полете, который никогда не бывает одинаковым дважды.