Глава 18

Получили задачу выйти в тыл следующему городу. «Тридцатьчетверки» пробирались неглавными дорогами, обходя узлы сопротивления врага. По сторонам — аккуратные квадраты насаженных лесов. Сосчитать можно: столько-то стволов в ряду, столько-то рядов. Скучная картина. Николай, сидя на танке, старательно прощупывал взглядом все кругом, готовясь в любой миг пустить ракету в сторону замеченной опасности.

— Стой! — замахали руками на первой машине. Головной танк разведки заприпадал на бок, мотор жалобно зажужжал, рыкнул раз, другой и заглох.

Порвалась гусеница. Блестящая стальная лента растянулась по земле позади танка, как обмотка с ноги неряшливого пехотинца. Танкисты принялись натягивать ее, заменять лопнувшее звено — трак. Десантники помогали, Николай перебрался на танк командира взвода и заглянул в башню.

— Мечтаешь? — спросил он Юрия, который сидел там без шлема и вытирал с лица и шеи пот. Наступали теплые дни, и в танке становилось жарко.

— Нет, просто так... думаю. — Юрий развернул карту, стал считать километры по маршруту. — До Берлина знаешь сколько осталось? Вот... Кончится! И что будет после войны! Представляешь?

— Ты только сейчас об этом подумал?

В эту минуту в лесу защелкали винтовочные выстрелы. Как будто несколько десятков погонщиков скота ударяли кнутами по воздуху. Пули зацокали по броне, по деревьям. Один танкист упал. Кто-то из десантников вскрикнул, раненный. Все, хватаясь за оружие, обернулись в сторону пальбы.

Плотная цепь вражеских солдат с противотанковыми гранатами, с винтовками, подгоняемая сзади офицерами, надвигалась на танки.

Наступила пауза. Бывает на фронте такая заминка в какую-нибудь долю секунды: противник увидал, что его заметили, через миг на него развернут башни, встретят пулеметами и осколочными из орудий. Но противник — в лесу: снаряды будут рваться о ближние деревья. Противнику можно подобраться к нашим «тридцатьчетверкам» и бить противотанковыми гранатами.

Что будут делать гвардейцы? Заминка длилась один миг, но она казалась долгой, потому что стояла необычная тишина. Затем у противника раздался окрик: «Вперед!»

Николай спрыгнул с танка и смерил взглядом атакующих: больше сотни. Не поворачиваясь к своим, он шестым чувством командира угадал, что все автоматчики не сводят с него глаз и ждут знака.

— Взво-од! — он поднял пистолет над головой. — Вперед! Огонь! Танки, помогай! — и бросился навстречу атакующим. — Ура!

— Ур-ра-а! — покатилось по лесу, множимое частым эхом.

Секунда: с танков спрыгнули десантники. Вторая: десант пробежал дюжину шагов. Третья: вражеские солдаты попытались снова открыть огонь, но двадцать пять русских автоматов дали по длинной очереди и заставили их залечь. Подали зычный голос моторы наших танков. Давя сосенки, две машины врезались в лесок вслед за автоматчиками. Через головы десантников по вражеской цепи хлестнули башенные пулеметы.

— Грана-аты! — скомандовал Николай, вынимая «лимонку». «Только не задерживаться, — горела в голове одна мысль. — Только добежать до рукопашной, они все равно не выдержат. Они должны повернуть!»

— Впере-о-од! — кричал Николай, что было силы кидая гранату.

— Ур-ра-а! — подхватывали остальные

Взрывы оглушили вражеских солдат. До них оставалось шагов пятнадцать. В руках наших десантников сверкнули ножи.

Легендарные черные ножи!..

И противник не выдержал. Бросая оружие и снаряжение, гитлеровские солдаты повернули назад. Николай догонял, стрелял, перезаряжал автомат. Танки приотстали между деревьями, но Николай ни разу не оглянулся. Он слышал, знал, что все его автоматчики были с ним в цепи, а самых быстроногих видел впереди.

За лесом начиналось поле. Когда добежали до опушки, стрелять больше было не в кого.

— Уже все? — разочарованно спросил Миша Бадаев, порывисто дыша. Он неотлучно следовал за своим командиром.

— Все! — Николай перебросил автомат за плечо. — Наших никого не задело?

— Не-ет, — весело замотал головой Миша и добавил восхищенно:

— Голос у вас!.. Всех так и потащило...

Николай утер рукавом разгоряченное лицо и заморгал: в глаза стекал пот, как после тяжелой смены у мартеновской печи...

— Это, брат, не голос. Голос тут ни при чем.

— Команда такая...

— А как же? — протянул Николай. И распорядился: — По машинам! Айда, Миша, к танкам, пусть заворачивают.

У всех на виду Николай направился обратно неторопливой походкой. Как всегда, правую руку он держал на ремне автомата, левую — на поясе, чуть сутулясь, голову наклонив вперед, смотрел перед собой исподлобья, щуря правый глаз.

Перед ним приподнялся с земли недобитый фашистский офицер, уперся плечом в дерево и нацелился из револьвера. Николай увидал его уже за несколько шагов, выхватил из кобуры пистолет. Автоматчики кинулись к ним, взводя затворы, но не успели. Грянуло одновременно два выстрела. Фашист обмяк, навалясь на сосну. А Николай упал.

«Ранен. Неужели тяжело? Придется — в госпиталь. Нет! Сейчас нельзя!» Николай пытался привстать на руках, вытянулся в рост. Но по правой ноге словно пробежал электрический ток. Из тела будто вынули кости, мускулы. Голова закружилась, отяжелела. Сосны поплыли вбок и стали валиться, как убегающие враги. Николай опрокинулся на спину. Его подхватили, понесли.

Ранен гвардии лейтенант Николай Погудин. И опять — в ногу! Будто вражеская пуля знала, проклятая, что для него самое главное — идти вперед.

Подъехали еще танки: передовой отряд догнал разведку. Комбат Никонов с угасшей трубкой во рту вылез из машины и побежал вдоль колонны.

— Чего вас заморозило? — тревожно спрашивал он. Увидав, как перевязывают Николая, майор неловким жестом выдернул трубку изо рта, она разделилась надвое, и мундштук остался в зубах. Он махал чубуком перед собой, не зная, куда его сунуть. Но потом быстро справился со своим замешательством и закричал:

— По машинам! Взводом десанта командовать будет Перепелица! Сажай ребят.

— Есть!..

Около Николая на земле сидел Миша Бадаев. Он стискивал зубы, едва-едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться, и поминутно повторял:

— Возвращайтесь быстрее, товарищ гвардии лейтенант, возвращайтесь быстрее...

— Я скоро! — Бледные губы Николая чуть раздвинулись в улыбке. — Дай руку, Миша. Пусть ребята не забывают меня.

Бадаев схватил ставшую мягкой и холодной руку Николая.

— Что вы! Товарищ лейтенант! Конечно! Возвращайтесь скорее. Прибежал Юрий.

— Коля! Ранило?

— Видишь... Назад придется ехать.

— Ну... — Слова застряли у Юрия в горле, он беспомощно махнул рукой и сказал не то, что хотел. — Ты пиши. Слышишь, Коля, пиши. Обязательно пиши!.. Чтобы нам не потерять друг друга... Хорошо?

Он стоял, вытянувшись и не зная, что делать, растерянный, такой же бледный, как раненый Николай. Тот протянул ему руки.

— Ну, давай... попрощаемся.

Юрий помедлил, неловко наклонился и обнял товарища, ткнувшись носом ему в плечо. Николай погладил его, как девушку, по спине.

— Эх, Юрка! Какой же ты все-таки, дружище... На-ко вот. Я написал тебе рекомендацию, — он вынул из кармана гимнастерки аккуратно сложенную и уже изрядно потрепанную бумагу.

Юрий благодарил одними глазами. У него перехватило дыхание.

Подошел майор. Юрий почувствовал его взгляд, поднялся и направился к своему танку. Он зашагал сначала медленно, а потом почти побежал и одним махом вскочил в башню.

Никонов поднял Николая и на руках понес к своей машине.

— Сейчас санитарная подъедет. Кровь идет? Надо подбинтовать еще. Ну, чего молчишь? Помираешь, что ли? — пробовал он шутить.

Николай старался повернуть голову в ту сторону, куда уходили, быстро срываясь с места и будто раздраженно рыкая моторами, один за другим танки разведки.

— Не вовремя, Василий Иванович, меня стукнуло.

— Ладно тебе, «не вовремя». Вся война — не вовремя, — ворчал майор, опуская его на крыло своего танка.

Василий Иванович поправил Николаю пилотку, которая сваливалась с торчащих вихров.

— Ничего. Догонишь. Маршрут знаешь? Он в шутку спросил про маршрут, чтобы приободрить Николая. Но тот серьезно ответил:

— А как же? Знаю.

Подошла санитарная машина...

* * *

Юрий не заметил, что на его танк залез и уселся с десантниками позади башни Иван Федосеевич. У десантников командиром стал сержант Перепелица, а ему могла потребоваться помощь. И сам Иван Федосеевич в эти дни начинал терять свое обычное спокойствие. Еще бы! До Берлина — рукой подать.

Перепелица был в восторге, что Иван Федосеевич поехал с ними.

— От дякую! От спасибо, товарищ гвардии капитан, що вы с нами. Та мы зараз дадим копоти! — размахивал он автоматом.

— Спокойнее! — Капитан усадил его рядом с собой. Танк мчался на предельной скорости. Мотор ревел, и его горячее дыхание обдавало лица сидевших на жалюзи за башней. — Ты что медали не снял? Потеряешь.

— Та це ж остатний раз идемо. Зараз перемога будет.

— Ще ни зараз, — сказал капитан по-украински, но согласился: — Вообще-то правильно: теперь уж, наверное, снимать и нацеплять некогда будет.

Хилые леса сменились полями. Кругом пустынно. Впереди виднелся городок с островерхими черепичными крышами и шпилями двух кирок. Юрий выбрался на башню, сел, свесив нога в люк, и кричал так, что ему приходилось придерживать ларингофон. Заслоняя рукой глаза от солнца, он разглядывал местность.

— Вперед! Полный газ! Впереди завал. Берем на таран. Орудие назад!

Башня резко повернулась, чуть не сбив всех десантников. Иван Федосеевич взял Юрия за плечо:

— Осторожнее. Не забывай, что у тебя на машине люди.

— Товарищ гвардий капитан! Иван Федосеевич!.. — закричал Юрий.

— Не горячись.

В грохоте они летели вперед на окраину городка, заставленную телегами со щебнем. Сержант Перепелица вскарабкался на башню и, делая круглые глаза, показал Юрию в сторону. Справа на городок почти параллельно двигались вражеские танки.

— Стой! — заорал Юрий по радио. — По колонне справа — огонь!

Машины остановились. Десантники спрыгнули и залегли в придорожной канаве. Орудия развернулись и зачастили по танкам противника. Те, отвечая огнем, продолжали двигаться к городку.

Капитан Фомин, спокойно оставаясь на танке Юрия, закачал головой.

— Что? — встревожился Юрий, взглянув на него.

— Во-первых, борт подставляешь. Во-вторых, комбату не докладываешь о встрече с противником. А в-третьих, тебе выгоднее вскочить в городок раньше их...

Юрий снова скомандовал «полный вперед!» Десантники кое-как успели вскарабкаться на ходу. Перепелица ворчал: «Замитусились, як скаженные».

Сбивая с размаху завалы, танки Юрия ворвались на главную улицу. Следом вошел весь батальон Никонова. Машины заполнили городок, оглашая воздух выстрелами, ревом моторов и лязганьем гусениц. Колонна вражеских танков, более тихоходных, втянулась в боковую улицу с опозданием и наткнулась на танки Никонова.

Взвод Юрия получил распоряжение выйти на западную окраину и встать заслоном. Там было тихо, если не считать долетавшего из города грохота боя.

Юрий сетовал:

— Плохая работа — разведка, товарищ гвардии капитан: вон там драка идет, а ты тут стой без дела.

— Раз на раз не приходится, — возразил Иван Федосеевич.

Они сидели прямо на земле возле гусеницы танка.

Капитан что-то записывал в блокнот. Юрий несколько раз порывался что-то сказать еще, но не решался мешать ему. Но капитан заметил его беспокойство.

— Ну, что? Говори. А то я сейчас в батальон уйду.

— Товарищ капитан, можно мне подать заявление?

— Заявление подать можно. Рекомендации есть?

— Есть одна: Погудина.

— А надо три. Вторую я дам, — сказал Иван Федосеевич. — Повоюешь еще как следует — и дам. И третью найдешь: тогда никто не откажет.

Пока Юрий подыскивал слова благодарности, подбежал автоматчик Миша Бадаев.

— В двух кварталах отсюда, на окраине — концентрационный лагерь! Народу — тысяч пять.

Юрий вопросительно глянул на Ивана Федосеевича.

Тот улыбнулся.

— Действуй. Ты же командир.

Через минуту «тридцатьчетверка» с десантниками на броне, которые держали автоматы наготове, подъезжала к низеньким, огороженным в три ряда колючей проволокой, баракам без окон и без труб. Танк дал длинную пулеметную очередь по будкам, возвышающимся над оградой. Во дворе забегали гитлеровцы, а из бараков понеслись восторженные крики.

Сминая проволоку, машина прошла к первому бараку и толкнула орудием дверь. Запоры лопнули, дверь слетела с петель и упала. Из темницы высыпали изможденные, обросшие, оборванные люди. Они говорили на разных языках, и их восторженные возгласы сливались в единый гул.

Автоматчики рассыпались по всему двору. Одни хватали гитлеровцев, другие, орудуя чем попало, открывали остальные бараки. Тяжелый запах скученных человеческих тел вырывался из каждой двери. Оттуда вываливали толпы заключенных.

— Виват!..

— На здар, Русь! На здар, руда армада!

— Салют, Москва!

— Ура-а!

Крики опьяненных счастьем и свежим воздухом людей были громче, чем орудийные раскаты и рокот моторов на противоположном конце городка. Автоматчиков обнимали, потом подхватили и понесли на слабых руках. И каждый из освобожденных старался хоть прикоснуться к грубому сукну солдатской шинели, к исцарапанной, потертой каске.

Несколько тысяч собралось на обширном плацу возле танка. Из самого дальнего барака с криками «Наши! Наши!» бежали девушки.

Они расталкивали худыми локтями толпу, пробираясь к танку. Все почтительно старались дать им дорогу.

Юрий в смятении смотрел на людей, которые стояли перед ним. На их истощенных лицах глаза казались огромными. Тысячи впалых глаз, сияющих радостью, слезящихся от яркого солнца. Тысячи уст, благодарящих Советскую Армию.

Иван Федосеевич шепнул Юрию:

— Ну, скажи, скажи свое слово. Они тебя приветствуют.

Юрий отключил от шлема провода, вылез из башни, спустился с танка. Только он ступил на землю — какая-то худенькая белобрысая девчонка бросилась ему на шею.

— Родные наши! Как мы вас ждали!

Слезы катились ручьем по ее лицу, задерживались каплями на ранних морщинах и на опущенных долгим горем уголках рта. Девушки, пробившись к машине, обступили танкистов.

— Наши! — Они смеялись и плакали, не стыдясь своих слез.

— И звездочки на шлемах... Красные! С погонами теперь... Красиво как! Наши-и! Мы все время прижимали ухо к земле: далеко слышно, как наши танки идут. Наши!..

Юрий почувствовал, что в этом простом слове «наши» заключается самое большое счастье, которым только может обладать человек. И это обращались к нему, это говорили о нем «наши!».

Девчонка увидела выбивающийся из кармана Юрия краешек алого шелка. «Это знамя?» — спросила она и вырвала косынку. Размахивая ею над толпой, она взобралась на танк и закричала голосом, сдавленным слезами радости.

— Наша!.. Родная!.. Армия пришла!..

Разноязычная толпа подхватила Юрия, подняла на танк. Иван Федосеевич опять наклонился к его уху: «Ну говори, говори». Юрий сделал беспомощный знак рукой. Водворилась полная тишина. Но Юрий не смог говорить; куда-то делся голос. Тогда капитан встал рядом с ним и, обнимая его, сказал:

— Он счастлив. И от счастья не может найти слова. Он счастлив, что он — воин Советской Армии, что он — гражданин Советского Союза, которому выпала честь — освобождать народы Европы от фашизма. — Капитан обернулся к Юрию и спросил: — Правильно я говорю? — Юрий закивал. Капитан продолжал: — Пусть каждый запомнит этот день, когда он почувствовал, что у всей Европы — у поляков, чехов, болгар, французов есть освободитель, защитник и друг — Советский Союз. Пусть каждый из советских людей запомнит навсегда, что он — неотделимая частица большого народа. Куда бы, девчата, вас ни угнали проклятые фашисты, мы бы все равно пришли и выручили вас. Кто 6 ни напал на нас, мы бы все равно разбили его и отстояли свое.

Смутясь, Юрий слез с крыла танка и отошел в сторону. Он расстегнул шлем, а затем и снял его совсем. К нему протолкалась вместе с какой-то чернявой подружкой все та же белобрысая девчонка.

— Товарищ танкист, — она говорила бойко, громко, чтобы перекричать гул толпы, размахивала алой косынкой. — Вы не из Смоленщины?

— Нет, я с Урала.

— Ну все равно. Расскажите, как там? Вы, наверное, через Смоленщину сюда шли?

Юрий отвечал робко, запинаясь, потому что все еще никак не мог справиться с волнением:

— Нет. Через Украину.

— Вкраину! — воскликнула вторая девушка. Ее темное лицо так и вспыхнуло. — Мистечко Лацке не бачили? Коле Золочева.

— Лацке? — Разве Юрий мог забыть свой первый бой, первое упоение победы, когда он поджег, пусть брошенные, вражеские самоходные орудия? Разве он мог забыть первый разговор с Николаем и старую женщину? — Были. Были! Лацке! Совершенно верно, это по дороге на Львов? Вы — Горпина Мельник! — воскликнул он, сразу припомнив имя, которое записывал Николай. — Мы вашу маму видели...

— Ни. Я — не Горпина. Я Одарка. Одарка Чубко! — жалобно произнесла девушка и, зарыдав, бросилась на грудь Юрию. — Ой, мамо, мамо родная...

Она беззвучно плакала. Юрий обнял девушку и не знал, как успокоить. Он еще никогда на своем веку не испытывал такого.

— Ну, не надо. Не плачьте. Не надо, не плачьте... — утешал он ее и никак не мог придумать ласкательное от имени Одарка.