Глава 3

— Отдохнем: дальше ползком придется, — Николай сел, сдвигая пилотку на затылок. Десантники остановились на краю пшеничного поля. Все молчали, и он спросил: — Чего приуныли?

— Тьма какая...

— Ночь темней — автоматчик сильней, — возразил Николай.

Он очень хорошо понимал, что чувствовали его бойцы. Когда отойдешь от своих, но еще не сблизишься с врагом, когда время отсчитывается ударами сердца, — в эти напряженные секунды главное — не потерять бодрости духа. В томительном ожидании смотришь вперед до боли в глазах, слушаешь так, что, кажется, почуешь, как упадет на землю волос. Нервы натянуты.

— Вот когда я в кавалерии служил... — начал кто-то.

— Да ну? — живо подзадорил Николай.

— Тоже бывало: ночь темна, лошадь черна, едешь, едешь да пощупаешь: тут ли она?

Угадывалось, что бойцы улыбаются. Николай был доволен. Только самый молодой из всех — Петька — сидел рядом, касаясь плечом, и вздрагивал. Николай обнял ординарца.

— Сейчас, Петр Васильевич, проползешь метров пятьсот по-пластунски, жарко станет.

— Да я не замерз.

— Вижу, вижу.

— У вас, товарищ гвардии лейтенант, хорошо бьет автомат? — спросил кто-то.

— О-очень. Помнишь, у бабки в хате стояли, он с гвоздя упал — семь горшков разбил.

Все зажимали рты, прыская со смеху.

— Хватит. Поехали. А то еще хохотать начнете.

Николай пополз первым. Он торопился, но часто останавливался и слушал. За полем начались огороды. Между грядок двигаться было легче.

Автоматчики проникли в селение, не встретив ни одного вражеского солдата. Они встали и поодиночке начали перебегать в темноте от дома к дому. Постепенно пошли, принимая все меньше и меньше предосторожностей.

Вдруг Николай споткнулся, что-то острое резануло ниже колен, и упал. За ним повалились на землю еще двое. Со стороны раздался громкий окрик:

— Хэнде хох!

Николай пополз вбок, еще не понимая, что случилось. Остальные рассыпались по сторонам, взяв автоматы на изготовку.

— Хэнде хох! — снова закричали из дома. Голос показался очень знакомым.

— Солидол, — произнес кто-то испуганно.

— Свердловск! — закричали в ответ. Из дома выбежал старшина Черемных с бойцами. Николай поднялся, посветил фонариком и увидел проволоку, туго натянутую поперек улицы.

— Здорово придумали? — подскочил к Николаю старшина. — Удирающих немцев задерживать.

— Плохо, — ответил Николай, отряхиваясь. — Любая легковушка, не говоря уже о танке, порвала бы вашу преграду.

— А для машин — вот! — старшина осветил своим фонариком бревна — заготовки для телеграфных столбов. — Специально выкатили на середину. Их здесь у домов целая куча.

Николаю понравилась эта затея, но он не похвалил старшину, а сказал:

— А что толку-то? Противник все равно успел удрать.

— Ну и что ж. А самоходки свои они бросили: горючего им не успели подвезти.

— Где бросили?

— Айда за мной!

Автоматчики направились вдоль улицы. Деревня тянулась по обеим сторонам дороги на несколько километров. Тучи на небе рассеялись, становилось светлее. Гвардейцы дошли до перекрестка и увидели немецкие самоходки. Они как стояли в засаде, так и остались. Кругом не было ни души. Противник ушел, отказавшись от сражения. Или побоялся, что его обойдут с тыла наши танки, или оттянул силы, чтобы дать бой на следующем рубеже.

— Да, жаль, что удрали, — повторил Николай, соображая, что может произойти дальше, и спросил: — А население мирное осталось?

— Лейтенант! Поджигатели! — закричал Петя Банных, показывая в другой конец улицы.

Все обернулись. Там в темноте, над крышами домов ясно вырисовывалось облако дыма, подсвеченное пламенем. Затем вспыхнуло еще в одном месте. Зарево осветило дорогу и автомашину на ней. В полутьме несколько фигур сновали от грузовика к домам, совершая свое гнусное дело. Николай бросился туда, командуя на ходу:

— В цепь! Прочесать деревню! Старшина, сигналь Малкову.

Черемных запустил длинную очередь из автомата по грузовику. Выхватил гранату, выдернул кольцо и вырвался вперед, обгоняя всех бегущих.

— Гады! — отрывисто выкрикивал он. — Горючее самоходкам подвезли! Опоздали! На дома выливаете! Не выйдет!

Гитлеровцы начали отстреливаться, собираясь возле своей машины. Запылал еще один дом, и на улице стало светло. Гвардейцы бежали со всех ног. Старшина кинул гранату. Она не долетела. Поджигатели вскочили в кузов, грузовик тронулся. Какой-то толстяк семенил вслед за машиной, пытаясь уцепиться за борт.

— Не упускать! — кричат Николай. Он бежал, уперев автомат в грудь, и стрелял длинными очередями.

— Хальт! — орал старшина. — Стойте, сволочи! Навстречу грузовику из темноты вынырнул наш танк. Грузовик круто повернул и врезался в каменную ограду. Танк подковырнул его, не останавливаясь, промчался вдоль всей улицы, мимо автоматчиков и открыл огонь по немецким самоходкам. Николай весело поглядел ему вслед. Подбежал Петя Банных:

— Товарищ лейтенант! Надо сказать ему. Зачем снаряды зря жечь?

— Ничего, пусть поработает. Во вкус человек входит. Подоспела вторая «тридцатьчетверка». Николай остановил ее и отослал обратно, чтоб она встала на западной окраине. Вскоре вернулся Юрий. Он выбрался из танка и подошел к Николаю, который сидел с ординарцем на земле у канавы и набивал патронами магазины автомата.

— Николай! Поздравь! Три штуки уничтожил! Они даже повернуться ко мне не успели.

— Да-а? — произнес Николай.

Юрий разглядывал чумазое лицо своего нового товарища. Подбородок у Николая сильно выдавался вперед. Брови под нависшим лбом обрывались над переносьем углами. Полные губы. Верхняя по-детски топорщилась, чуть-чуть поднималась кверху. Он щурил глаза, вокруг них легли легкие морщинки, углубляя взгляд. Он сказал:

— Вот так, с огоньком и надо...

— Знаешь, я первый раз...

— Радируй комбату, — Николай хотел добавить:

«Плохо только, что противник удрал». Но ничего не сказал: не хотелось охлаждать пыл товарища.

К утреннему небу поднимались дымы — сизые от запаленных домов и черные от немецких самоходок. Кое-где щелкали одиночные выстрелы: автоматчики прочесывали деревню. На небосклоне, как зарево артподготовки, смутными бликами заалела заря. Разбуженные боем поля дышали туманами. Оттуда веяло сыростью и холодком.

Офицеры пошли вдоль улицы. Николай возбужденно размахивал руками.

— А здорово это! Жаль, что здесь в прифронтовой полосе население успели угнать. А дальше, знаешь, как нас встречать будут. — Тут он увидел в конце улицы старуху, которая вышла из хаты, озираясь по сторонам, и крикнул: — Мамаша! Здравствуйте! Узнаете своих?

Они подбежали к ней, и Николай протянул руку.

— Поздравляю с вызволением из фашистской неволи! Где все ваши громадяне?

— Угнали нимци всих. Ой, диты мои, даты, — заплакала и запричитала старуха.

Николай ласково взял ее за плечи.

— Не плачь, мамо. Мы их догоним. Вернем. Всех вернем.

— Замордуют их...

— Догоним, мамо. Скоро догоним. До границы немного осталось.

— До якой границы?

— До кордону, — пояснил Николай.

— До кордону? А як с тими, що в неметчину угнаны? — старуха отступила на шаг и с пытливой требовательностью смотрела на офицеров.

Юрий стоял в стороне, не принимая участия в разговоре. Он настороженно слушал, как Николай рассуждал, потрясая кулаком:

— Дойдем, мамо. До Берлина дойдем. Все равно всех вызволим.

— Бачу, добрий ты чоловик. Счастья тебе, сынку, счастья! Почекайте трохи, я зараз...

Переступая босыми ногами, старуха повернулась и побежала в хату. Офицеры постояли немного. Николай предложил:

— Давай зайдем в гости.

— Ну, что ты! Неудобно.

— Вот еще «неудобно». Свои ж люди. Они вошли в узкую дверь. Старуха хлопотала возле печи, заталкивая в нее солому.

— Ой, маги божья! Вам, сынки, треба гоисты, а я ничего не маю. Нимец все забрал. Зараз я — бараболи... Ой, маги божья! Серникив нема.

Николай вытащил из кармана спички и отдал ей.

— Нам ничего не нужно, мамо. Вот разве воды напиться.

Старуха подала воды, с нежностью смотря на Николая. Он выпил полный ковш и поблагодарил по-украински:

— Дякую, мамо. У тебя что, фашисты угнали кого-нибудь? Дочку, может быть? — Старуха закивала. — В каком городе она? — Николай вынул из планшета блокнот с карандашом.

— Так, так, — обрадовалась и закланялась она, — запиши, сынку, Котбус, чи город, чи мистечко. Котбус. Горпына Мельник. Горпына, — и она беззвучно зарыдала.

* * *

По радио был получен приказ: удерживать деревушку до подхода бригады. Лейтенанты выбрали на западной окраине два кирпичных здания с хозяйственными пристройками, Юрий быстро замаскировал танки в сараях и разрешил экипажам спать. А Николай долго не давал отдохнуть своим бойцам. На оборону были перенесены все трофейные гранаты, в доме разобраны полы, выкопаны вдоль стен щели и пробиты бойницы. Он обыскал оставленные немцами машины, вынул пулеметы, заставил собрать по всей деревне патроны к ним.

Потом он предложил Юрию перетащить на буксире немецкие самоходки в огород, поставить их на виду, чуть замаскировав.

— Для модели, — пояснил он. — Пусть они по ним стреляют.

Юрий выполнил эту затею, хотя не думал, что будет бой. Он радовался, что все обошлось хорошо в прошедшую ночь, и хотел отдохнуть. А Николай точно боялся безделья. Заканчивали одно, он задумывал Другое.

Летели часы.

Наконец, все готово к обороне. Довольный проделанной работой, Николай приказал бойцам спать, а сам пошел к раненым. У механика-водителя сожженного танка вспухла пробитая осколком нога. Он лежал в жару, отчаянно ругался. Николай подсел к нему и положил руку на лоб:

— Чего бранишься? Ну?

— Плохо, товарищ лейтенант. Рана-то пустяковая, да натрудил я ногу за ночь. Вот проклятая, чтоб ей...

Николай успокаивал:

— Сейчас придет бригада, поедешь в госпиталь.

— Эх, не везет мне. Все ничего было. Полгода за рычагами. А тут на тебе! И сразу — так здорово.

— Ты сегодня за двоих сработал, — заметил Николай.

— Да меня засмеют, если узнают, что механик-водитель всю ночь с пулеметом на чердаке просидел...

Вошел Юрий.

— Вот ты где! Пойдем отдохнем.

— Сейчас, подожди.

Николай наклонился к уху раненого и сказал ему что-то. Механик засмеялся. Николай погрозил ему пальцем: молчи, мол, и вышел вслед за Юрием.

Они перешли в крайний дом, где спали автоматчики. Николай встал к окну с выбитыми стеклами. Вдалеке в утренних лучах июльского солнца желтели полоски пшеницы. Николай порылся в карманах, достал измятую пачку сигарет, со вздохом посмотрел на нее и спрятал обратно.

— Ты что механику такое смешное сказал? — спросил Юрий.

— Анекдот один.

— Расскажи мне.

— Потом, — отмахнулся Николай. — Что же это противничек к нам не жалует?

— Зачем тебе противник?

— Курево уже кончается, — Николай, подсаживаясь к Юрию, по-свойски ткнул его пальцем в бок, — а мы с тобой удачливые. Легко взяли перекресток.

— Да, выполнили приказ, — удовлетворенно произнес Юрий.

Не догадываясь, что мысли Юрия заняты другим, Николай продолжал:

— Вот не люблю так без дела сидеть и ожидать противника. То ли дело — на него самому наступать.

— Да, — поддержал Юрий, — скорей бы до границы дойти.

— Почему до границы? А что старуха сегодня говорила?

Николаю не нравился слишком спокойный тон, которым говорил Юрий о таких вещах. «Рассуждает, как старикашка! Подумаешь, надел погоны офицера, овладел техникой и думает, что достиг всего». Он чуть было не начал высмеивать Юрия, что тот подбил брошенные немецкие самоходки. Но вспомнив, как Юрий был доволен этим, как у него горели глаза, Николай сдержался. Потом все-таки спросил:

— Ты сегодня здорово увлекся, когда самоходки противника увидел?

— Я готов выполнить любое, что мне поручат.

Николай промолчал. Ему хотелось относиться к Юрию, как к младшему товарищу, но он почувствовал, что это невозможно: Малков был грамотен и рассуждал самоуверенно.

Николай обдумывал, как сказать ему о больших целях войны — об освобождении государств Европы, которые после этого наверняка пойдут по другому пути — за Советским Союзом. Юрий неожиданно спросил:

— У тебя симпатия есть в тылу?

— Какая симпатия?

— Ну, девушка любимая. Невеста. Николай покачал головой:

— Невесты нет. Знакомых много.

— А у меня есть. Вот смотри, — он вынул фотокарточку девушки и показал. — Вот. Она у меня химик-огнеупорщик. Знаешь огнеупоры? Печи мартеновские из них делают, кирпич такой. — Он помолчал и продолжал. — Когда глядишь смерти в лицо, думается о самом дорогом. Правда? Смешно! Вот мы с ней только в средней школе вместе учились, а она для меня все: и боевое счастье, и радость. Посмотрю, вспомню Свердловск, гранитную набережную, пруд. Или лес. Там ведь знаешь, сядешь на трамвай — и прямо до леса можно доехать. Эх! Когда только я опять там буду?

— Погоди, погоди, — перебил Николай, рассматривая фотографию. — Я где-то ее видел. Стой. По-моему она похожа на нашу Соню — радистку бригадной станции. Да, да. Точно.

— Соня Потапова? — голос Юрия вдруг стал сиплым.

— Не знаю. Может, Потапова.

— Давно она здесь?

— Уже давненько. А что? Да может, и не она. Может, ошибаюсь; я видел ее всего два-три раза. Но похожа...

Юрий старался скрыть свое смятение. Он полез в карман гимнастерки, потом в другой. Ничего не отыскал и растерянно посмотрел на Погудина.

— Славная девушка, — Николай взял портрет, подержал его и отдал обратно.

Он представил себе радистку Соню, которую майор Никонов называл «глазастой». Николай видел ее на совещаниях у начальника связи бригады, когда тот собирал в перерывах меж боями офицеров и радистов. Как-то случалось, что его место оказывалось против радистки бригадной станции.

Соня обычно сидела, подперев рукой голову, изредка что-то записывала в свою тетрадку, никогда не выступала. Николаю нравилось смотреть на нее. «Какая она усталая, лицо бледное. Это, наверное, оттого, что целые сутки проводит в своем ящике». Сонина радиостанция помещалась в крытом кузове грузовика. Николай никогда не бывал там, но представлял: наверное, там по-домашнему уютно... Случалось, Соня почувствует на себе внимательный взгляд Погудина и посмотрит на него. Взор у нее открытый, смелый, сначала будто удивленный, а потом ласковый, чуть насмешливый.

Но Николай ни разу не набрался храбрости заговорить с девушкой. И сейчас он с любопытством слушал Юрия, который, может быть, и в самом деле знает именно ее, любит.

Он старался припомнить какие-нибудь особенные приметы радистки, чтобы выяснить с Юрием, действительно ли это и есть Соня Потапова. Но ничего, кроме больших выразительных глаз, не вспомнил. А Юрий вдруг решительно сказал:

— Знаешь, откровенно говоря, это я так просто... Какая невеста! Она даже и не знает, как я ее... Как она мне... — Юрий застенчиво махнул рукой — запутался, мол. А Николай подумал: «Он вообще, кажется, парень славный!» Юрий совсем уже доверительно продолжал; — Я с ней не встречался, как в армию ушел. И до этого, когда в институт поступили после школы, тоже редко виделись. А вот когда меня на фронт из училища направили, домой заехал, взял на счастье ее портрет из альбома со школьными фотографиями. Ведь мы с ней дружили в школе.

Николай внимательно слушал его. Даже рот слегка приоткрылся. Он не сводил с Юрия глаз:

— Ты любил ее?

— Нет, — снова смутился Юрий. — Какая там любовь... в школе... Просто часто вместе бывали. Хорошие знакомые.

— А чего ж ты тогда ее карточку таскаешь? Может, она другого любит?

— Нет. У нее никого нет, — сказал Юрий твердо. — Это я знаю. А сейчас она для меня все.

— Да ну?.. — Николай опустил голову, изучающе глядя исподлобья. Юрий поспешил переменить тему разговора:

— Ты до фронта кем был?

— Подручным сталевара, — протянул Николай. — А ты?

— Я был студентом. Первый курс механического факультета окончил.

Николай хотел сказать, что он тоже учился без отрыва от производства в вечерней школе. Но снова взглянул на фотографию, которую Юрий все еще вертел в руках, и вернулся к прежнему разговору.

— Что-то уж больно узко. Какая-то девчонка — все для тебя. А она даже не невеста.

— Чудак! Это же романтика, символ. Понимаешь? Вот я смотрю на нее и вспоминаю свой город, дом. Мы на улице Мамина-Сибиряка живем. В садике акации у нас много. И сирень есть... Ты, например, о чем думаешь, когда в бой идешь?

— Когда бой, думать о постороннем некогда. Главное — побольше сделать да живым остаться.

— А все-таки? После боя? Меж боями? Что тебе чаще всего на ум приходит?

— Чаще? — Николай отвел глаза и начал соскабливать ногтем грязь на рукоятке черного ножа у пояса. И вдруг заговорил оживленно, горячо выделяя отдельные слова: — Трудно сказать, что чаще... Вот, например, иногда вспоминаю: ездил я в свой Тагил, на завод. Просто так — попрощаться со всеми перед отправкой на фронт. Собралось там в клубе человек с полтысячи, меня на трибуну вытащили. Дескать, вот — наш, наш доброволец Колька Погудин. Я сказать хочу: привет от всей бригады передать, за технику боевую поблагодарить, а все в ладоши хлопают и «ура» кричат. Да и говорить не могу: воздуху не хватает и глаза застилает. Я ж им свой, свой, заводской! И они мне все свои. Понимаешь? Даже слесарь Петька Ваганов с Гальянки, мы с ним никогда не дружили, дрались не раз, и тот вылез к трибуне да как крикнет: «Да здравствует гвардия!» Все встали и снова — в ладоши. Понимаешь, что я почувствовал? Я вроде как их уполномоченный фашистов бить!

Юрий вяло улыбнулся.

— Но ведь это абстрактно очень.

— Абстрактно? Это значит отвлеченно? Так? А если наши ребята в атаку идут и кричат: «За Родину!» — это тоже абстрактно? Что же им «За Соню», идти, что ли? Соня — что? Выйдет она замуж — а ты? Сразу ложись под танк и помирай?

— Но ведь я не за нее воюю. Просто... я ее люблю... И все свои лучшие чувства...

Помолчали, Николай вдруг неожиданно для себя зевнул. Он прикрыл рот рукой, чтобы этого не заметил задумавшийся Юрий, и предложил:

— Давай немного поспим.

Юрий обиделся, поднялся и ушел к танкам. И Николай пожалел, что прервал беседу.

В дом вошел автоматчик, потный и запыленный. Это был боец из отделения, поставленного Николаем в дозор на высотку впереди деревни.

— Товарищ гвардии лейтенант! Больше нет мочи, разморились на солнышке — так глаза сами и засыпают. Хоть бы бой был, а то тишина. Боюсь, провороним что-нибудь. Отделенный послал, сменить просит.

Лейтенант посмотрел на часы:

— Ребята всего сорок минут спят. Через полтора часа разбудишь помкомвзвода, и он даст подмену.

Автоматчик покосился на развороченные полы, вырытые траншеи вдоль стен, выдолбленные бойницы и, подавив вздох, приложил руку к виску:

— Разрешите идти?

— Взгляни, наблюдающий на крыше не уснул?

— Не-ет. Сидит с биноклем.

— Курево-то есть у вас? — спросил Николай.

— Нету, товарищ лейтенант.

Вынув свою пачку сигарет, Николай разделил их надвое и половину протянул бойцу.

— На, держи... Покурите — легче сон перебороть. Надо запасаться табаком.

— Куда его? Мы ж все карманы патронами набили. Ничего. Сводка Информбюро еще не известна, товарищ гвардии лейтенант?

— Нет пока. Одна рация с бригадой связь держит, второй экипаж спит.

— Что сказать отделенному?

— Скажи, что ребята славно поработали. К обороне приготовились. Сейчас спят и крепко надеются на вас.

— Все будет в порядке! — уже бодро ответил автоматчик. — Счастливо оставаться!

Николай лег, растянувшись на спине рядом с ординарцем, и быстро заснул. Через пробитую в стене дыру тонким лезвием проник солнечный луч. Шли часы, и луч перемещался. Сначала он упал на ноги Николая, на сапоги с распяленными голенищами, из-за которых торчали магазины автомата. Потом лег на брюки, запачканные землей и кирпичной пылью. Затем на грудь с оттопыренными карманами гимнастерки и орденом, на верхнем кончике которого была отбита эмаль. Наконец, добрался до небритого подбородка, осунувшихся щек и, пригрев сомкнутые веки, разбудил лейтенанта.

Николай открыл глаза и отодвинулся от солнечного луча. Наверху послышался шум — по крыше застучал сапогами наблюдающий. Через минуту он вбежал в дом. Увидев командира, бросился к нему:

— Товарищ лейтенант, товарищ гвардии лейтенант!

Николай напустил на себя спокойствие.

— Что такое?

— Танки! — шептал автоматчик.

— Где-е?

— Справа по дороге, что тополями обсажена.

Стараясь не показать, что это его встревожило, Николай сел.

— Много их?

— Не видно. Только пыль одна. Уже близко.

— Буди ребят.

Автоматчик отыскал среди спящих Александра Черемных и затормошил его:

— Старшина! Старшина! Подъем!

Николай, сохраняя медлительность в движениях, подошел к окну: он знал цену самообладанию в такие минуты. Сам думал: «Если идет много танков, то придется очень туго. Юрий с двумя машинами ничего не сделает».

За полями неубранных хлебов к небу поднимались тучи пыли. Ветер дул в их сторону, и как ни старался Николай расслышать звук моторов — не смог. Лицо его нахмурилось, потемнело. Морщинки вокруг глаз вздрагивали.

— Товарищ старшина, старшина! Подъем! — Автоматчик тянул помкомвзвода за гимнастерку. — Спят как мертвые!

Николай вынул пистолет и выстрелил в потолок. Как по команде, автоматчики вскочили, будто и не спали вовсе. Все в ожидании смотрели на командира, который стоял к ним спиной у окна. И тут отчетливо послышался рев мощных советских моторов. Этот звук ни с чем нельзя спутать.

— Ура! Наши идут, — закричал кто-то во весь голос. Автоматчики зашумели. Знаком Николай подозвал одного из сержантов.

— Нуртазинов, готовь свое отделение в пешую разведку. До следующей деревни. Узнать, что за рощей. Есть ли оборона и как проходит? Пообедаете и отправляйтесь. Часа на полтора — не больше.

Сержант сузил раскосые глаза:

— Есть, товарищ гвардии лейтенант! Разведаем все что нужно.

Рокот моторов и лязг гусениц хлынул в деревню, затряслись стены. Проголодавшиеся десантники ринулись к приехавшей с танками кухне. Через несколько минут они шумно обедали во дворе того самого дома, где готовились обороняться. Старшина Черемных принес гармонь, что хранилась в автомашине помпохоза, стряхнул с нее крошки сухарей и растянул меха. Мелодия вырвалась сразу громко, задорно, со звоном и переливами. Николай подмигнул гармонисту и запел свою любимую:

Начинаются дни золотые....

Голос у него был простуженный, незвонкий. Но он с большим чувством выговаривал слова.