Второй день боя
Второй день боя надолго остался в памяти огневиков. Не только Стукалов и Джумгалиев, но даже бывалые, привычные ко всему фронтовики, прошедшие немало километров по дорогам войны, пережили в этот день много напряженных минут. Они еще раз убедились, сколько неожиданностей подстерегает воинов на фронте и как важно всегда сохранять присутствие духа и способность выполнить любую боевую задачу, поставленную командованием.
Сначала день не предвещал ничего необычного. Он начался огневым налетом по новым опорным пунктам, наспех сооруженным гитлеровцами за ночь. Наша артиллерия била по целям точно, наверняка, так как располагала данными, добытыми разведкой. А гитлеровские батареи стреляли неуверенно, наугад, что дало основание замполиту бросить короткую шутливую фразу: «много шума из ничего». А когда он узнал, что наши танки под прикрытием огня артиллерии почти без потерь уже вышли на рубеж атаки, Николаев совсем развеселился и даже начал насвистывать какой-то марш. Настроение замполита передалось всем расчетам, и люди у орудий работали, как говорится, с легким сердцем.
Капитан Кузнецов подал команду увеличить установку прицела. Огневики поняли, что начинается атака. И они не ошиблись: в тот момент, когда наши батареи перенесли свой огонь в глубину обороны противника, танки и вслед за ними стрелки двинулись в атаку.
Бой разгорался с новой силой и на земле, и в воздухе. Занятый своим делом, Стукалов с удивлением услыхал новую команду капитана Кузнецова — такую, какую раньше еще не слыхал.
— Записать «Юпитер четыре», — передали телефонист и радист. Вслед за этим они передали команды установок, которые требовалось записать.
Лейтенант Горохов повторял команды орудиям, а командиры орудий подсчитывали установки угломера, передавали их наводчикам и записывали команды.
— Ну, будет фрицам «большой сабантуй», — сказал подходя к третьему орудию, старший лейтенант Николаев... — «Юпитер!» Такие названия дают только большим участкам, когда на противника наваливается сразу много артиллерии.
— А что значит «Юпитер четыре?» — не утерпел Стукалов.
— «Юпитер» — это большой участок, целый район, куда будет направлен огонь многих десятков батарей, — пояснил Николаев. — Внутри этого района есть маленький участок и для нас. Вот этим маленьким участкам и даются номера. Четыре — это номер участка в районе огня «Юпитер». Понял, Стукалов?
Стукалов не совсем понял. И тогда для большей наглядности Николаев показал на карте лес, куда будет направлен «Юпитер», отметил карандашом в этом лесу и маленький участочек, куда должна быть готова стрелять первая батарея.
— Готовь поскорее двадцать четыре патрона, — уже торопил Стукалова Бакалов.
Стукалов принялся готовить патроны за двоих: как снарядный, он проверял их исправность, обтирая от пыли и смазки, а как установщик — свинтил с взрывателей двух снарядов колпачки, чтобы в любой момент быстро выполнить команду «Взрыватель осколочный». За вчерашний день Стукалов наловчился и делал все быстро. Он уже усвоил и то, что надо отдельно класть патроны, предназначенные для каждой установки прицела, поэтому рассортировал патроны на три группы — по два ящика гранат в каждой. Только иногда он отрывался от работы и, вытерев пот, закидывал голову кверху. В короткую минутку такого отдыха он видел, как плывут высоко в безоблачном небе вражеские бомбардировщики, как налетают на них наши истребители, как вспыхивают облачка разрывов зенитной артиллерии, как несутся к горизонту подбитые машины... А вот помчались в сторону врага девятки советских штурмовиков, сопровождаемые надежной охраной — истребителями.
Издали, из расположения противника, донесся мощный грохот разрывов авиационных бомб. И тотчас же раздалась команда:
— «Юпитер четыре», зарядить!
Едва успели расчеты выполнить эту команду, как пришла новая:
«Огонь!»
И снова все поле загрохотало, заревело, завыло. Резкий свист «катюш» перекрыл на несколько секунд все звуки боя, а затем из расположения противника стали доноситься звуки разрывов.
— Вот это «сабантуй»! — удовлетворенно сказал Бакалов, когда третье орудие выпустило последний из двадцати четырех снарядов и наступила относительная тишина.
А «сабантуй» действительно был большой. После мощного огневого налета артиллерии ускорили продвижение советские танки и пехота. Гитлеровские резервы, подтянутые за ночь, понеся большие потери, начали беспорядочный отход. Вскоре толпы пленных гитлеровцев заполнили дороги.
Советские батареи начали очередной переезд вперед. Снялась с позиции и первая батарея. Пройдя несколько километров, она остановилась в кустах на околице полуразрушенной деревни, и здесь началась обычная подготовка к бою.
— К противнику подошли крупные подкрепления, — передал с наблюдательного пункта капитан Кузнецов.
Батареи начали готовить заградительный огонь, чтобы отразить контратаку. На этот раз первая батарея готовила огонь по двум участкам — «Береза» и «Верба»; установки по каждому из них были записаны на щитах орудий.
Часть гитлеровских легких бомбардировщиков прорвалась к расположению советских войск и сбросила бомбы. Несколько десятков бомб упало и на холм, где находились в это время капитан Кузнецов и старший лейтенант Хоменко. Пострадала и полуразрушенная деревня неподалеку от огневых позиций. Расчетам пришлось спрыгнуть в щели, которые к этому времени были уже достаточно глубокими, и батареи не понесли потерь. Но проводная связь с наблюдательным пунктом была перебита, и телефонисты побежали исправлять ее.
Бой усиливался. Открыла огонь гитлеровская артиллерия. Много вражеских снарядов падало по ту сторону холма — в расположении советской пехоты; но часть батарей вела огонь и по глубине расположения советских войск. Две тяжелые батареи били по развалинам деревни, и некоторые снаряды взрыхляли землю совсем близко от огневой позиции первой батареи. Всё чаще солдатам приходилось спрыгивать в щели. Антадзе, который был известен как лихой танцор, не выдержал и зло проговорил:
— Что-то мне такие танцы не нравятся!
— Ничего не попишешь, — угрюмо ответил Бакалов. — Зря голову под осколки подставлять нечего, — добавил он, намекая на вчерашнюю неосторожность Антадзе.
Огонь фашистской артиллерии и минометов настолько усилился, что наши танки оказались вынужденными отойти в укрытые места, в лощины, а пехота, чтобы не нести излишних потерь, стала окапываться на достигнутых рубежах. Гитлеровские батальоны, сопровождаемые танками, один за другим подходили к полю сражения и разворачивались в боевой порядок. Они несли потери от огня нашей артиллерии и от налетов штурмовиков и бомбардировщиков, однако продолжали накапливаться. Видимо, фашистское командование готовило сильный контрудар.
Орудийные расчеты обо всем этом узнавали из коротких сообщений капитана Кузнецова, да и сами догадывались по возраставшей напряженности боя. Советские штурмовики и бомбардировщики шли на врага волна за волной; отбомбившись, возвращались на свои аэродромы, пополняли запасы бомб и снарядов и снова под прикрытием истребителей вылетали на бомбежку. Гитлеровские бомбардировщики тоже появлялись регулярно через каждые пятнадцать — двадцать минут. Они кружились над целями, как коршуны, высматривающие добычу, затем начинали бросать бомбы.
Все время шли воздушные бои. И с той и с другой стороны было уже сбито немало самолетов, но в небе не прекращалась эта «смертельная карусель».
Так продолжалось более часа. За это время подошла еще одна батарея; она заняла огневую позицию правее первой, в кустах за деревней, и тоже открыла огонь. Подошли и открыли огонь гаубичные и тяжелые батареи. То в одном, то в другом месте не раз уже раздавался пронзительный свист «катюш»... Но и противник не ослаблял огня.
— Сегодня жарче, чем вчера, — сказал Бакалов Дубяку, кивая в сторону гитлеровцев.
— Да, температура повышается, — ответил Дубяк. Он уже порядком усгал, и по его лицу стекали темные капли пота, смешанного с пылью.
— Что-то машин с боеприпасами нет. Пора бы!.. — Бакалов оглянулся, не видно ли машин.
На этот раз автомобилям было не так просто проехать на огневую позицию: пришлось пережидать в лесу, неподалеку от деревни, пока улетят гитлеровские самолеты и прекратится обстрел деревни. Шоферы нервничали и поглядывали на часы. Наконец, улучив удобный момент, они дали полный газ, и грузовики пронеслись по деревенской улице и свернули к огневым позициям. Боеприпасы были на исходе, и уже нельзя было считаться с тем, что машины оставляют следы.
Водители торопили огневиков.
— Разгружайте быстрее, потом разберетесь, что к чему! Давай, давай, пока гады не налетели...
Для ускорения разгрузки командиры оставили у орудий только наводчиков и заряжающих, а всех остальных направили к машинам. Возле каждого орудия выросли ящики с гранатами. А грузовики сразу же начали уходить — и как раз во-время: на горизонте уже показались новые волны гитлеровских бомбардировщиков, сопровождаемых роем истребителей.
Советские «ястребки» разделились на две группы: одна завязала бой с вражескими истребителями, другая погналась за бомбардировщиками. Строй тяжелых самолетов со свастикой был нарушен, но отдельные из них всё же прорвались к расположению советских войск. Один из бомбардировщиков направился в сторону грузовиков. Но солдаты, наблюдавшие за воздухом, заметили этот маневр, доложили командиру взвода, который вел колонну, и автомобили стали увеличивать дистанции. Голова колонны уже была в лесу за деревней, остальные машины еще находились на дороге среди поля. Гитлеровский летчик стал снижаться, готовясь пикировать на грузовики. Солдаты, сопровождавшие боеприпасы, выскочили из машин и рассыпались по полю. От гитлеровского самолета уже оторвалась черная точка и с резким воем стала приближаться к земле, застучал крупнокалиберный пулемет. Пули одна за другой стали поднимать на дороге облачка пыли. Видимо, одна из них попала в бензиновый бак грузовика, и он вспыхнул. Неподалеку разорвалась бомба.
Но в следующее же мгновенье четыре черных облачка возникли возле гитлеровского бомбардировщика: открыла огонь советская зенитная батарея. Фашистский летчик резко переменил курс и сразу же сбросил все оставшиеся бомбы. Сделав крутой разворот, самолет начал набирать высоту. Но еще четыре черных облачка возникли спереди и сзади самолета. Разноцветные трассы зенитных снарядов пронизали воздух. Самолет потерял управление и стал падать, переворачиваясь через крыло. Через несколько секунд он врезался в землю и превратился в большой костер. Остальные самолеты быстро пошли назад.
Как только самолет упал, водители и солдаты, сопровождавшие грузовики, вскочили и бросились к своим машинам. Но два солдата, с трудом поднявшись, снова опустились на землю, и товарищи поспешили к ним на помощь. Один грузовик сгорел, другой пришлось взять на буксир: осколок бомбы повредил двигатель. Раненых перевязали, уложили на машины, и колонна тронулась в путь за новой партией боеприпасов.
А на огневой позиции шла напряженная боевая работа: батареи вели огонь по выдвигавшимся для контрудара гитлеровским батальонам, которым, несмотря на потери, удалось развернуться в боевой порядок и двинуться в атаку. Обстановка осложнялась.
— «Береза», огонь! — поступила команда.
Каждое орудие выпустило один за другим двенадцать снарядов на установках, которые были записаны мелом на щитах. Лишь только отгремели последние выстрелы, пришла следующая команда:
— «Верба», огонь!
Снова повторился заградительный огонь, но уже по другому участку.
Капитан Кузнецов передал, что на участках, по которым батареи вели заградительный огонь, гитлеровцы понесли большие потери и вынуждены приостановить наступление; но к ним подходят новые резервы, и возможно, что атаки повторятся. Капитан сообщил Горохову, что он просил подвезти побольше «огурчиков», потому что «придется попотеть еще немало».
Действительно с каждой минутой положение становилось все более напряженным. Чувствовалось, что гитлеровцы готовят крупную танковую контратаку. Нужно было принимать срочные меры.
Капитан Кузнецов подозвал к телефону лейтенанта Горохова и распорядился:
— Снимайтесь и выдвигайтесь на холм впереди деревни, на открытую позицию. Задача батареи — участвовать в отражении танковой атаки.
— Слушаюсь! — ответил Горохов и невольно подтянулся. Предстояло серьезное испытание.
Будто почувствовав волнение лейтенанта, капитан добавил:
— При выезде прикрывайтесь кустами на склоне холма. Вас встретит Хоменко. Действуйте!
В распоряжении батареи до нового налета вражеской авиации оставалось минут пятнадцать. Этим коротким сроком и надо было воспользоваться для выезда на открытую огневую позицию. Лейтенант вызвал тягачи. Водители и их помощники быстро сбросили с машин маскировку, сели в кабины и понеслись к орудиям.
— Отбой! — скомандовал Горохов.
Орудийным расчетам старший лейтенант Николаев уже успел объяснить обстановку и новую задачу. Понимая важность этой критической минуты боя, огневики работали особенно быстро. Как только подошли тягачи, на них мигом погрузили боеприпасы и принадлежность, солдаты вскочили в кузовы, и батарея помчалась через деревню, на холм. Лейтенант Горохов сидел в кабине тягача первого орудия, шедшего в голове колонны, а старший лейтенант Николаев — в кабине четвертого тягача.
Вскоре колонну встретил старший лейтенант Хоменко. Он вскочил в кабину первого тягача, пересадив Горохова в третий, и повел колонну. Все солдаты молча сидели на своих местах. Сейчас было не до разговоров, каждый понимал, что впереди трудный и опасный бой.
Проехав еще метров сто, батарея свернула вправо, на полевую дорогу. Вскоре дорога подошла к опушке кустарника; но отдельные кусты, довольно густо росшие слева от дороги, все еще скрывали колонну от глаз противника.
Тут батарея остановилась. Старший лейтенант Хоменко указал место первому орудию. Воробьев, Пилипенко и Афанасьев уже стояли на местах остальных орудий и встречали их.
Высокие кусты хорошо маскировали орудийные поезда, но терять нельзя было ни минуты. Расчеты поспешно отцепили орудия от тягачей, выкатили их на руках на места и стали готовить к бою. Распоряжения выполнялись мгновенно. Лица солдат посуровели, и даже с веселой физиономии Рожанского, помогавшего выгружать ящики с боеприпасами, исчезла смешливая улыбка, и выглядел он серьезным и даже злым.
Тягачи ушли подальше в кусты, метров на двести в сторону от орудий, чтобы в случае обстрела огневой позиции не попасть под огонь. Когда Рожанский и Кокин выглянули из кустов, чтобы еще раз «повидать своих», они увидели, что батарея расположилась вдоль опушки почти полукругом. Первое и второе орудия вытянули свои стволы в сторону правого фланга.
Шум боя теперь слышался значительно ближе. Батарея стояла у самого правого края кустарника, недалеко от подошвы холма: левый край, поближе к вершине холма, все время находился под обстрелом. Гитлеровцы не без основания считали, что там должны быть наблюдательные пункты советских батарей. Капитан Кузнецов, однако, не стал располагаться на опушке кустов; при временном переходе к обороне он остался верен своему правилу и выбрал наблюдательный пункт на скате холма, в стороне от высоких кустов, маскируясь только высокой травой.
Сержант Бакалов, осторожно высунувшись из-за куста, оглядел поле боя. Откуда появятся вражеские танки? С какой стороны?.. Впереди и справа местность была открытая; метров на четыреста вперед тянулся очень пологий и ровный скат холма; дальше виднелась лощина, поросшая луговыми травами, а за ней поднимался соседний отлогий холм. По его склону била советская артиллерия. Из-за холма торчали верхушки деревьев рощи или леса, над ними часто появлялись разрывы тяжелых снарядов; видимо, там и накапливались фашистские танки.
Опытным глазом Бакалов сразу оценил достоинства и недостатки открытой позиции: до начала боя орудия хорошо замаскированы кустами; место мало заметное, очень удобный обстрел на добрый километр вперед, вплоть до самых кустов на склоне соседнего холма... Все это хорошо. Хорошо и то, что тыл огневой позиции прикрыт высоким кустарником, к самой опушке которого подходит дорога. Значит, и сообщение с тылом удобное. А что же плохо? Впереди почти нет ориентиров. А выйти вперед, чтобы сделать искусственные ориентиры, как поступают обычно, организуя оборону, невозможно: увидят фашисты. Ждать ночи бесполезно: танковая атака, наверно, начнется скоро... Да, это плохо.
И еще одно обстоятельство тревожило сержанта: как только батарея откроет огонь и обнаружит себя, противник по опушке кустов легко определит ее местоположение.
«Нет, все-таки старший лейтенант Хоменко выбрал отличное место, лучшего здесь и не сыскать», — подумал Бакалов. — «Был у него, наверное, соблазн выбрать позицию повыше, но там мы сразу же попали бы под обстрел. Кроме того, при стрельбе с высокого места было бы больше «мертвых пространств». А тут куда лучше, простреливай всю подошву холма, не пускай на холм гитлеровские танки!»
Но как все-таки быть с ориентирами? Эта же мысль беспокоила и старшего лейтенанта Хоменко, который внимательно изучал в бинокль впереди лежащую местность. Потом подозвал к себе Николаева и Горохова, предложил каждому посмотреть в бинокль. После этого Николаев подошел ко второму орудию и что-то стал показывать его командиру; сам Хоменко направился к первому, а Горохов — к третьему. Оказалось, что Хоменко удалось все же найти несколько ориентиров: на дальнем рубеже — правый и левый края кустов на соседнем холме; до них — прицел двадцать; поближе — два яркозеленых пятна в лощине; до одного из них прицел четырнадцать, до другого — двенадцать. На скате холма, который при наблюдении невооруженным глазом казался совершенно однообразным, в шестикратный бинокль да и в орудийную панораму, дающую четырехкратное увеличение, были видны сухой кустик — прицел восемь, желтое пятно, видимо, какая-то яма с выброшенной из нее землей, — может быть, воронка от авиационной бомбы, — прицел девять; влево виднелся угол какой-то изгороди, — вероятно, когда-то тут была огорожена дорога для прогона скота на пастбище; до этого ориентира прицел двенадцать.
— Не так уж плохо с ориентирами, если получше приглядеться! — заключил лейтенант Горохов.
Бакалов быстро записал в блокнот номера ориентиров и прицелы до них. Как только Горохов отошел к четвертому орудию, Бакалов стал в панораму показывать ориентиры Дубяку, а затем Антадзе и Смилгису. Джумгалиев и Стукалов в это время рыли щель; Бакалов показал ориентиры и им и заставил повторить, чтобы получше запомнили.
Огонь вражеской артиллерии все усиливался. Снова пролетели гитлеровские бомбардировщики, сбросили бомбы. Одна из них упала неподалеку от огневой позиции первой батареи. И тут-то наступили те трудные, решающие минуты, которых напряженно ждали все огневики.
Из-за соседнего холма показались гитлеровские танки — пять темных, неуклюжих машин. Справа и слева от первых пяти показались еще по пять, а за ними, насколько хватало глаз, ползли еще и еще... Они начали осторожно спускаться с холма к лощине, ведя огонь на ходу. За танками небольшими группами бежали автоматчики. Когда танки прошли от вершины холма метров двести, на холме показалась другая группа машин.
— «Фердинанды»! — крикнули почти одновременно Горохов и Бакалов. Им уже приходилось иметь дело с этими бронированными самоходными орудиями противника.
Шесть «фердинандов» остановились у вершины холма и стали поворачиваться в сторону советских войск, выставив далеко вперед длинные стволы своих пушек.
К третьему орудию подбежал один из телефонистов, который заменял сейчас связного, и предупредил:
— Без приказа старшего лейтенанта огня не открывать!
Хоменко и Горохов хорошо знали, что для батареи не так страшны танки, ползущие по склону холма, как «фердинанды», застывшие на его вершине. Из танка плохо видно; пока экипаж разглядит, откуда стреляют советские орудия, танк успеют подбить. А «фердинанды» для того и выстроились на холме, чтобы высматривать наши орудия и бить их с места; длинная пушка «фердинанда» на расстоянии в километр с небольшим бьет очень точно. А прочную лобовую броню «фердинанда» с этого же расстояния снаряды 76-миллиметровой пушки не пробивают. Нужна помощь других, более тяжелых батарей.
Томительное ожидание продолжалось не больше одной — двух минут. Несколько советских тяжелых батарей сосредоточили огонь по вершине холма, где стояли «фердинанды». Вслед за этим гаубичные батареи стали стрелять дымовыми снарядами, и у вершины холма образовалась такая плотная дымовая завеса, что «фердинанды», уже не могли метко стрелять, если бы даже и выдержали этот огневой налет.
Но вражеские танки продолжали двигаться и уже приближались к боевым порядкам нашей пехоты. На склоне холма теперь можно было насчитать больше тридцати машин. Повидимому, справа и слева тоже двигались танки, потому что огонь нашей артиллерии усилился.
На огневую позицию прибежал запыхавшийся капитан Кузнецов. Его усталое лицо побледнело, скулы на щеках заострились; ремешок каски туго стянул резко очерченный подбородок. Капитан бросил несколько коротких слов, и сразу же все подчинил своей воле — воле офицера, командира, взявшего в свои руки управление боем в эти минуты испытания всех физических и моральных сил подчиненных ему воинов. Офицеры быстро распределились по одному на каждое орудие: у первого — Хоменко, у второго — Кузнецов, у третьего — Горохов, у четвертого — Николаев.
— Всё правильно! — громко сказал Кузнецов, и все поняли, что он одобрил решение Хоменко подпустить танки поближе и бить их только наверняка.
Снаряды из гитлеровских танков летели выше орудий, не причиняя вреда; они разрывались далеко в лощине, возле деревни. Батарея продолжала молчать. Шли томительные секунды выжидания.