Оплошность
Все, что случилось позже в этот день, Стукалова буквально потрясло. Впервые в жизни он ощутил горечь утраты боевых товарищей, впервые почувствовал, как велика в нем ненависть к гитлеровскому зверью. Впоследствии, возвращаясь мысленно к событиям этого дня, он не раз восстанавливал в памяти минуты первого испытания.
События развивались так.
Старший лейтенант Николаев обошел орудийные расчеты и объяснил, что противник своими резервами еще пытается зацепиться за очередной — уже третий по счету оборонительный рубеж. Надо торопиться, пока к гитлеровцам не подошли свежие резервы. Первая батарея тоже участвует своим огнем в прорыве этого рубежа. Вот почему командир приказал поскорее переехать на новую огневую позицию.
Орудийные расчеты работали в полную силу. Они быстро погрузили на тягач принадлежность и боеприпасы, по команде лейтенанта Горохова заняли места в кузовах тягачей, и батарея тронулась вперед. Колонна снова вышла на маршрут, обозначенный вешками, прошла широкую и пологую лощину, перевалила через холм, на котором еще недавно находился командир батареи со своими разведчиками и связистами, спустилась с этого холма и вступила в перелесок.
Шум боя слышался где-то впереди. Сзади доносился рокот многочисленных моторов: все подходили и подходили наши свежие войска — танки, пехота на автомобилях. Над полем боя то и дело пролетали советские бомбардировщики и совсем низко, с леденящим душу ревом, проносились штурмовики, которые гитлеровцы прозвали «черной смертью», а наши солдаты называли «летающими танками». Такими они и были в действительности — мощные, грозные, прикрытые стальной броней.
По сторонам колонного пути все чаще попадались брошенные врагом автомобили, подбитые танки, орудия, пулеметы, минометы. Когда батарея проходила через перелесок, все увидели справа огневую позицию гитлеровской гаубичной батареи. Ни одну гаубицу враг не сумел увезти — все четыре так и остались стоять на месте, где застала их атака наших танков и пехоты. Стволы орудий глядели вверх. Возле орудий лежали трупы гитлеровских артиллеристов, а вся огневая позиция была изрыта воронками от разрывов снарядов. Здесь же стояли три подбитых гусеничных тягача. Как видно, остатки орудийных расчетов все же делали попытку увезти орудия. Захваченную батарею уже охранял караул от нашего стрелкового подразделения.
— Ну и бежали! — не удержался от возгласа Рожанский.
— Да, — отозвался Кокин, выглядывая из окна кабины. — Получили в полную меру.
Стукалов с напряженным интересом осматривался кругом. Он представил себе, как убегали с огневой позиции, бросая орудия, уцелевшие гитлеровские артиллеристы. Хотя Стукалов был еще «новичком», но знал уже, что нет большего позора для артиллериста, чем бросить в бою свое орудие. Об этой старой нерушимой традиции говорили каждому советскому солдату с первых же дней пребывания в части.
Батарея свернула с подготовленного саперами маршрута и стала выезжать на новую огневую позицию. Это была третья позиция за нынешний день. Старший лейтенант Хоменко с сержантом Воробьевым и солдатами Афанасьевым и Пилипенко уже ожидали своих.
Так же, как и на прежней огневой позиции, батарея быстро изготовилась к бою. Старший лейтенант Хоменко успел подготовить точку наводки — выдававшееся на фоне мелколесья единственное высокое дерево метрах в трехстах слева сзади от огневой позиции; был уже определен угломер для основного орудия и поставлены вехи, обозначавшие основное направление. А телефонист уже сидел между вторым и третьим орудиями и говорил в трубку:
— «Тула», я «Калуга», хорошо ли слышите меня?
Хоменко подошел к лейтенанту Горохову, проверявшему угломер третьего орудия, и по-дружески похлопал его по плечу.
— Ну, Алеша, — сказал он, — устроил тебя на новом месте. Располагайся. А я — вперед.
— Куда же ты теперь, Вася? — так же дружески спросил Горохов.
— Сперва к капитану на высоту, — Хоменко указал рукой на пологий холм, поросший кустами, видневшийся впереди, примерно в километре от огневой позиции. — Потом дальше, наверно, вот сюда, — и он показал Горохову какую-то точку на карте. — Но придется подождать, пока туда дойдут наши. Сейчас там еще немцы. Счастливо оставаться!
— Счастливого пути! — ответил Горохов. — До скорого!..
Собрав свою группу, Хоменко снова двинулся вперед.
На этот раз батарея открыла огонь почти сразу же, как только обосновалась на новом месте.
После непродолжительной пристрелки начался новый мощный огневой налет. В нем участвовало очень много батарей.
В это время на колонном пути снова показались советские танки.
— Это нам подкрепление, — удовлетворенно проговорил старший лейтенант Николаев, подойдя к третьему орудию в перерыве между выстрелами. Николаев назвал знакомый всем солдатам номер прославленного в боях танкового соединения и его почетное наименование.
Закончился шквал беглого огня, и батарея перешла на методический огонь.
— Ну, раз наши танки пошли, — держись, Гитлер! — воскликнул Ангадзе. Легкое ранение не лишило его веселости и подвижности.
— Теперь, пожалуй, нашему старшему лейтенанту Хоменко пешком не поспеть, — сказал Приходчук и тут же приник к окуляру панорамы: он увидел, что первое орудие произвело очередной выстрел, значит, скоро дойдет очередь и до третьего.
— Подъедет на танке, — не то шутя, не то серьезно откликнулся Бакалов и неожиданно громко скомандовал:
— Приготовиться!
Приходчук взялся за шнур.
— Орррудие!..
С огневой позиции было видно, как, не доходя до вершины холма, танки начали разворачиваться в боевой порядок; стрелки, ехавшие на автомобилях, соскочили на землю и стали рассыпаться в цепь. Вскоре все они скрылись в кустах у вершины холма, и тотчас усилился огонь артиллерии. На холме появились разрывы гитлеровских снарядов.
— Огрызаются! — зло бросил Дубяк, вкладывая в ствол очередной снаряд.
— Знаем мы их, скоро скиснут, — ответил Приходчук. — Как только танкисты нажмут, сразу заорут: «Гитлер капут!»
По команде капитана Кузнецова батарея снова перешла на беглый огонь, и разговоры прекратились. Стукалов едва поспевал готовить снаряды. Джумгалиев, который подтаскивал ящики со снарядами, сильно вспотел и тяжело дышал. У Вано Антадзе, работавшего теперь за установщика, на висках набухли жилы. Смилгиса не было — пришла его очередь дежурить на комендантском посту.
Батарея снова перешла на методический огонь. Впереди послышался резкий сухой треск и грохот — советские танки открыли огонь из своих пушек. И тотчас связисты приняли новую команду капитана Кузнецова: увеличить прицел на 8 делений, то есть на 400 метров.
— Значит, наши атакуют! — крикнул кто-то.
Но через несколько минут прицел был уменьшен на четыре деления. Это сразу вызвало беспокойство.
Капитан Кузнецов, находившийся на наблюдательном пункте, прекрасно понимал, что чувствуют огневики, приняв такую команду. В начале войны он сам был командиром огневого взвода и знал по себе, как тревожно становится на душе, когда в ходе наступательного боя вдруг уменьшается установка прицела. Он подозвал к телефону лейтенанта Горохова и коротко разъяснил:
— Перед рубежом — маленькая речка. Пустяковая, куриный брод. Но гитлеровцы эскарпировали{5} ее берега. Танки не могут перебраться и ведут огонь с места. Сейчас саперы сделают проходы. Надо их прикрыть огнем. Понятно?
— Так точно! — обрадованно ответил в трубку лейтенант. Он понимал, что разъяснение капитана вызвано заботой об огневиках, и почувствовал благодарность к командиру за то, что тот в разгаре боя выбрал минутку для этого краткого разговора.
Командиры орудий внимательно наблюдали за лейтенантом. Увидев на его лице довольную улыбку, они поняли, что беспокоиться нечего.
Прицел не менялся минут двадцать. Батарея то переходила к беглому огню, то вела методический. Было израсходовано много патронов. Снова появились автомобили с боеприпасами, подвезли снаряды, забрали укупорку и ушли.
Впереди разгорался бой. Все чаще слышались выстрелы танковых пушек. Все чаще стали появляться на холме впереди огневой позиции разрывы вражеских снарядов. Но наши самолеты-корректировщики, делавшие в воздухе большие круги, как видно, быстро обнаружили гитлеровские батареи и указали их нашей тяжелой артиллерии. Разрывы стали появляться все реже, а вскоре прекратились совсем.
И вот тут произошло то, что навсегда врезалось в память Стукалова. Внезапно появились бомбардировщики со свастикой. Тяжелые бомбы, отрываясь от самолетов, понеслись к земле и начали рваться в районе огневых позиций советских батарей. Все вокруг загремело, задрожало. В уши ударила воздушная волна.
Лейтенант Горохов охнул и побледнел — не от ранения, не от испуга: в этот момент лейтенант понял, какой непростительный промах допустил он, командир, отвечающий за жизнь подчиненных ему солдат. Горохов рассчитывал, что на новой огневой позиции батарея не задержится и вскоре двинется вперед. Поэтому он не приказал подготовить щели для орудийных расчетов. Времени для этого было вполне достаточно, батарея стояла на месте уже около часа. Но солдаты устали, вымотались, и ему жаль было заставлять их снова рыть землю.
И вот сейчас, когда налетели фашистские бомбардировщики, орудийным расчетам некуда было спрятаться от осколков снарядов и бомб. На фронте нельзя жалеть пота, он сохраняет солдатскую кровь. Горохов пренебрег этой истиной, и теперь каждая минута грозила ему расплатой.
«Что же делать? Бомбы рвутся все ближе. Может быть, еще можно успеть?» — подумал лейтенант и тут же мысленно ответил сам себе: «Нет, поздно, этого уже не поправишь!..»
В воздухе послышался вой приближавшихся бомб.
— Ложись! — скомандовал Горохов.
Командиры орудий повторили команду, орудийные расчеты и связисты мигом легли на землю. Грохот разрывов и вой осколков продолжались всего несколько секунд. Фашистские самолеты проходили теперь как раз над огневой позицией, и бомбы, которые они сбрасывали, падали уже дальше — влево по фронту. Советские истребители уже атаковали врага, и бомбардировщики, сбросив сразу весь свой бомбовый груз куда попало, рассыпались в разные стороны.
— Вставай! — скомандовал лейтенант. Но встали не все. Неподвижно лежал с пробитой головой рядовой Филиппов — заряжающий второго орудия. Не встал и ефрейтор Андреев — замковый четвертого орудия: крупный осколок бомбы перебил ему позвоночник. Приподнялся, но покачнулся и опустился на землю, держась рукою за правый бок, прославленный наводчик третьего орудия младший сержант Федор Приходчук. Его гимнастерка, чуть пониже правого кармана, быстро краснела от крови: он был ранен в живот. Легкими ранами — почти царапинами — отделались два номера первого орудия.
Лейтенант Горохов стоял бледный, со сжатыми губами и стиснутыми зубами: он видел все это и понимал, как дорого обошлась батарее его оплошность: два воина погибли, Приходчук тяжело ранен и, конечно, выбыл из строя...
Вскочив на ноги, Стукалов взглянул на лейтенанта, и сердце солдата сжалось. Как изменилось за эти короткие мгновенья лицо офицера: оно посерело, постарело, скулы на щеках заострились. Стукалов кинулся к Приходчуку, но возле него уже хлопотала Нина Бурлакова, а ей помогали Бакалов, Дубяк и Антадзе.
— Федя! — почти беззвучно шевеля губами, проговорил Стукалов. — Как же так, Федя?
Стукалов не представлял себе, как расчет останется без своего замечательного наводчика. Он оглянулся на неподвижные тела убитых, поглядел вслед улетевшим самолетам, погрозил им кулаком и вдруг, забыв о присутствии Нины, сильно и зло выругался. В его голосе, которого за шумом боя никто не услышал, звенели слезы обиды и звучала ненависть к врагу.
К Горохову подошли командиры второго и. четвертого орудий и доложили, что Филиппов и Андреев мертвы. Товарищи бережно завернули их трупы в полотнища походных палаток и отнесли в сторону, в кусты.
Телефонная линия на наблюдательный пункт оказалась перебитой осколком. Один из телефонистов побежал по проводу и, быстро отыскав обрыв, стал сращивать кабель.
С наблюдательного пункта по радио пришла новая команда капитана Кузнецова: прибавить прицел на четыре деления и снова перейти на беглый огонь. Команда заставила лейтенанта Горохова овладеть собой. Как бы очнувшись от короткого забытья, он приказал орудийным расчетам продолжать прерванную на минуту работу и подал очередные команды. Послышался твердый, спокойный голос Бакалова:
— Товарищ Дубяк, становитесь за наводчика, — приказал Бакалов. — Антадзе — за замкового! Стукалову до возвращения Смилгиса с поста — быть заряжающим. Джумгалиев — снарядный и за установщика!
Заряжающим!.. Стукалов с готовностью бросился выполнять свои новые обязанности.
Шквал беглого огня был такой же дружный, будто ничего не случилось. Затем батарея перешла на методический огонь.
Санинструктор Нина Бурлакова перевязала рану Приходчука. С помощью Джумгалиева и Стукалова она перенесла Приходчука в сторону от орудия и положила в тени большого куста. Потом сделала перевязки двум легко раненным: одного осколок царапнул по щеке, разорвав кожу, у другого была содрана осколком кожа на левой руке; после перевязки оба остались в строю.
Лейтенант Горохов доложил о случившемся капитану Кузнецову, не скрыв от него и своей вины.
— Кто виноват, потом разберем, — ответил капитан. — А сейчас вести огонь с прежней силой. Наши начали успешно продвигаться.
Затем последовала команда «Стой!», и капитан прибавил прицел еще на восемь делений.
В это время на поле боя происходило следующее.
Под прикрытием огня артиллерии, пулеметов и танковых пушек саперы сумели подползти к самой речке, чтобы сделать для танков проходы в эскарпе.
Как только наша артиллерия подавила огонь противника, стрелки, не ожидая танков, устремились в атаку, достигли первой траншеи противника, забросали гитлеровцев ручными гранатами и, не задерживаясь, бросились к следующей траншее. Тут и догнали их танки. Общими усилиями удалось быстро преодолеть и вторую траншею. Дальше атака развивалась успешно, и продвижение пошло быстро.
Когда наша пехота ворвалась в неприятельскую траншею, снова тронулся с места и старший лейтенант Хоменко. Ему не пришлось садиться на танк, как предполагая Бакалов: наши танкисты быстро рвались вперед, чтобы не дать возможности противнику задержаться на следующих рубежах. А стрелковое соединение, в состав которого входила батарея капитана Кузнецова, следовало за танкистами, наступая более медленно — в меру возможностей пехоты.
Прорыв танкистов помог стрелковому соединению. Заметив, что у них в тылу советские танки, гитлеровцы стали сопротивляться со значительно меньшим упорством. Они опасались нового «котла» — так они называли окружение — и торопились покинуть насиженные места, чтобы закрепиться на новых позициях.
Вскоре первая батарея почти прекратила огонь: не стало целей, заслуживающих внимания артиллерии. С разрозненными мелкими группами гитлеровцев, которые еще пытались сопротивляться, успешно расправлялись танковые пушки, орудия сопровождения, пулеметы, да и сами стрелки. Только по временам батареи открывали огонь по отдельным уцелевшим опорным пунктам, которые были обойдены танкистами.
Приходчука, сопровождаемого сочувственными взглядами товарищей, отправили в тыл на одной из грузовых машин, привозивших боеприпасы. Он был бледен, иногда стонал, но держался мужественно и сознания не терял. На другую машину положили тела убитых.
Батарея пополнила запас снарядов, сдала порожнюю укупорку и стреляные гильзы и снова была готова к движению. Вскоре об этом пришло приказание от капитана Кузнецова. Теперь он шел вперед вместе с командиром стрелкового подразделения, которое батарея поддерживала, и передавал команды только по радио. Проводная связь уже не поспевала за движением пехоты.
Батарея снялась с огневой позиции. Выезжая из перелеска, где погибли товарищи и был тяжело ранен Приходчук, артиллеристы хмурились и молчали. Каждый как бы мысленно подводил итог происшедшему. Стукалов дважды поворачивал голову, вглядываясь в оставшуюся позади огневую позицию, и тяжело вздыхал. Был бледен и молчалив лейтенант Горохов, которого мучило сознание совершенной ошибки.
Без особого труда артиллеристы переправились вброд по подготовленному саперами съезду через речку, прошли рубеж, за который еще недавно шел бой, и поднялись на высокий холм. С холма вся местность вокруг была хорошо видна.
Танкисты вели бой уже где-то далеко впереди. Стрелковые подразделения уничтожали мелкие группы гитлеровцев, спешившие отойти на следующий рубеж, и с боем вышибали тех, кто пытался задержаться. Гитлеровское командование приказало этим группам замедлить наступление советских войск. Но это им плохо удавалось: наши части хлынули в прорыв, как в половодье вода в прорванную плотину, и уже ничто не могло сейчас удержать их стремительного натиска.
Первая батарея заняла огневую позицию в лощине, в двух километрах за высоким холмом. Наученные горьким опытом, все орудийные расчеты немедленно взялись за лопаты и начали рыть щели, как только расцепили орудия с тягачами и подготовили их к бою. Но долго задерживаться здесь не пришлось: наша артиллерия произвела огневой налет по уцелевшему опорному пункту гитлеровцев, который вслед за этим был захвачен нашей пехотой, и батарея быстро двинулась вперед, чтобы не отстать от пехоты.
Так и двигались. Лейтенант Попов со своими разведчиками и связистами шел в боевом порядке стрелкового подразделения, на ходу поддерживая по радио связь с капитаном Кузнецовым. Тот, в свою очередь, шел с командиром стрелкового подразделения, не прерывая радиосвязи с лейтенантом Поповым и с огневой позицией. Старший лейтенант Хоменко то появлялся возле капитана Кузнецова, то отставал от него, чтобы выбрать на очередном рубеже огневую позицию и встретить на ней батарею. Хоменко снова догонял капитана, когда тот останавливался для ведения огня, получал от него новую задачу на выбор огневой позиции и снова отправлялся выполнять ее.
Каждый пройденный рубеж означал, что еще один кусок советской земли отвоеван у врага, освобожден от немецко-фашистских захватчиков.