Перед боем
Фронтовые дни в боях, походах, в тяжелом солдатском труде бегут быстро. Казалось, только вчера батарея готовилась двигаться к новому месту назначения, — и вот уже остались позади долгие ночные переходы, вот уже готова огневая позиция, вот уже обозначен тот рубеж, с которого пушки снова начнут свой разговор с врагом... Много километров пройдено, а еще больше предстоит пройти. Сколько? Этого никто не знает. У всех одна цель, один маршрут — победа! И пусть дорога к победе долгая и трудная, все равно она будет пройдена с честью. Так велит Родина!
...Вано Антадзе тихо, вполголоса что-то пел на грузинском языке. И когда Приходчук спросил его, о чем песня, Антадзе коротко ответил:
— Так велит Родина!.. Вот о чем песня...
И тут же, совсем тихо, будто смущаясь, добавил:
— Это я сам сочинил, Федя! Душа песни просит...
Приходчук взглянул на Антадзе и задумчиво проговорил:
— Тогда пой!..
Этот веселый, подвижный парень, лихой плясун, открылся вдруг Приходчуку какими-то новыми, ранее незаметными сторонами своей души. От этих простых и величественных слов — «так велит Родина» — у Приходчука сладко защемило сердце, и ему захотелось поскорее в бой...
Оба они, и Приходчук, и Антадзе, пока сержант Бакалов с номерами своего расчета были заняты оборудованием огневой позиции, оставались в районе сосредоточения. Оба, правду сказать, соскучились по товарищам.
Хотелось услышать голос Баталова, шутки Рожанского, поглядеть на Стукалова и Джумгалиева... Как ни как, а расчет орудия — единый коллектив, одна семья, и, если приходится на короткое время расстаться, каждый чувствует, что ему кого-то не хватает.
Эти чувства переживали Приходчук и Антадзе, хотя свободного времени у них было немного. В их обязанности входило вместе с оставшимися номерами других орудийных расчетов охранять пушки и боеприпасы всей батареи. Кроме того, они помогали артиллерийскому технику проверять и готовить к бою орудия, получать и сортировать боеприпасы.
Техник работал молча и сосредоточенно. Наблюдая за его быстрыми, уверенными движениями, можно было еще и еще раз убедиться в том, что современное орудие — очень точная и сложная машина, требующая внимательных глаз и умелых рук. Про винтовку обычно говорят, что она любит ласку и смазку. Эти слова относятся к орудию еще в большей степени. Да, ему нужна ласка, нужна смазка и нужно, чтобы солдат, воин, приставленный к орудию, понимал назначение и состояние каждого большого и маленького механизма и сумел свою ласку да смазку применить к мельчайшей детали орудия.
Механизмы современного орудия сложны. Каждый из них имеет много шестеренок, валиков, винтов, приводов. И если за всеми этими деталями требуется повседневный уход в мирной жизни — в учебе, в походе, то тем более их нужно тщательно осмотреть, опробовать, выверить перед таким серьезным испытанием, каким является бой. Заботливый артиллерист не пожалеет времени, чтобы проверить все части, все детали; он проверит и смазку механизмов, если надо — возобновит ее; он заранее устранит все, даже самые мелкие, неисправности... Зато в бою он будет спокоен: орудие не подведет!
Особого внимания требуют противооткатные устройства орудия. Они еще сложнее, чем механизмы. Противооткатные устройства, как известно, поглощают при выстреле энергию отдачи и обеспечивают лафету возможность оставаться в момент выстрела неподвижным. У современного орудия после выстрела откатывается только ствол. Тормоз отката сдерживает движение ствола назад и наконец полностью поглощает энергию отката. Тогда вступает в действие накатник, который через немногие доли секунды после выстрела возвращает ствол в первоначальное положение.
Противооткатные устройства должны быть хорошо отрегулированы, иначе они могут стать причиной задержки во время стрельбы. Тормоз отката наполняется специальной жидкостью, и артиллерийский техник всегда проверяет перед стрельбой, достаточно ли в цилиндре тормоза этой жидкости, не вытекает ли она из цилиндра.
В накатнике тоже находится такая же жидкость, но цилиндр накатника не заполняется ею целиком; в него наливают жидкость в строго определенном количестве, по норме, а остающееся место заполняют воздухом, который накачивают при помощи специального насоса под большим давлением — больше двадцати атмосфер. Этот воздух и служит как бы пружиной, которая возвращает ствол после выстрела в первоначальное положение.
Артиллерийский техник молча проверял, по норме ли налита в накатник жидкость, держится ли в нем необходимое давление воздуха. Поглядев на график, он подумал минутку, потом подкачал жидкости и воздуха...
Наконец, артиллерийский техник выпрямился, вытер тряпкой замасленные руки и произнес первые и единственные слова: «Все в порядке!» Оставалось ждать вызова на огневую позицию.
И вот этот час наступил. Еще засветло сцепили орудие с тягачом, проверили сцепку. Едва стемнело, батарея тронулась в путь — к огневой позиции. Предстояло пройти всего несколько десятков километров, так что Приходчук и Антадзе рассчитывали к полуночи быть на месте и встретиться с друзьями. Даже их, бывалых солдат, прошедших через много сражений, поразила четкая организованность движения: часто расставленные комендантские посты строго следили за порядком в колоннах, за тем, чтобы нигде не было ни искорки света; на каждом перекрестке или разветвлении дорог стоял регулировщик, который указывал колонне путь; каждое подразделение получило проводника, хорошо знавшего дорогу.
Много артиллерии ушло на огневые позиции еще накануне, чтобы обеспечить от возможного внезапного нападения противника развертывание остальной артиллерии в боевой порядок. Однако и в эту ночь по дорогам двигалось очень большое количество артиллерии. Движение, рассчитанное с точностью до минуты, проходило в полном порядке, потому что маршруты были тщательно подготовлены саперами; у каждого моста находилось дежурное саперное подразделение, готовое немедленно отремонтировать мост, если какая-нибудь неисправность будет грозить задержкой движению частей.
Как обычно, над дорогами, противно гудя, летали гитлеровские разведывательные самолеты, высматривая, нет ли движения в тылу советских войск. Как и в те ночи, когда происходила перегруппировка войск, они бросали осветительные бомбы, и над дорогами, в особенности над мостами через реки, по временам повисали на парашютах яркие факелы. Фашисты зря расходовались — возле мостов были расставлены подразделения специальных войск, снабженные дымовыми шашками; едва только над мостом начинал разгораться факел, медленно спускавшийся на парашюте, дымовые шашки поджигались. Мост заволакивался светлым дымом, напоминавшим туман, поднимающийся от воды. К тому времени, когда факел полностью разгорался и начинал разбрасывать мертвенно-яркий свет, гитлеровский разведчик видел под собой только этот белесоватый туман, который был настолько плотен, что скрывал очертания двигавшихся по мосту автомобилей и орудий. «Костыли» и «рамы» летели дальше, ничего не заметив. Движение колонн продолжалось.
В пути Приходчук, который как заместитель командира орудия сидел в кабине тягача, часто поглядывал на часы: скоро ли будет огневая?
— Спешишь? — спросил Кокин.
— Конечно.
— Кажется, близко уже... Гляди!
Кокин протянул руку. Впереди вспыхивали отблески осветительных ракет. Через секунду они услышали вой приближавшихся снарядов, затем грохнули разрывы.
— На воспрещение! — сказал Приходчук.
— Чего? — не понял Кокин.
— Гитлеровцы стреляют наудачу, бьют по какому-нибудь перекрестку, авось там есть движение. Такой огонь называется «на воспрещение».
— Понял! — откликнулся Кокин. Он хотел еще что-то сказать, но в это время колонна остановилась. Отчетливо послышался пронзительный, хватающий за душу вой приближавшегося снаряда. Примерно в километре впереди раздался грохот разрыва. Потом на время стало тихо, затем снова возник еле слышный звук; он быстро и угрожающе разрастался, превращался в скрежещущий вой и через три секунды кончался треском разрыва, и опять все стихало. Ровно через сорок пять секунд все это повторялось в том же порядке — еще и еще раз...
Из темноты показался силуэт капитана Кузнецова. Он подошел к тягачу третьего орудия и, приоткрыв дверцу тягача, сказал Приходчуку:
— Перекресток под обстрелом... Будем проходить по-орудийно.
— Слушаюсь!
— Доедете до большого дуба, где вас остановит регулировщик; дождетесь разрыва снаряда, а затем давайте полный газ; проскочив за перекресток триста метров, двигайтесь дальше с нормальной скоростью, пока не увидите красный сигнал. Батарея соберется в километре за перекрестком. Ясно?
— Так точно!
— Двигайтесь!
Капитан пошел к тягачу четвертого орудия, а Приходчук приказал Кокину продолжать движение.
Проехали метров семьсот. За это время еще дважды услышали они вой приближавшихся снарядов и звуки разрывов. Справа от дороги часто замигал красный свет.
— Стой! — скомандовал водителю Приходчук. Он высунулся из окна кабины и при отблеске очередной осветительной ракеты, вонзившейся в черное небо где-то впереди, на линии фронта, увидел в темноте силуэт толстого дуба; спиной к нему стоял регулировщик с ручным электрическим фонариком — он и подавал сигнал. Впереди на дороге виднелся тягач второго орудия.
Регулировщик подошел к остановившемуся поезду. Он повторил то же, что перед тем приказывал капитан Кузнецов, и добавил:
— После следующего разрыва пойдет орудие, которое остановилось впереди вас, а потом уж, после еще одного разрыва, — ваше орудие.
С этими словами регулировщик снова отошел к дубу. Приходчук заметил, что неподалеку от корней дуба вырыта щель; если гитлеровская батарея прибавит прицел, регулировщик спрыгнет в эту щель и укроется от осколков снаряда.
Снова послышался вой приближавшегося снаряда, затем треск разрыва, вой и визг разлетавшихся осколков. Казалось, что некоторые из них упали совсем недалеко. Но до орудийных поездов, остановившихся на дороге, не долетел ни один. Едва затихли эти звуки, второе орудие, стоявшее впереди, быстро двинулось вперед и скрылось во тьме.
Приходчук приказал Кокину продвинуть поезд на то место, где только что стояло второе орудие. Сейчас же позади обозначился силуэт тягача четвертого орудия, которое, догнав поезд третьего, остановилось возле дуба.
Прилетел еще один снаряд. Он лег дальше от орудийного поезда, чем предыдущий: как видно, не долетел до перекрестка.
— Вперед! — скомандовал Приходчук и добавил: — Давай полный газ! — В его голосе послышалось напряжение.
Тягач с орудием понесся, прыгая по ухабам дороги. К тому моменту, когда раздался вой очередного вражеского снаряда, опасный перекресток был уже позади. Какое-то мгновение снаряд провыл над поездом третьего орудия, и в следующее мгновение раздался треск его разрыва — теперь уже далеко сзади.
— Проскочили! — с облегчением сказал Кокин, вытирая рукой вспотевший лоб.
— Проскочили, — отозвался Приходчук, и голос его зазвучал веселее. — Сколько раз уж приходилось так проскакивать, а всегда кажется: вот вздумает фашист изменить прицел или темп стрельбы — и тогда пиши пропало.
Как бы размышляя вслух, он добавил:
— Только нет, немец действует по шаблону: раз заладил через пятьдесят секунд выстрел, будьте покойны — не изменит; поставил прицел по перекрестку — туда и будет бить; только из-за рассеивания снаряды разлетаются...
— И все-таки всякий раз боязно и обидно, и злость берет: ну как угодишь под шальной снаряд, — сказал Кокин.
— Конечно, из-за шального снаряда погибать без пользы обидно, но пока, как видишь, ни разу не ошиблись, характер фашистов точно изучили, — заключил Приходчук.
Орудийный поезд приблизился метров на двадцать к заметному в темноте красному стоп-сигналу тягача второго орудия и остановился. Через минуту подошло четвертое орудие, а еще через минуту — и запасной тягач. Батарея тронулась дальше.
Судя по тому, насколько яркими стали отблески осветительных ракет, до переднего края осталось уже совсем немного.
Машины проехали еще километра два. В темноте снова часто-часто замигали красные сигналы «Стой». Батарея остановилась. Справа расстилалось непаханное поле, слева темнел перелесок. Дорога сначала шла вниз, а затем поднималась в гору, на невысокий холм.
От перелеска отделились фигуры людей. При очередном отблеске ракеты Приходчук узнал сержанта Бакалова, который, как и командиры других орудий, вышел к дороге, чтобы встретить свое орудие и провести его на огневую позицию.
Приходчук выскочил из кабины тягача, разминая ноги, и тихо, не по-уставному, но от всего сердца поздоровался:
— Здравствуй, Иван Никитич!..
— Здравствуй, Федя, — так же дружески ответил Бакалов. — Живой? — Он кивнул головой в сторону, где остался перекресток. Гитлеровцы продолжали методически обстреливать это место.
— Живой, живой...
— Антадзе где?
— Здесь я, товарищ сержант, — отозвался Антадзе, высовываясь из кузова тягача.
— Порядок! Тогда поехали.
Бакалов сел в кабину, справа от Кокина, с которым тоже не забыл поздороваться, а Приходчук вскочил в кузов. Поезд тронулся и свернул с дороги в кусты. Вскоре орудия подошли к подготовленным для них окопам и остановились. У окопа третьего орудия уже ждали своих товарищей Дубяк, Смилгис, Стукалов, Джумгалиев и Рожанский.
Выпрыгнув из кабины, Бакалов скомандовал:
— Слезай! Расцепляй!
Приходчук и Антадзе выпрыгнули из кузова. Все номера взялись за станины лафета, по три с каждой стороны, а Рожанский помог им снять шворневую лапу с крюка тягача: сцеплять и расцеплять орудие с тягачом обязан помощник водителя.
— Вперед! — снова скомандовал Бакалов, и тягач подвинулся вперед на несколько шагов.
— Перекатить орудие в окоп!
Номера взялись за колеса и за станины лафета, быстро повернули орудие и вкатили его в окоп. После этого приступили к выгрузке из кузова тягача принадлежности, боеприпасов и личных вещей.
Несмотря на темноту, привычные к такой работе солдаты орудийного расчета проделали все это быстро и сноровисто. Несколько медленнее, чем у других, шла работа у Стукалова и Джумгалиева: они разгружали тягач ночью на настоящей огневой позиции впервые. Несколько раз каждый из них сталкивался в темноте с кем-нибудь из остальных номеров. Над снарядными подшучивали, а Дубяк ворчал:
— Пора учиться видеть и ночью.
И в самом деле, важные дела солдату зачастую приходится делать ночью...
На разгрузку тягача потребовалось не больше двух минут.
Разгруженный тягач двинулся во тьму, не разворачиваясь, в прежнем направлении.
— Куда его понесло? — недоуменно спросил Стукалов.
— Правильно едет, — ответил Бакалов и пояснил, что возле орудий не разрешается делать повороты и развороты, чтобы не оставить лишних следов. Настанет утро, и какая-нибудь «рама» с воздуха по этим следам может обнаружить огневую позицию. Поэтому тягачам разрешается проезжать по огневой позиции только прямо, не меняя направления. Если противник и увидит с воздуха новую колею, то все же не узнает, куда именно она ведет — ведь она тянется прямо, ровно, без поворотов до ближайшего густого леса. Эта предосторожность нужна на всякий случай: к рассвету, конечно, следы от машины должны быть замаскированы дерном и мхом.
Как только тягачи всех орудий ушли с огневой позиции, раздалась громкая команда старшего лейтенанта Хоменко:
— К бо-о-о-о-ю!..
Стукалов от неожиданности даже вздрогнул. К бою? Почему так быстро? Где противник?
Но раздумывать было некогда, команду надо выполнять немедленно, и он бросился на свое место, вслед за Джумгалиевым.
Орудийные расчеты быстро захлопотали возле орудий: мигом сняли чехлы с дульной и казенной частей орудия и с прицела; развели станины лафета; наводчик Приходчук принял от замкового Дубяка орудийную панораму, вставил ее в гнездо корзинки, поработал подъемным и поворотным механизмами. Антадзе и Смилгис отвязали от станин лафета лопату, веху, банник и положили их рядом с орудием. Стукалов с Джумгалиевым по указанию сержанта поставили возле орудия два ящика с боеприпасами, открыли их, протерли патроны от пыли. Все это заняло не больше минуты.
На правом фланге снова послышался звучный голос старшего лейтенанта Хоменко:
— Первое основное, основному тридцать ноль, наводить в дальнюю веху!
Стукалов увидел, как впереди первого орудия мелькнули огоньки: два солдата из расчета этого орудия, выбежав вперед, осветили при помощи карманных электрических фонариков те самые тонкие вехи, которые были установлены днем впереди окопа первого орудия. Прошло всего лишь несколько секунд — и огоньки погасли, а с той стороны, где стояло первое орудие, еле слышно донесся доклад командира орудия:
— Готово! Отметка пятьдесят два тридцать восемь!
«Спасибо старшему лейтенанту», — опять подумал Стукалов, вспомнив объяснения офицера. Стукалов уже достаточно знал устройство артиллерийского угломера, чтобы понять: при такой отметке точка наводки находится слева сзади орудия. Инстинктивно оглянувшись налево назад, он увидел, что в той стороне виднеется огонек, и догадался: да ведь это фонарь на том самом гвозде, который утром вбил в ствол дерева он, Стукалов. Стало немножко досадно, почему же не ему поручили заботу об этом фонаре; но он быстро сообразил, что точка наводки ближе всего к четвертому орудию, именно поэтому старший лейтенант и поручил заботу о ней командиру четвертого орудия.
— Моя точка наводки... Я подготовил, — шепнул Стукалов, нагнувшись к Смилгису и Антадзе, стоявшим к нему ближе других.
— Ну и что? — равнодушно бросил Антадзе, ожидая следующих команд.
— Ничего... Я так... Хорошая точка, — смутившись, пробормотал Стукалов.
— Разговоры! — предостерегающим тоном, но не громко произнес сержант Иван Бакалов.
Стукалов густо покраснел, словно школьник, которого учитель упрекнул в баловстве. Но в темноте никто не заметил его смущения. И в тот же миг раскатисто и нараспев прозвучал баритон старшего лейтенанта Хоменко:
— Веер!
Стукалову по этой команде ничего не требовалось делать, и он, поняв, что это еще не бой, а подготовка к бою, стал смотреть, как исполняют команду.
Над панорамой второго орудия зажегся карманный фонарик, бросая свет в сторону первого орудия.
— По второму сорок пять ноль восемь! — послышалось издали, от первого орудия.
— Пятнадцать ноль восемь, наводить в первое! — отозвался более близкий голос командира второго орудия, и в тот же миг, словно звездочка, замерцал огонек над орудийной панорамой первого орудия.
Еще утром окоп первого орудия не был виден за кустами, но старший лейтенант приказал обрубить ветви у кустов так, чтобы не слишком оголять кусты, но чтобы от первого орудия были видны все остальные.
Лишь только прозвучала команда, Приходчук зажег карманный фонарик над орудийной панорамой и включил прибор для освещения прицельных приспособлений.
— По третьему сорок пять ноль два! — послышалось от первого орудия. И сержант Бакалов тут же, без паузы, подхватил:
— Пятнадцать ноль два, наводить в первое!
Приходчук в это время уже погасил карманный фонарик и поворачивал барабанчик угломера панорамы, глядя одним глазом в окуляр. Вслед за этим он положил левую руку на маховик поворотного механизма, а правую на барабанчик отражателя панорамы, слегка повернул маховик — и тут же доложил вполголоса:
— Готово!
Быстрым, ловким и точным движением он перевел левую руку на отводку, а правой повернул головку панорамы в сторону фонарика, горевшего на точке наводки. Тут же пальцы его правой руки передвинулись немножко вниз, на барабанчик угломера, а левой — вверх, на барабанчик отражателя.
Все это Приходчук делал не глядя, на ощупь, глаз его ни на миг не отрывался от окуляра панорамы, но пальцы сразу безошибочно находили нужный предмет. Так играет опытный баянист, не глядя на лады. Стукалов невольно залюбовался точностью и четкостью движений наводчика: ни разу он не шевельнул пальцем зря, каждое движение было необходимым и точным.
— Вот бы мне так научиться! — невольно подумал Стукалов. И он представил себя уже наводчиком, стоящим у панорамы. Точными, быстрыми и скупыми движениями он мгновенно выполняет наводку и отмечание орудия. На него смотрят, им любуются...
Еще одно — два почти незаметных движения пальцев рук — и Приходчук, отрываясь от окуляра, доложил:
— Отметка пятьдесят два семьдесят один!
Бакалов сразу же громко передал эту отметку старшему лейтенанту Хоменко и записал в свою записную книжку.
Тем временем такая же работа проделывалась и у четвертого орудия. Когда командир четвертого орудия доложил свою отметку, старший лейтенант Хоменко, как бы подводя итог, звучно, так, чтобы было слышно у всех орудий, сказал:
— Веер готов!
Стукалов услышал, как телефонист, сидевший в окопчике между вторым и третьим орудиями и державший связь с наблюдательным пунктом командира батареи, тотчас передал этот доклад на наблюдательный пункт.
Старший лейтенант добавил:
— Основной угломер пятьдесят два тридцать восемь!
Телефонист передал командиру батареи и эти слова.
Стукалов был уже достаточно подготовлен, чтобы понимать смысл только что проделанной работы: батарея построила так называемый «параллельный веер». Это означало, что все орудия направлены параллельно основному, которому перед этим было придано основное направление. Теперь батарея готова к бою!
— Веер! — так же громко повторил Хоменко.
На огневой позиции снова замелькали фонарики, и вся работа быстро и слаженно началась с самого начала.
Как только затихли команды и доклады и Хоменко скомандовал: «Оправиться!» — Стукалов, не утерпев, шепотом спросил у Антадзе: — А зачем же второй раз?
— Чтобы точнее было, — ответил Антадзе. Он считал себя знающим, опытным солдатом и непрочь был «шефствовать» над Стукаловым.
— Когда в первый раз веер строили, орудие могло сделать большой доворот, панорама могла переменить место и веер мог получиться неточный. А если повторить — ошибки меньше, веер будет точный. — Помолчав секунду, он добавил: — Всегда, когда есть время, строят веер два, а то и три раза.
После команды «Оправиться» разрешается разговаривать, и Стукалов, уже не опасаясь замечаний командира орудия, задал Приходчуку вопрос, который давно занимал его:
— Вот мы «к бою» да «веер», что же, сейчас и бой начнется — прямо ночью?
— Не думаю, — спокойно ответил Приходчук.
— А зачем же тогда возимся ночью? Подождали бы до утра...
— Чудак ты, Стукалов. Фашист свои планы заранее не сообщает, зато нам самим надо кое-что соображать. А вдруг немцы надумают сейчас пойти на нас? Что ж, тогда и начинать нам всю подготовку? Нет, брат, тогда уже будет поздно. А теперь, сам видишь, батарея к бою готова. Пусть сунутся — сумеем по зубам дать.
— Да, конечно, — смущенно протянул Стукалов. Он начинал злиться на самого себя за, то, что задает вопросы слишком часто и невпопад. Неужели сам не мог догадаться о том, что сейчас растолковал Приходчук? А Приходчук дружески похлопал его по плечу и добродушно добавил:
— Так-то, друг, повоюешь — все поймешь, что к чему, да еще других учить будешь...
А на огневой позиции между тем началась обычная в подобных случаях жизнь. Поступило приказание, чтобы орудия отметились еще и по запасной точке наводки, — такому же фонарику, подвешенному на гвозде, вбитом в ствол дерева, но в стороне от основной точки наводки — справа сзади. Когда это, было сделано, старший лейтенант вызвал к себе всех командиров орудий и отдал им распоряжения. Вернувшись от него, сержант Бакалов предупредил своих подчиненных:
— Сейчас начнется подвоз боеприпасов. Складывать будем в погребок. Приготовьтесь, нам надо принять двести патронов на орудие.
Вскоре на огневую позицию прибыли первые четыре грузовых автомобиля с боеприпасами. Они остановились по одному у каждого орудия, и началась разгрузка, в которой принял участие весь орудийный расчет. Отсутствовал только Антадзе; вместе с солдатом четвертого орудия он отправился в патруль для охранения огневой позиции с левого фланга. Сержант Бакалов освещал фонариком каждый деревянный ящик, в котором лежали патроны, проверял, какой он партии изготовления, и указывал, куда его уложить. Да и сам сержант для скорости помогал своим подчиненным переносить тяжелые ящики в погребок.
Тут же, между делом, Стукалов узнал, зачем сержант так внимательно рассматривает надписи на каждом ящике со снарядами. Приходчук объяснил ему: когда батарея ведет огонь по цели, очень важно, чтобы все снаряды и заряды были одной партии изготовления, а заряды — и одной партии сборки на артиллерийской базе. Если один снаряд хоть чуть-чуть отличается от другого не только весом, но даже и формой, то полетит дальше или ближе, потому что по-разному будет встречать сопротивление воздуха.
Но добиться, чтобы все снаряды и заряды были совершенно одинаковы и летели в одну и ту же точку — невозможно. Это похоже на то, — объяснял Приходчук, — как при стрельбе из винтовки даже у самого лучшего стрелка в мишени получается столько пробоин, сколько он выпустил пуль, и никогда две пули не попадают точно в одно место. Рассеивание пуль, хоть и маленькое, всегда существует. Пушка же стреляет на большие расстояния, а потому и рассеивание снарядов у нее несравненно больше. А что толку стрелять, если один снаряд от другого падает далеко? Нанести поражение цели будет очень трудно, потребуется большой расход снарядов. Очень важно поэтому, чтобы снаряды и заряды были как можно больше схожи по всем своим качествам. А более или менее одинаковыми бывают те снаряды, которые изготовлены на одном заводе и в одно и то же время, то есть выпущены в одной заводской партии. Тогда рассеивание уменьшится, цель будет поражена быстрее и с меньшим расходом снарядов.
То же и с зарядами: если они одной партии, то горят почти одинаково, а значит, и снаряды посылают с почти одинаковой начальной скоростью; стало быть уменьшится и рассеивание. А если этого не соблюдать, то очень трудно будет даже пристрелку провести, так как орудие начнет сильно разбрасывать снаряды. Вот и подбирают патроны по партиям, чтобы рассеивание было поменьше.
Все это Приходчук рассказал Стукалову урывками, между делом, в короткие передышки между переноской тяжелых ящиков.
— Это очень, очень важно, — добавил Приходчук в заключение.
Первые четыре автомобиля, разгрузившись, ушли, но почти сейчас же подошли еще четыре. Вскоре погребок был заполнен ящиками с боеприпасами.
Уже близился рассвет, когда с огневой позиции ушел последний грузовой автомобиль. По приказанию старшего лейтенанта Хоменко солдаты занялись «заметанием следов»: они стали закладывать заранее заготовленным свежим дерном и мхом следы, проложенные приезжавшими автомобилями. Вскоре эти следы исчезли, их не стало видно ни на огневой позиции, ни возле нее.
И только на рассвете солдаты получили, наконец, заслуженный отдых. Спалось им сладко. Что и говорить, ночка была нелегкая. Зато все работы сделаны, к бою все готово.
Над районом огневых позиций летали «костыли» и «рамы», где-то раздавались глухие орудийные выстрелы, слышался треск разрывов неприятельских снарядов и мин. Фронт продолжал жить своей обычной жизнью, такой, о какой в сводках Совинформбюро сообщалось: «На фронте ничего существенного не произошло».
Ничего существенного!.. Это значит, что сейчас на этом участке фронта не было крупных боев, ни наши, ни гитлеровские войска не шли в наступление, каждая сторона занимала свои заранее подготовленные позиции. Но фронтовая жизнь продолжалась. Войсковые разведчики шли в ночной поиск, захватывали «языка» и потом с боем, под прикрытием огня своих подразделений, уходили к себе «домой». Рота гитлеровцев пыталась захватить выгодную в тактическом отношении высотку, но, встреченная дружным огнем пулеметов и минометов, откатилась обратно. Вражеские самолеты время от времени бомбили траншеи нашей пехоты. И наша, и неприятельская артиллерия вела беспокоящий огонь.
Ничего существенного!
Но в эти «спокойные» дни и часы боевой работы хватало всем родам войск.
Наша артиллерия на этот раз вела огонь не просто для того, чтобы не давать покоя неприятелю: под видом беспокоящего огня, строго соблюдая обычный темп стрельбы и расход снарядов, наши батареи вели теперь пристрелку по целям, которые они должны будут уничтожать перед началом наступления. Пристрелка велась очень осторожно; чтобы противник не мог заметить усиления огня нашей артиллерии, расходовалось точно такое же количество снарядов, какое расходовалось в сутки и раньше, до прихода новых войсковых частей.
Очередь первой батареи вести пристрелку еще не пришла, и в это утро орудийные расчеты могли спокойно отдохнуть: выстрелы и звуки разрывов не мешали их сну.
Только командир батареи капитан Кузнецов и его заместитель по политической части старший лейтенант Николаев почему-то еще не спали. Они несколько раз обошли вдоль и поперек огневую позицию, останавливались возле отдыхавших солдат и о чем-то тихо, вполголоса говорили.
Скоро бой!..