Вот она, наша пушка!
День выдался ясный, солнечный. На большой высоте летали гитлеровские разведывательные самолеты. Издалека, наподобие отдаленного грома, по временам доносились артиллерийские выстрелы: на фронте шла обычная перестрелка.
Осмотрев и почистив орудие и тягач, солдаты расчета сержанта Бакалова сели в кружок под деревьями.
— Капитан-то наш вперед уехал, — словно раздумывая, проговорил Антон Дубяк, скручивая «козью ножку» и насыпая в нее махорки.
— Значит, скоро наступать будем! — авторитетно заявил Вано Антадзе.
— Почему знаешь? Командарм тебе свой план рассказывал? — спросил Юлдаш Джумгалиев. Когда ему хотелось что-либо получше уяснить, он задавал вопросы «с подковыркой», словно подзадоривая того, кого спрашивал.
— Подумаешь, командарм рассказывал! — вмешался в разговор Рожанский. — Каждый сам видит.
— Что ты видел? — снова спросил Юлдаш.
— Как, что? То же, что и ты. Сколько войск идет — и все в одну сторону. Для прогулки, что ли? Мы тоже кое-что смыслим.
— А ты почем знаешь, может быть, там фашист прорыв сделал, а мы идем оборону занимать? — не унимался Джумгалиев.
— Э-э-э, прорыв! — передразнил его Рожанский. — Тогда бы вперед шли противотанковые. А ты видишь, сколько здесь идет тяжелых орудий? Когда тяжелые орудия идут, значит, мы наступать будем, а не оборону занимать. А сколько танков! Для обороны разве столько танков пошлют?
Никто, конечно, не сообщал солдатам, что именно придется им делать в ближайшем будущем: план предстоящих действий сохранялся в строгой тайне. Знали о нем лишь немногие высшие командиры. Но так или иначе, солдаты догадывались о том, что предстоят новые жаркие бои.
— А все-таки интересно, зачем командир уехал? — продолжал допытываться Джумгалиев.
— А ты сам догадайся, — ответил Антадзе, — разведка! А может, получит боевую задачу, выберет наблюдательный пункт и огневую позицию. За чем другим командир от своей батареи уедет?
— Да, стало быть, походу конец. Теперь надо к бою готовиться, — как бы подвел итог беседе молчавший до этих пор Бакалов.
И эти слова сержанта создали вдруг то приподнятое настроение, которое всегда охватывает бывалых солдат перед боем. Да, конечно, предстоят новые бои, а значит, и новые победы; они приблизят ту окончательную победу, которую добывает вся армия, весь народ. Боевой расчет третьего орудия тоже принимает участие в завоевании этой победы. Что ж, ребята научились воевать неплохо.
Конечно, нелегко дается каждая победа. Были и будут жертвы, потребуется еще много трудов, бессонных ночей, крови... Есть такая русская пословица: «Жизнь прожить — не поле перейти». А солдаты ее переиначили так: «Войну провоевать — не на печи пролежать». К этой пословице добавлялась еще одна военная поговорка: «Артиллерийский пот спасает пехотную кровь». Она означает, что артиллеристам нужно немало потрудиться у своих орудий, крепко попотеть, чтобы расчистить путь пехоте и танкам и уберечь их от излишних потерь. Каждый солдат расчета Бакалова был готов и попотеть, а если надо — и кровь пролить, чтобы завоевать еще одну победу, которая, конечно, будет новой, следующей ступенью к окончательной победе над ненавистным врагом.
Да, предчувствие новых боев порождало среди солдат особенно приподнятое настроение. Это настроение знакомо каждому фронтовику, любому, кто готовится к встрече с врагом. Оно сказывалось и в том, как усердно солдаты выполняли работу по осмотру и проверке механизмов пушки, и в том, как тщательно очищали они от пыли и грязи все части своей «малютки», и в том, как молча и сосредоточенно помогали друг другу...
Близость боя объединяет людей, скрепляет их дружбу, раскрывает в них лучшие качества, обычно малозаметные, не всегда видимые в буднях походной жизни.
Работая у орудия, каждый солдат расчета невольно любовался и восхищался той замечательной техникой, какой советский народ снабдил свою армию. Вот она стоит, их пушка, вместе с которой пройдено много дорог. А сколько километров еще придется пройти, в скольких боях побывать!.. Сила артиллериста — в его орудии. Если орудие в порядке и действует безотказно — никакой враг не страшен!
— Умная машина! — похвалил пушку Дубяк, похлопывая ее по стволу.
Так в былые времена старый кавалерист похлопывал по крупу любимого боевого коня, с которым прошел сквозь все огни и воды и на котором не раз мчался в лихие кавалерийские атаки.
— Конечно, умная, — поддержал его Приходчук. — Девятнадцать фашистских танков прикончила. Счет не маленький.
— А сколько фашистов в землю отправила, сколько ихних пулеметов и орудий разбила! — добавил Вано Антадзе. — Придется бухгалтера для подсчета нанимать.
— И без бухгалтера обойдемся, — сказал сержант Бакалов. — С тех пор, как мы в сорок третьем, весной, на Курской дуге эту пушку получили, на ее счет, кроме девятнадцати танков, записано еще одиннадцать пулеметов да девять противотанковых орудий... А солдат и офицеров даже и сосчитать трудно. Их ведь на счет всей батареи записывают. Да и этот счет неполный: когда вся артиллерия стреляет — разве разберешь, какое орудие сколько фашистов уложило?
Бакалов на секунду задумался, будто припоминая что-то.
— А помнишь, Федя, — продолжал он, обращаясь к Приходчуку, — Курскую дугу? Пятое июля прошлого года... Фашисты в тот день валом валили, а наши орудия их косили то сосредоточенным, то заградительным огнем. За один этот день, думаю, больше трехсот уложили.
— Как же не помнить, — отозвался Приходчук.
— А шестое и седьмое июля? Поработали мы тогда славно.
— Було дило, — подтвердил Приходчук. Иногда ему хотелось поговорить на родном языке, и он вставлял в свою речь украинские фразы.
— Было дело, — повторил он уже по-русски. — Только успевай наводить — беглый огонь да беглый огонь, то четыре снаряда, а то восемь сразу. А если заградительный — все двенадцать подряд, — пояснил он, обращаясь к «молодым» — Стукалову и Джумгалиеву.
— Помнишь, ствол накалился, — перебил его Дубяк. — Дождик тогда пошел. Капли на ствол упадут — шипят, испаряются. Надо бы передышку сделать, а разве до нее? Боязно было, как бы не отказала пушка: очень перегрелась. Но ничего, спасибо, выдержала!
Боевые друзья из расчета третьего орудия не зря хвалили свое орудие. Советская пушка действительно хороша, сконструирована и изготовлена на славу. Но разве дело только в пушке? Говоря о ней, солдаты умалчивали о самих себе. Им и в голову не приходило, что «секрет» отличной работы орудия в них, воинах-патриотах, овладевших артиллерийской техникой. Кто же, как не они, заставляет эту пушку действовать безотказно, стрелять метко, громить врага наверняка! «Чудеса делает!» — не раз говорил о пушке Бакалов, не подозревая, что «чудеса» творит он сам, сержант Советской Армии, коммунист Иван Бакалов, творит вместе со своим дружным орудийным расчетом.
Среди солдат не раз возникали беседы о качестве гитлеровских пушек. Чьи лучше: наши или вражеские? Все сходились на том, что недооценивать технику врага, конечно, нельзя, и у гитлеровцев есть неплохие орудия. Но все же до наших, советских, им далеко. А главное, там люди у пушек не те, за неправое дело воюют, откуда ж настоящему героизму взяться? А о самопожертвовании и «чудесах» и говорить не приходится.
— Да, хорошо наши заводы работают, — заключил Бакалов, — пушечки нам дают в лучшем виде. Стараются! Ну и мы в долгу не останемся, будем стараться до тех пор, пока самого Гитлера в логове не прикончим.
Бакалов легко встал на ноги и добавил:
— Ну, поговорили — и хватит. Беремся за дело!
Но к разговору о пушке пришлось в этот день вернуться еще раз. Случай для этого представился как будто и незначительный, но сержант Бакалов ради этого случая не мешал своим подчиненным еще и еще раз похвалить пушку.
Неподалеку от артиллеристов расположилась стрелковая часть. В этой части служил солдат Федор Рубцов — земляк и друг Петра Стукалова. Друзья уже давно расстались, в начале войны, и, конечно, не предполагали даже, что им доведется встретиться на фронте. Но случилось так, что стрелки оказались соседями артиллеристов. Рубцов шел вдоль ручья и поглядывал по сторонам. Неожиданно — ведь бывает же такое! — на другом берегу ручья, в пяти шагах от себя он увидел Петра Стукалова. Да, конечно, он не ошибся, это был его закадычный друг Петька, с которым вместе росли, в школе сидели рядом на парте, в одной команде гоняли в футбол, спорили на собраниях комсомольской организации...
Стукалов, обнаженный до пояса, мылся у ручья и громко фыркал от удовольствия. Вот он разогнулся и стал растирать тело полотенцем.
— Петя! — крикнул Рубцов останавливаясь.
Стукалов от удивления широко раскрыл глаза. На противоположном берегу ручья стоял солдат со скаткой через плечо, с автоматом в руках. На голове солдата плотно сидел, затемняя лицо, стальной, еще не успевший вылинять шлем. Голос был знакомый, рубцовский, но солдат почти ничем не напоминал того вихрастого деревенского паренька, каким его знал и помнил Стукалов.
— Не узнаешь? — снова крикнул Рубцов. В эту минуту он, конечно, не подумал о том, что автоматчик Федор Рубцов совсем не похож на сельского паренька Федю Рубцова...
— Федя, неужели ты? — отозвался, наконец, удивленный Стукалов. — Откуда ты взялся, друг сердечный? Ишь каким орлом стал!
— В армии, как и ты, — не без гордости ответил Рубцов, но в это время его окликнул сержант, и Рубцов заспешил. Он успел все же договориться со Стукаловым, что как-нибудь, в свободный часок, отпросится у командира, чтобы повидаться с земляком.
Конечно, в прифронтовой полосе такие отлучки и взаимные «визиты» не разрешаются. Но Рубцова командир ценил как хорошего, толкового солдата, дисциплинированного и пытливого, аккуратного и быстрого во всех солдатских делах. К тому же совсем недавно Рубцов задержал одного подозрительного, который оказался диверсантом. Такого солдата не грех было поощрить. Учитывая это, командир разрешил Рубцову сходить проведать Друга.
На фронт Федор Рубцов попал совсем недавно, в боях еще не был. Он успел хорошо изучить свою винтовку, неплохо владел автоматом. А с артиллерийской техникой почти не был знаком. Молодой пытливый парень, он интересовался и пушкой, а иногда даже жалел, что ему не довелось стать артиллеристом. У себя в части Рубцов не раз видел батальонную пушку — маленькую «сорокопятку»{2}. И снаряд у нее был маленький, вроде огурчика. А вот новейшую технику — прославленную 76-мм пушку образца 1942 года Рубцов близко не видел. Ему просто не везло: то артиллеристы шли другими дорогами, то останавливались где-то далеко от стрелков. А тут такой удачный случай: артиллеристы рядом, только перешагни ручей. Значит, можно и друга навестить, и пушку поглядеть.
И вот два друга детства, а теперь воины Советской Армии Петр Стукалов и Федор Рубцов встретились еще раз. Они торопливо рассказывали друг другу все, что произошло с каждым за время войны. Наговорившись вдоволь о личных делах, перешли и на солдатское житье-бытье.
— Значит, в пехоте? — спросил Стукалов, еще раз оглядывая фигуру друга.
— Да, в пехоте... А ты, вишь, орудием командуешь?
— Командовать не командую, но кое в чем разбираюсь. Всякий артиллерист должен знать свою технику.
— Свое оружие, свою технику должен знать каждый солдат, — резонно заметил Рубцов.
— Не спорю... Но артиллерист в особенности... Орудие, брат, это такая штука!
— Ну, ну, не хвались. И пушка — штука, и танк — штука, и миномет... Ты лучше покажи мне вашу пушку, если можно.
— Почему же нельзя! Сейчас спрошу сержанта.
Бакалов, конечно, разрешил, и Стукалов, покашляв для солидности, сказал:
— Сейчас все покажу и объясню. А ты гляди и на ус наматывай.
— У меня усов нет.
— А все-таки наматывай. На фронте всякое случается. Может быть, и тебе когда-нибудь придется у пушки встать.
Петр Стукалов был в орудийном расчете третьего орудия первой батареи самым младшим. На фронт он прибыл недавно, но кое-чему все же успел научиться.
Стукалов и его фронтовой друг Юлдаш Джумгалиев занимали в орудийном расчете должности пятого и шестого номеров. Эти последние по счету орудийные номера называются снарядными. Обязанность снарядных — подготовлять и подавать к орудию патроны. Работа эта считается несложной: открыть ящик именно с теми патронами, которые нужны для стрельбы, бегло осмотреть патрон — исправен ли, нет ли вмятин в гильзе, не выступает ли из гильзы капсюльная втулка, не вывернулся ли взрыватель, цела ли его мембрана; потом обтереть патрон, чтобы на нем не осталась смазка или пыль, и передать установщику. Да и эту работу потом еще дважды проверят: сначала — установщик, принимая патрон, для того, чтобы придать взрывателю скомандованную установку, а потом — заряжающий. Он проверит, правильна ли установка взрывателя, в порядке ли снаряд и гильза, очищен ли патрон от пыли и смазки... Все это делается очень быстро: в бою дорога каждая секунда. И только убедившись, что все в полном порядке, заряжающий вложит патрон в орудие.
О том, чтобы стать первым номером — наводчиком, Петр Стукалов мечтал уже не раз. Ведь наводчик работает с прицелом, уровнем, панорамой; от его умения зависит, туда ли полетит снаряд, куда скомандовал командир, попадет ли в цель. А при стрельбе по танку наводчик ведет огонь почти самостоятельно; тут уже требуется настоящее искусство, помноженное на опыт и мужество...
«Эх, если бы стать наводчиком, — не раз думалось комсомольцу Стукалову, — да записать на свой счет десятка полтора подбитых фашистских танков!» Он поглядывал на Приходчука и втайне завидовал ему. Это была здоровая, хорошая зависть молодого солдата, испытывающего уважение к бывалому, опытному воину и желающего стать таким же смелым да умелым. А Федор Приходчук, несмотря на свой молодой возраст, уже считался бывалым, заслуженным фронтовиком. За боевые отличия под Бобруйском ему присвоили звание младшего сержанта. На гимнастерке Приходчука поблескивали два ордена Славы и три медали. Высокий, темноволосый, с веселыми черными глазами на круглом лице, он выглядел всегда бодрым, энергичным. Лишь иногда легкая тень то ли раздумья, то ли грусти пробегала по его лицу. Товарищи знали, что на Украине, в родном селе, оккупированном фашистами, осталась девушка, близкая его сердцу. Что с ней? Жива ли?.. Не угнали ли ее фашисты в рабство? Эти мысли и были причиной грусти Приходчука.
В бою он действовал хладнокровно, расчетливо, наводил точно, бил наверняка. На счету пушки значилось 19 фашистских танков. Это был, в первую очередь, счет наводчика Приходчука, хотя сам он не раз говорил, что «наводчик только глаза расчета, а расчет во главе с командиром — голова и руки».
Стукалов приглядывался к работе Приходчука и старался ему подражать. Хотя он был только снарядным, но артиллерийское дело уже изучил неплохо и мог толково объяснить своему другу Рубцову все, что касалось пушки. Он стал торопливо расхваливать ее достоинства и боевые заслуги. К его словам, в которых сквозила любовь к отечественной технике, одобрительно улыбаясь, прислушивались находившиеся тут же Бакалов, Приходчук и Дубяк.
— Гляди на нее, красавицу, — горячо говорил Стукалов. — Эта пушка уже девятнадцать танков подбила. Метко бьет!.. Вот под деревом стоит сержант Приходчук, наводчик наш. Наведет он пушку да дернет за шнур — и нет танка у фашистов.
— Ну, хвались да не перехваливайся, — вмешался Бакалов, — бывает, конечно, что и с первого раза попадешь, если, к примеру, танк близко подошел или удобно бок подставил. А иной раз, если далеко, то четыре, а то и пять снарядов выпустить надо.
— Ты бы показал этот самый снаряд, — попросил друга Рубцов.
— Это можно. — Стукалов залез в кузов машины и из верхнего ящика вынул патрон. — Вот она, штучка наша, — сказал он. — Ведь я — снарядный, мы с Джумгалиевым этим всем хозяйством заведуем. Дело вроде нехитрое, а все же знаний и сноровки требует. Получим ящики, разберем их, рассортируем и подаем патрон установщику, а тот — заряжающему. Действуй, мол, угощай фашистов.
Рубцов поглядел на патрон в руках Стукалова.
— Вот это, — продолжал тот, — бронебойный. Хоть и тупоголовый, а броню пробивает хорошо. А вот этот — маленький, да удаленький, бьет еще крепче. Подкалиберным называется.
Открыв другой стоявший рядом ящик, Стукалов достал патрон со снарядом необычной формы. Своим видом он напоминал катушку из-под ниток, только побольше размером и с острым наконечником.
— Золотой снаряд, — сказал Стукалов. — Он вдвое легче, чем большой: тот, большой, весит шесть с половиной кило, а этот, маленький, только три с хвостиком. А броню пробивает даже у «тигра».
— Не пойму что-то, — сказал Рубцов. — Тяжелым камнем ведь сильнее ушибешь, чем легким. А тут как-то наоборот получается.
— Сейчас поймешь, Федя, фокус тут вот в чем: заряд пороха тот же, а сам снаряд вдвое легче. Ну, значит, при выстреле толчок получается той же силы, а легкий снаряд от этого толчка летит быстрее, чем тяжелый. Вспомни, как в школе наша учительница Екатерина Васильевна нас учила, что такое кинетическая энергия... Половину массы надо умножить на квадрат скорости... Если скорость увеличить вдвое, а масса останется та же, то энергия увеличится вчетверо. Понимаешь?
— Начинаю соображать.
— Ну, вот... В этом снаряде, как я уже тебе толковал, масса вдвое меньше, а летит он с огромной скоростью. Значит, у подкалиберного снаряда энергии почти вдвое больше, чем у снаряда обыкновенного.
— Ясно.
— Не спеши, брат, это еще не все. Весь снаряд сделан из легкого металла, а броню пробивает только сердечник. Его не видно, он внутри, а по размеру еще меньше, чем снаряд. Сердечник острый, броню словно шилом прошивает. От трения сердечник так сильно нагревается, что, попав в танк, даже взрывает пары бензина!..
— Чудак ты, Стукалов, — прервал его Приходчук, — два года друга не видал, неизвестно, когда еще свидеться придется, а ты ему лекцию читаешь.
— Ничего, — откликнулся Рубцов. — Мне очень интересно. Стукалов у вас тут профессором стал.
— Профессором не стал, а кое в чем разбираться начал. — Стукалов довольно улыбнулся. — Артиллерия, брат!..
— Ну, ну, опять хвалишься, — снова отозвался Приходчук.
— Не хвалюсь, а дело говорю... Ну, давай, Федя, я тебе покороче объясню... Вот это — осколочно-фугасная граната. Шесть с половиной кило весит, а на землю упадет — на тысячу осколков разлетится. Многим гитлеровцам не поздоровится.
Рубцов поглядел на часы.
— Мне скоро в полк пора возвращаться, — сказал он, — а ты еще на снарядах сидишь и до пушки не добрался. Сразу видно, что снарядным работаешь. Ты бы про пушку кое-что рассказал.
— Пожалуйста, могу и про пушку... Образца она 1942 года. Калибр ее — 76 миллиметров. Бьет на тринадцать с лишним километров. А затвор у нее — любо-дорого... Гляди! — Стукалов показал, как открыть затвор. — Как патрон в ствол заложишь, затвор сам закрывается. Выстрелит пушка — затвор опять же сам откроется. Только успевай подкладывать. Вложишь еще патрон — опять сам закроется...
— Ну, начал — откроется, закроется, — шутя передразнил Стукалова Приходчук. — Ты этак раз до ста будешь повторять. Дай-ка, я лучше тебе, товарищ автоматчик, покажу, как пушку наводят.
Пушка, которую еще не кончили чистить и смазывать, стояла отцепленная от тягача, с раздвинутыми станинами лафета. Приходчук показал Рубцову:
— Смотри, какая хорошая машина. Раньше, чтобы наводить пушку, надо было станок передвигать, налегать изо всех сил одному, а то и вдвоем на хобот. А у этой пушки станины лафета вот как раздвигаются. Я этим маховичком кручу, и ствол, гляди, как поворачивается: на 50 градусов. Это значит, что если стреляем, скажем, на десять километров, то я могу участок в девять с лишним километров по фронту обстреливать, а лафет пушки и с места не трогать. Вот какая это умная машина, как она солдатскую силу и время бережет! И рессоры у нее есть, можно быстро возить. А механизмы как легко работают, смотри!
И Приходчук повернул подъемный и поворотный механизмы. Работал он легко, едва касаясь пальцами маховичков. Ствол пушки при этом быстро поворачивался вправо и влево, его дульная часть то поднималась высоко в небо, то опускалась горизонтально и даже слегка наклонялась к земле.
— Видишь, какая гибкость огня! — продолжал Приходчук, повторяя слова, которые он не раз слышал от командира взвода. — Удобно по танку стрелять. Следишь за ним, и никуда ему от этой пушки не уйти, так его на перекрестии и держишь. Если бы не такая пушка, разве я сумел бы подбить такую уйму танков!
Рубцов с уважением смотрел на наводчика. А тот, увлекаясь, продолжал:
— Вот начинал я войну при пушке, тоже семидесятишестимиллиметровой, только образца тысяча девятьсот второго — тридцатого года. Это значит — во втором создана, в тридцатом — модернизирована, то есть переделана. Хорошая пушка была, но до этой далеко. Для того чтобы поворачивать ту старушку правее или левее, специальный номер был — правильным назывался; наляжет он что есть сил на правило — это рычаг такой на хоботе лафета, — пояснил Приходчук, — а хобот от отдачи зарылся в землю так, что его не сдвинешь. Тут наводить надо, бой идет, а хобот ни с места, как говорится, ни туда, ни сюда. Правильному на подмогу снарядные кидаются, пока сообща вытащат — а танк-то уж ушел! Вот и гоняйся за ним! Да и механизмы разве так работали? Крутишь-вертишь маховики, а ствол еле-еле передвигается, и кажется тебе, что он все на месте стоит. А у этой раз крутанешь, и вот он насколько ушел, ствол-то! Что и говорить, хороша пушка, одно удовольствие при такой работать! С ней никакой танк не страшен! А правильного номера теперь и в помине нет: упразднен, при новой технике стал не нужен.
Приходчук позволил Рубцову самому покрутить маховики подъемного и поворотного механизмов, вставил в гнездо панораму и показал, как надо устанавливать прицел, угломер, словом, обстоятельно ознакомил гостя с пушкой.
— Ну, большое спасибо, товарищ младший сержант, — сказал Рубцов. — Мне пора. Давно хотел пушку поближе узнать. А тут такое дело за один день: и друга сыскал, и пушку узнал.
— Федя, запиши на всякий случай номер моей полевой почты, а мне свой дай. А то хоть и по соседству служим, а свидеться не так-то просто, особенно, если бои пойдут, — сказал на прощанье Стукалов.
Рубцов уходил от артиллеристов в приподнятом настроении. Пушка, которую он видел, казалась ему действительно умной и сильной. «Значит, хорошая подмога нам, стрелкам, обеспечена», — думал он, шагая вместе со Стукаловым к ручью. Здесь друзья попрощались.
— Ну, будь здоров, Петя! Рад, что встретились, а за лекцию, брат, большое спасибо.
— И я рад, Федя, что повидались. Желаю тебе, чтобы все — мимо!..
Рубцов без пояснений понял Стукалова: тот желал ему, чтобы вражеские пули, снаряды, мины проносились мимо и не задевали стрелка.
Они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Надолго ли? Придется ли еще встретиться? Ведь скоро начнутся новые бои...
Когда Стукалов вернулся, Бакалов, которого за это время вызывал командир взвода, уже хозяйственно распоряжался:
— Ну-ка, товарищи, заканчивайте работу, скоро обед, а там и отдохнуть надо; ночью поедем огневую оборудовать. Придется всю ночь лопатой да киркой поработать, так что нужно поднабраться сил.
Обед прошел быстро и без обычных шутливых разговоров. Как видно, каждый, ожидая боя, думал о чем-то своем.
Даже Рожанский был сегодня молчалив, и водитель Кокин поглядывал на своего помощника с недоумением: не заболел ли этот вечно веселый парень?
После отдыха и ужина орудийные расчеты стали собираться в путь. На месте у каждого орудия оставалось по два солдата — для охраны и «на всякий случай». Все остальные отправлялись на вновь выбранную огневую позицию: надо было оборудовать ее.
Едва зашло солнце, Дубяк, Смилгис, Стукалов, Джумгалиев и Рожанский вместе с сержантом Бакаловым сели в автомобиль. Здесь же поместился и расчет четвертого орудия. Каждая батарея выделила по два автомобиля; на отдельном, «персональном», как пошутил Стукалов, уселись разведчики и связисты. Они должны были оборудовать наблюдательные пункты.
После того, как на машины погрузили шанцевый инструмент и маскировочные сети, маленькая автоколонна двинулась в путь.
У третьего орудия остались Федор Приходчук и Вано Антадзе. Они проводили взглядами уезжавших товарищей и сели на пеньки. Приходчук протянул:
— Да-а!..
— Что ты сказал? — спросил Антадзе.
— Ничего... Это я так... Вот оно, наше орудие, стоит, отдыхает, а скоро ведь опять заговорит.
— Конечно, заговорит, — согласился Антадзе.
Оба думали о боях, которые вот-вот должны были начаться...