Помкомвзвода Николай Редин

В ноябре 1932 года меня призвали на действительную, и я стал солдатом.

Всякий знает, что солдат — самый младший чин в армии. Тогда нас величали «красноармеец товарищ такой-то». Когда я был «товарищем красноармейцем», мне на разу не приходилось встречать среди командного состава ни самодуров, ни грубиянов, которые напоминали бы солдату о его происхождении по женской линии от самой Евы до его родной матери.

Помощник командира взвода или, как тогда говорили, помкомвзвода, Николай Редин был моим первым военным учителем. Он был среднего роста, белокурый, синеглазый. Он умел служить и носить военную форму. На нем все было аккуратно подогнано. Ходил он гордо и уверенно, как бы отмеривая своими широкими шагами землю отечества. Мы все подражали ему и вместе с тем боялись. Но где-то в уголочке своего сердца каждый хранил уважение к помкомвзвода Редину. Он был очень требовательным, сам себе не прощал ничего, а нам тем более...

— Красноармеец товарищ Баурджан Момыш-улы, ко мне! — приказал он. Я подошел к нему, как умел, и представился.

Редин строго посмотрел на меня и, вытянувшись в струнку, приказал:

— Красноармеец товарищ Баурджан Момыш-улы! — Я в свою очередь тоже вытянулся. — Надеть пилотку как [489] я! — Я поправил пилотку. — Руки вперед! — Я протянул руки. — Не дрожать. Я вас резать не собираюсь! Ногти подстричь. — Я повторил его приказание. — Заправиться как положено...

Потом он повернул меня «направо», «налево». Раза два или три скомандовал «кррругом!»... Приказал пришить пуговицы, постирать носовой платок, почистить сапоги, проколоть на ремне две запасные дырочки и немедленно сменить подворотничок. Я повторил все его приказания. Когда, уходя, повернулся «кругом», видимо, от волнения и обиды чуть качнулся. «Отставить!» — крикнул Редин. Я повернулся к нему.

— Надо поворачиваться кругом через левое плечо, на левом каблуке, на правом носке. Вот так.

Редин сделал четкий поворот и, повернувшись лицом ко мне, скомандовал «кругом!»... Когда я повернулся на этот раз удачно и отпечатал несколько строевых шагов, сзади услышал довольный голос Редина:

— Вот так надо отходить от командира... А теперь можете идти вольно, товарищ красноармеец...

Однажды Редин опять позвал меня. Я шел с волнением, готовясь получить очередное замечание. Но нет, помкомвзвода улыбался.

— Садитесь товарищ Баурджан Момыш-улы, — предложил он и, когда я робко сел с ним рядом, сказал:

— Я доволен вашими успехами. Вы в нашем взводе неплохой стрелок. Со строевой подготовкой у вас дело вроде наладилось. А вот насчет физической не клеится. Вы отстаете от своих товарищей.

— Я, товарищ помкомвзвода, постараюсь...

— Знаю, что стараетесь. Но дело сейчас не в этом. Я хочу поговорить с вами о другом.

Й неожиданно для меня он спросил:

— Почему бы вам не идти в снайперы?

— Как же, товарищ помкомвзвода, какой же из меня снайпер выйдет?

— Меня назначили в снайперскую команду. Хотите, будем вместе учиться?

Я с радостью согласился.

Редин был помощником командира снайперской группы. Нам всем от него здорово доставалось. Он стал еще строже и требовательнее. Тренировал нас до обморочного состояния, требуя сочетать скорость с меткостью. За [490] каждую пулю, посланную «за молоком», он переживал, пожалуй, больше нас.

Нашу дивизию инспектировал генерал Буденного Когосов. Худой, очень щуплый человек, но с гордой осанкой. Всех красноармейцев. Бойцов он называл «сынками».

— Ты, сынок, не волнуйся. Я приехал не тебя проверять, а твоих командиров. Вот хочу посмотреть как они тебя учили. Ты покажи все, что умеешь. Ругать тебя не буду, а твоих командиров, если есть за что, пожурю, Семену Михайловичу доложу. А он у нас строгий мужик

Редин подошел ко мне и почти шепотом сказал:

— Говорят, снайперы пойдут на огневую попарно. Один — наблюдатель, а другой — стрелок. Пойдемте вместе. Я наблюдаю, вы стреляете. Видимо, шестое упражнение будем сдавать.

Помощник Когосова, с бархатным воротничком (тогда офицеры генерального штаба носили гимнастерки с бархатными воротничками), нажал на головку секундомера и скомандовал:

— Снайперы, помкомвзвода товарищ Редин и красноармеец товарищ Шылымылы, на огневую — бегом, марш!

Мы сорвались с исходного положения, побежали, камнем упали на огневой.

— Ориентир два, право куст, перископ! — сказал наблюдатель.

Маленький перископ сливался с зеленым фоном куста. Я выстрелил.

— Влево на два пальца! — крикнул Редин, увидев вспышку пыльцы около куста. Я выстрелил три раза подряд. Перископ полетел в воздух. Сзади раздался раскатистый смех Когосова.

Снова и снова на несколько секунд показывались и, как во сне, исчезали появляющиеся и движущиеся цели: «связная собака», «наблюдатель», «перебегающий солдат», «пулемет».. Я стрелял и стрелял... Вдруг в небе появился самолет. Он пикировал. Я послал ему навстречу пять пуль.

— Опять «связная собака». Значит, я ее первыми двумя выстрелами не поразил. Я выстрелил три раза.

— Поразил! Больше не тратьте времени! — крикнул Редин. — Бейте «артиллерийского наблюдателя», ориентир пять, вправо четыре пальца! [491]

Из блиндажа смотрели на нас рога «стереотрубы». Я выстрелил два раза. После второго выстрела в воздух полетели щепки фанерной бутафории. Опять раскатистый смех Когосова.

— Стой! — крикнул инспектирующий. — На исходную — бегом, марш!

Мы вскочили и помчались на исходную. К нам подошел Когосов.

— Сынок, — сказал генерал, похлопывая меня по плечу, — не знаю, сколько целей ты поразил, но ты не стрелок, а автомат. За две минуты — тридцать два выстрела!

После осмотра мишеней оказалось: из тридцати двух выстрелов двадцать два попадания.

— Кто твой командир, сынок? — спросил Когосов. Я нелепо и фамильярно показал рукой на Редина.

— Спасибо тебе, сынок, за службу. Спасибо, что это ты, видимо, вымучил и выучил такого стрелка, сынок!

Когосов протянул руку Редину.

— Служу трудовому народу, — отчеканил Редин, вытянувшись в струнку.

— Вот так надо учить красноармейца, — сказал генерал.

На обратном пути Редин купил три больших арбуза и угостил ими весь взвод.

Протягивая мне кусок сочного арбуза, он улыбнулся:

— Ну и фамилия же у вас, Баурджан. Этот начальник вас назвал «Шылымылы»!..

И помкомвзвода громко, весело расхохотался.

На четвертый день Редин с сияющей улыбкой принес мне окружную армейскую газету, где была напечатана корреспонденция «Снайпер Момыш-улы на огневом рубеже».

Осенью Редин и я демобилизовались, Я поехал в родной Казахстан, он — в Поволжье.

Прошло десять лет.

Война была в разгаре. На юге наши войска терпели катастрофу за катастрофой. Одесса, Крым, Керченская трагедия, Ростов-на-Дону, Кавказ, Сальские степи, дальние подступы к Сталинграду...

На нашем участке бои шли с переменными успехами. Мы наступали — немцы контратаковали, немцы наступали — мы шли в контратаки. Как-то мы продвинулись на двадцать пять километров. Потом немцы пустили «тигров», [492] «фердинандов», остановили и отбросили нас километров на пятнадцать назад.

На мой НП приехал командующий армией генерал Чистяков. Я доложил обстановку. Выслушав мой доклад, генерал несколько раз прорычал: «Да, да!.. Выходит, он вас побил... Значит, он вам дал по морде? Значит, он вас погнал назад!»

Я растерянно мигал глазами. Генерал горько улыбнулся и мягко спросил:

— Как вы думаете? Немец вас правильно побил?

— Я думаю, товарищ командующий, он нас правильно побил. Артиллерия ведь у нас на конной тяге. Она не успевала за танками и пехотой.

— М-м-м-да!.. Раз вы считаете, что вас немец правильно побил, — тогда уж извольте по достоинству, как подобает командиру дивизии, поздравить немцев с победой!

Я не знал, что ответить генералу.

— Не огорчайтесь, комдив, — еще мягче сказал генерал. — Я приехал к вам не от хорошей жизни. Вы и ваши люди не виноваты. Я недооценил противника, я не предвидел вот эту его штукенцию, — генерал ткнул пальцем в карту на позицию корпусных резервов противника. — Он меня упредил на шесть часов и погнал вас.

Далее генерал, познакомившись с новыми данными о противнике, приказал:

— Держитесь до вечера, а перед рассветом будете контратаковать! Ночью к вам прибудет артиллерийская бригада и два полка самоходной артиллерии, вот и поздравьте немца завтра с утра с победой. Отсалютуйте ему минут сорок, а потом, по его же примеру, дайте ему по морде.

Комиссар дивизии Иван Михайлович Коньковский был добрым и храбрым шестидесятилетним стариком. Он меня удерживал от многих глупостей в моей командирской работе. Когда я горячился, он молчал. Потом подходил ко мне, и мы всегда находили правильное решение.

В полосе нашей дивизии за три дня боев оказались подбитыми с полсотни танков противника. Коньковский, докладывая мне об этом, сказал:

— Спасибо командующему за то, что он нас подкрепил. Все-таки наши солдаты молодцы! Старшину Редина [493] я предлагаю к ордену Ленина представить. На его боевом счету пять немецких танков.

— Кто такой Редин?

— Редин — командир взвода противотанкового артиллерийского дивизиона.

— Иван Михайлович, позовите его ко мне. Я должен с ним познакомиться.

Пришел Редин, Я его не узнал. Он очень постарел. На правой стороне его гимнастерки я увидел шесть знаков ранения, из них четыре тяжелых.

Мой учитель, мой первый командир вытянулся передо мной, приложив руку к фронтовой выгоревшей пилотке. Он был по-прежнему аккуратен и по-фронтовому красив.

— Николай Васильевич! Это вы, Николай Васильевич? Почему вы раньше о себе не дали знать? Николай Васильевич!

Когда я его спросил, почему он так постарел, он улыбнулся и сказал:

— Ведь мы с вами, товарищ полковник, служим Советскому Союзу. Советскому Союзу пока приходится очень трудновато.

При этих его словах Коньковский прослезился.

— У меня не хватает совести, Николай Васильевич, послать вас за седьмым ранением, — как-то за ужином сказал я Редину. — Идите пекарем в дивизионную хлебопекарню.

— Вы меня не обижайте, товарищ полковник, — произнес сквозь зубы Редин, сдерживая вспышку гнева.

Он очень разволновался и с нетерпением ждал моего окончательного решения.

Я тоже рассердился и официально приказал:

— Старшина товарищ Редин! Идите командовать своим взводом!

— Слушаюсь, товарищ полковник. Благодарю вас, товарищ полковник, за то, что вы разрешили мне вернуться к моим боевым товарищам!

После ухода Редина Коньковский долго упрекал меня за то, что я не умею разговаривать с людьми. Когда я оправдывался, что ничего плохого не желал Редину, а только предложил ему более безопасное место, Коньковский горько улыбнулся и сказал:

— Вот в том-то и беда, товарищ командир! Ты оскорбил [494] честь и самолюбие воина! В том и беда, товарищ комдив...

Я молчал.

...Запищал зуммер телефона.

— Товарищ полковник, — говорил незнакомый мне женский голос, — я врач! Извините пожалуйста. К нам поступил в очень тяжелом состоянии старшина Редин...

Я немедленно выехал в медсанбат. Николай Васильевич лежал на топчане, осунувшийся, бледный. В палате пахло кровью и хвоей. Он лежал с синеватым оттенком на лице.

Когда я вошел, Редин попытался подняться.

— Баурджан! — обратился он ко мне. — Ты приехал? Вот, как видишь, немцы позвонок перебили... Я даже не могу встать перед своим комдивом!.. Обидно получается, Баурджан. Ты меня прости, пожалуйста...

— Что вы, Николай Васильевич, что вы, дорогой, зачем вставать! Спасибо тебе за учебу, спасибо тебе за службу, Николай Васильевич! Спасибо тебе, дорогой!

Он открыл глаза, протянул мне похолодевшую руку и еле слышно произнес:

— Ты так думаешь?.. Служу Советскому Союзу! — Это были его последние слова.

Я обнял его и зарыдал.

Николай Васильевич Редин, мой первый военный учитель, мой первый командир, скончался.

— Служу Советскому Союзу! — сказал он перед тем, как заснуть навеки.