Девятый вал

Самое страшное для солдата — это поддаться чувству самосохранения и забыть о товарищах. Если случится это, и ты не пересилишь себя — считай, что погиб.

Возвращаясь с плацдарма под Новороссийском в Геленджик, он испытал подобное.

Транспорт «Червоный казак» не мог подойти к разбитому причалу, он остановился на рейде, и раненых перевозили на корабль шлюпками и мотоботами.

За бортом с грохотом взметывались фонтаны воды, но и они не могли перекрыть многоголосый людской шум, в котором трудно, наверное, невозможно было разобраться. И все-таки кажущаяся неразбериха была обманчивой: и на выгрузке, и на погрузке царил железный флотский порядок, подчиняясь которому, санитары знали, куда устанавливать носилки, а где размещать «ходячих» раненых.

Большой корабль был загружен до предела, толпа оттерла Николая от его музыкантов, негде было даже присесть, и напрасно стал бы он разыскивать ребят в кромешной темноте. Когда вверху зависали «люстры», Николай оглядывался вокруг и — не видел ни одного знакомого лица. Кто-то стонал рядом, кто-то глухо бредил, и слышен был голос санитара: «Потерпи, солдатик, скоро уже будем дома...» Все это походило на чудовищный сгусток человеческих страданий, на некий «корабль скорби», и можно было только удивляться, как его экипаж выполнял свои нелегкие функции, — ведь «Червоный казак» совершал такие опасные рейсы почти каждую ночь.

Через каких-то полчаса они вышли из зоны обстрела, не было больше «люстр» над головой, все, казалось, утряслось, а глаза свыклись с темнотой, и самое бы время покурить в рукав (у соседа, наверное, нашелся бы кисет), как вдруг палубу потряс чудовищной силы взрыв, и она буквально разломилась надвое.

Опомнился Николай в холодной воде. Сразу набухли одежда и сапоги, потянули его на дно, а шею захлестнуло плащ-палаткой. Гитара была с ним... Николай оборвал тесьму парусины, освободил руки, стало немного легче. Хотел поискать рядом не спасательный круг — какую-нибудь доску или что-то другое — и ничего вокруг не увидел. Ничего и никого... Плеск волн доносил издалека крики отчаяния, и они казались какими-то нереальными, а к горлу подступала тошнота: успел нахлебаться воды. Он вглядывался в кромешную темь, и становилось жутко от чувства одиночества.

О том, что он может утонуть, Николай не думал: знал, что продержится на воде и час, и два. А вот как теперь его ребята? Надо же было так нелепо потерять их...

До рези в глазах он снова и снова вглядывался в чернильную муть и не видел ничего, кроме грязно-серых гребешков волн. Потом показался какой-то угловатый предмет, он то выныривал на поверхность, то снова пропадал в пучине. Это был человек... Живой человек! Из последних сил держался он на воде, когда подплыл к нему Николай. Человек, наверное, был ранен — шея была у него перебинтована. Умел ли он плавать? Николай протянул ему руку, незнакомец судорожно ухватился за нее — и сразу потянул его на дно. Надо было теперь как-то спасать и себя, и раненого, и, выгребая свободной рукой, Николай тащил его кверху, чувствуя, что продержаться так долго не сможет. Мелькнула мысль: «Не то я делаю, совсем не то, не так надо спасать утопающих...»

Он изрядно уже наглотался соленой воды, ноги сводила судорога, цепенели от холода руки, и все-таки смог, собравшись с силами, ударить тонувшего кулаком по голове. Тот сразу обмяк и уже не стеснял его движений, хотя и продолжал держаться за Николая. Еще мешала тяжелая сумка с бумагами, мешала гитара, — все свое он носил на войне с собой. Сбросил сумку, гитару, сапоги — пистолет при нем, и ладно. А раненого он спасет. Спасет во что бы то ни стало.

Он схватил за волосы своего побратима и делал дальше уже все по науке: повернул его к себе спиной, захватил сгибом правой руки. Теперь оставалась самая малость: догрести до берега...

«Малость» эта была почти невыполнимой. Куда выгребать? Далеко ли берег? И где он? И сколько времени он сможет продержаться еще вот так на воде? Силы-то нужно одному на двоих. А холод подгонял, Николай начал мерзнуть, и нужно было двигаться, куда-то плыть. Он увидел вдруг орудийную вспышку. Это берег... Это — наша артиллерия...

Он знал теперь, по крайней мере, где искать спасения, это было уже легче. Но был бы он один... На руках ведь беспомощный человек, будто посланный самой судьбой. Понимал, что плыть придется долго, не меньше пяти или шести километров, и — тянул, выбиваясь из последних сил. Раненый уже пришел в себя и не мешал ему — только дико вращал глазами. Правая рука у Николая, которой поддерживал он на воде незнакомца, затекла, он захотел переменить позу, и в это время солдат как-то нелепо взбрыкнул, схватил его за шею, оба снова начали тонуть. Теперь все переменилось: Николай выбивался из сил, а побратим его отчаянно двигал и руками, и ногами. «Это конец», — мелькнуло в воспаленном мозгу.

И тут словно бы открылось «второе дыхание» — отчаянным рывком разнял Николай цепкие объятия незнакомца, снова ударил его ребром ладони по голове, а потом ухватил за плечо и вынырнул вместе с ним наверх.

Спасение пришло, когда он уже и не ждал его. Рядом оказался катер, сплошь забитый ранеными, — все они были подобраны с транспорта, все были в промокших гимнастерках, в затекших кровью бинтах, в изорванных бушлатах... Оказалось, что и берег-то почти рядом, и барахтался Николай со своим тонувшим «крестником» чуть ли не на отмели. Немецкая торпеда подстерегла транспорт уже на самом подходе к базе...

Своего «крестника», спасенного из пучины, Николаю так и не пришлось потом разыскать. Поехал в госпиталь — и не нашел его. Надо бы хоть фамилию у него спросить — но до того ли было, когда поднимали их на катер? Утешал себя, что на войне все солдаты и матросы, так или иначе, были побратимами.

...От той кошмарной ночи осталось у Николая не воспоминание о том, как тонул он и как спасал незнакомого солдата, и не тоска по всему, что утратил в пучине, не сберег, а сознание того, что не имеет он права и никогда не должен думать лишь о своем «я», о самом себе. Бессилен против морской стихии матрос-одиночка.

Не выходила из головы бледно-розовая чайка, которую увидел он на окрашенной кровью и дымно-пепельными тучами рассвете. Птица тоже была ранена и, припадая на одно крыло, никак не могла приподняться с волны; морская пена окатывала ее, а она снова и снова хотела взлететь, пока не накрыл ее с головой последний, девятый вал. Когда, разняв объятия тонувшего незнакомца, Николай вынырнул вместе с ним наверх, чайки на воде уже не было.