Часть вторая

Глава 13

Собрались все командиры и исполняющие обязанности. Каждый принес с собой бутылку — водки или чего-нибудь, что Бог послал, то же самое с закуской, но в основном это была тушенка. Тушенка разных калибров и сортов. Конечно, "офицерский лимон" — он же лук, чеснок и еще всякая всячина.

Штаб временно разместили в подвале. Там же поставили стол. Он был сделан из сдвинутых ящиков из-под снарядов, застеленных газетами. Сидели, на чем попало. И на какой-то мебели, и на принесенных раскладных стульях, и на ящиках.

Сели за стол. Сан Саныч во главе. Быстро открыли разогретые на радиаторах машин банки с тушенкой, распечатали водку, нарезали хлеб, лук, чеснок, невесть откуда взявшуюся колбасу. Говорили мало. И так все было ясно. Потери — как людские, так и в технике, — огромные. Не готовы, по всем канонам военного искусства не готовы мы к взятию такого укрепленного объекта, как эта площадь.

Доказывать что либо Сан Санычу бессмысленно. Он не виноват. Здорово деморализовало нападение на колонну. Неизвестна и судьба пропавших без вести. Невесело. Но под воздействием алкоголя и близкого грохота танковых орудий, а также артдивизионов, которых мы уже давно не видели, настроение стало улучшаться. Живы. Значит, еще поживем.

Разговорились. В основном разговоры крутились вокруг расстрела нашей колонны. Соседей у нас практически не было. Разведка не проверила маршрут движения, так как была занята мостами. Не был послан авангард для разведки. Короче — дерьмо. И мы сами идиоты, что не убедили этого нового засранца в полковничьих погонах.

Обсудив вдоволь пройденный позор, принялись рассматривать план действий при штурме площади. Тут уже больше говорил Сан Саныч. Продукты и выпивка были сдвинуты в сторону. Было решено, что танкисты будут работать по площади, а мы уже позже идем на штурм. В связи с тем, что разбивать недоукомплектованные батальоны на еще более мелкие подразделения бессмысленно, задача ставилась всем и сразу.

Ближайшая задача — перейти мост и закрепиться на той стороне Минутки.

Последующая задача — баррикада. Если там не будет духов, то Госбанк. Танки и БМП прикрывают нам фланги, чтобы не было как в прошлый раз, а также, стреляя через наши головы, расчищают проход. Пехота, выбивая гранатометчиков, страхует технику.

Главная задача — Дворец Дудаева.

НЕ ЖДАТЬ подкрепления с противоположной стороны площади. Полагаться только на свои силы. МЫ НИКОМУ НА ХРЕН НЕ НУЖНЫ — вот основной смысл нашего совещания. Биться будем сами! Резервов у нас нет, свежих сил нет. Всю технику и людей — на площадь. Это есть наш последний и решительный бой! Совсем, как в еще недавно популярном хите сезона.

Бой отчаянных. Бой Сибиряков, которые в сорок первом спасли Москву, а значит, и всю Россию. Теперь и нам предстояло сделать нечто подобное. Когда всем стало ясно, ЧТО именно предстоит, то ушли слова. Нависла ответственность. Одно дело просто разговаривать, и совершенно другое, когда тебе заявляют, что помощи не будет. Когда начнут наступление на противоположной стороне твои "союзники" — неизвестно. А может, как в прошлый раз, тоже не начнут, а будут наблюдать за развитием событий и "морально поддерживать".

Потом все разошлись и начали готовить людей. Объяснять, что предстоит. Надо беречь людей. Надо беречь друг друга. Но и технику вперед не пошлешь, хватит, наэкспериментировались в прошлый раз, когда входили в Грозный. Кажется, что прошла целая жизнь. Так все наслоилось, что уже и не помнишь всего произошедшего...

Пошел искать Юрку. Нашел его курящим возле танка. Мирно побеседовал с бойцами-танкистами. Угостил их сигаретами. Разговор шел ни о чем. Просто обычным трепом отвлекали себя от насущных проблем. Травили обычные армейские байки. Но вот поступила команда экипажу готовиться. У тех танков, что крутили "карусель", нагрелись стволы, и поэтому их пора было менять. Танк с полным боекомплектом рванул с места и, встав у начала моста, постоянно подгазовывая, ждал своей очереди. Подошли с Юрой поближе. И вот стоявший танк, отстреляв последний снаряд, по привычке мирной жизни задрал ствол высоко в небо и стал откатываться назад. Следующий занял его место и начал бешеную стрельбу по баррикаде. Было ясно, что там уже никого быть не может. От баррикады остались лишь груды кирпичной крошки. Хорошо, нам работы меньше. Люблю, когда за меня делают вот такую работу. Не знаю почему, но нравится мне это.

Взглянул на часы. Через двадцать минут начнется штурм. В этом грохоте что-либо говорить было бесполезно. Я тронул Юру за рукав и постучал пальцем по циферблату. Он кивнул головой, и мы пошли ко второму батальону. Над площадью усилилась стрельба. Наши два артиллерийских дивизиона уплотнили огонь и перенесли его в глубь площади. Здания Госбанка не было видно. Только дым и облако пыли постоянно висели над ним. Это тоже хорошо.

Мы с Юрой подошли к остаткам второго батальона. Посмотрели, как неспешно копошатся люди. Сели на какой-то камень. Закурили. Договорились не терять друг друга из виду и держаться вместе. Вспомнили Пашку. Посмеялись, что опять довели его до белого каления своим грязным бельем. Вспомнили, что у замполита не забрали свою долю гуманитарки. Это хорошо, когда идешь в атаку, а у тебя еще есть какое-то дело: верная примета — чтобы его завершить, ты вернешься.

Посмотрели на часы. Пятиминутная готовность. Все эмоции в сторону! Вдох-выдох, задержка дыхания. Теперь уже надо заводиться. Злость, ярость вновь кипят в крови. Адреналин уже неистовствует, разносимый кровью по телу. И вот сигнал по радио. И пошли, пошли, пошли!!! Вперед! Только вперед! Работать, работать! Перейти, перескочить этот хренов мост, перелететь его, пока духи не заметили! Ура! А-а-а-а!

Дыхание прерывистое. Болтающаяся сумка с гранатами для подствольника больно бьет по ноге в такт шагам, немного мешает бежать. Но я уже в таком состоянии, что не обращаю ни малейшего внимания на это. Вперед, только вперед! За спиной у нас ничего нет, кроме России, которая нам уже ничем не поможет. Резерва нет, техника чуть позже выйдет следом. И это будет последняя техника в нашей бригаде. А поэтому — работать. Думать, и вперед. Но думать мешает адреналин. Вновь просыпается в подкорке древний человек.

Впереди грязно-зеленая масса бушлатов уже вступила на мост. Их никто не обстреливает. А почему ИХ никто не обстреливает? Это МЕНЯ вместе с ними никто не обстреливает!!! Еще не веря в удачу, мы плотной толпой перескакиваем этот ублюдочный мост, на котором в прошлый раз так много осталось наших. Разведчики говорили, что когда брали мост, то ни одного трупа не видели. Значит, или рыбам скормили, паразиты, или куда-то утащили. Ничего, сволочи, я у вас сейчас спрошу, куда вы наших мужиков дели. Сейчас, ублюдки! Недоноски поганые!!! Я стреляю. Показалось, что в стороне баррикады кто-то шевелится. Впереди меня тоже стреляют. Мы продолжаем гонку в сумасшедшем темпе. Задние ряды, также сообразив, что по нам не ведется огонь, прибавили скорости.

Теперь уже задние ряды подталкивают передних. Вот и танк, который ведет огонь по позициям духов. Правда, все равно не понятно, где духи, но приятно. Не видно что-то их. Попрятались, суки! Бей их, гадов! Жми, ребята! Быстрее!!! Темп! Темп!!! Беги, пока не стреляют!

Бегу молча, широко раскрыв рот. Если б не курение, то воздуха хватало бы. А так уже и в боку колет. Так можно и под духовскую очередь угодить. Не выйдет, сволочи, нас сбросить с моста, утопить, мы уже на площади! Темп, темп, мужики. Беречь силы. Только вперед. Обидно, что прямо на пути, впереди, зияет большая воронка. Либо обегать, либо прямо через нее. Жаль, дыхание окончательно собьется.

И тут, словно услышав наши мысли, по нам ударили. Ударили со стороны Госбанка. Неуверенная длинная пулеметная очередь высекла перед нами фонтанчики пыли и искорки из асфальта и камней. Но расстояние было большое, да и дух, видимо, не отошел от танкового обстрела, прицел был неверный. Мазила!

Сейчас мы тебя, черная рожа, научим стрелять. Вперед! Я стреляю с плеча. Почти не целясь стреляю. Все вокруг стреляют. Чья-то горячая гильза обжигает щеку — тру ее и кошу взгляд, какая сволочь меня закидывает гильзами? Ба! Да это Юрка! Такое же сосредоточенное лицо. Бежит в метре от меня и тоже стреляет. На всякий случай загоняю гранату в черное хищное жерло подствольника.

Духи, видимо, очухались и открыли по нам огонь. Упал, откатился. Перекат, еще перекат. Упал, больно ударился плечом. Небольшая воронка. Как это я ее сразу не приметил. Воронка свежая, воды еще нет — или ночная, или сегодня утром снаряд оставил. Не важно. Огонь духов усиливается. Я высунулся. Дал очередь по духам, затем обернулся назад. Трое бойцов потащили в тыл одного раненого. Пока порядок. Убитых нет. Везет неимоверно. Тьфу-тьфу-тьфу! Чтобы не сглазить. Прошли, пробежали порядка пятидесяти метров по открытой местности, и ни одного убитого!

Я вновь высунулся и начал уже более осмысленно всматриваться в позиции противника. Дыхание еще не давало толком прицелиться. Кровь, смешанная с гормонами и еще не успевшая остыть от бега, не позволяла эффективно бороться с духами. Хорошо, ублюдочное племя, если пока я не могу прицельно стрелять, то уж из подствольника я вас накрою. Прикинул расстояние, сделал поправку на ветер и, открыв рот, нажал на спусковой крючок подствольника. Граната, похожая на картошку, понеслась в сторону духовских позиций. Внимательно смотрю. Вижу разрыв моей крошки-гранаты и облачко дыма и пыли. Что-то мелькнуло. Очень похоже на руку. Неужели попал? Точно. Кто-то ворочается, двигается, видать, к раненому спешат на помощь. А теперь уже пригодится и непосредственно автомат. Переставляю прицельную планку на триста метров, переводчик огня на одиночный огонь. Вдох-выдох, на полувыдохе задерживаю дыхание и подвожу совмещенную с целиком мушку к мутному шевелящемуся пятну. Плавно, очень плавно выбираю люфт — свободный ход у спускового крючка. Не дышу. Я — единое целое с автоматом. Он — продолжение меня. Или я начало его. Продолжаю так же плавно давить на спусковой крючок. Сосредоточен. Ничего кроме моего автомата и размытого копошащегося пятна не существует. Я даже не почувствовал и не понял, что произошел выстрел. Продолжая выбирать курок, не заметил, как он уже уперся, а я все продолжаю давить. Глаза, нет — все мое естество смотрит только в то место, куда я только что стрелял. Пятно замерло и сместилось влево. Есть! Одним духом меньше. Я — снайпер!

Вновь начался минометный обстрел. Все как в прошлый раз. Но теперь мы уже не побежим назад. Чувство мести за погибших, которых вы, гады, заставили меня оставить здесь, не даст мне струсить. Хрен вам, уроды! Так можно в этой вонючей воронке всю войну пролежать. Не выйдет.

Выскакиваю из воронки и перекатом, короткими перебежками стремлюсь укрыться за обломками бывшей баррикады. Когда до цели остается метров десять, почти не сгибаясь, бегу к этой груде пыли, осколков и хлама. Где-то здесь я не справился с эмоциями и убил духа. И ничуть не стыжусь своего поступка. Да, убил. Да, убил жестоко. А что делать? Выбор небольшой. Очень небольшой.

Прекрасно осознавал, что духи сейчас под прикрытием минометного огня попытаются пробраться к этой баррикаде, а затем расстрелять нас. Не выйдет! Я первый!

Не успел толком оглядеться, как увидел, что со стороны Госбанка бегут духи. Мне пока удалось их перехитрить. Заменил рожок у автомата. Там хоть и были патроны, но мало. Зачем рисковать и нервничать, когда перезаряжаешь. Не надо нам этого. К встрече своих врагов надо тщательно готовиться. Ну, ближе, бляди, ближе!!! Вон вас сколько, а Слава один. А сколько их? Пересчитал. Оказывается, под полсотни душманов. Выбираю прицел, нажимаю спусковой крючок. Автомат дергается, повожу стволом вправо-влево! Ага, уроды, попались! Сейчас устроим вам Хрустальную ночь! Я рад, я опьянен. Никогда не был так счастлив. Не существует грохота боя вокруг. Не рвутся мины за спиной. Есть я со своим автоматом и духи. Много духов. Духов, которые не любят нас. Духов, которые издеваются над нашими пленными, которые приколачивают к крестам наших парней. Нате, подавитесь. Пора менять позицию. Перекат, еще перекат. На коленях пару метров. Снова заменил рожок. Выбрал позицию. Смотрю. Ага, дегенераты, лупите по моей старой позиции. Нет меня там больше. Я тут, мерзавцы! С колена вновь даю очередь. Много уже, очень много духов лежит, не шевелясь, на асфальте. Так же и наши ребятишки лежали несколько дней назад неподвижно. Куда вы их дели, пидары? Остальные духи тоже залегли. Все как раньше, с точностью до наоборот.

Я кричу, я ликую. Залегли. Ну, ничего, там тоже достанем. Это не проблема!

Сбоку тоже раздается автоматная очередь. Поворачиваю голову, там мужики уже подскочили и помогают долбить духов. Давай, мужики, всем хватит! Я не жадный. Наград мне не надо. Вот моя награда! Спасибо тебе, Господи, за то счастье, что дал мне. Кровь бушует в артериях. Ей мало там места. Я расстегиваю бушлат, бронежилета на мне нет. Новый не успел получить. Не беда. Вон сколько духов в бронежилетах лежит. Выбирай, как в универмаге! Перехожу на подствольник.

Духи, хоть и кверху задницей лежат, но, тем не менее, огрызаться тоже умеют. Так что не надо высовываться. Пусть пока подствольник поработает. Жму на спусковой крючок и наблюдаю, куда летит граната. Делаю поправку и снова нажимаю. Сволочь, куда ты! Пока заряжал, этот подлец перекатился, вновь промах. Зло и азарт меня разбирают. Рядом плюхается Юра. Дышит, как загнанная лошадь.

— Что, Юрок, курево?

— Ага, выберемся — давай бросим курить.

— У меня тогда не будет недостатков. Может и жена уйти от такого положительного, — отшучиваюсь я и даю очередь по духам.

Надоели они мне своими перекатами. Вот тот, за которым я все время охотился, дернулся и, выронив автомат, принялся кататься по земле. Юра пристрелил его с первой же очереди. Я укоризненно посмотрел на него. Это же мой дух!

— Чтобы не мучился, — пошутил Юра.

— Я смотрю, тебя нет, — продолжал он, — гляжу, а ты уже, как обезьяна, вдоль насыпи кувыркаешься, орешь что-то, стреляешь, а сам довольный, как на празднике.

— Так это и есть праздник. Посмотри, сколько духов положили. Разве не радость? Бей чеченов, спасай Россию! Хрен, правда, знает, от кого! Может, и от нас с тобой скоро спасать будут!

— Классно, конечно, сработали. Не удалось им своим минометным обстрелом воспользоваться. Молоток, Славка!

— Я знаю, — скромно ответил я.

Тем временем наши танки попытались подавить минометную батарею, но это у них плохо получалось. Видимо, она находилась на закрытых позициях и долбила нас по координатам своего наводчика. Найти бы этого гада да прищемить ему хвост.

Духи тем временем попытались отступить, но не удалось им это. Все духи, кто были на площади под нашим ураганным огнем, остались там лежать. Так держать!

Но надо было прорываться. Сзади не могла подойти техника, потому что мы лежали и не могли идти из-за мин. Но вот отдельные группы наших мужиков короткими перебежками дернулись вперед. Минометная батарея пока молчала. И тогда уже смелее все больше бойцов последовали их примеру.

Давай! Давай, Слава, давай вперед! Я рванулся. Вперед, через остатки завала. Ноги вязнут в песке и мелком щебне. Глаза смотрят только вперед, что под ногами — не важно. Опять кровь стучит в голове. Ноги увязают все глубже. Выдергивать их из вязкого плена все труднее. Специально валюсь на бок и перекатываюсь. Автомат крепко прижимаю к себе и качусь. Слышу треск рвущейся материи. Звиздец новому бушлату! Не важно. Все это не важно! Главное вперед, подальше от этого завала, подальше от этого ориентира для минометного наводчика. Больно ударяюсь о какой-то камень головой. В глазах красные круги. Бедная моя голова! Несмотря на непрекращающуюся боль, я продолжаю катиться по земле. Вот и асфальт. Вскакиваю на ноги и бегу вперед. Толком не вижу, кто, что впереди. Только вперед. Голова разламывается от боли. Все пройдет. "Все пройдет, придет и мой черед..." — всплыли в голове слова из старой песенки. Хрен! Не придет! Так просто я не дамся. По крайней мере, сейчас! Вперед! Только вперед.

Взгляд более-менее прояснился. Вот и наши залегли. Значит, вперед, к ним. Впереди наша бригада залегла и отстреливалась. Духи окопались возле полуразрушенного Госбанка и на его верхних этажах. Судя по ведущемуся оттуда огню, немало их там. Жаль! А как хорошо мы полплощади проскочили! Так и остаток пролететь! Ну ладно, гады, вы сами напросились! Падаю между бойцами. Из-за дыма, что висит над Госбанком, толком ничего не видно. Духи прикрыты дымом. Но, судя по плотности огня, который они ведут, получается, что много сволочей там окопалось. Высматриваю огневые точки. Ага! Вижу, как в дыму мелькнул отблеск пламени от выстрела. Не раздумывая, вскидываю автомат и даю короткую очередь туда. Еще одну. Смотрю. Вроде, больше не видно вспышек. Может, откатился, а может, и попал я. Бить из автомата бесполезно. Становлюсь на колено, вынимаю гранату для подствольника. И жду. Вокруг ведется плотный огонь. Стреляют все из всего что только можно. Где же танки? Мы прошли вперед. Что им еще надо? Злость, отчаяние разбирают меня. Неужели все жертвы, все те парни, что остались лежать здесь после первого штурма, погибли бесполезно и бессмысленно? Где вы, танкисты? Сволочи, гады! Жму на спусковой крючок, и граната летит в сторону духов. Не гляжу, где она разорвалась, снова заталкиваю гранату и вновь стреляю. Не выйдет! Не будет больше того унизительного позора, который я испытал. Не будет! Буду здесь до конца. Где же вы, сраные танкисты?

Вновь возобновился минометный обстрел. Пока мины падают и разрываются далеко за спиной. Но чувствуется опытная рука корректировщика. С каждым залпом все ближе и ближе. Нельзя здесь оставаться. Нельзя. Но разве укроешь, спрячешь четыреста человек в тех немногочисленных неглубоких воронках, что изрыли площадь-сковородку? Хрен! Не спрячешь!

Нервы на пределе. Минометный вой, который я раньше игнорировал, с каждой новой миной все более настойчиво врывается в душу. Каждый новый вой этой долбаной мины вибрирует, как тугая струна, и вместе с этим воем трясется, вибрирует каждая клеточка тела, каждая клетка несчастного головного мозга. С трудом сдерживаю желание заткнуть уши и упасть на землю. Каждый новый разрыв мины воспринимается с облегчением. Значит, не ты, не тебя, значит, пока не судьба. И вот новый вой заставляет сжиматься, съеживаться, ломать зубы, стискивая челюсти до хруста в скулах. И, чтобы заглушить страх и собственное бессилие, чтобы попытаться обмануть судьбу, перебегаешь с места на место, стреляешь по едва различимому в клубах дыма противнику.

Постоянно повторяю себе, что не боюсь. Чтобы подхлестнуть себя, стараюсь вспомнить картину своего недавнего бегства и прощальный взгляд на площадь, усеянную телами наших бывших сослуживцев, наших товарищей... Помогает. Приходит осознание происходящего. Наступает какое-то душевное равновесие. Если здесь оставаться не надо, то надо идти вперед. Каким бы безумием это ни казалось сейчас, другого выхода нет. Как нет и пути к отступлению. Резервов и подкрепления тоже не будет. Есть только две вещи, которые остаются в сознании. Есть мы — "бешеные псы", и есть духи. Кто кого. Все предельно просто и ясно. Предельно ясно и просто.

Значит, вперед, только вперед. В промежутке между воем мин делаю бросок вперед. Короткой перебежкой до первой неглубокой воронки. Упал в грязь. Наплевать. Высохнет -отвалится. Оглядываюсь. Бойцы также перебегают. Покидают прежние позиции. Начали стрелять наши танки. Бля! Где же вы, уроды, раньше были. До гребаного банка остается метров сто — сто тридцать.

Тут и нам духов лучше видно, и духам нас тоже. Но, благодаря мудрой стрельбе наших танков, духи умерили свою прыть. Именно мудрой стрельбой, а не меткой, наши танкисты заставили подзаглохнуть душманов.

Веером ложились разрывы от снарядов, обсыпая верхние этажи вниз. Нам известно, что там мощные подвальные помещения, вот с ними-то и будут проблемы. Я вздохнул. Ладно, разберемся с подвалами, только бы добраться до них. А там "зачистим". Пока духи более-менее заткнулись, надо идти вперед. Этого мнения придерживался не только я. Вокруг уже поднимались и бежали вперед бойцы.

Ходил слух по бригаде, что из Госбанка не успели эвакуировать деньги и валюту. И поэтому в глазах у всей бригады читался не только боевой задор, но и азарт победителя. Хотя я сам не верил, что деньги не вывезли, но огонек жадности сжигал и мои нервные клетки. Неплохо было бы поправить свое материальное положение таким образом. Почти законным способом, а поэтому — вперед, только вперед. Страх, азарт, жадность, да еще при поддержке собственных танков — великая движущая сила. Каждому хочется первому ворваться в денежное хранилище. Банковские подвалы видел только в кино. А вдруг там золото? Я усмехнулся своим мыслям, несмотря на то, что отчаянно стрелял по второму этажу. Хрен там деревянный, а не залежи золота. Весь золотой запас Союза, России, этой мелкой страны, Ичкерии, где-нибудь на Каймановых островах. А все равно, азарт кладоискателя так и гложет, так и толкает вперед. Но снова пришлось залечь. Духи, несмотря на обстрел, начали огрызаться. Ну, теперь, ребятишки, не достанет нас ваш миномет. Теперь можем и поупражняться в меткой стрельбе. Прикладываю автомат к щеке. Ну, что вы, как слепые котята, уцепились за Госбанк? Пограбили сами, дайте другим. Закон социализма и братвы — "Грабь награбленное!" — забыли? Нехорошо! Делиться надо! Нас тоже трясет золотая лихорадка! Стреляю короткими очередями по духам, которые изредка появляются над развалинами. А чаще они просто высовывают автомат и поливают сверху, стреляя в белый свет как в копеечку.

Первый раз золотая лихорадка меня захватила еще классе в пятом. Жили мы тогда в чудесном волжском городе со старинным названием Кострома. До Советов город был чисто купеческий. Очень много церквей. Многие до сих пор сохранились в первозданном виде. Первого Романова помазали на царствование именно там. В Ипатьевском монастыре. А последнего казнили в доме Ипатьева в Екатеринбурге. Интересная взаимосвязь, правда? Начало и конец. Так вот, стояло засушливое, обычное для тех мест лето. И так повелось, что именно в это лето при различных раскопках, будь то гараж или погреб, стали находить то клады, то просто какие-то интересные вещи. Знакомые моего отца укрепляли погреб в своем доме и нашли бутылку водки царских времен. Горлышко залито сургучом. На стекле давленые орлы. Этикетка, конечно, сгнила, но мужиков это не отпугнуло. Открыли, выпили. Понравилось. Водка, говорят, была изумительная. В те времена я еще не пил. Так что мне это было не особенно интересно. Но вот, когда родитель моего приятеля, копая червей для рыбалки, наткнулся на хрустальный кувшин времен Петра I, набитый золотыми червонцами, а потом на причитавшуюся премию купил автомобиль, то тогда я и мои друзья заболели. Основательно заболели золотой лихорадкой. Это был тяжелый случай. Ни о чем мы, пацаны, думать не могли. Все мысли, помыслы, поступки были направлены только на одно — на поиск клада.

Где еще могли спрятать клад, как не в церкви? С первого класса в нас вдолбили, что священники — кровососы. А также то, что они, дурманя простой народ, отнимали у них все накопления и зарывали их в кубышках (наверное, и сейчас тоже нечто подобное происходит). А наша школа находилась на бывшем Лазаревском кладбище. Кладбище, как велось по доброй советской традиции, уничтожили, перекопали. Часовенку, что стояла на кладбище, снесли под корень, а на ее старом фундаменте построили школу. Кое-что, конечно, пристроили, но школа стоит и по сей день. Несколько символично, все в духе застойных времен. На месте кладбищенской часовни, где отпевали покойников, — среднюю школу. И вот мы, группа малолетних хулиганов, обследовали подвал школы. Обнаружили подозрительную нишу метр на метр. В глубине ниша была заложена кирпичом. Что там может быть заложено? Конечно, клад, что же еще!

Договорились брать его ночью. Сторож был старый, любил приложиться к бутылочке. Вечером сказали, что идем на рыбалку, пошли "брать" клад. Соблюдая все мыслимые меры предосторожности, трясясь от страха при каждом шорохе, перепилили решетку на подвальном окне, вынули раму. Пролезли. При свете ручных фонарей начали ломать кладку. Плохо она поддавалась. Да и силы-то откуда у пятиклассников? Но, тем не менее, сменяя друг друга, разбили эту кладку. За ней, конечно, ничего не было. Стояло только каменное распятие. Видимо, у строителей не поднялась рука разбить каменное изваяние Иисуса, вот и заложили. И сами грех на душу не взяли, и невинность статуи соблюли. Мы расстроились и пошли домой. Зато наутро возле школы стояли милиционеры, что-то записывали, измеряли, фотографировали. Оказалось, что мы "работали" под кабинетом директора школы, в сейфе которого были деньги. Зарплата, кажется. Естественно, что мы основательно перетрусили.

С тех пор золотая лихорадка меня не мучила, а вот сейчас, кажется, начинается рецидив. Самому смешно наблюдать за собственными ощущениями. Но пусть лучше будут приступы такой лихорадки, чем приступы леденящего душу и парализующего волю страха.

Лежание и топтание на месте становилось утомительным. Танки все так же держали духов в западне, но больше разрушений они нанести уже не могли. Для этого надо было взять прицел ниже, но так они могли задеть нас. И мы вперед двигаться тоже не могли. Духи не пускали.

А жадность, сменившая трусость, жаждала своего. Деньги, деньги. Какой на хрен патриотизм нужен на войне! Нужны деньги. Кто первым встал — того и тапочки. Если солдатский труд — это рабский труд, то возьми людей, которые будут делать эту же работу более профессионально, умело, малой кровью, с наименьшими потерями, но плати им. А у этих пацанов, научившихся воевать три недели назад на крови, на примере своих погибших, раненых, пропавших без вести товарищей, сейчас только жадный блеск в глазах. Алчный блеск, круто замешанный на страхе.

Ствол у автомата уже нагрелся. Вновь перешел на подствольник, но толку было мало. Либо надо идти в лоб, либо откатываться назад, чтобы наши танки могли окончательно развалить всю эту домину. Судя по блестящим глазам моих сослуживцев, очень хотелось идти вперед, но после очередного танкового обстрела там вряд останется хоть копейка. Танкисты тоже наши простые русские парни. Живут по извечному русскому принципу "если не мне, то никому". И поэтому они очень хотели разбить эту халабуду до основания, чтобы денежки никому не достались. Азарт, азарт. Что поделаешь, золото правит миром. Все старо как сама земля.

По радиостанции передали, а по цепочке продублировали, что сейчас начнется штурм площади с другой стороны. Тоже неплохо. В прошлый раз тоже нам обещали, что начнут штурм, а все закончилось позорным бегством. Посмотрим. Все оживились и начали прислушиваться к происходящему. Даже темп стрельбы снизили. Ожидание затягивалось. Духи же, напротив, почувствовали наше ожидание, приняли его за нерешительность, усилили свой огонь. Возле меня начали подниматься фонтанчики грязи. И препротивнейший звук рикошета. Этот звук заставляет инстинктивно втягивать голову в плечи, сердце — замирать и опускаться в пятки, выбрасывая лишний адреналин в кровь. И так постоянно ощущается его переизбыток, и лишняя стимуляция тут ни к чему.

Фьють, фьють. Снова передо мной поднимаются фонтанчики грязи. Блядь! Головы не поднимешь из-за этих стрелков. Не выдерживаю, отползаю немного назад, начинаю стрелять. Толком не знаю, откуда ведется огонь по мне, но стреляю наугад по позициям духов. Показался дух, вернее, его голова. Навскидку, не выцеливая, бью короткой очередью по поганой башке. Что-то больно резко после выстрела она исчезла. Это хорошо!

Сверху послышался звук самолета. Они что, опять нас хотят накрыть? Ну, нет! Хватит. Страх холодной лентой вползает внутрь. Подбираюсь весь. По лицу бежит пот. Подтягиваю ноги к животу. Все внутри сворачивается в тугую пружину. Готов рвануться вперед, назад, куда угодно, лишь бы не попасть опять под этот ужасный налет. Не хочу больше слышать воя своих авиабомб, которые наши же летчики сбрасывают на меня. Хрен! Лучше опять бежать, пусть даже на позиции духов, чем лежать и ждать, когда тебя разнесет прямым попаданием или осколки от бомбы разорвут на тысячи лоскутов. Не хочу. Все, я готов помчаться. И мы, и духи смотрим вверх. Особой радости пока ни те, ни другие не ощущают. По кому будет нанесен удар? Все замерли. Самолет — транспортный, а может, и бомбардировщик — лениво парит на недосягаемой высоте, и вот, отлетев немного в сторону, начинает резкое снижение. Уже никто не стреляет. Сердце бьется заячьей лапкой, жарко, очень жарко. Пот уже струится по всему телу. От лица, головы валит пар. Ну, по кому же? По кому?

Инстинкт самосохранения требует, чтобы я немедленно рванул куда угодно, лишь бы подальше от этого страшного места. Или закопался. Стараюсь думать о чем угодно, только не о самолете. Вот он спикировал, потом вновь начал набирать высоту: или пугает, или хочет провести точечное бомбометание. Наш передний край окрасился розовыми дымами. Может, эти летчики-убийцы заметят наш сигнал, и нас минует эта ужасная участь? Стараюсь мысленно отвлечься.

Вспомнился один случай, когда прапорщик Николаев во время своего отпуска собирал грибы в районе стрельбища. Сам не заметил, как забрел на его территорию. Потом он рассказывал, что услышал, как пули впиваются в стволы деревьев. Поначалу не понял, а когда сообразил, то стал окапываться. Из всего оружия у него был только перочинный нож. Вот этим ножом и руками, срывая ногти, за пять секунд он отрыл окоп, который скрыл его с головой. Он там сидел, а сверху еще оставалось с полметра свободного пространства. Плюс бруствер из земли, который он накидал. Потом привязал к палке, которой он разгребал листву при поиске грибов, свою рубашку. Высунул палку и начал махать над собой. Его заметили и прекратили стрельбу. Подбежали, вытащили. Потом долго удивлялись, как можно за такой короткий срок вырыть окоп. Захочешь выжить — не такое сотворишь. Исторический факт: во время Великой Отечественной войны волной на палубу корабля забросило торпеду. Она сразу не взорвалась. Матрос, обычный матрос, подбежал, схватил ее руками и выбросил за борт. Вот там она и рванула. Корабль остался цел. Когда потом у матроса спросили, как у него это получилось, он ответил, что сам не знает.

Вот и я при бомбежке был готов показать чудеса по бегу, либо закопаться метра на три в землю за пару минут.

А самолет, холера ему в бок, казалось, не торопился нанести удар, а просто издевался. Было видно, как с земли к нему несутся очереди. Многие пули трассирующие, и поэтому хорошо были видны светящиеся следы.

Вот самолет снова начал снижение, и, не доходя до нижней точки, от него отделилась темная клякса, которая устремилась к земле. На бомбу это не было похоже. Вот раскрылся парашют, и груз медленно опустился на землю. Куда и к кому он попал, не было видно из-за здания Госбанка. Но, судя по тому, как радостно завизжали духи, можно было предположить, что к ним. Кому изначально предназначался этот контейнер, также было для нас загадкой. Не исключено, что и духам. Ранее разведчики уже рассказывали, что духам сбрасываются грузы. Я не верил. А вот теперь довелось увидеть собственными глазами. Кому — война, кому — мать родна...

Духи вновь начали обстрел, и тут мы услышали канонаду на противоположной стороне. Неужели наши начали настоящий штурм? Духи засуетились. Не знают, уроды, куда им стрелять. И тут мы ударили. Ударили с воодушевлением, с вдохновением. Это было здорово! Духи метались, как мыши в мышеловке. Еще немного, мужики, и эта ловушка захлопнется. Бей, гаси гадов! Автомат вновь ожил у меня в руках. В рядах духов царила паника. Они метались, меняли позиции. Стреляли то в нашу сторону, то в сторону собственного тыла.

По цепочке передали, что "махра" и десантники начали штурм банка с противоположной стороны. Это передал Сан Саныч по радиостанции. Теперь наступила наша очередь радостно вопить. Мы поднялись и побежали. Поначалу я предполагал, что это будет обычным перемещением, но потом как-то спонтанно мы всей бригадой пошли на штурм. Духи поздно заметили свою оплошность и поэтому не сразу отреагировали.

Вперед, только вперед. На штурм. Ура! Бегу. По привычке хочется короткими перебежками, осторожно, аккуратно. Но куда там! Бойцы словно ополоумели, лезут на рожон. Вот первые уже достигли здания, вот и два уцелевших подъезда. Оттуда ударил пулемет. Трое или четверо наших солдат как подрубленные упали. Если из пулемета, да еще и с близкого расстояния, то бронежилет не поможет... Не держит он пулю такого калибра, с такой скоростью. Вот и я оказался почти напротив подъезда. Сходу упал, перекатился, судорожно затеребил застежку на сумке с гранатами для подствольника. Достал гранату. Пальцы, словно деревянные, не гнутся. Срываю и бросаю на землю перчатки. Мешают. Кажется, что делаю все медленно. Не смотрю на свой автомат. Руки делают все сами. Ужасно медленно делают. Сам, как завороженный, смотрю только на черный проем подъезда Госбанка. Там видно только огонек вражеского пулемета. Видно, как пули выкашивают нашу "махру". Как мужики на ходу, наклонив корпус вперед, несутся к этому подъезду, а строчка пуль перечеркивает им животы, плечи, ноги. Оттуда мгновенно бьют фонтанчики красной, очень красной крови, и ребята, как споткнувшись, летят на землю. Некоторых инерция тела продолжает еще нести вперед, других, наоборот, скорость пули останавливает, отбрасывает назад — видно, как бьются они головой о разбитый грязный асфальт. Руки разбросаны, оружие отлетает далеко в сторону. Некоторые судорожно сжимают автомат, и тот, разя своих, стреляет до последнего патрона. Медленно, очень медленно все это происходит передо мной. Еще медленнее мои руки посылают гранату в бездонное жерло подствольника. Есть! Знакомый спасительный щелчок доходит до моего сознания, говоря, что граната встала на свое место. Глаза неотрывно следят, как пулеметная очередь двигается в мою сторону. Там, где она не встречает свои жертвы, высекает фонтанчики грязи и пыли, земли, асфальта, металлического хлама, иногда и искры. Из всего того сожженного оружия, что осталось тут после первого штурма. Мне кажется, что я даже вижу полет пуль, которые тоже медленно несутся в пространство. Я знаю, куда они попадут. Я чувствую и пулеметчика, и его страшное оружие. Я — это он. Сейчас, через полторы секунды, эти тяжелые пули попадут в меня!

Глава 14

Есть фиксация гранаты! Я вскакиваю на одно колено и уже не с левой, как положено, а с правой руки стреляю по черному проему подъезда. Выстрел. Сам смотрю не на дверь, а на пулеметную строчку. Вот до меня остается уже не более двадцати сантиметров, как я слышу приглушенный взрыв, и строчка замирает на месте, а потом исчезает. Поднимаю голову. Из подъезда валит дым, там что-то горит.

И тут вновь ворвался мир звуков. Странно, кажется, что прошла целая вечность, а не несколько секунд. Нечего рассуждать! Жив, и ладно. Значит, не судьба! Вперед! Только вперед. Я вскочил на ноги и помчался в сторону "своего" подъезда. И хотя предстояло пробежать не более двадцати метров, посмотрел в сторону второго подъезда. Там бойцы, подойдя с нашей стороны, закидывали ручными гранатами черный проем. Так их, мужики! Никому никакой пощады! Вперед! Вперед! Врываемся в подъезд. На полу валяется в тлеющей, тошнотворно воняющей одежде обугленный, полуразорванный труп пулеметчика. Рядом искореженное орудие убийства. Моя работа! На бегу перескакиваю через него и успеваю в деталях рассмотреть свое "произведение". Всадил я гранату у него перед носом. Буквально в полуметре. Головы не было. Так, какое-то неопределенное месиво коричнево-серого цвета. Руки, вернее, все что осталось от них, раскиданы, бушлат тлеет. Воняет горелой ватой.

Врываемся на первый этаж. Большое помещение, с колоннами, уходящими в темноту потолка. В воздухе висит смесь пыли и дыма от выстрелов. Видны следы от костров. В углу валяются какие-то тряпки. Куда бежать? Из-за отсутствия света и из-за пыли толком ничего не видать. Сразу начинаем проверять помещение. Всего нас уже человек пятнадцать. Народ постоянно прибывает.

Быстро, приставными шагами, страхуя друг друга, обходим помещение. Автомат у плеча, все напряжены. От бега еще никто не отошел. Слышны лишь тяжелое дыхание и односложные реплики и восклицания. Так получилось, что мне и трем рядом стоящим бойцам досталось осматривать за стойкой. Заглядываем. В темноте что-то лежит. Боец осторожно подходит, наставив автомат. Носком ботинка трогает. Затем сгибается и переворачивает. Темно. Очень темно. Дышать трудно из-за пыли, вони, дыма.

— Что там? — не выдерживаю я. — Только быстро. Времени в обрез.

— Наш, — отвечает боец, возвращаясь к нам.

— Кто?

— Наш. Темно. Не разобрать.

— Жив?

— Давно уже убили. Наверное, от первого штурма остался.

— Ладно. Пошли. Потом заберем.

Народ все прибывает. Слышны крики и вопли. Снаружи и у нас над головой стрельба становится все ожесточенней. Русские крики, маты смешались с гортанными чеченскими воплями. Кто что конкретно кричит, уже не разобрать. Просто все в голове смешивается в один вопль. Толстые стены как-то приглушают стрельбу. Но она уже настолько сильна, что больно стегает по ушам. Духи понимают, что путь к отступлению им отрезан, и поэтому дерутся с остервенением. Правильно, уроды гребаные, живых не берем!

Тут вновь раздались выстрелы. Рядом, совсем рядом. И откуда-то с левого торца здания врывается толпа. Крики, топот. Все слушают. Маты. Ругаются без акцента. Наши!!! Значит, им тоже удалось! Мы не один. Держитесь, духи, сейчас мы поднимемся и всем нашим объединенным коллективом начнем вас убивать! Радостное возбуждение охватывает нас, идем, бежим навстречу друг другу. Кричим радостно.

— Свои!

— Мужики, не стреляйте! Свои!

— Здорово, "махра"!

— Ура! Наши!

— Что так долго!

Никто никого не слушает. Просто говорят. Нет ни офицеров, ни солдат. Здороваемся, обнимаемся, целуемся. Наши! Наша "махра", наши десантники. Во рту катается это слово "наши"! Готов вновь и вновь проговаривать его вслух и повторять про себя. Отходим назад. Все больше прибывает народу. Прибегают, прорываются наши. Прибывают и десантники вперемешку с незнакомой "махрой". Радостно-приподнятое настроение охватывает всех:

— Звиздец духам!

— Теперь уж точно!

— А ты знаешь, как нас здесь раздолбали во время первого штурма?

— Слышали!

— Они слышали. А почему не пришли на помощь?

— Приказа не было.

— Сейчас возьмем этот банк и деньги пополам.

— А как еще?

Такие и другие разговоры слышались. Никто не торопился подняться наверх. Возле лестниц стояли бойцы и выстрелами, очередями загоняли духов обратно наверх. Сейчас все поднимемся и накостыляем этим ублюдкам. Пусть они там бесятся от злости. Всех охватило благодушно-лирическое настроение. Многие закурили, прибавив к общему аромату табачный дым. Кто-то начал искать земляков. Кто просто обсуждал то, что уже сделали, и предстоящий штурм Дворца Дудаева. Штурм банка считался почти решенным делом. Многие шутили, как будут делить золото и доллары, что спрятаны в подвале.

Раздается ужасный грохот. Кажется, что потолок падает на тебя. Тут же раздались вопли. Пару секунд спустя еще один взрыв и грохот. Не видно абсолютно ничего. В воздухе сплошной стеной висит пыль. Слышны только крики и стоны раненых. В потолке, там, где был левый угол, зияет пустота. Что случилось? В ушах звон. Вопли чеченцев слышны все громче. Стрельба усиливается. Кто-то обвалил стену. Может, какой-нибудь танкист выстрелил? Вряд ли. Снаряд такого не смог бы натворить. Значит, духи заминировали. Вот и решили нам братскую могилу устроить. Подождали, пока нас не набьется побольше, а затем и взорвали. Ну, уроды, ну, гады, суки долбаные! Они меня уже достали со своей восточной извращенной психологией! Подошел поближе к обвалившемуся углу. Пыль, дым забивают легкие. Кашляют все.

Целый пролет обвалился. Под завалом оказалось не меньше десяти человек. Многие были просто раздавлены. Головы, животы разорваны. У многих внутренности вылезли наружу. Многие метры белесо-серых кишок тащились по грязи, пыли за своими хозяевами, когда их вытаскивали из-под обломков. Некоторые лишились конечностей. Раздавленные кисти, руки, ноги, обутые в ботинки, валялись под ногами. Живые ходили как сонные под впечатлением от увиденного, пинали оторванные части своих товарищей. Какой-то боец наклонился к трупу и пытался заправить вывалившиеся внутренности обратно. Не получалось. Как тесто они лезли наружу. Потом ему это надоело, он достал нож и отрезал лишнее. Обрезки толкнул в разорванное тело. Когда вынул руки, они были перемазаны кровью, желчью и чем-то еще склизким кашеобразным. Боец брезгливо вытер руки о бушлат трупа. Я с трудом сдержал позывы рвоты.

Тут же сидели раненые. Им делали перевязки. Двум бинтовали культи оторванных рук. Раненый курил здоровой рукой и возбужденно расспрашивал у присутствующих: "А руку мне пришьют? Не, мужики, не молчите, ведь правда, что пришьют?!" Окружающие стыдливо отворачивались и молчали.

Одному перевязывали, перетягивали ногу. Он был без сознания. Из ноги торчала ослепительно белая кость, и по ней непрерывным потоком бежала черно-алая кровь. Ногу уже стянули в нескольких местах жгутами, но кровь продолжала хлестать.

Кто истошно орал, кто отчаянно матерился. Кто-то громко читал что-то наподобие молитвы. Три или четыре человека, из-за пыли не разобрать кто, кричали в гарнитуру своих радиостанций, мешая друг другу:

— Нас завалило!

— Есть и убитые, и раненые!

— Пошел ты на хрен со своими "двухсотыми" — "трехсотыми"! Я сказал — убитые и раненые!

— Не знаю я сколько наших. Тут все наши!

— Не знаю!

— Медиков!

— Немедленно медиков!

— Есть тяжелые! На руках не вынесем!

— Да! Технику подгоняй!

— Духов выбить?!

С момента взрыва не прошло и минуты, а уже почти все пострадавшие были извлечены из-под завала. Оставались еще там и другие. Но без крана было невозможно это сделать. В живых не осталось никого под этой страшной бетонной плитой.

Стало понятно всем, что из-за духов на крыше и втором этаже нам не подогнать технику для эвакуации раненых и убитых. Надо выгонять их. И тут вновь раздались крики:

— На штурм!

— Идем вдарим сволочам!

— За этот взрыв я сотню в капусту изрублю!

— Ура! На штурм!

— Вперед!

— Наверх!

Не было единого командира, не было команд. Все побежали к единственной лестнице, ведущей на второй этаж. Оттуда неслись проклятия и вопли. Что именно орали духи, не разобрать. Первые подбежавшие начали из подствольников стрелять наверх. Звук разрывов гранат заметался по помещению, больно стегая барабанные перепонки. Остальные из-за узости подхода были вынуждены просто стоять, ожидая, когда им представится возможность. И вот впереди стоящие бойцы и офицеры сделали еще один залп из подствольников и шагнули наверх. Шаг — залп, потом еще два шага, и еще залп. А потом уже просто побежали, стреляя из автоматов перед собой. Все тоже побежали наверх. Толкая друг друга, подталкивая передних магазинами, выталкивая руками, все рвались на второй этаж. Остатки третьего этажа и часть крыши. Внизу нас скопилось, по моим подсчетам, не меньше шестисот человек. Опасался, что лестница не выдержит такой тяжести и обрушится вниз. Не обвалилась.

Я бегу в плотной толпе. Автоматом больно толкаю переднего. Меня так же толкают. Потом кто-то пнул меня в зад, чтобы пошевеливался. Наверху уже слышны разрывы гранат и автоматные очереди. Вперед! Вперед! Да, что же это за большая задница впереди меня так плохо шевелится?! Да пошел ты вперед! Быстрее, быстрее! Не можешь, что ли, урод, ноги передвигать. С трудом удерживаю себя, чтобы ножом не уколоть его.

Вот и миновали первую лестничную площадку. Наверх. Наверх! Что там под ногами такое мягкое. Опускаю глаза вниз. Остатки духа. По ним уже прошлось не меньше ста человек. Ноги разъезжаются на чем-то скользком и липком. Не думать, что это было когда-то человеком. Вперед! Наверх! Разве это был человек? Это был дух. И этим все сказано! Не надо разводить никаких дискуссий. Вперед! Как ты меня достал уже, задница! Иди быстрей! Не можешь? Толкай впереди идущего. Хреново толкаешь. Сильней толкай! Ублюдочное племя! Пока доберемся, всех духов перебьют.

Злость, ярость меня душат. Никого не слушаю. Все говорят только о том, что необходимо быстрее подняться. Злость на толстую задницу, что не может впереди двигаться быстрее, злость на того идиота, что постоянно подталкивает меня в спину. Не видит, что ли, что из-за какого-то толстяка я не могу идти быстрее. Я знаю, что сам не худенький, но если бы ты посмотрел, кто передо мной, то я бы показался тебе тростинкой.

Вот и показалась крыша. Темп ускоряется. Все бегут по ступеням, заваленным мусором. Ноги, кажется, вот-вот сорвутся, и упаду. Хрен! Не упаду. Стискиваю зубы и наклоняю корпус. Вперед! Вырываюсь на крышу. Бегу вправо. Там залегли бойцы и не могут выкурить каких-то духов, укрывшихся на третьем этаже. Если второй этаж почти весь уцелел, то от третьего остался лишь один угол. А вот крыша сохранилась почти полностью. Она как портик нависала над нами на семиметровой высоте. Часть духов укрылась на оставшемся углу третьего этажа. А часть забралась на крышу. Все они оказались выше нас и, не щадя патронов и гранат, поливали сверху. Уже оттаскивали наших убитых и раненых. Вот и тело духа свалилось сверху. Его никто не трогал, просто ногами отпинали подальше, чтобы не мешалось.

Что у духов, что у нас, позиции были практически одинаково неуязвимы друг для друга. Мы поливали свинцом своего противника, как могли, но толку не было никакого. Все мое естество жаждало возмездия. Я подошел к бойцам:

— У кого взрывчатка есть?

— Не знаю.

— У кого есть взрывчатка?! — заорал я, пытаясь перекрыть шум боя.

Подтащили грамм пятьдесят пластита. Мало. Я подозвал радиста с нашей бригады:

— Выйди на наших, скажи, чтобы принесли килограмм пластита и электродетонаторы. Понял?

— Понял! — боец закивал головой и радостно оскалился в улыбке.

— Не суши зубы, вызывай!

— Есть!

Злость не проходила. Она требовала выхода. Перед глазами встала картина с раздавленными телами. Вскинул автомат и дал очередь от души вверх. Надо их как-нибудь отогнать от края, а то не заложим взрывчатку. Вкратце объяснил свой план рядом стоящим. Те поняли, и мы начали усиленно обстреливать духов. Попробовали закидывать гранаты и долбить гадов из подствольников и "мух". Вроде помогло. Отошли от края, откатились. Знай наших!

Тут уже подоспели и наши бригадные саперы. Притащили большой кусок желтоватого пластита и детонаторы с проводом. Сейчас пойдет потеха!

— Мужики! Вы только не переборщите, а то все здание завалите вместе с нами!

— Не боись!

— Здесь немного будет. Сейчас духов как яблоки-падалицу будем собирать.

— Давай, зажарим скотов!

— Эх, огнемета, жаль, нет!

— Еще раз, мужики, отгоним духов от края!

— Давай! Огонь!

И все начали вновь в бешеном темпе обстреливать засевших наверху духов. Пули рикошетили от стен, уходили вверх. Ручная граната, брошенная вверх, ударилась и отскочила обратно вниз. Упала на площадь. Никто из наших не пострадал.

— Ты что делаешь, чурка долбаный?

— Я же не специально!

— Да меня не гребет, специально или нет. Чуть не угробил. Идиот!

— Бери от подствольника гранату, бей о каблук, а потом кидай.

— А не взорвется в руках?

— Не бойся, попробуй!

Тот попробовал. Получилось. Остальные тоже, узнав о нашей задумке, начали обстреливать "своих" духов, отгоняя их подальше от края. Наши саперы быстро работали. Широкой черной изолентой привязали бруски взрывчатки к сохранившимся колоннам, воткнули электродетонаторы, по одному запасному на всякий случай, и побежали обратно. И вот он настал. Настал Судный День. Молитесь своему Аллаху, ублюдочное племя. Сапер закрепил концы проводов в своей "адской машинке" и начал крутить рукоятку. А затем резко надавил небольшую черную кнопку.

Раздался оглушительный взрыв, и кирпичная кладка рухнула вниз. Были слышны короткие, полные ужаса человеческие крики, когда раздался взрыв. Под этими кирпичами нашли свою смерть духи. Так и надо. Око за око! Еще духи остались на остатках крыши. Там тоже работали саперы. И теперь потащили свою "машинку" в тот угол.

— Крыша не обвалится?

— Не знаю.

— Давай подальше уберемся.

Послышались команды, и толпа отхлынула и освободила угол. Саперы тоже отошли подальше. Снова быстро покрутили рукоятку, нажали на кнопку, и грянул взрыв. Здесь уже кровля медленно наклонилась и падала не на второй этаж, а на улицу. Сначала посыпались духи, а следом рухнула крыша, завалив их собой. Высота, с которой они слетели, была метров двенадцать, да еще бетонные перекрытия сверху... Нормально, я даже не подходил к краю посмотреть. А народ пошел.

— Не видать ничего!

— Сейчас пыль осядет.

— Не стреляй! И так пылища висит.

— А вдруг кто живой остался?

— Ты в своем уме? С такой высоты...

— Да тонн десять камней сверху. Нет, вряд ли.

— Смотри, совсем как внизу наших накрыло.

— Ага. И кишки точно так же размотало. Не надо было взрывать над нами потолок, тогда бы по-человечески погибли.

— Тьфу. Собакам собачья смерть. Идем деньги делить.

— Идем!

— Идем деньги делить!

— Всем поровну!

— Размечтался. Поровну! Ха!

— Все, кто брали этот сраный банк, тот с долей.

— И больше никому!

— Пошли они на хрен!

— В гробу я этих халявщиков видел!

Вниз! В подвал! Скорее! У всех сперло дыхание от возможности поживиться. Странно, но те, кто остался внизу, не пошли осматривать и грабить подвалы. Хотя там оставалось не менее пятидесяти человек с ранеными. Они стояли, постреливая вниз. А внизу, в подвалах, было темно, как у грешника на душе. Из бушлатов, которые остались от раненых и убитых, соорудили что-то наподобие факелов, окунули в солярку у подъехавших БМП и зажгли.

На ступенях, ведущих в подземелье, лежали обезображенные пытками трупы наших солдат и офицеров. Тех, кто ранеными или контуженными попали в плен к духам при первом штурме. У многих в распахнутые рты были забиты пачки денег. У некоторых были разрезаны животы, и вместо внутренностей также были забиты деньги. Много денег. Но деньги были старые. В России в девяносто третьем их поменяли, а в свободной независимой Чечне они ходили до нашего прихода. Умно, сволочи, поступили. Населению, народу сунули фантики, которые, кроме как в этой сраной дыре, больше нигде не имели никакой силы, а сами получали за нефть, оружие, наркотики доллары. Ублюдки долбаные. Хотя они действовали по примеру незабвенной коммунистической партии. Когда кроме как в Союзе наши "деревянные" рубли нигде не принимали. Сомневаюсь, что их и сейчас где-то примут.

У всех сразу прошла золотая лихорадка. Вынесли трупы на улицу. Десантники и пришлая "махра" ушли к своим. Мы остались на месте. Пошли вниз, в подвалы.

Подвалы Государственного банка независимой Республики Ичкерия располагались под всем зданием. В одном месте подвал был "двухэтажным". Освещая себе путь самодельными факелами, спустились вниз. Шли медленно. Духи могли оставить нам любой сюрприз, любую подлянку. С них станется. Всюду видны следы поспешного бегства. Брошеные развороченные ящики, коробки, из некоторых наполовину высыпались деньги образца 1991 года. Пустые и набитые инкассаторские сумки. Впереди идущий радостно закричал и начал копаться в коробке. Все подошли поближе. Из двух полуразорванных коробок торчали перевязанные резинками и бумажными лентами пачки долларов. При тусклом, неверном свете факелов эти две коробки, битком набитые вожделенными зелеными деньгами, казались чем-то вроде невероятной удачи. Доллары, доллары! Это — обеспеченная жизнь, это квартиры, машины, хорошее образование для детей. Доллары, доллары!

Сразу стало тесно вокруг коробок. Толкая друг друга, все подбежали к этим коробкам. Начали расхватывать. Брали по пачке, по две. Выдергивали банкноты, пытались рассмотреть при плохом освещении на просвет, мяли их, тискали, нюхали. Доллары! Вот за это стоит воевать! Это как награда за все перенесенное! Заслуженная награда. И не надо ни орденов, ни медалей. Вот она, наша награда! Все были возбуждены. Но тут один боец закричал:

— Мужики! Они же красятся!

— Брось. Ты что выдумываешь?

— А точно, красятся! Вон пальцы зеленые!

— Они у тебя по жизни грязные!

— У самого грязные! Плюнь на банкноту и потри!

— Точно красятся! Тьфу, ты...

— Это же надо! А я уже и губу раскатал. Думал, что хоть сейчас повезло, и буду как человек жить. Хрен! Тьфу! Гребаные чечены, не могли пару коробок настоящих баксов оставить!

— Уроды!

— Что с ними будем делать?

— Что, что! Задницу подтирать!

— Зеленая будет.

— Значит, спалить их. Да и хрен с ними!

— А может, можно что-нибудь сделать? — раздался робкий голос из темноты.

— Сделай, лет пять тюрьмы получишь.

— Так что, палить?

— Давай, родной, запаливай!

— Давайте проверим, а вдруг там пара пачек есть настоящих!

— Давайте проверим!

И тут же начали рвать коробки, разрывать пачки, ощупывать, мусолить банкноты. Единственное, что не делали, так это не лизали их. Если бы имело смысл, то, как раньше проверяли деньги, и надкусывали бы. Проверенные фальшивые пачки летели в общую кучу. И вот от факела очень неохотно занялась куча с фальшивыми долларами. Медленно, чадя, потрескивая, распространяя вонь горелой бумаги и краски, куча загорелась. Не было в этих коробках ни одного настоящего доллара.

Странно, подумал я, еще каких-то семь-десять лет назад я готовился к войне со страной, где доллары являются национальной валютой, а сейчас я с радостью готов их заполучить. Так за что же я здесь воюю? За доллар? За идею? За Родину? Не знаю. Но то, что мы проиграли третью мировую войну — это уже свершившийся факт. Проиграли, не открывая боевых действий. Нас победили с помощью этого самого доллара. Он наш Бог, наш Главнокомандующий, из-за него началась эта война. И не помогли наши танки, которыми заставлена площадь, равная, пожалуй, территории Франции. Не помогли и наши ракеты с ядерными боеголовками. Наши правители стараются вывезти этот самый доллар за границу. А это означает, что Россия, великая, могучая, неделимая им не нужна. Получив свою долю "зелени", они готовы отбыть. Детей своих уже обучают за границей, а мы здесь загибаемся в этой холодной, сырой, простреливаемой и продуваемой всеми ветрами Чечне! За что, Господи! За что?

Пока смотрели на догорающую кучу фальшивых долларов, как на сгорающие наши надежды, бойцы принесли шесть мешков с пятидесятитысячными купюрами. И опять, с надеждой, но уже без прежнего рвения начали рассматривать их. Но, к сожалению, даже при поверхностном осмотре было обнаружено, что бумага, на которой отпечатаны эти фальшивки, не выдерживает никакой критики. Такое ощущение, что у духов не нашлось никакой бумаги, кроме оберточной, для этих денег. И опять летит в костер очередная порция наших надежд и чаяний. Костер вспыхивает, и огонь уже ярче и веселее горит.

— Смотри, а наши-то горят лучше, чем баксы!

— Так они же деревянные!

— Точно, деревянные!

— Ладно, пошли дальше.

— Пойдем посмотрим, зачем наши разбомбили местное министерство финансов, и на кой черт им понадобилось разбивать Госбанк.

— Как зачем? Для того чтобы сжечь документы по махинациям!

— Ты здесь в здании хоть один документ видел?

— Нет. Только чистые бланки.

— Вот то-то и оно. Духи все документы вывезли, не знаю, правда, удался ли им этот фокус с Минфином, но похоже, что они долго будут еще шантажировать наших правителей. А мы, как собаки, будем выбивать духов отовсюду, чтобы только найти эти документы.

— Похоже, что так. А что делать?

— А кому сейчас хорошо?

— Что это?

— Деньги. Что еще ты хотел найти в Госбанке?

— Точно. Деньги. Но старые деньги. Деньги образца девяносто первого года. Что с ними будем делать?

— Как что! Давай наберем и используем для растопки печей. Нам еще ночевать в этом здании. Вот и будем греться у костра из миллионов! Тебе когда-нибудь приходилось греться у костра из многих миллионов?

— Нет.

— И мне тоже. Вот и погреемся!

— Мне нравится!

— А то!

Всем присутствующим эта идея понравилась. Потащили на выход мешки с деньгами, вышедшими из обращения. Теперь все были пусть не настоящими, так хоть мнимыми миллионерами. Могли позволить себе погреться у костра, где сгорали деньги. Попутно можно помечтать, отвлечься от реалий.

А реалии были таковы: при взятии здания Госбанка мы потеряли около пятидесяти человек. Убитыми, ранеными, пропавшими без вести. Вместе с первым штурмом Минутки, неудачным переходом и взятием банка получалось что-то около трехсот человек. Дорогая плата. Многое было неизвестно. Было неизвестно местонахождение нового командира, который бросил нас. Многие бойцы пропали, искать их никто и не пытался. Не было ни сил, ни средств. Накатилась бешеная усталость. Не хотелось ничего. Было одно желание — поесть и в тепле лечь спать.

Если поесть нам принесли, то вот со вторым вопросом было сложнее. Из батальона материального обеспечения нам принесли продовольственные пайки армии НАТО. Такая картонная прямоугольная коробочка. В ней находились запаянные банки с продуктами, самая большая — с мясом и овощами, затем — что-то типа желе, шоколад, растворимый кофе, таблетки для обеззараживания воды, салфетки гигиенические, жевательные таблетки. Они выполняли двойное действие. С одной стороны служили для очищения полости рта после приема пищи, а с другой — в них содержалось вещество типа кофеина, и при усталости, утомляемости они придавали силу и бодрость.

Начали греть консервированное мясо с овощами на костре из денег и обломков мебели. Оказалось, что его можно есть и в холодном виде. Мясо не жирное. Овощи вкусные. Пришли к выводу, что наш раненый боец не сможет открыть банку тушенки и потому умрет с голоду. Рядом крутились бойцы и офицеры из батальона материального обеспечения.

— Откуда такая роскошь, мужики?

— Было направлено в Россию в качестве гуманитарной помощи. Досталось от немцев. Вот то, что осталось от гуманитарки, нам и направили.

— Хорошо кормят наших противников!

— А ты как думал!

— Лучше не говорить об этом.

— Да. Спирт тыловики привезли?

— Есть. На брата по пятьдесят грамм.

— Не густо. Могли бы отвалить за Госбанк и побольше.

— Подожди. Завтра пойдем на долбаный дворец, вот тогда и попьешь.

— Кстати, как там?

— Да никак. Наши бегают туда и назад. Вот и все дела.

— Опять что-то брать.

— А ты как хотел на войне?

— Надоело!

— Бери и вешайся.

— Да пошел ты.

— Сам туда иди.

Через четыре часа после взятия Госбанка эйфория победы сменилась глухой усталостью. С крыши здания мы видели, как наши войска пытались прорваться к Дворцу, но массированный огонь заставлял их откатываться назад. С тупым упорством обреченных войска посылали вновь и вновь на штурм, и всякий раз они откатывались от укутанного в дым здания, оставляя на площади погибших. Все прекрасно отдавали себе отчет в том, что завтра и нам предстоит вот так же идти вперед под мощным обстрелом. Авиация летала высоко в небе, изредка расстреливая здание из пушек. Немногочисленные танки старались, как могли, но толка пока не было заметно. От вида тщетности и бесполезности попыток штурма в горле пересохло. Появилось желание крепко выпить. Раздраженность, негодование против бессмысленной бойни сменилось глухой усталостью. Было все безразлично. И даже тот факт, что недалеко от нас под развалинами лежат наши товарищи, уже не вызывал никаких эмоций. Было абсолютно все равно. Преобладало наплевательское отношение к происходящему. Мысли ворочались в голове, как тяжелые большие камни. Подошел Юра. Судя по его воспаленным глазам и усталому виду, ему также было несладко. Он присел рядом. Вернее, даже не присел, а тяжело плюхнулся, остаток пути съезжая спиной по стене.

— Ты как? — спросил я его.

— Плевать, — он устало махнул рукой.

— Выпить есть?

— Немного. Давай пойдем тряханем тыловиков.

— Сил нет. Если бы они принесли, тогда другое дело. А так...

— Чем народ в подвале занимается?

— Стеллажи со старыми деньгами грабит. Тебе надо?

— На хрена?

— И я то же говорю. На растопку, на карты мы и так найдем.

— Как завтра будем? — спросил я, прикуривая.

— Хрен его знает. Что-то последнее время я устал.

— Старые мы с тобой, Юрка, стали для этих игр. Сейчас мне абсолютно все равно. Приходи бери голыми руками. На все начхать с высокой колокольни.

— Аналогично. Спать будем?

— А как же. Вот только где?

— Пошли в подвал, а то здесь холодно. К ночи похолодает, да и сквозняки тоже достанут.

— Ладно, пошли.

Не спеша, лениво мы поднялись. Побрели, покуривая на ходу. Когда приблизились к лестнице, ведущей в подвал, навстречу попались тыловики и связисты, несущие полные мешки денег.

— Зачем вам этот мусор, мужики?

— Пригодится в хозяйстве! — кто-то бодро ответил нам.

— Им все пригодится, — устало заметил я и начал спускаться в подвал, придерживаясь рукой за стену.

— Поле боя после битвы принадлежит мародерам, — философски ответил Юра.

Его уже не было видно в темноте, и только огонек его сигареты показывал местонахождение. Впереди замаячили факелы.

— Пойдем на огонек. Там и устроимся.

— Да, они сейчас награбят и смоются.

— Не успеют. Там денег на десять грузовиков.

— Не пойму, на кой ляд этот хлам на себе таскать? Лучше бы подтащили пару кранов, да мужиков вытащили из-под завала.

— Ага, держи карман шире. От этих гадов разве дождешься!

— Есть старый армейский анекдот на эту тему. Встречаются после войны Иван-фронтовик и Абрам-тыловик. Иван весь израненный пешком бредет, а Абрам на шикарной иномарке останавливается рядом. Иван и говорит, откуда, мол, Абраша, такая шикарная "тачка". А Абрам и отвечает — не завидуй, я тебе всю войну завидовал, что у тебя собственный танк есть.

— Да. Вот эти и будут потом по телевизору рассказывать о том, как они классно воевали. Боевики хреновы. Тьфу!

— Да ты только посмотри, как ладно у них получается. Одни нагребают, а другие относят к выходу, а третьи уже к машинам относят. Стахановцы!

— Тебе не по хрену?

— По хрену.

— Тогда пошли найдем уголок потише да посуше — и спать.

— Давай. Только надо предупредить это ублюдочное племя, чтобы разбудили, когда пожрать и выпить привезут.

— Эй, вы, мародеры! Мы будем здесь спать. Так чтобы, когда хавчик привезут, разбудили! Поняли?

— Поняли. Ладно, — ответили "ударники денежного фронта", набивая очередной мешок деньгами.

— Слушай, а спать жестковато, — мы ерзали, пытаясь умоститься на бетонном подвальном полу. Холодно, жестко, неуютно.

— Пойдем наберем мешков, да и будем спать.

— Неплохая идея. Идем, — мы подошли к стеллажам и молча начали сгребать набитые мешки с деньгами.

— Вы что, охренели? — народ начал нервничать.

— Кто сказал? — мы с Юрой смотрели на этих ничтожных негодяев, как два матерых, голодных, усталых волка на стадо овец, осмелившихся что-то проблеять.

Крысы! Самые настоящие крысы. Косо установленные факелы отбрасывали неровные тени, и поэтому грязные черты лиц у всех были искажены. Повисла пауза. Все дело было в том, что нам с Юрой было глубоко индифферентно. Мы, именно мы рисковали своими задницами пару часов назад, выкуривая духов. И, глядя на этих новоявленных нуворишей, я не считал их за людей, за своих братьев-славян, за однополчан, за "махру". Они даже были ниже духов по уровню. Те хоть дрались и умирали за что-то. За мифическую независимость, за призрачную свободу, пусть даже за свободу вести преступный образ жизни. Это же, стоявшее перед нами, сучье племя даже не воевало, а присутствовало на войне. Я не видел причины, чтобы оставить их в живых Не было ни одного побудительного мотива, чтобы их не расстреливать. Нужен был всего лишь повод. Ничтожный повод, чтобы рвануть висящий вниз стволом на плече автомат, снять его с предохранителя и выпустить магазин в это свинячье стадо. Аж руки зачесались, так ясно я представил себе эту сладкую картину. В воздухе висела тишина. Видимо, чувствуя наше превосходство, а также то, что их автоматы стояли у стены, — мешают ведь людям плодотворно трудиться, — они молчали. У пары человек висели кобуры с пистолетами. Ха, фраера! На войне с пистолетом! Пока он будет судорожно трясущимися руками рвать застежку, я раз пять его сумею расстрелять. Мы подобрали еще пару мешков и неспешно удалились в темноту. Шел я и прислушивался, не скажет ли кто-нибудь вслед гадость. Но нет. Они молчали. Обидно. Жаль. Крысы! Тьфу!

Глава 15

Потом я поймал себя на мысли, что, сравнивая духов с этими ничтожествами — мародерами — я начинаю уважать духов. Я их то ненавижу, то уважаю. М-да, так можно и вообще рехнуться!

Тем временем мы молча подошли к облюбованному углу и начали устраиваться. Кинули мешки с деньгами. Часть из них пошла вместо матраса, часть — на подушку. Тесней прижавшись друг к другу, мы навалили на себя оставшиеся мешки. От них исходил запах денег. Запах краски, запах пота, жира, масла и чего-то еще.

— Знаешь, Юра, мне абсолютно наплевать, сколько у нас сейчас денег под задницей.

— Мне тоже. Спокойной ночи! Хотя, подожди. Я ботинки расшнурую. А ты?

— Я уже это сделал. Не мешай спать. Спокойной ночи. Как ты думаешь, эти мародеры не сделают нам какую-нибудь гадость?

— Они же трусы. Так что самое страшное, что грозит с их стороны, это шептание по углам. Ну, могут еще "забыть" разбудить на прием пищи. Все, спим.

— Отбой в войсках связи.

— Вот и еще один день прошел, — начал Юра старую армейскую шутку.

— Ну, и хрен с ним, — закончил я.

И мы уснули. Заснул я как-то враз, не ворочаясь, просто закрыл глаза и заснул. Не было никаких снов. Ни войны, ни боя, а просто темнота. Открыл глаза оттого, что кто-то меня тряс за плечо. Опять темнота. Где-то идет бой. Спросонья не сообразил сразу, где нахожусь, и сразу — цап автомат. И тут голос из темноты:

— Тихо. Тихо. Свои. Вы просили разбудить на обед.

— Юра! — я бесцеремонно толкнул Юрку в бок. — Идем есть.

— Какой есть? Мы только спать легли.

— Сколько время?

— Уже час дня. Обед привезли.

— Ты, что, боец, рехнулся? Какой обед. Мы недавно пообедали.

— Да нет, вы спали сутки.

— Сутки?

— Да. Я приходил два раза вас будить, но вы не просыпались. Я докладывал. Думал, что вы умерли. Врач пришел, посмотрел. Сказал, что вы спите.

— Ты гонишь! Какой врач?

— Его фамилию не знаю. На Розенбаума похож.

— Наверное, Женька.

— Ладно, пошли обедать.

Мы пошли наощупь за бойцом. Неужели на самом деле умудрились проспать сутки? Как-то мало верится, но судя по тому, что живот подводило от голода, похоже на правду. Интересное кино! А может, розыгрыш? На выходе из подвала по глазам резанул яркий свет. Грохот боя все нарастал. На первом этаже банка сидели и ели бойцы и офицеры. Нас приветствовали радостными возгласами:

— Здорово, сонное царство!

— Ну, и спать вы горазды, мужики!

— Так и войну проспите.

Тут мы поняли, что действительно проспали целые сутки. Подошли к прапорщику, который раздавал натовские пайки, взяли, отошли в сторону.

— Ну, что, Слава, думаешь?

— А что думать. Поспали да поспали. Нервы и так на пределе, вымотались. Еще хорошо, что вообще нас не забыли. А то могли просто списать на боевые потери, как пропавших без вести, вот и все.

— Элементарно могли, — подтвердил Юра. — С них станется.

— А где Сан Саныч? — спросил я у офицера из батальона связи.

— Сан Саныч будет через час. Нас тут посылали на помощь штурмующим, но мы их на хрен послали. Нет командира. Нет начальника штаба, а без них мы не пойдем на штурм.

— Тоже верно, — я кивнул головой. — А про нового командира никаких известий нет?

— Выходил пару раз по радиостанции на связь. Говорит, что не может пробиться, духи в городе активизировались. Войска в сторону площади не пускают.

— Значит, мы в "котле".

— В "котле", — подтвердил офицер.

— Мы не в "котле", мы — в заднице, — мрачно подвел итог Юрка.

— Юра, мы с тобой попали туда, когда пошли в военное училище.

— Это правда, — кивнул Юрка.

— Что еще говорят по поводу штурма?

— Пойдем брать. С нашей стороны атак еще не было. С остальных трех сторон уже попытки предпринимались, но по зубам настучали, те и откатились. Разведка уже ходила к зданию, там мрачная ситуация. Духи поставили в окна наших убитых и раненых. Есть и с нашей бригады. Многие еще живые. Привязаны за оконные рамы. Духи ими прикрываются.

— Понятно. "Живой" щит. Ублюдки. — Юрка становился все мрачнее.

— Значит, "танковую карусель" здесь не применишь.

— Какая там "карусель". Только в атаку идти. А они, сволочи, недоноски, перебьют наших.

— Не перебьют. Они у них как гарантия. Последняя страховка.

— Посмотрим. Когда, говорят, пойдем на штурм?

— Как Сан Саныч подъедет, тогда и пойдем. Ханкала уже достала нас своими приказами идти на Дворец. Поначалу мы их посылали, а потом и вовсе прекратили отвечать.

— Правильно. Вот приедет барин, барин нас рассудит.

— А пространство простреливается?

— Все как на блюдце. Технику не подгонишь. Сто пятьдесят метров площади, открытая местность.

— Тьфу! Дерьмо.

— Опять людей положим.

— Похаркаем кровью, похаркаем.

— Из-под плиты не вытащили мужиков?

— Нет. Никто и не пытался.

— Сколько их там?

— Уточнили. Должно быть двое бойцов из первого батальона.

— Слушай, вчера мародеры из батальона связи и тыловики таскали деньги. Где эти мешки с сокровищами?

— В тыл отвезли. Тут вообще была хохма. Пока мы здесь пупок надрывали и брали Госбанк, эти боевики громили частные гаражи. Машины расстреливали, взрывали. Для своих личных автомобилей набрали запчастей, как дурак махорки. А отец и сын Кулебякины вообще отмочили номер. У женщины отобрали норковую шубу, и она затем три квартала за БМП бежала. Все просила, чтобы отдали.

— Отдали?

— Нет, конечно.

— Тьфу! Боевики хреновы. С бабами воевать!

— Для кого война, а для кого и мать родна.

— Они еще и ружей охотничьих набрали. Карабинов, правда, мало, но ружей около двадцати штук.

— Как они их регистрировать будут?

— Хрен их знает. Что-то планируют.

— Крысы — они и в Африке крысы.

— Надо будет их пустить впереди себя, когда на Дворец пойдем, а сами заградительным отрядом будем выступать. И как в сорок первом году приказ — ни шагу назад. Вот тогда и посмотрим, как они будут метаться между двух огней.

— Размечтался. Скорее они будут заградотрядом у нас за спиной.

— Да. Родина знает своих героев.

— Мужик, выпить есть что-нибудь?

— Спирт.

— Угости.

— Держите, — он протянул нам фляжку со спиртом. Судя по весу, она была полная.

— Неплохо. Пойду поищу кружки и воду.

Юра пошел и принес три стакана и воды. Налили спирт и разбавили его водой. Вода была мутная. Попробовали подождать, когда осядет муть, но было бесполезно. Эх, глаза не видят, желудок не страдает.Мы чокнулись и выпили. На зубах захрустел песок. По вкусу было похоже, что в тухлятину добавили спирт. Но, тем не менее, в желудке стало тепло. Нормально. Разлили по второй. Эффект тот же. Ерунда. Красные глаза не желтеют. Самое страшное, что грозит, так это понос. Отлили немного спирта в свои фляжки. Набрали патронов и заполнили свои полупустые рожки. Взяли также и гранаты для подствольника и ручные. Моя "заветная" лежала в кармане. Такой своеообразный талисман. Дай бог, чтобы не пришлось им воспользоваться! Послышался рев мотора и лязганье гусениц по асфальту. Кто-то приехал.

Раздался топот ботинок и знакомый голос. В окружении офицеров появился Сан Саныч. Мало что осталось от его щегольского вида. Подворотничок был черный, как будто им чистили обувь. Как все, он был прокопчен, небрит. Лицо было все в мелких ссадинах и царапинах. Похоже, посечено мелкими камушками или осколками стекла. Форма была порвана во многих местах. Было видно, что ему тоже не сладко пришлось.

За ним шли офицеры штаба и управления бригады. Все приветствовали друг друга. Жива еще бригада. Среди прибывших был и Серега Казарцев. Он подошел к нам. Обнялись.

— Здорово, мужики!

— Здравствуй, Сережа, здравствуй, родной.

— Как вы здесь?

— Хреново, очень хреново.

— Ханкала, говорят, посылает на штурм Дворца. Ну, а мы не торопимся.

— Мы еле пробились с этой долбаной Ханкалы. Духи повсюду засады устраивают. К площади почти все подступы перекрыты. Духов как грязи осенью. Они нас не пускают на площадь, а мы их. Слоеный пирог, одним словом.

— Что про командира слышно?

— Нового или старого?

— Обоих.

— Про старого только известно, что лежит в Москве, в госпитале имени Бурденко, две операции сделали. Вроде нормально. Тьфу, тьфу, тьфу. Чтобы не сглазить. А про нового — что был на Ханкале, а потом потерялся. Пару раз выходил на связь. И все. А у вас?

— Ничего. Взяли этот гребаный Госбанк. Денег нет. Золота нет. Валюта фальшивая. Зато хватает денег старого образца. Бумага. Тыловики и связисты нагребли и утащили куда-то.

— Зачем им этот мусор?

— А хрен его знает, Сережа, зачем им этот мусор.

— У мародеров своя психика. Нормальные люди не поймут.

— Крысы.

— И мы то же самое говорили. Тут вчера с Юрой спать прилегли. Ну, проспали сутки.

— Ничего страшного, мужики, вам досталось. Потери большие?

— Охренительные. Там под плитой еще двое лежат. Когда доставать будем — никто не знает.

— М-да, остались от бригады только рожки да ножки. Если бы не десантники и "махра", то остались бы здесь навеки.

— Сейчас пойдем им помогать.

— Приказ мы получили от Ханкалы, чтобы идти на штурм. А как по площади идти?

— Там еще в окнах наши бойцы стоят. Кто живой, кто нет. Танки, артиллерию не применишь, авиацию тоже. Вот и будем пластаться сами. Не здорово все это. Очень не здорово!

— А без нас не могут взять?

— Пробовали. Как в первую мировую — побегали туда-сюда и откатились.

— Сейчас наша очередь бегать. Что от нашей бригады останется?

— А кого это гребет?

— Точно. Никого, кроме нас, это абсолютно не волнует.

— Ты Пашку нашего видел?

— Видел. Жив, паразит. У тыловиков стоит. Я ему наказал, чтобы коньяк и водку не жрал и ваши пайки не трогал. Сигареты тоже оставил в покое. Я вам, кстати, сигарет привез. Немного, правда, но хоть что-то.

— Спасибо, родной. Что еще на Ханкале говорят?

— Москва их давит, чтобы как можно скорее взяли Дворец. Дудаев объявлен преступником. Живым можно не брать.

— Следы заметают. Подельников убирают.

— Разборки, обычные разборки.

— Они там не собираются нам помогать?

— Нет. Нет никакого плана. Разбирайтесь на месте. Связывайтесь с соседями, действуйте по обстановке. Наш генерал чуть не подрался с Ролиным. Едва успели разнять. А то была бы битва.

— Дурдом.

— А я бы на нашего генерала поставил бы. И рост повыше, руки длиннее, масса потяжелее.

— Смотри, нас на совещание зовут.

— Пошли.

Собрали всех офицеров, кто был поблизости. Кто стоял, кто сидел на ящиках, кто просто разместился на полу. Некоторые сидели на мешках с деньгами. Мы втроем просто стояли. В первые ряды не пробивались. И так было все уже ясно и понятно. Сейчас свяжутся с соседями, и мы пойдем вперед. В лучшем случае — поставят дымы. А если нет, то придется грызть асфальт и терять людей. Их немного уже осталось.

— Ну что, мужики, — начал Сан Саныч, — молодцы, что взяли этот банк. Много крови он нам с вами стоил. Многих хороших ребят мы здесь оставили. От нас еще требуют, чтобы мы с вами помогли взять Дворец. Дом Правительства. Никакого плана, как всегда, у нас нет. Только одно указание — вперед! Резервов у нас нет. Я приказал, чтобы тыловики и связисты выделили людей, и пойдем вперед. Сейчас свяжемся с соседями, согласуем время начала операции и пойдем. Если позволит ветер, то поставим дымовую завесу. А если нет, то поможет нам с вами Бог. Вопросы есть?

Офицеры начали задавать вопросы. Нам с Юркой и Серегой все уже было ясно. Вот только как будем применять танки и БМП?

— Товарищ подполковник, а как насчет танков и БМП? — кто-то опередил меня.

— Будем применять по возможности. Все знают, что там наши бойцы, офицеры прикованы к оконным рамам. Хотелось бы их спасти. По крайней мере, не быть виновниками их гибели.

Одним словом, было принято решение наступать. Наступать, невзирая ни на что. Как всегда одно и тоже. Выполнить задание и, по возможности, выжить. Задание — для Родины, партии и правительства, а выжить — для себя. Господи, как я устал! Вот только расслабляться не надо. Если бы хоть кто-нибудь рассказал мне, пояснил, убедил, что эта война необходима, что я защищаю свою семью. Или были бы гарантии, что в случае моей гибели мой сын, моя жена не будут ни в чем нуждаться. Сыну гарантировано высшее образование, жена будет трудоустроена. И до конца своей жизни они будут получать приличную пенсию. А тут знаю, что им гарантировано нищенское существование. Никто им не поможет, и придется крутиться. С одной стороны, свою ненависть и желание выполнить задачу соизмерять, сообразовывать с тем, чтобы твоя семья не померла с голоду на нищенское пособие по утрате кормильца. А то, что предстоит тяжелая работа — так никто и не питал никаких иллюзий. Положение осложнялось тем, что нельзя было устроить "танковую карусель". Тоскливо на душе. Тоскливо и погано. Не страшно, а именно тоскливо. Понимаешь, что не отвертеться от этой чертовой работы, хочется и мужиков сохранить, и самому голову не потерять, одним словом, и удовольствие получить, и невинность соблюсти. Напиться бы до зеленых соплей! Наверное, что-то подобное испытывал Иисус, извещенный о своей участи. Его-то хоть высокопоставленный папаша ожидал, а нас там никто не ждет. Хотя дважды не умирают, и если тебе написано на роду погибнуть в этом сволочном бою, то, как ни крути, а получишь свою порцию свинца в бренное тело. Прости, Господи, если я тебя обидел чем-то в своих рассуждениях! Сам должен понимать: страх, злость, обида, тоска. Так что — помогай.

Мы с Юрой и Сергеем отошли в сторону покурить. Поднялись наверх, посмотреть на ту площадь, по которой через час предстояло скакать, как раненым бабуинам. Сто пятьдесят метров ровного, чистого, прекрасно простреливаемого пространства. Сам асфальт площади изрыт воронками от снарядов и бомб. Спрятаться в них невозможно. Из Дворца они прекрасно простреливаются. Значит, там мы не будем. Надежда одна — скорость. Можно, конечно, одним отвлекать внимание, а другим наступать, но, как говорили, данная тактика не проходит. Духи уже научились воевать. И мыслят они, к сожалению, так же.

Такой участок могут преодолеть незамеченными только человек пять-шесть. Но когда побегут, потопают с криками человек четыреста, то только слепой не заметит. И в воронках не спрятаться, не укрыться. Не здорово все это, не здорово.

Часть бойцов не захочет бежать, испугается, вот тогда и придется их пинками вытаскивать. Кстати, а бронежилета у меня нет. Надо позаботиться о нем. Я обратился к Сереге:

— Замполит, ты должен или нет заботиться о личном составе?

— Что тебе надо, прохиндей? — Серега насторожился.

— Как что! Бронежилет мне надо. Где взять?

— Дуракам везет. В БМП, на которой мы ехали, у меня под ногами валялся.

— Дырявый, наверное?

— Не проверял. Хоть дырявый, чем вообще без оного.

— Будем вместе держаться?

— Придется.

— Ты, Серега, постоянно обещаешь, что будешь с нами, а в последний момент тебя рядом не оказывается.

— Так получается.

— Ладно, получается. Сам филонишь, наверное.

— Я?! Филоню?!

— А то нет? — мы начали раззадоривать Серегу. Хороший парень и, несмотря на разницу в возрасте, мы считали его своим товарищем.

— Да я... — Сергей начинал злиться, — на Северном, вы помните?!

— Помним, Сергей, помним. Шутим. Не заводись.

— Шутим, Серега, мы. Пойдем лучше "броник" посмотрим. А то снова "голым" наступать не хочется. Пусть и не спасет, зато как-то душу греет, да от шальных осколков убережет.

— От осколков убережет, а от прямой пули — вряд ли.

— Знаю, сами сколько раз пробовали. Из пяти-семи пластин только одна и держит, а остальные — в прах.

Так, обсуждая достоинства одних бронежилетов перед другими, мы подошли к трем БМП, на которых подъехали Сан Саныч и его команда. Серега постучал стволом автомата по броне. Показалась голова бойца. Судя по его помятой физиономии, тот спал.

— Царство Божие проспишь, воин! — приветствовал его Серега. — Там бронежилет валялся в десантном отсеке, я его на броню под зад подкладывал. Чей он?

— Ничей, — боец начинал просыпаться.

— Отдай его капитану. А то на Дворец "голым" пойдет.

— Сейчас, — боец спрыгнул на землю, открыл десантный отсек и, покопавшись, извлек на свет бронежилет.

Он был грязный, засаленный, прожженный в нескольких местах, покрытый бурыми потеками, похожими на кровь. Но, судя по всему, целый.

— Откуда он? — спросил я у солдата.

— Во время штурма Северного перевозили раненого, вот от него и осталось.

— Куда он был ранен?

— В голову. Оттуда и потеки. А так он целый. Грязный, правда, но целый. Я сам пару раз его надевал. Свой где-то потерял. Вот его и таскал, пока кевларовым не разжился, — боец с гордостью достал кевларовый жилет. Судя по покрою — импортный.

— Откуда?

— Трофейный.

— Молодец! — мы с восхищением смотрели на красивую, легкую вещь.

— Попадали?

— Осколки только.

— И как?

— Нормально. Держит.

— А пули?

— Пока бог миловал.

— Говорят, что ребра ломает здорово.

— Не пробовал.

— Махнемся?

— Нет. Вещь трофейная. Лично добыл.

— Молодец. Спасибо и за этот, — я начал пригонять бронежилет по бушлату, Серега и Юра мне помогали.

Не мог приказать бойцу, чтобы он отдал мне свой трофей. Не мог и просто отобрать. Его вещь. Он сам жизнью рисковал, чтобы добыть его. Его гордость. Предмет тихой зависти товарищей. А я буду наглеть. Ни к чему все это.

Надел бронежилет. Сидел он хорошо. Не топорщился, не свисал, не мешал при ходьбе, не стеснял движения. Снова закурили. Странно, от Дворца нас отделяло всего какое-то хлипкое здание Госбанка, но казалось, что не менее тысячи километров.

— Знаете, как на Ханкале называют нас? — спросил Сергей.

— Кого?

— Нас всех. Всю группировку.

— Как?

— Ангелы-истребители. Какой-то печатный штамп, для придания ореола божественности нашей дьявольской миссии.

— Скорее, нас надо называть мудаками-камикадзе.

— Точно.

— Хорошо сказано.

— Летают там еще на катапультах бойцы?

— Летают. Хватает еще идиотов. Садятся в самолет, дергают за рычаг катапульты, срабатывают пороховые ускорители. И все. Один был хитрый, попытался дернуть за рычаг, не садясь в кресло. Руку оторвало.

— Это мы уже слышали неоднократно, а что-нибудь новое было?

— Нет. Новых случаев я не слышал.

— Смотри, нам машут.

— Никак решили наступать. А почему вы, как офицеры штаба, не принимаете никакого участия в разработке операции?

— Какая операция, Сергей?

— Самоубийство одно.

— Никакого планирования. Как в гражданскую все. Вперед и все. Вот и вся операция. Для этого не надо заканчивать академию. Как Гайдар. Захватить в плен побольше врагов. И под лед их. Не читал книгу Солоухина "Соленое озеро"?

— Нет.

— Рекомендую. Почитай, как дедушка бывшего нашего вице-премьера спускал под лед противников. Если крыша не тронется с места, то все в порядке. Ты уже до этого стал сумасшедшим.

— Мне кажется, что после этого пекла, если выберемся, то меня уже ничем не удивить, не испугать.

— Ты прав, наверное. Ну что, пойдем послушаем.

— Пошли.

— Смотри, кто-то на крыше Госбанка установил красный флаг, — я удивился, наверху полоскалось красное полотнище.

— А вы что, не видели?

— Нет. Мы же тебе объясняли, что проспали сутки.

— Сильны вы, мужики.

— А ты как думал! Флаг, прямо как над Рейхстагом.

— Да.

— Интересно, а почему не Российский флаг?

— Во-первых, их нет просто. А во-вторых, нынешний Российский флаг в глазах, в сознании бойцов еще не овеял себя большими воинскими победами, ну, а в-третьих, пацанам, воспитанным с детства на героике Великой Отечественной войны, хочется быть причастными к победам своих дедов. Они-то воевали под красным знаменем.

— Ты прав. Коммунистические идеи здесь ни причем.

— Ладно, пошли, послушаем, что нам предстоит.

— Ничего хорошего, можешь в этом ни секунды не сомневаться.

— Ты как всегда прав. Пошли.

Мы вошли опять в здание. Возле Сан Саныча собрались офицеры, он им что-то объяснял. Смысл атаки не изменился. Только соседи, которым уже надавали по шее, предлагали нам выступить первыми и отвлечь внимание на себя. А они потом уже подключатся. Сан Саныч послал их подальше. Он сам предложил такой вариант:

— Смысл такой, что через час начинаем наступление. Идут все, без исключения. Все, кто может держать оружие. Все тыловики, саперы, связисты, ремонтники, экипажи танков. Я сам пойду. Если мы останемся там... — Сан Саныч помолчал, — то не нужны уже будут ни связисты, ни тыловики. Прямо как в песне у коммунистов: "Это есть наш последний и решительный бой..." Вопросы?

— Как пойдем — валом, одним потоком?

— Да, разрывать силы не имеет смысла. И так их мало.

— А может, ночью?

— Тогда они повесят осветительные ракеты, и нам будет еще хуже, они-то будут в темноте.

— А дымы?

— Пока ветер нам в лицо. Если переменится, то попытаемся. А сейчас нет смысла. И помните, пожалуйста, что там в окнах наши ребята.

— Вот то-то и плохо. Так бы завалили духов вместе с их зданием, а сейчас осторожничать!

— Они все равно погибнут! — кто то из молодых командиров взводов выкрикнул. Обычное дело — истерика перед боем.

— А если бы ты был на их месте, то как оно было бы? — спросил Серега.

— Я бы застрелился.

— Ага, с прикованными руками. Тоже мне герой. Потом жить-то сможешь, когда будешь знать, что из-за тебя парни погибли?

— Ладно, в другом месте будете ссориться, — прервал дискуссию Сан Саныч. — Примерно час на подготовку, а затем вперед. Все свободны.

Разошлись по углам здания, кто-то пошел на крышу, чтобы еще раз посмотреть на площадь, по которой через час придется бегать. У кого-то наступала истерика, он психовал, нервничал, некоторые начинали судорожно писать письма домой. В них они клялись в любви женам, а детям наказывали быть хорошими. Кто знает, может, это письмо дойдет вместе с написавшим его. В комплекте.

Многие бурно обсуждали, где какое подразделение пойдет. Никому не хотелось самому со своими людьми идти по воронкам от бомб и снарядов, которые не могли прикрыть от огня духов. В конце концов решили тянуть жребий. Спички решили, кто пойдет на верную гибель, а кому предоставляется отсрочка. Случай и Бог руководили этими спичками. Судьба. Кысмет. Каждому свое.

Ни у меня, ни у Юрки не было настроения спорить, писать письма. Хотелось просто собраться с мыслями, успокоиться. Отдохнуть морально. Можно было и выпить грамм по пятьдесят, но когда вспомнили отвратительный вкус разведенного спирта, желание пропало. Да и реакция может подвести, и живот тоже. Мы с Юрой вышли на улицу, легли на камни и молча курили, рассматривая облака. Черт побери, как мало для счастья надо человеку. Нормальная семья, работа, вот это небо, природа. Не стоит гнаться за призрачным счастьем в виде денежных знаков. Из-за них одни проблемы. И иногда смотреть на эту вечную природу. Если ты попадешь в тюрьму, тьфу, тьфу, тьфу, из-за какого-то идиота или денег, то будешь на какое-то время лишен этой красоты, этого счастья. Зато, если тебя убьют через несколько часов, минут, метров, ты будешь лишен навсегда этого удовольствия смотреть на природу. Сам станешь ее частью.

Облака плыли в голубизне зимнего неба, величаво несли свои пышные тела на Север. В Россию. На Родину. И тысячу лет назад они так же неслись вперед, и через тысячу лет они так же полетят. И не вспомнит никто. Самое интересное, что мне не было жалко себя, мне было жалко только того, что я не сделал еще очень много. Хотя, с другой стороны, я оставил уже небольшой след на этой земле. Свою миссию я наполовину выполнил. Самое главное — это сын. Мой сын. Мой продолжатель рода, продолжатель фамилии. Осталось лишь сделать из него человека. Но на это воля Божья. Даже в случае моей гибели сыну не будет стыдно за отца. Он погиб, а не струсил. Не удрал. Храни его Господи, и меня тоже, по возможности.

Из здания выбежал боец и закричал, чтобы готовились. Пошли к подразделениям. Уже решили, что пойдем с остатками второго батальона. Если из того пекла они нас вынесли, то и пойдем с ними дальше. Правее расположился первый батальон. Начальник штаба Ваня Ильин помахал мне рукой. Я ответил.

— Слава, иди к нам!

— Нет, Иван, коней на переправе не меняют.

— Как хочешь. Удачи!

— Спасибо. Тебе тоже удачи!

Чем ближе площадь, тем скорее бежит кровь, вот уже и стало жарко. Снял перчатки, засунул под бронежилет. Проверил автомат. Снял с предохранителя, загнал патрон в патронник. Проверил, на месте ли "счастливая" граната. Перекрестился, глядя в небо. Облака были на месте и все так же продолжали свое неспешное путешествие. Жарко. Сдвинул черный подшлемник на затылок. Кровь бушует в теле. Во рту появился привкус крови. Адреналин опять начал свою игру. Теперь главное, чтобы отцы-командиры нас не передержали здесь, а то, если не будет боя, адреналин сожжет всю энергию, и после будем как выжатые лимоны. Знаем, уже проходили это. И вот по радиостанции прозвучала команда "555".

Штурм. Штурм. Штурм. Фас, бешеные псы, фас! И побежали мы. Вынеслись из-под укрытия Госбанка. Вот они — сто пятьдесят метров площади. Все как на блюдечке. Не спрятаться, не скрыться. Только вперед. Почти сразу духи открыли огонь. Первые секунды он был вялым, а затем окреп, набрал силу и мощь. Не пробежав и пятнадцати метров, пришлось кувыркаться, перекатываться, мелкими перебежками продвигаться вперед. Многие при этом мешали друг другу. Сталкивались, валились на землю. Материли друг друга.

По иронии судьбы именно второму батальону досталось бежать по центру площади, именно по тому участку, где было больше всего рытвин и воронок и который простреливался.

Толком ничего не видно, пот заливает глаза, выедает их. Перекат, еще перекат. Уйти подальше от фонтанчиков, которые поднимали пыль возле головы. Лицом о камни, о грязь. Не страшно. Инстинктивно тянет залезть в воронку. Но нельзя. Судя по выбоинам от пуль, они уже хорошо пристреляны. Сумка с гранатами для подствольника мешается. Болтается. При перекатывании бьется о землю, асфальт, камни. Не хватало только, чтобы гранаты сдетонировали и разнесли меня на куски. Ладно — я, а то ведь прихвачу с собой еще несколько человек. Надо поаккуратней.

Вроде, достаточно далеко откатился. Задыхаясь, начал выбирать, куда стрелять.

Из Госбанка не заметил, но, пробежав, прокатясь метров семьдесят, я ясно увидел, что в окнах Дворца стоят, висят привязанные, прибитые к рамам наши. Наши. Русские. Славяне. Мертвые были раздеты, и их желтые тела повисли. Руки вверх, колени согнуты. Некоторые достают подоконника, и создается впечатление, что в безмолвной молитве они стоят на коленях, подняв к небу руки. Другие как бы зависли в воздухе, у третьих ноги свесились с подоконника внутрь или наружу. Привязанные или прибитые гвоздями руки не давали телам упасть.

Многие были еще живые. Кричали, плакали. Некоторые кричали, чтобы убили их и прекратили мучения. Другие, наоборот, умоляли их спасти. Духи, прикрываясь телами как живых, так и убитых, стреляли в нас. Редко кто из духов не был прикрыт телом русского солдата, офицера. Я с ужасом вдруг понял, что не смогу стрелять. Не уверен, что не попаду в своего. Убитого или живого. НЕ СМОГУ!

За телами наших братьев скрывались снайпера. Они почти не прятались. Их оптические прицелы поблескивали на солнце. Нельзя было из подствольника разнести эту мразь на куски. Ничего нельзя делать! Ничего!

Только вперед, вперед под ураганным огнем, и там уже выкуривать негодяев. Немцы, фашисты при взятии Берлина не додумались поставить пленных из концлагерей как живой щит впереди себя. А эти...

Живые, изможденные, избитые, с потрескавшимися от ветра, мороза грязными, опухшими лицами — кричали. Кто-то просто мычал. Кто-то открывал рот в безмолвном крике. Все это рождало целый букет противоречивых чувств. Комок подкатился к горлу. Хотелось как в детстве зарыдать в полный голос, не стыдясь своих слез. Заплакать от жалости к тем, кто сейчас безвинно страдал, из-за того, что не можешь им толком помочь. За что, Господи, за что? За что им такие страдания? Они же все вчерашние школьники. Год-полтора назад они сидели за школьным столом, писали девчонкам записки, тайком курили в подъезде. Они не виноваты!

Почему, Господи, ты не караешь тех, кто отправил их на эту погибель? Почему? Ответь! В чем виноваты они? Или только тем, что имели несчастье родиться в России?

Вместо того, чтобы бежать вперед, пока по мне не стреляют, я опустил автомат на руку и начал, напрягая зрение, вглядываться в лица и тела тех, кто служил духам живым щитом.

Многие мне показались знакомыми. Некоторые были точно мне знакомы, не знал я их по именам и откуда они, а просто видел в подразделениях бригады. От напряжения или по другой причине, но слезы катились у меня из глаз, дышать было трудно. Комок стоял в горле, становилось душно, я, несмотря на стоявший вокруг холод, сорвал с себя подшлемник. На третьем этаже этого Дворца я узнал бойца, с которым рядом лежал под пулями во время первого штурма. Он был раздет до пояса, мертвый, ноги висели на улице, а руки были прибиты к рамам. Как будто кто-то его выбросил из окна, но он последним усилием ухватился за оконный блок. Рядом с его боком, справа, чернело пятно. Это было лицо духа.

Глава 16

Я поднял автомат, перевел его на одиночный огонь и начал целиться. Долго, очень долго я выцеливал это ненавистное мне лицо врага. Он стрелял по площади, был в азарте, в горячке боя. Ему не нужен бронежилет. Мертвое тело моего товарища служило ему лучше всякого укрытия. Прикрываясь телом, он стрелял очередями, прибивая навечно к зимней грязи новые жертвы. Других моих товарищей. Автомат прыгал в моих руках. Бушующая кровь мешала сосредоточиться. Пот заливал глаза, мешал прицелиться. Вдох, задержка дыхания, медленный выдох. Вдох, задержка дыхания, медленный выдох. Подвожу медленно автомат. Совмещаю ненавистное пятно с прорезью в прицельной планке и мушкой на конце автоматного ствола, на полувыдохе затаиваю дыхание и выбираю люфт спускового крючка. Дошел палец до упора и продолжает медленно, плавно давить. Как произошел выстрел, я даже не слышал, был поглощен только одной задачей — УБИТЬ. Только почувствовал отдачу в плечо после выстрела. Гильза, звякнув о камень, упала неподалеку. Глаза все так же напряженно продолжали всматриваться в то место, куда я целился. Из-за напряжения или по какой другой причине я не заметил, как дух упал. Но больше он не появлялся. Я был уверен, что нет больше его. Нельзя прятаться за мертвыми и убивать живых. Нельзя!

Только после этого я вернулся в реальный мир. Многие уже были далеко впереди меня. До стен Дворца им оставалось не больше десяти метров. Еще немного, и они будут в «мертвой зоне». Это такой участок местности, где противник не сможет обстреливать наших. Некоторые духи высунулись из окон и стреляют по нам. Мы в свою очередь в этот самый миг расстреливаем духов. Некоторые раненые летят вниз. Кто кричит благим матом, кто вываливается молча из окон. Немногие падают внутрь здания. Затем духи начали кидать гранаты.

Кто их наших парней успел, тот добежал и спрятался под стенами Дворца, а некоторые остались лежать. Остальные дрогнули и побежали обратно. Они пробегали мимо нас, лежащих на земле, глаза у них были как бы распахнуты. Такое ощущение, что бежали слепые. Рты разинуты, не хватает воздуха. Паника. Духи стреляют в спину им, и постепенно огонь переносится на нас. Крики, стоны раненых, вопли о помощи. Все это режет слух, бьет по барабанным перепонкам. Холодной струей внутрь, в душу, заползает страх. Громадным усилием удерживаю себя на земле. Я не герой, но просто помню этот панический ужас, который охватывает каждую клеточку мозга, тела и есть только одно желание — бежать. Бежать, не разбирая дороги, куда угодно. Только одно чувство — скрыться, убежать, спрятаться.

Стиснув зубы до хруста, начинаю обгоревшим обломком металла копать мерзлую землю. Вонзаю как можно глубже и выбрасываю ее впереди себя. Снова вонзаю и выбрасываю. Нет, не получится у вас прошлый номер, не получится. Зубами, ногтями, но зацепимся мы за эту площадь и возьмем ее. И за тех ребят, что висят сейчас в ваших окнах, вы ответите. За каждого персонально спросим.

Это решение пришло спонтанно, само по себе. Не приходило в голову, что я, может, один копаюсь в этой мерзлой земле на площади, как крот, на потеху духам. Это моя война, и у меня свой, особый счет. Счет и к войне, и к тем, кто ее развязал, и к тем, кто убивает наших солдат и офицеров.

Поднял голову, посмотрел, нет ли духов, не идут ли они в атаку. В атаку духи не собирались, а лишь орали что-то, раскачивали трупы наших солдат в окнах. Те — замершие, закостеневшие — с глухим мерным стуком бились о стены. Некоторые духи неприцельно стреляли в нашу сторону. Кричали что-то оскорбительное как на русском, так и на своем гортанном языке. Корчили рожи. Резали кожу, тыкали ножами тех немногих еще живых пленных, что остались на окнах. Кто кричал, кто, стиснув зубы, пытался молчать. Но таких было мало.

А ты, читатель, сумел бы продержаться двое, трое суток на морозе в подвешенном состоянии и когда тебя режут ножом? Когда тобой прикрываются как живым щитом при атаке твоих же друзей? Некоторые теряли сознание, это их спасало на какое-то время от бессмысленных пыток. И ты висишь и прекрасно понимаешь, что тебе не выжить, и наблюдаешь, как гибнут твои спасатели, бегут, попадают в плен только лишь потому, что боятся стрелять. Боятся попасть в тебя. И у тебя остается небольшой выбор. Либо ты умираешь, или тебя убивают, или ты через некоторое время сходишь с ума. Смерть в данном случае является избавлением, исцелением. А в подсознании бьется сумасшедшая мысль, а вдруг тебе повезет, и ты уцелеешь. А вдруг спасут?!

Вот и подумай, читатель, виновен ли ты лично в смерти тех ребят, что погибли такой страшной, мучительной смертью? Я считаю, что виновен. Виновен дальше некуда! Своей апатичной, индифферентной позицией, отношением к происходящему.

Я не желаю тебе этого, читатель, но представь себе, что через несколько лет начнется новая война. И тебе или твоему сыну, брату, свату, племяннику доведется идти на эту новую нелепую, бессмысленную войну. Что ты скажешь? Правильно. Ничего не скажешь. Будешь на кухне шушукаться, обсуждать последние новости, письма, сплетни. И не более того. Потому что система за семьдесят лет превратила тебя в бессловесное существо, которое может только кричать в одиночку, когда его режут, а помочь соседу, защитить кого-то — не в состоянии. Так и проживешь ты, стоя на коленях, и умрешь в той же позиции. Помоги кому-нибудь, помогут и тебе. В жизни все как на войне. Если ты помогаешь, то тебя не продадут, не предадут. Ты в составе своей команды уничтожаешь другую команду, «поедаешь» их. А еще лучше, если нам удастся объединиться, сплотиться. Но это уже утопия.

Русский человек последнее время склонен к саморазрушению, самоуничтожению, уничтожению ближнего. Анархия, бунт, вот та стихия, которая по душе русским. Но даже в защиту своих детей, погибающих в Чечне, не смогли русские поднять бунт.

Измельчал русский народ. Его величество доллар поработил все, включая и души. Ту душу, которую нельзя понять, можно просто купить. Заткнуть, на худой конец. А купленная или молчащая душа никогда не скажет против ни звука. Поэтому не надо питать иллюзий по поводу нашей загадочности. Так же продаемся и покупаемся, как и все. С единственной разницей, что все оптом и по очень низким ценам. Ниже себестоимости.

И остались плакать по русской душе дешевые интеллигенты, которые первыми в годы «перестройки» ратовали за приход доллара. И называли первых грабителей на Руси не иначе как «душка», «гениально» и т.д. Тогда уже занимались первые пожары межнациональных конфликтов, но они делали вид, что это их не касается. Когда убивали русских здесь, в Чечне, то они тоже повадились появляться на всякого рода презентациях, в народе -«халява», произнося льстивые тосты криминальным авторитетам. И сейчас, как пить дать, они торчат на каком-нибудь банкете в честь открытия нового совместного предприятия и лепечут о возрождении былого величия России.

Ведь не пошли они, не возглавили колонны, которые протестовали против войны. Не возглавили комитеты для сбора гуманитарной помощи. А ведь был девяносто четвертый, а не шестьдесят восьмой.

Все, господа, конечная остановка. Приехали. В лучшем случае нашу страну разделит весь «цивилизованный мир». Мирно разделит, поделит и разберет как свадебный пирог по частям. Все как положено. Самый вкусный кусок пирога — самому сильному, богатому гостю. Остальным — поменьше. Все будет соблюдено. И ООН, и какие-нибудь очередные презентации. Всем сестрам по серьгам. Всем, кроме народа русского. Всех продадут, предадут. В данном случае — за долги.

Вариант второй — будем «банановой республикой». Бросовая рабочая сила и прибыль в тысячу процентов. Вывоз только сырья. На месте ничего не производить. Все завозится из стран-владычиц. Включая стеклянные бусы, как у полинезийцев.

И самый страшный вариант — очередная революция. Со всеми вытекающими последствиями. В любом варианте, читатель, ты «пролетаешь мимо кассы». С той лишь разницей, что парни, которые сейчас лежат вокруг меня, будут тебе вспарывать живот и заставят смотреть на мучения твоих жен, дочерей, сестер, подруг. Не из вредности или кровожадности, а просто из-за элементарной мести. За то, что ты молчал, засунув свой язык... между зубов, когда духи нас заставляли смотреть, как мучаются наши товарищи. Вот так, господин Читатель. Думай.

Вокруг бойцы и офицеры тоже копали мерзлую землю, вгрызались в замерзший асфальт. Некоторые использовали воронки для этого. Пробивали в них «лисьи норы». Духи быстро поняли, что мы, в отличие от прежних атак, не собираемся откатываться назад. Вот поэтому вновь и открыли по нам огонь. Вновь фонтанчики начали поднимать вокруг меня пыль, грязь, подтаявший снег. Это стимулировало выделение очередной порции адреналина, отложив автомат в сторону, я начал работать быстрее.

Скорость, скорость. Пальцы уже содраны в кровь, ногти обломаны почти до мяса. Не чувствую боли, зарыться, закопаться, а потом уже, гады, мы с вами разберемся. Не было паники, когда лежали под минометным обстрелом. Была злость на духов. Злость большая, как Вселенная. Пот уже тек ручьями по лицу, от бушлата валил пар. Чувствовал, что белье и «афганка» пропитались потом насквозь. Еще не хватало мне погибнуть от холода! Скорость! Вот уже голова моя скрылась в неглубокой ямке. Если я не вижу противника, то это не значит, что он не видит меня. Поэтому глубже, глубже. Хорошо, что не у нас в Сибири воюем! Там земля промерзла глубоко.

Вспомнилось, как во время службы в Молдавии у меня постоянно спрашивали — правда ли, что в Сибири зимой не хоронят? Как так? Земля-то промерзает глубоко, вот поэтому и не могут вырыть могилу. Вот и приходилось объяснять этим чудакам технологический процесс отрывания могил в холода.

А тем временем духи подтащили минометы и открыли огонь. Мины пока ложились неприцельно, поднимая большие фонтаны грязи, снега, песка. Страшно хочется жить. Проснулся инстинкт самосохранения, инстинкт любви к жизни. Скорее, скорее, глубже, глубже. Дыхание срывается, я уже задыхаюсь, пот мешает, не смахиваю его с лица, пусть льет, только вниз, только в землю. Страх и адреналин помогают работать быстрее. Скорость, скорость. Все быстрее растет куча песка и земли передо мной. Стаскиваю с себя грязный от земли и мокрый от пота когда-то бывший черным подшлемник. Воротник бушлата намок от пота, а набившаяся земля сыпалась за шиворот. Поначалу это вызывало какое-то неудобство, раздражение, но со временем это ощущение прошло. Желание выжить заставило не обращать внимания на эти пустяки.

Злость и желание выжить заглушили все остальные чувства. Не было ни голода, ни холода, ни жажды. Только одна цель — зарыться и выжить. Злость, страх. Задыхаюсь. Мало воздуха, чертов бронежилет сковывает движения, висит колом. Без него я давно бы уже зарылся по самые уши. Чтобы его снять, пришлось бы привстать, но не было такой силы, которая бы заставила меня сейчас приподняться под обстрелом. Ненавижу этот визгливый вой мин. Не нравится он мне. До конца дней этот вой будет преследовать меня. Так же, как и вой авиабомб. И каждая клетка моего мозга, тела будет сжиматься в животном ужасе при одном воспоминании об этом. А также этот вой, кроме страха, будет будить и злость.

Жарко. Ослабил крепление боковых лямок на бронежилете, теперь он практически висит только лишь на плечевых ремнях. Ох, велик соблазн снять его. Снять четырнадцать килограммов чертова железа, скинуть бушлат и просто в одной «афганке» полежать на сырой, холодной земле.

Окоп почти готов. Осталось лишь спрятать ступни. Но сил уже почти нет. Тот обломок от какой-то грозной техники, которым я копал, стерся, сточился, изогнулся и принял причудливую форму.

Теперь автомат к себе поближе. Пока копал, наполовину засыпал его землей, она посыпалась в рукава. Не обращаю никакого внимания на эту досадную помеху. Не важно это сейчас, не важно. Я жив, закопался по уши в землю, и теперь только прямое попадание мины может меня накрыть.

Осторожно, очень осторожно поднимаю над бруствером голову. Волос у меня и так мало на ней, подшлемник лежит на земле, от головы валит пар. Неплохая мишень для снайпера. Стараюсь не думать об этом. Надевать шапочку-подшлемник не хочется. Вроде, не обращают внимания.

Духи простреливают площадь из минометов, подствольников, пулеметов и автоматов. Пытаются кидать ручные гранаты под самое основание здания. Там обосновалась небольшая группа наших, тех, кто успел пробиться под стены Дворца. Находясь в "мертвой зоне", они окапывались. Духи пытались их достать гранатами, но те разрывались на безопасном расстоянии. Ни духи не могли причинить серьезного ущерба нашим, ни наши духам. Только с наступлением темноты духи могли предпринять попытку уничтожить наших. Поэтому, если мы не поможем славянам до темноты, они пополнят "музей ужасов" в окнах Дворца.

Или Дворец брать, или бойцов своих из-под его стен вытаскивать. Третьего не дано. Оглядываюсь. Многие роют свои окопы, некоторым они могут стать могилами. Кое-кто закончил эту работу и сейчас, подобно мне, уподобляясь черепахе, осторожно высовывает свою голову из панциря-окопа. Головы, как и у меня, непокрыты, от них также валит пар. Похоже, что у духовских снайперов перерыв на обед. Туда им и дорога, чтоб они подавились, паскуды долбаные. Духи постепенно, поняв, что на площади нас достать проблематично, перенесли свой минометный огонь на Госбанк.

Каждая мина ложилась все ближе к полуразрушенному зданию. Если вести по этому сараю массированный огонь из минометов, то он через несколько часов не выдержит и рухнет. Вместе с ним погибнут и люди, что пытаются укрыться за его стенами. Так что еще неизвестно, кому уютней. Мне, лежа кверху задницей на морозе на площади, или тем, кто скрывается за бетонными стенами. Которые могут превратиться в мавзолей.

Вот первые мины уже начали рваться на территории Госбанка, поднимая облака дыма, пыли, щебенки. В ответ последовал залп, тоже из минометов. Но из-за бойцов в окнах они не долетели и взорвались перед Дворцом, с большим недолетом. Духи словно озверели после нашего демарша и начали бить по банку. Чтобы как-то отвлечь внимание противника, пришлось нам, тем, кто на площади, тоже открыть огонь. Хоть и был наш огонь жидким и не мог причинить духам серьезного вреда, но, тем не менее, пришлось считаться с нами.

— Держись, мужики, держись! — шептал мой родной АКС, и я вторил ему.

— Бей гадов!

— Уроды! — неслось из соседних окопчиков.

Никто не координировал людей, их огонь. Просто все старались оттянуть огонь духов на себя. Только огонь и только по противнику. Самое главное не попасть по тем, кто висит в окнах. Не ровен час, и каждый из нас также мог повиснуть вот так — живой или мертвый в окне, и не хотелось бить по своим.

На верхних этажах не было видно в окнах наших, но суетились духи. Еще полтора-два месяца назад, прежде чем стрелять, мы бы долго высчитывали перепад высот, делали поправку на ветер, а теперь — били влет. И вот уже одна темная фигурка полетела вниз. Дух летел без крика, значит, мертвый, а если раненый, то падение с тридцатиметровой высоты не прибавит ему здоровья.

И тут духи озверели. Они перенесли огонь на площадь. И вновь вой мин, оглушительные разрывы неподалеку. Опустился на дно собственнорожденного окопчика. Такого родного, милого. Разеваю рот как можно шире и напрягаю барабанные перепонки. Затекают мышцы на челюсти. Все труднее сдерживать новые воздушные волны от разрывов мин, гранат. Сильнее и сильнее стегают по несчастным барабанным перепонкам тугие волны воздуха. Кажется, что из ушей что-то бежит, струится. Трогаю рукой и осторожно смотрю. Нет. Ничего. Просто показалось. Воевать с разинутым ртом неудобно. Каждый новый разрыв кидал в рот новую горсть земли. Кажется, что уже не рот, а экскаватор с полным ковшом. Отплевываюсь. И в этот момент новый разрыв, и по ушам прокатилась волна воздуха. Бедные уши еще толком не отошли от прошлой контузии, а тут новый удар "хлыстом".

Трясу головой, словно пытаясь выбить из ушей воду после купания. Не помогает. Опять мягкая глухота окружает меня. Музыкант из меня уже не получится. Факт! Надоело. Высовываю голову и стреляю. На разрывы уже не обращаю внимания. Новые взрывы бьют по ушам, но уже не так остро воспринимаются. В ушах как будто пробки из ваты. Сначала вижу разрыв, а потом уже доходит звук. Злость берет меня. Бля! Неужели инвалид? Руки-ноги целы, а что теперь мне делать? Прекратил стрелять, нащупал левой рукой «счастливую гранату». Пора или не пора? Вот она лежит в грязной ладони. Пальцы все изрезаны, все в ссадинах, забитых землей. Вокруг ногтей тонкой полукруглой каемочкой запеклась кровь. Опускаюсь глубже в окопчик. Переворачиваюсь на живот и закуриваю. Потом снова беру гранату в руки и, щурясь от едкого дыма, попавшего в глаза, рассматриваю ее.

Зеленого цвета, посередине проходит выпирающий ободок. Вот оно. Два движения и все. Нет больше глухоты, нет больше мучений от голода, холода, боли, мук совести. Не надо искать виновных в этой войне. Сам виноват в своей жизни. Самостоятельно выбрал этот путь, никто тебя не тянул. Поэтому, кроме самого себя, не надо никого обвинять в своих бедах. И никто не обвинит тебя в трусости, в дезертирстве. Толком не будут разбираться, от чего погиб капитан Миронов. От мины или собственной гранаты. Благодаря меткости и везучести духов, или по собственной глупости. Матовая поверхность гранаты притягивает взгляд, парализует разум. Всего два движения. Первое — разогнуть усики у чеки, второе — дернуть резко кольцо и одновременно разжать пальцы, отпуская тем самым рычаг. После этого будет около четырех секунд, чтобы отбросить гранату подальше от себя. Столько работает замедлитель. Такой шанс для самоубийц, если передумаешь. После этого ни одна «скорая помощь» не поможет, как ни зови.

Хотя, с другой стороны, пока внешне цел. Глаза видят, а руки уверенно держат автомат. Никто меня не гонит с фронта. Воюй — не хочу. Спокойно, Слава, не психовать. Выдернуть колечко и отпустить рычаг ты всегда успеешь. Забери с собой побольше духов. Стыдно будет смотреть в глаза тем мужикам, что сейчас гремят костями в окнах гребаного Дворца. Спокойно. Спокойно. Вдох-выдох. Медленно, очень медленно выворачиваю запал из гранаты. Алюминиевый запал неохотно выходит из внутренностей гранаты, тускло поблескивая при дневном свете. Это мы всегда успеем сделать. Кладу в левый карман бушлата и запал, и гранату. В этом кармане я больше ничего не храню. Только граната и больше ничего. В нужный момент может не хватить времени на вытаскивание "счастливой" гранаты, если копаться во всяком хламе. Звякнув, запал с гранатой ложатся на матерчатое дно. Полежите, пока не время.

Из-за этих духов секунду назад я был готов разорвать себя. Рано еще. Глубоко затягиваюсь. Затягиваюсь до боли в груди, голова кружится. Огонек сигареты уже жжет губы. Я с сожалением осматриваю ее. Вот так и моя жизнь — сгорит до конца, и не заметишь. Отбрасываю окурок. Достаю другую сигарету, прикуриваю, переворачиваюсь на живот, подтягиваю автомат. А вот теперь, гады, мы с вами повоюем.

Теперь из-за своей глухоты я могу полагаться только на зрение и интуицию. А также на везение, судьбу, если хочешь, читатель. Отчаяние ушло, пришел азарт. Веселый, озорной азарт. Сейчас, душманы, мы посмотрим кто кого.

У глухоты есть и свои преимущества. Пока летит мина, наши прячутся в окопах, а духи в спортивном азарте выглядывают из окон. Куда попадет? Я из-за травмы почти не слышу воя мины. Только слабый свист. В голове гудит, немного мутит. Очередная контузия. Здоровья она не прибавляет.

Ставлю автомат на одиночный огонь. Примечаю, в каком окне появляется самый любознательный дух, и прицеливаюсь. Раздался очередной свист. Боковым зрением улавливаю, как в соседних окопчиках головы нырнули вниз, и тут же появился любопытный дух. Он выглядывал из того окна, где не было "живого" щита. На, сука! Одновременно я нажимаю на спусковой крючок. Не отрываясь, я смотрю, как одновременно с моим выстрелом тело духа было отброшено внутрь здания. Готов урод!

Мы еще повоюем. Пусть и полуглухой, но, пока не отправят в тыл, я постреляю. Улыбка растягивает мой рот от уха до уха. Не испытываю ни малейшего чувства сожаления, раскаяния. Ничего подобного. Охватывает чувство охотничьего азарта. С трудом сдерживаю возбуждение. Главное не потерять самоконтроль. Стараюсь отвлечься от "охоты". Намерено пропускаю следующую мину. Натягиваю мокрый, успевший остыть подшлемник. Вздрагиваю, затылок мгновенно покрывается "гусиной" кожей, когда холодная влажная шапочка соприкасается с головой. Мысли отвлеклись. Нельзя слишком увлекаться. Азарт может сгубить.

Хоть и пропустил мину, но я приметил еще одного любопытствующего. "Любопытство сгубило кошку!" — говорю сам себе. Жду мину. Остальные вокруг, тщательно выцеливая, стреляют по Дворцу, в ответ им также стреляют. Я жду. Высунув голову, высматриваю ту "кошку", которая не в состоянии сдержать свой охотничий азарт, высовывает глупую башку.

Котенок, это же тебе не театр, где самые лучшие места в партере. Сам виноват! Вдох-выдох, вдох, полувыдох, головы нырнули, свист, голова мишени появляется в окне. Выстрел! Есть! Руки вверх, голова назад. Фигурка исчезла из оконного проема. Еще один готов. Неплохой результат, с такого расстояния, для полуглухого инвалида. Дорого вам будут стоить мои уши, уроды.

Духи вновь начали вести огонь по зданию Госбанка, на этот раз мины уже прицельно попадали. На крыше здания поднимались разрывы. И уже не обращали внимания духи на нашу отчаянную стрельбу. Они сконцентрировались только на одном — уничтожить наши немногочисленные основные силы. Если сейчас наши не пойдут вперед, то нам, на площади, и тем, кто остался под стенами Дворца, можно писать похоронки.

Наши, видимо, ушли в подвальные помещения, но там долго не продержишься. Мощные бетонные стены обвалятся и погребут заживо остатки бригады. Давайте, ребята, вперед!

Словно услышав мои призывы и заклинания, наши выскочили из Госбанка и отошли назад, и оттуда уже начали неприцельно стрелять по Дворцу. В автоматно-пулеметную стрельбу вплели свои голоса сначала БМП, а затем и танки. Они стреляли по крыше здания Дома правительства. Там не было наших пленных. На крыше и верхних этажах все чаще начали рваться снаряды, обрушивая вниз куски стены. Не знаю, были ли команды по координации действий, но, судя по тому, что духи засуетились и начали вести огонь по другим сторонам, я предположил о наступлении на противника с других сторон.

В нашу сторону огонь ослаб, и наши начали наступление. Из-за глухоты я мог ориентироваться только по тому, что наши побежали вперед. Звуки стрельбы и разрывов плохо слышались, доносились, как сквозь вату. Впереди шла пехота, танки и БМП стояли сзади и вели огонь. Вот первые уже добежали до нас, лежащих на площади, и мы начали подниматься, чтобы идти в атаку.

Духи вновь огнем смели нас. Кто остался лежать на площади, не двигаясь, некоторые сумели укрыться в окопчиках, остальные повернули и побежали назад. Я остался на прежнем месте. Если бы не холод, который начал меня доставать, то можно было бы комфортно устроиться. Теперь одежда, пропитанная потом, начала остывать, и мой же пот начал забирать тепло. Где-то через час, а может, и раньше, наступят сумерки. Костерок не разведешь. Опустился пониже в свое убежище и прикурил. Пряча в кулаке сигарету, грею ладони. Дым согревает горло, кончик носа. Врачи говорят, что при курении снижается температура тела. Пусть они поваляются в мокром бушлате на морозе без курева, а потом скажут, какую реакцию оказывает курение на их организм. Полагаю, что многие пересмотрят свою точку зрения на происходящее.

Пищи горячей мне не видать, водки с собой тоже нет. Не весело.

Потом тоже предпринимались отчаянные попытки очередного штурма, но кроме как потери людей, они абсолютно ничего не принесли. Все попытки выползти из своих окопчиков пресекались мгновенно. Снайпера духов, вооруженные хорошей ночной оптикой, пресекали наши поползновения. Одного бойца убили, трех ранили. Мы подползли к ним и, оттащив за какой-то кусок бетона, начали оказывать первую помощь. Унести их мы не могли. Снайпер нас караулил, и стоило лишь выйти из-за камня, как вокруг нас начинали подниматься фонтанчики от пуль. Нас было трое. Двое спасателей и один раненый. Боец был ранен в ногу. Пуля прошла навылет.

Он держался молодцом. Шутил, бодрился. Пытался отвлечься. По-моему мнению, ноги он лишится. Кровотечение мы со вторым бойцом остановили. Конечность опухла до чудовищных размеров. Мы обкладывали его ногу холодными камнями. Чтобы боец не умер от болевого шока, а также не страдал, мы за несколько часов вкололи все три ампулы промедола. У каждого бойца или офицера в его индивидуальной аптечке имеется одна такая ампула. Только одна. Мы отдали ему свои ампулы. Для того, чтобы они действовали дольше и эффективней, кололи ему в вену. Первый раз в жизни я делал внутривенные уколы, да еще и в полной темноте. Получилось. Было холодно, раненому необходимо было тепло. Его начало потряхивать. Поднялась температура. Положили его между собой, сняли с себя бронежилеты, укрылись ими. И таким образом грели его и сами согревались. Ночь была холодная, звездная. Все тепло, накопленное за день землей и нами, уносилось в космическую бездну. Холодно, очень холодно. Ледяная земля вытягивала наше тепло. Казалось, что сама жизнь утекает из тела вместе с теплом.

— Товарищ капитан, курить есть?

— Что? Говори громче!

Боец жестом показал, что хочет курить.

— Есть. Держи.

Мы закурили. Сигарет у меня было мало. Курили одну, пуская ее по кругу, передавая из рук в руки. Тщательно прикрывали от противника и ветра. Противник мог нас убить, а ветер, раздувая огонек, быстро сжигал драгоценный табак. Как много может, оказывается, сигарета. Несмотря на курево и слабое тепло друг от друга, становилось все холоднее.

Боец жестами предложил попытаться выползти и вытащить раненого. Я кивнул. Снайпер отпустил нас на пару метров, а потом опять стал пытаться убить. Невзлюбил он нас почему-то. Кое-как отползли назад. Раненый то впадал в забытье, то вновь приходил в себя. Мы понимали, что положение критическое. Бойцу необходимо тепло, квалифицированная медицинская помощь, а не наши жалкие потуги. Может, на него и действовал наркотик, но, судя по тому, что его трясло как при лихорадке, можно было предположить, что до утра он не дотянет.

Прошло около двух часов. Мы лежали, не подавая признаков жизни. Бронежилет подстелили под раненого, остальные навалили сверху. Трясясь от холода, старались согреть его. Боец попытался пробежать отрезок, разделяющий нас и здание Госбанка, но через семь-десять метров он споткнулся и, раскинув руки, упал вниз лицом, ноги по инерции закинулись высоко вверх. Тело лежало без движений, без судорог, конвульсий. Комок подкатился к горлу. Из-за своей глухоты я так и не узнал, как его зовут, но, спасая раненого, мы чувствовали друг друга. Курили недавно одну сигарету. И вот нет парня. Просто нет. Погиб. Пытался привести помощь и не смог.

Что же ты, снайпер-сука, видел ведь, что парень бежит от тебя. Он, может, дезертир, откуда тебе знать? Зачем стрелять в спину? Никакой угрозы не представлял.

Холодало. В своей аптечке нашел тюбик с красными таблетками тетрациклина. Разжал рот раненому и всыпал ему штук пять этих таблеток. Не доктор я, но, по-моему, сделал все правильно. Понимал, что, если он умрет, меня никто не обвинит в его убийстве, неоказании помощи. Самому не хотелось его гибели, его смерти. Есть поговорка — "Война все спишет". Но не мог я его просто так бросить.

Почему? Не знаю. Он часть меня, он часть моего мира. Пусть и не намного младше меня, но испытывал я к нему чисто отцовские чувства. Я был бессилен чем-либо ему помочь. Парень приходил в сознание, шевелил губами. Из-за своей слабости и его тихого голоса я не мог толком разобрать, о чем он говорит. Мне стало страшно, что эта глухота не пройдет и мне придется остаться таким на всю жизнь. Глядя на этого раненого пацана, я с ужасом подумал, что смогу видеть сына, но не смогу его услышать, не получится общаться с ним.

Опять комок подкатил к горлу. Неужели мне никогда не удастся поговорить с сыном. Он что-то будет спрашивать меня, а я не смогу с ним разговаривать. Останется только глупо улыбаться и разводить руками. Я живо представил себе эту картину, когда сын приходит из школы и начинает мне рассказывать о своих школьных делах, а я его не слышу. Нет! Это не жизнь, а я не смогу стать полноценным отцом. Левая рука снова полезла в карман бушлата и нащупала холодную гладкую поверхность гранаты с ровным бортиком на боку и стержень запала. Велик был соблазн прервать мучения двух инвалидов, лежащих под звездным холодным небом враждебной Родины. Мы были песчинками в космосе и двумя инвалидами на бескрайних просторах ненавидящей нас Родины — России.

С трудом поборов соблазн решить все проблемы, которые были, есть, будут, которые появятся, если я сейчас останусь живой, убрал руку из кармана. Посмотрел в глаза парню, он смотрел на меня и медленно шевелил губами. Я виновато улыбнулся и постучал по уху. Развел руками, для верности сказал, что не слышу из-за контузии. Тот в ответ изобразил слабую утешительную улыбку. Я достал сигарету и показал ему, он слабыми руками взял ее. Прикурили. Глядя в ночное небо, трясясь вместе от холода, мы прижимались друг к другу. Над головой висели осветительные мины и ракеты. Небо прочерчивали строчки от трассирующих очередей. Бойца начало сильней потряхивать, я поближе прижался к нему, полуобнял его. Посмотрел в глаза и при свете очередной повисшей ракеты увидел, как изо рта у него упала сигарета, уголек ее тлел на бушлате, распространяя вонь от тлеющей ваты. Глаза его смотрели остекленело в небо, тело выгнуло дугой, конечности подрагивали в конвульсиях, а вокруг рта был венок из кровавой пены. А также изо рта толчками, в такт конвульсиям, выталкивалась кровь. Она бежала по подбородку и впитывалась в воротник бушлата из искусственного меха. Вот тело сильно, без конвульсий, выгнулось дугой, а потом разом обмякло и упало наземь. Не понимая, что я делаю, я поднял его поникшую голову, плохо слыша самого себя, заорал ему в лицо, тормошил его, бил наотмашь по щекам, пытался сделать искусственное дыхание, вывозился в его крови — кровь потушила окурок, тлеющий на его груди. Я схватил окурок и отбросил в сторону. Может, если бы я не дал ему эту сигарету, он остался бы жив? Я заплакал, молча, с привсхлипыванием, приподнял обмякшее мертвое тело и прижал крепко к себе. Сам вздрагивал от рыданий, и тело русского солдата тряслось в такт мне. Я потерял сейчас многое, может, самого близкого и дорого человека. В этот момент я понял, что не смогу уже быть прежним. Я изменился. Прости, брат, что не смог тебе помочь. Может, если бы я попытался бежать за помощью, то ты остался бы жив? Получается, что я трус? Побоялся быть убитым и не пошел, понадеялся, что ты дотянешь до утра или до следующей атаки наших. Я виноват перед тобой. Прости! Прости! Прости!

Вот так, в обнимку с мертвым телом солдата, я встретил очередной рассвет своей никчемной жизни. Я не смог уберечь от гибели хорошего парня. За что, Господи, за что? Опустился туман. Появился небольшой шанс выбраться. К черту эту площадь! К черту этот сраный Дворец! Все к черту! Из-за чьих-то забав, ради старческого маразма погиб такой Парень! Погибло столько Парней!!! На ХРЕН!!! Не хочу быть бараном. Авиация, артиллерия пусть сотрут в порошок эту Чечню! Богом проклятое место. Ни одна страна не стоит жизни того, чье тело я нес на руках. Сил не было, но нес прямо на руках. Ступал медленно, автомат болтался за спиной и в такт шагам мерно бил по спине. Руки, спина, шея затекли. Я шел. Глядел прямо перед собой. Бронежилет остался сзади, на месте нашей последней ночевки.

Дошел до тела бойца, который побежал за помощью. Посмотрел на его окровавленную спину. Снайпер оказался мастером своего дела. Пуля попала точно в позвоночник и перебила его. Прости, брат, что ты здесь. Это я, полуглухой инвалид, должен лежать вместо тебя. Прости, если сможешь. Я старше тебя и многое уже видел. Оставил после себя след на земле — сына. А ты? Только окончил школу и за свое бесплатное образование отдал жизнь. Неравная плата. Мой сын тоже может окончить свои дни вот так же. Из-за чьих-то шизоидных галлюцинаций на очередной войне. Не пущу в армию. Вздохнул и продолжил свой путь к зданию Госбанка. Шел медленно. Ждал выстрела в спину от снайпера. Этот выстрел был бы избавлением, искуплением за все. Ничего не происходило. Из тумана меня окликнули, вернее сказать, наверное, окликнули, потому что я не слышал. Только увидел, как человек пять бросились ко мне. Они осторожно приняли у меня тело солдата. Прощай, друг! Прости!

Глава 17

В последний раз я взглянул на посиневшее лицо, перепачканное кровью. На скрюченные пальцы. Веки я ему прикрыл еще ночью, но казалось, что я вижу остекленевшие глаза. Прощай!

Пошатываясь, растирая сведенные руки, я пошел к зданию. Меня догнал солдат и что-то начал говорить. Я не слышал его. Хмуро и внимательно посмотрел на него, не говоря ни слова, развернулся и пошел опять в сторону здания. Солдат снова меня догнал, дернул за рукав и показал рукой в сторону, где стояли носилки и суетились врачи. Видимо, там устроили медпункт. Я отдернул руку и сквозь зубы сказал:

— Пошел на хрен. У меня все в порядке. А кто подойдет — разобью морду. Можешь так всем передать.

Солдат в растерянности смотрел на меня, на мой перепачканный в крови бушлат, на мое грязное лицо.

— Это не моя кровь. Иди отсюда.

Боец еще что-то начал говорить, но я уже, не обращая никакого внимания, пошел дальше. Вход в здание был обрушен. Поэтому я начал его обходить. Тут наткнулся на начальника штаба первого батальона Ваню Ильина. Он был хмур, но когда увидел меня, остолбенел. Что-то закричал и подбежал ко мне. Обнял. Что-то говорил. Я покачал головой и сказал, что немного оглох. Тот взял меня и потащил по направлению к врачам. Я вырвался. Остановился и вновь произнес нечто подобное тому, что говорил пару минут назад бойцу.

— Ваня, пошел на хрен. Если ты потащишь меня, то перегребу по морде. У меня небольшая контузия, слух через пару дней восстановится. Выпить есть?

Тот кивнул головой. Взял меня за локоть и потянул по направлению к бойцам.

— Иван, только пока не показывай меня командирам. Запрут в госпиталь. И привет.

Иван кивал головой и говорил что-то, жестикулировал.

— Не старайся, один хрен, не слышу. Если будешь орать прямо в ухо, то тогда что-то услышу, а так — нет.

Подошли к БМП. Двигатель работал. Иван дернул за рукоятку десантного отсека, открыл дверь. Подтолкнул меня к черному отверстию.

Вместе влезли в отсек. Он невысокий, поэтому приходилось пригибаться низко. Иван включил внутреннее освещение. Я присел на скамейку, тянущуюся вдоль всего борта, и снял бушлат. Внутри было сухо и тепло. Иван тем временем достал продукты. Как всегда тушенка, сгущенка, лук, чеснок, бутылка спирта и натовский паек. Постелил прямо на пол газету, достал чудо-бутылку минеральной воды. Разлил спирт по стаканам. В армии есть один непреложный принцип — спирт каждый разбавляет сам, как ему нравится. И когда он протянул мне воду и спирт в стакане, я вяло махнул рукой. Он мне развел половину на половину. Нормально. Молча чокнулись. Выпили, запили прямо из бутылки минералкой. Не приходилось мне еще пить спирт, разбавленный минеральной водой. Начали закусывать. Я ел все без разбора. И тут же начал рассказывать Ивану, что мне пришлось пережить. Сначала постарался говорить громко, но он мне жестом показал, чтобы говорил потише. Я рассказывал. Рассказывал все без утайки, и комок вновь перекрыл дыхание. С трудом протолкнул в себя очередную порцию спирта. Когда пил, ел, слезы текли по щекам. От пережитого, а также тепла, еды и спиртного глаза начали закрываться. Страшно захотелось спать. Иван убрал остатки еды и постелил на полу замызганный ковер, бросил пару бушлатов под голову, дал еще небольшой ковер для укрывания. Помог снять мокрые ботинки и носки. Поставил их возле отверстия, откуда шел теплый воздух, для просушки, выключил свет и вышел. Я провалился в тяжелый, беспокойный сон. Снилось, что вновь я воюю на площади вместе с этим бойцом, что умер у меня на руках. Мы живые, здоровые, бьем духов. Но потом боец погибает. Я просыпался, потом вновь засыпал, старался сделать все возможное, чтобы спасти его от неминуемой гибели, но все было тщетно. То подрывался он на мине, то пуля пробивала его тело. И всегда он умирал одинаково, как это было в жизни. Ощущаешь себя обманутым и бьешься от бессилия, проклиная всех, включая Бога. Злость будоражила кровь, адреналин вновь начинал бушевать. Я просыпался, но ничего не слышал, только пол у БМП ровно подрагивал от работающего двигателя. И опять засыпал, казалось, что просыпался не менее сотни раз. После очередной побудки решил, что от этого кошмара мне не избавиться. Наощупь нашел выключатель и зажег свет. Оделся, обулся в сухие, хотя и грязные носки; ботинки просохли не до конца, но так как не видели давно уже крема, мыски загнулись. Постучав о броню машины, отбил крупные куски грязи и обулся. Не застегивая бушлата, взяв автомат, вышел на улицу.

Судя по солнцу, обед уже миновал. Мои наручные часы остановились. Забыл завести. Слух начал постепенно восстанавливаться. Это уже хорошо. Отчетливо слышалась ближняя стрельба. Голоса людей я различал, но не мог разобрать слов. Еще день-два, и снова буду нормальным человеком. Вот только в ушах продолжал стоять звон. Все пройдет, и это пройдет...

Вокруг ходили бойцы и офицеры. Под прикрытием стен Госбанка никто не пригибался. Все вели себя спокойно, совсем как в глубоком тылу. Я увидел Юрку. Тот был как все грязен, в прожженном, изодранном бушлате. Руки его покрывал толстый слой грязи. На плече болтался автомат, также испачканный грязью. Худое лицо было измождено, он пил воду из чьей-то фляжки. Острый, выпирающий кадык быстро двигался вверх-вниз.

Спокойно, вразвалочку я подошел к Юрке и начал ждать, когда тот закончит пить. Юра пил так, как будто прибежал из пустыни. Я стоял и ждал. Вот он оторвался от горлышка фляжки, чтобы перевести дух, и боковым зрением увидел меня. Отдал фляжку какому-то бойцу, стоявшему рядом. И, сделав шаг навстречу друг другу, мы обнялись. Просто, без слов, восклицаний обнялись молча, крепко. Живы! Мы живы!

Оторвались друг от друга. Юра спросил меня что-то. Голос-то я слышал, но слов пока не разбирал. Улыбнулся, покачал головой, коснулся уха:

— Юра, меня контузило, пока не слышу, говори громче.

— Опять контузило? — Юрка приблизился и заорал во всю мощь своих легких прямо мне в ухо.

Я отпрянул от такого рева.

— Ты что, сдурел? Оглушишь, идиот!

— Сам просил, чтобы погромче.

— Так то погромче, а не рвать барабанные перепонки. Придурок.

— Ладно, не обижайся. Я думал, что тебе каюк. Там. На площади остался.

— Дождешься. От меня не так легко избавиться.

— Сходи к доктору. Какая у тебя по счету контузия? Третья? Пятая?

— Я что, считал их, что ли? К этим гадам попадешь, все равно, что к духам. Только одни отправят на тот свет, а эти — домой. Все пройдет. Сейчас вот поспал, и гораздо лучше. Через день-два почти все восстановится. Главное, чтобы сейчас не было больше контузий. А ты в ухо орешь, сволочь. Где ты был, когда я с полными штанами от страха валялся кверху задницей на площади?

— Там же.

— Не видел.

— Я тебя тоже. Сейчас уже полбригады на площади окопалось, готовят плацдарм для штурма. Ночью пойдем.

— Они что, гребанулись? А живой щит?

— Мертвый щит, Слава. Живых не осталось в окнах. Докторов заставили все утро смотреть на Дворец, на каждого человека. Они и сказали.

— Сказали, сказали, — проворчал я. — Они что, на расстоянии могут определить: мертв боец или живой? Без осмотра, без измерения пульса? А остальные что будут делать?

— Соседи?

— Кто же еще?

— Они пробовали, как и мы, окопаться на площади, но ни хрена у них не получилось. Кишка тонка.

— Или не захотели, — опять проворчал я.

— Тоже очень может быть. Кто знает эти элитные войска!

— Строевым ходят хорошо, по собственному парламенту стреляют метко, а вот насчет всего остального — не видно толка.

— Короче, вся надежда на сибирскую "махру"?

— Да. По нашей команде все идут на штурм, но направление главного удара у нас.

— Нетрудно догадаться, коль мы закопались на площади. Как караси на сковородке. Что еще нового?

— Хрен его знает. Ты когда с площади вышел?

— Утром, под туманом бойца вынес.

— Живой?

— На руках умер. Страшная смерть.

— Любая смерть страшна.

— Ты прав. Курить есть? С утра без курева. Уши опухли.

Еще пару часов не покурю — на штурм пойду с голыми руками. Ломка начнется. Когда не курю долго, становлюсь злой и раздражительный. Хочется сорвать свою ненависть на ком-то.

— Сейчас найдем.

Юрка остановил проходящего мимо бойца и стрельнул у него сигарету.

— Слава, только "Нищий в горах". Пойдет?

— Пойдет. Кочан капусты, пропущенный сквозь лошадь?

— А где ты видел что-нибудь другое?

— Не доводилось. Прикуривай.

Мы присели на какие-то бетонные блоки и закурили одну сигарету, передавая ее друг другу. Пряча по привычке сигарету в кулаке, глубоко затягивались, секунду держали дым в легких, чтобы никотин как можно лучше и больше впитался в организм, и только после этого, медленно, сдерживая себя, выпускали дым наружу. От долгого перерыва приятно кружилась голова. Через пару секунд это пройдет. Курили молча, сжигая в затяжке такое количество табака, что при обычных обстоятельствах хватило бы на три. Последняя затяжка уже жгла губы и пальцы. А на вкус была отвратительно горька. Кончик сигареты был желтый от никотина. Юре досталась последняя. Он затянулся, с сожалением посмотрел на окурок и выбросил его. Это торопливое курение не принесло ни облегчения, ни удовольствия. В легких стоял комок. Но чувство никотинового голода на какое-то время было удовлетворено.

— Как самочувствие, Слава?

— Жить можно. Обедали уже?

— Не знаю. Я недавно вышел. Жажда была страшная. Сейчас, вроде, полегчало. Осталось пожрать да перекантоваться до вечера. На площадь-то пойдешь? Может, все-таки к врачу?

— На хрен. На площадь пойду, у меня к духам свой счет. Пусть заплатят сполна.

— Что, крыша съехала?

— Не то слово. Оторвалась и улетела. Мозгов уже давно тоже нет.

— А как же Москва и все такое, что ты пару дней назад говорил?

— До Москвы мы еще, может, и доберемся, а сейчас за того пацана, что умер на руках, надо поквитаться с духами. Они рядом. Вон только перевалить площадь, — я кивнул головой в сторону Дворца, — там всем работы хватит.

— Не увлекайся, — предупредил Юра. — Смотрю, что действительно после контузии мозги у тебя съехали.

— Юра, я пытался этого пацана спасти. А когда дал последнюю сигарету, он умер. У меня на руках умер.

— Это его кровь у тебя на бушлате?

— Его.

— Понятно, у тебя появился комплекс вины перед умершим. Ты, наверное, считаешь, что он умер из-за твоей последней сигареты?

— Отгребись. Психологию я тоже изучал. Здесь дело не в комплексе вины. Понимаешь, вся государственная система настолько прогнила, что ее надо менять. Это не демократия, когда из-за чьих-то гнилых амбиций гибнут парни на своей территории. Не знаю, как толком тебе объяснить.

— Так после войны иди в политики. Говорить ты умеешь.

— Ты что, меня за шакала держишь?

— Тебя не понять.

— Я сам разобраться в себе не могу, но начинаю ненавидеть свою страну.

— Пиши рапорт и езжай отсюда. Тут быстро его подпишут.

— Не могу, чувствую, что это мое дело, остатки патриотизма, что ли. Не знаю.

— Пошел на хрен. На голодный желудок, после контузии, а у меня — после бессонной ночи, такие речи толкать... Или идем есть, или я тебя отведу к психиатру.

— Понимаешь, я считаю, что девяносто пять процентов проблем у людей от людей.

— Это как?

— Пять процентов — это болезни, эпидемии, дождь, стихийные бедствия и так далее. А вот девяносто пять процентов — это уже то, что делают люди, вредя друг другу. Например, развязывают подобные войны. Поклоняются доллару. Эксплуатируют друг друга.

— По-твоему выходит, что нужен коммунизм?

— Коммунизм — это утопия, кровь, дерьмо, войны. Хватит. Наелся досыта. Правда. Хоть образование получил высшее. А мой сын? Денег у меня нет для его учебы. Значит, придется в армию. Не хочу.

— Так что делать, Слава?

— Не знаю. Мне жаль Россию. Ее фактически уже нет. Начался развал на удельные княжества. Экономика сейчас развалится, как карточный домик. Москва будет выжимать из регионов-сателлитов все соки-деньги, а сама будет строиться, жировать, вот тогда и народ потребует, чтобы отошли от Москвы. Вернее, будет смоделирована такая ситуация, когда от имени народа потребуют выхода из состава России, отделения от Москвы. Жаль.

— Что ты о России думаешь? Через пару часов ничего не будет понятно, кроме одного, как спасти свою задницу. И будем, как зайцы, петлять по площади от снайперов и метких минометчиков. А ты — Россия, Россия. О себе думай. Пошли, поищем что-нибудь пожрать. Живот к позвоночнику присох. Тебе хорошо. Ты толстый, а я худой.

— Ну, пошли пожрем. А что до России... Она не заботится о нас, так какого хрена мы будем заботиться о ней. Пошли все они на хрен!

— Вот это дело! А то я, грешным делом, думал, что ты рехнулся. А про бойца забудь. Я тебя знаю, ты сделал все, что мог. На все воля Божья. Судьба у него такая была. О себе подумай, а то все глобализмом занимаешься. Плюнь. Идем, пищу поищем.

И мы пошли. Нас приветствовали многие. Я еще не отошел от контузии, и поэтому только как мартышка глупо улыбался и махал руками. Юра вступал в переговоры и спрашивал насчет пищи. Мы были подобны беженцам. Побирались. Христарадничали. Скорее бы подогнали штабные машины, и тогда мы в нашей машине отъелись бы, отоспались, но никогда не отказали бы в приюте, куске тушенки, глотке водки, сигарете нуждающемуся бойцу, офицеру. Так и нас сейчас нагружали консервами, сигаретами, кто-то сунул полфляжки спирта. Многие нас знали и одобрительно похлопывали по плечам. Юра всем объяснял, что я контужен и слегка оглох. При этом я с трудом слышал, что он говорит, и подыгрывал ему. Делал страдальческую рожу. Народ не смог устоять перед нашим натиском. Если бы было, где складировать и хранить продукты, то мы могли бы набрать еды на несколько дней. А так нам хватит и на пропущенный обед, и на ужин, и на завтрак, все впрок. Правда, нажираться перед боем не хотелось. Бронежилет мой остался на площади. Снова я был "голым".

Мы расположились у той же БМП, где я спал. У окружавших нас бойцов узнали, что Ваня Ильин вместе с подразделениями окопался на площади. Готовит нам плацдарм. В гробу видел я этот плацдарм.

Начали есть. В десантном отсеке обнаружили небольшой запас минеральной воды. Где Иван его "приватизировал", не знаю, но пару бутылок мы реквизировали. Разлили спирт, разбавили водой и выпили. Запили все той же минеральной. Руки и рожи у нас были грязные. Воды не было, а идти несколько десятков метров к Сунже по открытой местности ради гигиены не хотелось. Поэтому, сидя у гусеничных траков ставшей почти родной БМП, мы жевали принесенные продукты. Юра толкнул меня локтем в бок и кивнул:

— Смотри.

По временному расположению бригады важно, как гусь, ступал комбриг, собственной персоной. Что-то говорил, останавливаясь рядом с бойцами. Офицеры откровенно игнорировали его присутствие. Всячески выражали ему свое презрение. Не обращали внимания, когда он проходил мимо. Не поднимались с земли, когда тот обращался к ним. Судя по выражению прокопченных лиц, говорили что-то обидное, дерзили, хамили. В свою очередь, комбриг горячился, пытался воспитывать их. Жаль, что глухой. Спектакль, надо полагать, там разворачивался классный. Юра, навострив уши, внимательно слушал.

— Юра, что там? О чем говорят?

— Командира на хрен посылают.

— Это я и глухой по лицам прочитал. А подробности?

— Вспоминают, кто сколько людей и техники потерял при штурме и на марше.

— А это чмо что говорит?

— Сначала оправдывается, а потом, что была, мол, засада.

— Ежу понятно, что духи нас прослушивали, вот и устроили засаду. Что еще?

— Говорит, что действия командира не обсуждаются.

— Преступные действия.

— Ему то же самое и говорят. А потом просто посылают на хрен и предлагают пойти впереди бригады ночью.

— А он?

— Просит ему не указывать.

Сзади шли начальник штаба и замполит бригады. Судя по их довольным рожам, они не поддерживали командира и целиком были на стороне личного состава. По крайней мере, они, как и все, хлебнули сполна всего того дерьма, что выпало на нашу долю.

Вот Буталов в сопровождении Сан Саныча и Казарцева подошел и к нам. Мы сделали вид, что едим и не замечаем их. Буталов остановился напротив нас и посмотрел внимательно и строго. Наверное, он полагал, что этот взгляд должен внушать страх и уважение подчиненным. Нам было по барабану. Глубоко индифферентно на все его взгляды и оклики. Я вообще глухой, так что, чмо, пусть орет. Не услышу. Или сделаю вид, что не услышу. Все-таки в глухоте есть некоторые преимущества. Пошел он на хрен.

— Вы кто такие? — спросил Буталов, рассматривая нас упор.

Я продолжал делать вид, что не слышу его.

— Майор Рыжов и капитан Миронов, — сообщил Сан Саныч ему.

— У меня в бригаде нет таких грязных офицеров, — брезгливо сказал комбриг.

— Если бы не Сан Саныч, то и бригады у тебя тоже не было бы, — с вызовом сказал Юра.

— Как ты смеешь, ты — младший по возрасту и званию... — Буталов начал злиться. Видимо, он решил компенсировать все свое унижение за счет нас. Не выйдет, собака серая!

— Имею, — перебил его Юра, — имею по праву офицера, боевого офицера, который успел уже повоевать и понагибаться каждой пуле, поковыряться в земле. По праву того, кто не прятался и не катался неизвестно где, когда вся бригада костьми ложилась. А сейчас пришел и хочет показать себя крутым. Насрать вам на бригаду и людей. Мы все свидетели того дебилизма. Мы все видели, как из-за вашей бездарности расстреляли и рассеяли колонну. А свидетелей позора надо убирать, и поэтому, чем больше нас останется на этой вонючей площади, тем будет лучше. Не так, что ли? Еще лучше, если пришлют вообще новый состав бригады. Вот тогда оторветесь. Снова положите половину личного состава. Зато подтвердите свои личные амбиции и комплексы крутого вояки, боевика. Мне противно с вами говорить. Этот капитан на своих руках вынес раненого бойца, он весь в его крови, от контузии он почти не слышит, но не идет в тыл. Он не может умыться, потому что вы не позаботились об элементарном. А сейчас ходите и качаете права. Пошел на хрен, полковник!

После этих слов у всех присутствующих отвисла челюсть. Круто. Очень круто. Одно дело просто ругаться по делу или так, для отвода пара. А другое — просто послать по-мужски. Буталов позеленел от злости и, развернувшись к Биличу и Казарцеву, спросил, слышали ли они что-нибудь. На что те спокойно ответили, что обсуждали предстоящий штурм и не прислушивались к нашему разговору. Оставался я один. Но я сделал каменную рожу и изобразил один из своих тяжелых взглядов. Буталов бесился, от злости он готов был разорваться, как граната. Было бы чертовски забавное зрелище, я даже на секунду представил, как его разрывает, и зажмурился от удовольствия.

— Ты, майор, ответишь за это оскорбление. Такие оскорбления у офицеров смываются кровью.

— Так то у офицеров, — усмехнулся Юра.

— Я что, не офицер, по-твоему? — взвился Буталов.

— Нет, — твердо ответил Юра, глядя ему прямо в глаза. Говорить они стали тише, и поэтому мне приходилось напрягать весь свой оставшийся слух, чтобы не пропустить ни одного слова.

— Товарищ подполковник! — обратился Буталов к Сан Санычу. — Пусть эти два офицера пойдут вместе с передовыми подразделениями при ночном штурме.

— Они и так очень хорошо работают, не прячутся по кустам. На них ушли представления к орденам, — ответил Сан Саныч (вот это новость, не знал). — Тем более, что они старшие офицеры штаба и должны использоваться по прямому своему назначению...

— Это приказ, товарищ подполковник! — завизжал Буталов. — У вас тоже плохо со слухом? Что вам не понятно?!

— Своими поступками вы нервируете людей, которые уже много дней не выходили из боев. Нервы на пределе, лишены элементарных удобств. А такими приказами вы еще более накаляете обстановку. Не стоит этого делать, — постарался вмешаться и деликатно напомнить ему Серега Казарцев.

— Не вмешиваться! Занимайтесь своим делом, товарищ подполковник. Вот и занимайтесь элементарными условиями. Я ставлю вас ответственным за обеспечение!

— Для этого есть служба тыла.

— Пока они где-то шляются, вы, лично вы, замполит, отвечаете за эту работу! Это приказ. Вам все понятно?

— Мне все понятно, — сказал сквозь зубы Серега.

Буталов развернулся на каблуках и пошел прочь.

— Знаешь, Юра, почему-то я нисколько не удивлюсь, когда узнаю, что наш новый боевой командир в скором времени будет убит шальной пулей.

— Точно. Ведь доведет дурак людей до такого шага. Искать никто не будет.

— Война все спишет. Одним больше, одним меньше. Нового пришлют. Какая разница! Наливай.

Выпили еще по одной. Полегчало. Камень, что лежал на груди, отвалил. Старался думать только о штурме. Но в голове постоянно всплывал образ умершего на руках бойца. Вернуть его я не могу. Если я виновен в его гибели, то пусть пострадаю. Но вот таким манером сводить меня с ума я не позволю. Не нравятся мне навязчивые видения. Ни к чему все это. Тряхнул головой, стараясь отогнать привидение.

— Чем будем заниматься, Слава? — спросил Юра, закуривая очередную сигарету.

— Мне нет смысла болтаться по лагерю. Могут упечь к медикам, а там — пиши пропало. Поэтому спрячусь в этом БМП, а когда будет точно известно, что идем на штурм, позовешь меня.

— Хорошо, я пойду поболтаюсь, посмотрю, что новый командир, язви его в душу, задумал. Погонит нас на пулеметы.

— Скажи спасибо, что хоть не требует как в фильме "Чапаев" идти в психическую атаку без единого выстрела.

— Дай ему волю — погнал бы. Какой идиот его прислал на нашу голову?

— Кому надо, тот и прислал.

— Ладно, я пошел. Может, Женю Иванова прислать, чтобы тебя посмотрел? Тихо посмотрел, без пыли и шума. Таких как ты "оловянных солдатиков" у нас в бригаде полным полно.

— Давай, только чтобы без хая. Сам знаешь докторов. Но смотреть здесь. Я в медроту не пойду.

— Это я и без тебя знаю. Сиди в машине или болтайся поблизости. Увижу — приведу.

Юра пошел вдоль расположения остатков бригады. Я, прикрываясь обломками бетонных стен, поднялся на крышу Госбанка. Там уже находилось человек шесть бойцов и офицеров. Все они наблюдали и наносили на карту позиции духов и наших. Вначале я внимательно посмотрел на площадь и Дворец. Ничего хорошего.

Духи продолжали прикрываться телами, уже мертвыми, наших солдат и офицеров, и не подпускали ни на шаг вперед. Те бойцы, что успели пробиться под стены Дворца, откатились, оставив там мертвых. Те из наших, кто успел окопаться на площади, также представляли уязвимую мишень для духовских снайперов. Наше счастье, что у духов мало минометов и нет тяжелых минометов. А то бы остались там.

Опять под прикрытием темноты предстояло мчаться вперед, спотыкаясь о многочисленные камни, куски бетона, ежесекундно попадать в воронки, окопчики, ямы. Духи будут вешать в небе осветительные ракеты и мины-люстры. Тем самым весь наш успех, основанный на внезапности, будет потерян. Успеем незамеченными метров пятьдесят пробежать, а потом нас накроют. И фамилию не спросят.

Если пойдет все так, как я предполагаю, то много таких пацанов, как тот, что умер у меня на руках, останутся навеки только в памяти. В связи со своей глухотой мне не хотелось лезть к офицерам, уточняющим обстановку, с расспросами. Не хотелось каждому объяснять, что я полуглухой и поэтому прошу их говорить погромче. А в ответ видеть сочувственные улыбки, страдальческие лица. Ни к чему мне это. Ненавижу, когда меня жалеют. Я пока не инвалид! Утром посмотрим, а сейчас я сам справлюсь со своими проблемами.

Примерно наметил путь своего движения ночью. Не по прямой, а по извилистому пути. Но он обеспечивал мне хоть какую-то надежду на спасение. Жадно затягиваясь, смотрел во все глаза на площадь, запоминая предстоящий путь. Как заклинание повторял ориентиры, по которым в темноте, при неверном, ломающемся свете мне предстояло пройти по пути, что спасет мою жизнь. Хотелось в это верить. Очень хотелось! И я верил.

Глазами искал, где Ваня Ильин, но видел только грязно-серые и зеленые бушлаты. Кто-то из лежащих на площади пытался стрелять по духам, кто-то курил. Некоторые углубляли свое временное пристанище. Храни их Бог! Через несколько часов вам, мужики, предстоит открыть ураганный огонь. Чтобы духи не смели поднять головы, пока мы будем бежать по площади. Только этот план и оставался.

Лишь сибирская "махра" способна зарыться на площади и держать оборону. В сорок первом, благодаря сибирской "махре", откинули фрицев от кремлевских стен. Помнишь, читатель, двадцать восемь панфиловцев? Так они были сибирской "махрой". И таких, как они, был целый фронт. Вот так-то. Когда наступает очередная задница, кличут сибиряков, а когда победа и награды, квартиры и прочие блага — для воинов Арбатского военного округа. Мы уже привыкли к этому. И сейчас, когда престиж страны пошатнулся в глазах мировой общественности, сибиряки, прикрывая собой этот сраный престиж государства, рвутся вперед. Не применяя артиллерию, потому что запрещено, закапываются по уши на открытой местности. Все сделаем, что Родина в лице старого, больного, не служившего ни дня в армии Главнокомандующего прикажет. Все как в дешевом водевиле: "Чего прикажете? Чего Хозяину угодно?". Вот только все это основательно надоедает, когда тебя за твою верную службу окунают с головой в дерьмо. А терпение уже на нуле.

Продолжая вглядываться в предстоящий путь, я докурил сигарету. Бросил ее себе под ноги, растер подошвой и начал спускаться вниз.

Возле БМП, где оставил меня Юра, стоял военный врач Женя Иванов. Я понаблюдал немного за ним. Он был спокоен и курил. В руках у него была брезентовая сумка с нашитым красным крестом в белом круге. Не торопясь я подошел к нему.

— Здорово, мужик. Давно ждешь?

— Слава! — Женя крепко пожал руку, а затем притянул к себе. Мы обнялись. — Как ты?

— Контузия.

— Очередная?

— Ну, — помялся я, — очередная. Слух сначала почти пропал. Сейчас постепенно восстанавливается. Посмотри, что там. Только эвакуироваться я не буду.

— Знаю, знаю, — вздохнул Женя. — Таких полоумных полно. Давай поглядим, что там у тебя.

Он достал и прикрепил у себя на голове круглое зеркальце, еще какие-то блестящие штучки. Если их увидеть в камере пыток, то вполне сойдут за орудия производства. Женя бесцеремонно схватил меня за ухо, там что-то треснуло.

Глава 18

— Потише, садист, там у меня трещит.

— Это хорошо, что трещит.

— Так оторвешь, сволочь!

— Что оторву — сам пришью.

Потом засунул сначала в одно мое ухо, а затем в другое металлическую трубку. Затем процедуру повторил. Какого-то черта залез в рот, а затем и в нос.

— Ну что, папа-доктор?

— Барабанные перепонки целые, воспалены после воздушного удара.

— По-русски и погромче.

— Жить будешь...

— А слышать?

— Будешь. Не сразу. Я дам тебе капли. Не простужайся. Одним словом — береги себя.

— Работы много?

— Как грязи. Сейчас, вроде, все стихло, а ночью и под утро шел такой поток, что казалось, не справимся. Много осколочных ранений, много перебитых конечностей, полостные ранения. Многие умерли прямо на руках медиков, кто-то по дороге. За ночь через медроту прошло и не выжило тридцать человек.

— Ё-моё!

— Вот-то и оно.

— Медикаменты еще есть?

— Пока хватает. Но встречались со своими коллегами из других частей. Там — мрак. Медикаменты есть у частей МЧС (Министерство по чрезвычайным ситуациям), но они говорят, что не дают ни Министерству обороны, ни милиции. Говорят, что для местного населения.

— Сволочи. Своих бросают на смерть!

— Слава, ты меня извини, но работы еще много. Будут проблемы — заходи.

— Нет. Уж лучше вы к нам.

— Некогда, а когда появляется время, то валюсь спать. Сто грамм опрокинуть некогда. Только на сигаретах и держусь. Пойду готовиться. Ночью духи работы нам подбросят. А ты как? Может, день-два в медроте полежишь?

— Отстань, Женя. Помнишь наш разговор?

— О жизни и смерти? Ты это имеешь в виду?

— Да. Поможешь, в случае чего...

— Дурак ты, Славка.

— Я вот сейчас — временно, надеюсь, — глухой, и то, Женя, чувствую себя таким уродом, что врагу не пожелаю. Но полагаю, что это состояние временное, и поэтому надеюсь вернуть полноценное здоровье и встать на ноги. Но если доведется мне без сознания попасть к тебе на стол... Ты уж постарайся не вытаскивать меня из небытия. Ладно?

— Нет. И обсуждать это не буду, — Женя потер красные от усталости и хронического недосыпания глаза. — Я пойду. У меня работы много. А ты отдохни. За ночь вы один хрен не возьмете эту сральню. Отоспись. Удачи! Да и глотка у меня с тобой разговаривать устала. Орать постоянно приходится. Вот, возьми.

Женя вытащил из кармана пластмассовый флакон каких-то таблеток и протянул мне.

— Что это?

— Снимает усталость, активизирует сердечную деятельность. Короче, допинг. Спортсменам, марафонцам дают. Поможет долго не спать и не терять головы в критических ситуациях. Сам иногда принимаю. Только не злоупотребляй. Вот еще витамины. Аскорбинка, принимай.

— Спасибо, Женя.

— Удачи!

— Тебе тоже удачи. Счастливо.

Когда Женя ушел, я почувствовал, как навалилась усталость. Смертельная, тяжелая усталость. Была выполнена часть тяжелой, опасной работы. Но еще впереди было столько, что конца-края не видно. Это только в кино показывают, что все бодры, веселы, в коротком перерыве между боями поют песни и при каждом удобном случае пускаются в пляс.

Может, так и было раньше, но сейчас, сколько я ни воевал, получается несколько иначе. Все ходят не то что степенно, а просто устало. Когда долго не выходишь из боев, устаешь. Морально, физически, эмоционально. Притупляются чувства, эмоции, иногда и инстинкты. Это плохо. После притупления инстинктов наступает смерть. От неосторожного обращения с оружием, высовывания головы откуда-нибудь. Реакция, рефлексы замедляются. Вот поэтому и плевать на чувства. С одной стороны, когда эмоции притупляются, в этом есть свой плюс — не дает сойти с ума. А инстинкты, рефлексы, реакцию надо беречь. Для этого надо периодически расслабляться, отдыхать. Расслабляться водкой, а самый лучший отдых — сон. Для разрядки полезно убить пару духов, очень помогает при снятии нервного напряжения, стресса. Те же, у кого под рукой есть гранаты или взрывчатка, но нет духов, расслабляются несколько иначе. Громкий взрыв или разрушение чего-нибудь также приносит облегчение. Я тоже пробовал, помогает. Но пара духов лучше. Вертолетчики, рассказывали, сбрасывали духов на позиции к противнику. Психологический эффект поразительный. У духов парализована воля, а у вертолетчиков снят стресс. За достоверность сведений не ручаюсь, но сама мысль мне понравилась. Еще во время ввода войск в Грозный рассказывали такую байку, что для получения нужных сведений сажали в "вертушку" пару-тройку духов и поднимали повыше. Среди этих пленных был дух, обладавший сведениями, необходимыми нам. Но, как истинный патриот или идиот, не хотел расставаться с ними. А пытать его по каким-то высшим соображениям нельзя было. Начали давить психологически. Выбросили из вертолета пару его соседей. На его глазах выбросили, а потом, когда подтащили к двери, вновь повторили свои вопросы. Тот стал умнее, сговорчивее, менее патриотичным. На войне все средства хороши.

И поэтому я вновь ощутил себя усталым, не подавленным, а просто усталым. Посмотрел на Женькины таблетки. Проглотил пару витаминок, а неизвестные мне таблетки убрал в карман. Не пришло время экспериментов над собственным организмом. Вся ночь будет впереди. Разберемся. Внимательно осмотрел себя. Грязный как свинья. Бушлат перепачкан землей, глиной, кровью. В нескольких местах порван, прожжен. Ботинки покрывал толстенный слой грязи, брюки тоже были перепачканы, и в некоторых местах имелись небольшие дырки. Форму я любил. С первых дней в училище мой командир роты майор Земцов привил, вбил любовь к форме, строевой подготовке. Сам всегда опрятный, свежий, подтянутый нам, зеленым курсантам, служил образцом строевого офицера. Видел бы он меня сейчас. Я тяжело вздохнул. Каждое время для тебя кажется самым тяжелым и обременительным. Но когда по прошествии лет оглядываешься, то просто смеешься над собой и теми трудностями, которые тебе казались непреодолимыми. Как в школе тебе было трудно, ты со смехом вспоминаешь в училище, институте. А как мучился перед сессиями в училище, с улыбкой рассказываешь своим детям. Так же за столом своих товарищей ты вспоминаешь о своих мучениях и волнениях при приеме первого взвода. Когда череп уже основательно полысел, а морду лица избороздили морщины, с трепетом вспоминаешь, как сложно было познакомиться с девушкой. Как готовился к первому и последующим свиданиям. Мой бы опыт сейчас да тому молодому курсанту, Славке Миронову. Хоть и сейчас, бывает, знакомишься с девушками младше себя, но нет уже того налета романтизма. Не бежит так же по жилам кровь, как раньше. Старый стал. Я усмехнулся своим мыслям. Неплохо сейчас за девчонками побегать. Рождество хоть прошло или нет? И вообще, какое сегодня число? Хотел подойти, спросить у кого-нибудь, но потом передумал и махнул рукой. Какая разница! Что от этого изменится? Ничего. У меня в январе день рождения. Не буду о нем вспоминать. Не надо отвлекаться от главного. Выполнить задачу и выжить. И все. На остальное плевать с высокой колокольни. На всех, кто остался на Большой Земле. Как они наплевали на нас, на меня, так и я плюю вместе с нашим коллективом на всех. Мы еще вернемся!

Внимательно посмотрел вокруг себя. Все двигались устало, медленно. Лица безжизненны, глаза как у альбиносов красные, впалые, черты лица заострены. Все, кого я знал в жизни толстячками, теперь осунулись. Хорошая диета. Кто желает похудеть за минимальные сроки, приглашаю на войну. Неплохая получится реклама. Результат гарантирую.

Если раньше перед предстоящими событиями было какое-то возбуждение, то сейчас кроме усталости не было никаких эмоций. Воевать, так воевать. Плевать на все. Наверное, нервная система научилась самосохраняться и не тратить драгоценную энергию попусту на мнимые переживания, которые происходят до наступления события. А вот при наступлении данного события уже выплескивается адреналин, обостряются рефлексы. Умная это система, человеческий организм.

Подошел Юрка. Он заметно нервничал.

— Что нового?

— Доктор приходил?

— Приходил, но ты не отвечай как еврей вопросом на вопрос.

— Был в штабе. Там хорошего мало. Ханкала давит. Соседи наложили полные штаны, стрелки переводят на нас. Короче — труба.

— Это есть наш последний и решительный бой. Так получается.

— Именно так. Я смотрю, тебе это неинтересно.

— Не то слово, Юра. Мне по хрену. Что будет, то будет.

— Что-то ты расклеился совсем.

— Я спокоен. Абсолютно спокоен. Давно не было такого душевного равновесия. Все безразлично, на душе спокойствие. Ничто не тяготит, не мучает. Нет ни совести, ни страха, никаких эмоций. Все параллельно.

— Ты выглядишь так, словно принял какое-то решение. Не самоубийством решил покончить, часом, или на амбразуру лечь?

— Нет. Просто смертельно устал от всего этого дурдома. И поэтому пусть принимают любое решение. Я пойду куда угодно, кроме госпиталя. А здесь я как был, так и остаюсь. В боевики не рвусь, но и по тылам отсиживаться не буду. Все как обычно, только без эмоций. Обычная работа.

— А аппетит у тебя не пропал, тяга к жизни?

— На этот счет не волнуйся. Все хорошо. Когда штурм начнется? Ночью?

— Нет, все, как обычно, переиграли. Через два часа. Сначала должны ударить соседи, а мы подключаемся к этому "концерту" через двадцать минут.

— Хотелось бы часа через два.

— Мне тоже, но хоть на это их удалось уговорить, а то тоже не хотели ничего делать.

— Понятно. Сибирская "махра" жаловаться не пойдет, а будет биться до конца, это тебе не элита. Все нормально, все как обычно.

— Что ты как попугай заладил. Все хорошо, прекрасная маркиза. Не психуй. Лучше помоги.

— Чего тебе?

— Найди новую аптечку. Если сможешь, то и броник тоже. Не сможешь, и хрен с ним.

— Попробую. Не раскисай!

— Я не раскисаю, а просто в который раз тебе, балбесу, повторяю: я спокоен. И все.

Юра ушел и вернулся минут через двадцать. В руках он нес абсолютно новый бронежилет.

— Кто это тебе подарил его?

— В третьем батальоне получили, один подарили. Женька Иванов передал тебе капли в уши. Говорит, что долго искал. Последний флакон, говорит, хорошо помогает. Держи. И еще аптечка.

— Спасибо, Юра. Что бы я без тебя делал?

— Ничего. Ночью скакал бы без броника. И все дела-то.

— Точно. Помоги подогнать. Тихо, осторожнее, уши больно.

— Они же у тебя не слышат.

— Так больно же.

— Потерпи, сейчас я ремни отпущу.

— Тяжелый какой, собака. Полдня походил без него, так как молодой на крыльях летал.

— Сейчас опустишься. Сан Саныч хочет, чтобы ты во время атаки сидел при штабе.

— Ты серьезно?

— Да, он уже наслышан про твои уши.

— Ты разболтал?

— Нет. Просто уже многие в бригаде наслышаны о твоих походах. О том, как ты вынес мертвого бойца. В первом батальоне была подобная история, так командир взвода умом тронулся. Вот Сан Саныч и Серега Казарцев опасаются за твои мозги. Оставайся, Слава. Тем более, что с таким настроением, как у тебя, нельзя идти в ночь.

— Пошел на хрен. У меня все хорошо. Я спокоен. Мне хорошо. Таким спокойным не был никогда. Не исключаю, что это реакция на прошедшую ночь. Но я хочу, и я пойду в ночь. И наплевать на приказы. Я понимаю, если бы мои знания и опыт были необходимы для принятия решения, но в данной ситуации это просто жалость. Так что, ребятишки, я вас уважаю и очень люблю, но пошли вы в задницу, — даже произнося это, я был спокоен как удав. Никаких эмоций. Только один голый, трезвый разум.

Остаток времени мы провели, распив пару порций спирта. Старались как можно меньше закусывать. Юра устал напрягать горло, разговаривая со мной. А мне не хотелось устраивать театр одного актера. Не хотелось произносить монологи. Я был спокоен, и не хотелось нарушать это хрупкое равновесие своей души сотрясанием воздуха.

В полном молчании прошло время. Я не рассуждал, не мечтал, не вспоминал, просто смотрел, следил за происходящим. Боекомплект свой пополнил. Флягу заполнил водой, одним словом — готов.

На этот раз мы с Юрой пошли в составе остатков первого батальона. Рядом шел Серега Казарцев. Соседи начали штурм, завязался бой, но духи не были дураками и поэтому ждали нас. Мы только смогли окопаться на площади. Через десять минут после начала боя поступила команда от Буталова на штурм. Мужики на площади открыли огонь по Дворцу. Тем самым они загнали духов, прижали их, а мы воспользовались этим фактом и рванули вперед. Я заранее сообщил и примерно обрисовал Юрке маршрут движения. Но нашим планам не суждено было сбыться.

Духи вновь открыли ураганный огонь. Часть бойцов второго батальона не выдержала потерь и ушла назад, под прикрытие стен Госбанка. Была секунда, даже мгновение, когда казалось, что вся бригада готова повернуть назад. Но что-то удержало людей на месте. Дрогнули, но не повернули, не побежали, не показали в очередной раз спины противнику.

Я слегка вспотел от этой беготни, но сохранял спокойствие. Равновесие в душе. Старался обегать трупы и не хотел подойти к тому месту, где провел ночь. На том месте остался лежать мой бронежилет. Солдат, который побежал на помощь и был убит, лежал на том же месте, в той же позе. Все это увидел боковым зрением, не было ни малейшего желания вновь окунаться в те переживания, которые уже прошли сквозь сознание. Воскресить его я не смогу, а помнить придется до самой смерти.

Бригада мчалась вперед как шальная. На духов наседали со всех сторон. Только вперед. Мы бежали вперед, только вперед. Не прошло и часа с тех пор, как мы с Юрой оказались под стенами Дворца. Духи стреляли в нас сверху, вход в подъезд они взорвали, и поэтому ворваться было сложно. Из-за стен Госбанка наши танки начали стрелять по духам, уничтожая их огневые точки. Противник тоже не оставался в долгу, он бил по Госбанку. Обвалился кусок стены. И тут замполит бригады Сергей Николаевич Казарцев сделал то, что впоследствии долго обсуждалось. Солдаты, которые в первые минуты боя не смогли справиться со своим страхом и повернули назад, находились в непосредственной близости от рухнувшего обломка стены. Они сидели, скованные ужасом. Вели хаотичную стрельбу по Дворцу, тем самым привлекая к себе все больше внимания духов. По ним велся интенсивный огонь. Казарцев рванулся к ним. Подбежав, кого пинками, кого матами поднял с земли и повел за собой. С точки зрения ведения боя это было форменное безумие. По открытой местности он пробежал сначала один, а потом привел за собой, под стены Дворца, бойцов.

Как мы, так и духи были поражены поистине героическим поступком Сергея. Мы, как могли, прикрывали его. Но для духов это было чем-то вроде охоты на зайцев. Спорт. Они азартно стреляли сначала по одному Сереге, а потом, когда он вел бойцов обратно, по всей группе. Я с замиранием сердца оглядывался на эту сумасшедшую гонку. До этого не понимал, что значит — с замиранием сердца. Оказывается, это, когда ты смотришь и не дышишь. Все мысли, чувства находятся там, с нашими ребятами. Даже не видя их, как они бегут, ощущаешь затылком, кожей, где они сейчас находятся, что они в данный момент делают. Сам стреляешь вверх по духам. Стараешься привлечь их внимание к себе. И только когда меняешь рожок у автомата, искоса, через спину кидаешь взгляд на бегущие фигурки. Вот они вроде и близко, но как долго им еще бежать! Из подствольника к духам гранату не забросишь. Слишком крутая траектория. Стреляем длинными очередями. Все что угодно, лишь бы только отогнать духов от окон, оттянуть их внимание, огонь на себя. С каждой секундой наши все ближе, ближе. И духи сатанеют. Они тоже начинают стрелять длинными очередями, веером по площади. Быстрее, поднажмите, мужики! Вы можете! Жми, Серега!

Но, видимо, Бог был на нашей стороне, и ребята, благополучно пройдя сквозь стену огня, присоединились к нам. Никто из них не верил, что выжил. Они ошалело оглядывались. Что-то радостно кричали. Мы их принимали, хлопали по плечам, подбадривали. Но героем был, конечно, Серега. Небольшого роста, худощавого телосложения, своим поступком он каждого из нас заставил по-новому взглянуть на себя.

Без всякого приказа, рискуя собой, он вывел людей, спас их. До этого момента я с большой прохладой относился к многочисленному отряду замполитов, но и среди них попадаются настоящие мужики. Молодец Сергей! От него валил пар. Ему протянули фляжку с водой, не отрываясь, он выпил ее всю. Все, кто был рядом, старались поздравить Серегу с этим кроссом. Раньше, в годы Советской власти, за такие подвиги давали Героя. Сейчас ничего, кроме благодарности тех солдатских матерей, чьих сыновей он спас, он не получит. Да и их не услышит никогда. Так помолитесь, мамы, за человека большой души — Сергея Николаевича Казарцева. Дай бог ему здоровья.

Духи здорово озлобились и начали нас обкладывать сверху. Гранаты пока не причиняли нам особого вреда. Нескольких духов нам удалось сбить. С воплем один слетел вниз. Остальные, уже убитые, падали молча. Бойцы не стремились посмотреть, что лежит у убитых в карманах. Постепенно, шаг за шагом, стреляя только вверх, с затекшими шеями, мы продвигались вперед. Руки готовы были опуститься, спина, плечи, шея закаменели. Пороховые газы слепили, выедая глаза. Легкие были забиты пороховой гарью. Хотелось остановиться и, согнувшись пополам, захлебнуться очищающим кашлем, выхаркать из себя всю эту гадость. И чтобы не сорваться, приходилось сдерживать дыхание, медленно дышать через нос. И вот они, эти стены.

Первая партия броском вскарабкивается на стены Дворца и проникает в здание. Ура! Мы кричим. С воплем, заглушая страх, я прыжком забрался на стену. Рядом было окно, заваленное наполовину мешками с песком. Наверху была щель. Мешки были из толстой вощеной бумаги и плотно набиты землей и песком. Пальцы скользили по этой бумаге, не прорывая ее. Бронежилет, автомат тянули вниз. Еще немного и упаду, свалюсь. За этими мешками слышалась стрельба и крики. Судя по характеру стрельбы и матов, там шел нешуточный бой. А я здесь завис, как плевок на зеркале. Злость на собственную неловкость добавила мне сил. Обливаясь потом, я рванулся вверх. Вперед. Как жук по стеклу, я пополз вверх. Вот и щель. Вокруг грязь и следы от недавней стрельбы. Хорошая огневая точка была тут.

Закрепившись наверху, перебрасываю из-за спины автомат и начинаю осматриваться. Удачно я зашел. Попал прямо небольшой группе духов в тыл. Четыре боевика из-за мешков с песком, колонн, выступов здания сдерживали натиск наших.

Сдерживая рвущееся сердце, я, не прицеливаясь, длинной очередью провожу по спинам духов. Двое с воем упали, еще двое бегом покинули поле боя. Наши с криками победы заняли помещение. Я воплями привлек их внимание к себе. Мужики втащили меня внутрь. Там мы побежали. Никто не говорил слов благодарности. Не до этого.

Помещение первого этажа представляло собой обычный большой вестибюль крупного административного здания. Высокие потолки, колонны, выступы, везде противник мог спрятаться, устроить нам засаду, установить мины-ловушки. Осложняло обход и осмотр слабое освещение. Свет проникал лишь через немногочисленные отверстия в окнах. В воздухе висел смог из пыли и пороховых газов. В горле, в носу першило, и та гарь, что осела в бронхах, стремилась выйти наружу.

Удивительно, но, несмотря на бурлящую в венах кровь и бушующий в ней адреналин, я оставался по-прежнему спокойным. Мозг работал как часы. Спокойно оценивал обстановку, подсказывал правильные решения.

Духи цеплялись и бились за каждый сантиметр вестибюля. Все дальше и дальше мы пробивались вперед. Били из автоматов наугад, на звук, свет — по интуиции. Слева раздалась отчаянная стрельба, а затем взрыв, который оглушил нас. Как и в прошлую контузию, после очередного воздушного удара по барабанным перепонкам слух улучшился. И вновь ворвался мир звуков. Это чудесно. Вновь появилась злость, бешеное желание жить. Спокойствие, апатия прошли. Вперед, только вперед. Бей гадов!

В образовавшийся после взрыва проход хлынули наши соседи. "Махра", как и мы, судя по форме. Мужики активно подключились к нам. Те духи, которые сумели уйти на верхние этажи, оттуда пытались закидать нас гранатами, но большую часть мы сумели отрезать и загнать в дальний угол. Басурмане бились насмерть. Но силы были явно неравны — мы давали залп за залпом из подствольных гранатометов. Мелкие осколки выкашивали все живое внутри замкнутого пространства.

Войска все прибывали и прибывали. И уже было не разобрать, кто где. Все перемешалось: сибирская "махра", волжская "махра", десантники, откуда-то появились внутренние войска. Естественно — никакого командования, никакого взаимодействия, никакого единого замысла. Хотя замысел был — уничтожить противника. Сломить, раздавить, сбросить с крыши Дворца этих шакалов. Фас! Вперед!

И опять дыхание сбивается. Никто никого не слушает. Все кричат и стреляют по духам, каждый кричит свое. Кто-то выкрикивает имена погибших друзей и после каждого имени жмет на спусковой крючок, не жалея боеприпасов. Мы в логове врага! Долго ждали, многих потеряли на этой долбаной площади. Обливаясь слезами, смотрели, как наши товарищи висят в окнах этого здания. Конец века, все призывают друг друга к гуманизму, всепрощению. Не будет вам прощения, духи! Смерть! Только смерть. Каждого, кто был в этом здании, повесить мало. За тех ребят, что были для вас прикрытием, живым щитом. Ублюдочное племя, недоноски, паразиты на теле России! Смерть вам! Настал Судный День! Вешайтесь!

Я вновь упоен боем. Очередь, еще очередь. Мелькнула тень в полумраке вестибюля. Туда длинную очередь, чтобы наверняка! Я что-то в возбуждении кричу, но сам не слышу что. Главное, что мы смогли, мы дошли до нашего Рейхстага! Мы сделали это! Очередь, еще очередь! Я счастлив! Буду умирать, а вспомню этот День.

Кто-то толкает меня под руку. Скашиваю глаза. Ба, Юра! Он также возбужден, глаза сверкают радостью и упоением боя.

Мы радостно улыбаемся друг другу. Живы! Живы сейчас, значит, долго будем жить! Я ору, что я начал слышать, он также кричит что-то в ответ, но не разобрать, грохот от стрельбы стоит невообразимый. Плечом к плечу продвигаемся вперед.

Часть объединенного войска спустилась в подвал. Стрельбы оттуда не слышно, значит, духов нет. В своем углу загнали душманов наверх. Нет ни малейшего желания идти на второй этаж. Стремительно наступающие сумерки, опускающаяся темнота и пороховые газы сделали свое дело. На первом этаже почти ничего не видно. Бойцы вытаскивают окровавленные тряпки из всех углов и выбрасывают их на улицу. Это все, что осталось от оборонявших первый этаж. Нам здесь ночевать, и нет ни малейшего желания проводить время рядом с останками своего врага.

Послышался шум, возгласы, крики. У входа в подвал замаячило пламя факелов. Все подались туда. И увидели, как выносят на руках и самодельных носилках трупы наших солдат. Кто-то был в бушлате, кто-то раздет донага. На телах многих следы страшных пыток. У многих перерезано горло — типичная казнь боевиков. У кого-то выколоты, выбиты глаза. Пальцы рук превращены в кашу. У двух человек ступни отпилены. Злость, гнев, рев, рык, крик ужаса одновременно пронесся по этажу. Не будет духам пощады. Только смерть.

В этом же подвале сидел со своей свитой всемирно известный демагог Королев. И в этом же подвале мучили, пытали до смерти наших солдат. Таких же граждан, что и он, его соплеменников. Какое же право он имеет говорить о наших бесчинствах?! Он такой же моральный урод, как и те, что находятся сейчас выше нас в этом здании! Гад он!

Все стояли и смотрели. Рев сменился глубоким молчанием. Кто был в касках, подшлемниках, шапках, сняли их и молча, скорбно провожали своих товарищей в последнюю дорогу. Домой. Мы не успели, не смогли вас спасти. Простите нас.

А трупы все выносили и выносили. Никто не считал, сколько их было. Но не меньше пятидесяти. Когда скорбная вереница вышла на улицу, сверху раздалась стрельба. Духи стреляли по тем, кто нес своих убитых товарищей. Кто-то закричал. Так могут кричать только раненые или те, кто находится рядом с ними.

Крови врагов, крови. Жажда мести овладела нами. Вперед, вверх!

Никто не давал команды, но все побежали к двум лестницам, ведущим на второй этаж. Сверху духи попытались встретить нас плотным огнем, но злость, как и взаимопонимание, были настолько сильными, что все стреляли залпом из подствольников. Не было уже криков победы, упоения боем. Месть — только одно это слово струилось у всех сквозь сжатые зубы. Плевать на все. Они не дожны жить.

Шаг за шагом, мы медленно продвигаемся на второй этаж. Прямо на ступенях лежат трупы боевиков. Шагаем по ним. Для нас уже это не люди, они вещи. Все внимание сосредоточено только на предстоящей цели. Забывая смотреть под ноги, я наступаю на труп боевика. Нога утопает в чем-то мягком и противном. Не смотрю вниз, брезгливо отталкиваю труп в сторону. Почти ничего не видно, только в разбитых окнах первого и второго этажей гуляет ветер. Противника не видно. Темно. Сейчас начнется игра под названием "У кого не выдержат нервы". Духам нас тоже не видно. Кто первым выстрелит, тот и покажет свое местоположение, тот первым и погибнет. И поэтому никто из наших не курил, не разговаривал, ступали осторожно. Кто-то из бойцов подобрал и кинул банку из-под консервов. Звякнув, она покатилась дальше. Тут же из трех углов раздались очереди. Мы тут же зафиксировали эти три ярко горящие в полумраке звезды и открыли огонь. Со второй лестницы, по которой тоже поднимались наши люди, открыли огонь. И тут же зажглись новые звезды, длинными очередями мы прошивали пространство второго этажа. Пули с противным визгом рикошетили от колонн. На месте оставаться было опасно, и поэтому все рассредоточились.

Кувырок через плечо, выход на колено, очередь, еще одна. Перекат, из положения лежа — очередь. Не разгибаясь, в полный рост короткими перебежками — вперед. Прерывистое дыхание постоянно сбивается. От напряжения и физических упражнений опять вспотел. Под ногами и телом во время маневров скрипит битое стекло, ноги часто разъезжаются на стреляных гильзах. Но только вперед, только движение. Остановка — смерть. За спиной слышу топот ботинок — поднимаются наши бойцы. На первом этаже было легче. Там свободное, простреливаемое пространство, а здесь много кабинетов. Коридор имеет углы. Метр за метром, сдерживая бешеное сопротивление духов, отрезая их от лестниц, лифтовых шахт, мы продвигаемся вглубь. Когда дошли до кабинетов, начали, как обычно, зачищать помещения. Дверей почти не было, их не надо выбивать. Одна-две гранаты, очередь, следующий кабинет. Слева кто-то громко вскрикнул, и раздались отчаянные маты на чисто русском языке. Наши. Судя по репликам, кого-то ранило осколком собственной гранаты. Было слышно, как его потащили на первый этаж. Духи тоже кидали гранаты, били почти в упор из подствольников. Все чаще уносили наших. Кто-то из них будет "трехсотым", а кому-то предстоит стать и "двухсотым".

Но не думал я сейчас об этом. Вперед, только вперед. Опять во рту солоноватый привкус крови, опять адреналин бушует в жилах. Страх и азарт — вот те чувства, которые движут мужчинами во время боя. Вместе они образуют гремучую смесь, готовую взорваться, выделяя огромное количество энергии.

Вперед. Очередной кабинет. Полусогнувшись, подходим к дверному проему, не доходя пары шагов, выдергиваем кольца и кидаем две гранаты. При этом стараемся забросить их за угол, чтобы осколками не задело нас. Отскакиваем и прижимаемся к стене. Гремят два взрыва. Эхом им откликаются тоже взрывы из другого конца коридора. Прыжком появляемся в дверном проеме и расстреливаем пространство помещения. От души стреляем длинными очередями от живота. Одна, вторая, по всему кабинету. Нет вроде никого. Разворачиваемся, чтобы уходить, и в спину несется очередь. Кто-то остался. Никого не задел, гад. Снова летят гранаты, стреляем из подствольников, порядка шести гранат послали в кабинет. Тихо. Опять врываемся и снова от живота расстреливаем пространство кабинета. Шаг за шагом продвигаемся вперед. Стреляем не жалея патронов и только периодически меняем рожки у автомата. Натыкаемся на полуразорванный осколками гранат труп боевика. Уже темно, чтобы его рассматривать, выворачивать карманы. Выходим в коридор. Остальные наши ушли далеко вперед. В помещении уже ничего не видно. Только вспышки выстрелов и оглушительные в замкнутом помещении разрывы гранат озаряют высокий коридор. Постепенно все стихает. Второй этаж наш!

Странно, но с каждым новым боем, с каждой перестрелкой уходит жалость к боевикам. Поначалу терзали какие-то сомнения, что мы сюда пришли как завоеватели, мучила мысль, что я в какой-то степени оккупант, может, даже и убийца. А сейчас все до лампочки. Месть и все. Не более того. Все ясно как белое и черное. Мы хорошие, они — плохие. Постепенно азарт боя сходил на нет. Наваливалась усталость. Хотелось спать. Бойцы активно обсуждали прошедший день. Каждый, перебивая друг друга, рассказывал запомнившиеся эпизоды. Два бойца вернулись с первого этажа. Один из них, судя по репликам, был ранен в плечо. Медики, которые были в подвале, прямо на месте оперировали тяжелораненых.

Бойцы вырывали из своих драных бушлатов куски ваты, верхней материи и, смастерив факелы, запаливали их. Вокруг собралась толпа любопытствующих. Один из солдат разделся. Тут, при неверном свете, все увидели, что правое плечо бойца все в крови. Кто-то дал фляжку то ли водки, то ли спирта. Сначала дали сделать большой глоток раненому, а затем начали очищать от грязи и запекшейся крови рану. Тело солдата дергалось от прикосновения ваты из индивидуального пакета, смоченной жидкостью. Чтобы не кричать от боли, он засунул в рот кожаный ремень и всякий раз вгрызался в него зубами. Из уголков рта текла слюна, боец тыльной стороной ладони смахивал ее на пол. По лбу катился пот, заливая глаза. Окружающие его поддерживали, подбадривали, старались разговорами отвлечь от боли.

Его друг, вооружившись штык-ножом, помогая себе трофейным стилетом, расширял рану, ища осколок. Старался не причинять боли, но раненый морщился. Ему предлагали сделать инъекцию обезболивающего, но он, сдерживая вопли боли, стиснув зубы, посылал окружающих подальше.

Наконец "хирург" добрался до осколка. Все понимали, что его надо выдернуть очень быстро, иначе пациент потеряет сознание от боли или, того хуже, может умереть от болевого шока. На войне все поневоле становятся неплохими медиками. Знания лишними никогда не бывают.

Из подсобных материалов "врач" соорудил ножницы. Рядом стоящие взяли покрепче пациента. Он напрягся в ожидании рвущей тело и мозг на части боли, стиснул ремень покрепче зубами. Даже при этом плохом освещении было видно, что скулы побелели от напряжения. Глаза зажмурены. Сильнее, чем прежде, по лицу катятся крупные капли пота.

Его товарищ осторожно погрузил в рваное плечо импровизированный захват, ухватил осколок и рывком дернул его на себя. Раненый взвыл, дернулся резко назад, затем так же резко вперед. Из плеча хлынула кровь. Рядом стоящие солдаты судорожно рвали оболочки на индивидуальных медицинских пакетах, с треском лопалась плотная бумага, летели на пол булавки, спрятанные в каждом пакете. Рывком разматывали бинты. При этом все соблюдали осторожность, чтобы не касаться внутренних поверхностей пакетов. Сноровисто промокали кровь. Пытались бинтовать, но кровь мгновенно пропитывала все тампоны и стекала по голой спине. Или были задеты крупные сосуды, или у парня плохая свертываемость крови. Все отдавали себе отчет, что он мог истечь кровью и погибнуть. Кто-то в темноте отстегнул магазин от автомата и начал вытаскивать патроны. Не хотелось применять этот варварский способ остановки крови, но выхода не было. Мелкие раны в армии, как правило, засыпают сигаретным пеплом, а крупные — порохом.

Из темноты в круг тусклого света выдвинулся боец, в руках он держал два открытых патрона. Быстро убрали тампоны и бинты. Подошедший одним движением высыпал порох на рану. Один из факельщиков поднес огнь к пороху. Тот мгновенно вспыхнул, на секунду ослепив присутствующих. Раненый подскочил вверх. Но все увидели, что кровь остановилась. Все одобрительно заговорили. Подбадривали его, плечо быстро и аккуратно забинтовали. Осколок обмыли водкой и вручили на память раненому. Остатки водки его заставили выпить. Все, операция закончилась. Впереди была долгая холодная ночь. Очередная зимняя ночь в Чечне.

Тем, кто сыпал порох бойцу на рану, оказался Юра. Он подошел и молча протянул сигарету. Жив чертяка! Мы закурили. Мы были страшно рады видеть друг друга. Молча куря, улыбались друг другу.

Напарник молча вытащил из левого кармана какой-то предмет и показал мне. Освещение было никудышное. Я наклонился и сильно затянулся. При свете красного огонька сигареты увидел, что это ручная граната. Вывернутый запал лежал рядом на ладони. Юра тоже носил в кармане бушлата "заветную" гранату! Значит, пока, не пришло наше время!

— Не использовал? — спросил я.

— Пока нет. Ты где был? Хотел с тобой рядом быть, а ты куда-то потерялся.

— Хрен, его знает, Юра! Все побежали — и я за ними. Думал, что за пивом, а они меня сюда завели.

— За пивом очередь была бы, а тут духи. Как ты?

— Цел. Уши слышат. Все великолепно.

— Ну-у. Прямо великолепно? — в его голосе слышался скепсис.

— Мы с тобой живы? Живы! Целы? Более-менее! В духовском рейхстаге сидим на втором этаже. Что нам еще надо?

— Пожрать да выпить!

— Поднимись на этаж выше, попроси.

— Они нальют! Как ночевать будем?

— Хрен его знает, Юра. Как-нибудь. В подвал не спустишься — там импровизированный госпиталь. Как только они оперируют — ума не приложу.

— Также, как и мы здесь — при свете факелов.

— Ни фига себе! Конец двадцатого века, а проводим операции при свете факелов. Ладно хоть не лечим раны при помощи собачьего жира и заклинаний и нашептываний.

— А ты повоюй со своим народом побольше, и придется заклинать, нашептывать. А ты как хотел?

— Ничего не хочу. Из здания не выйти?

— И не мечтай! Некоторые попробовали. Так тех, кто далеко не успел отбежать, сейчас штопают внизу, а кто порезвее — на площади остались. Духи никого не подпустили. Ни с этой стороны, ни с другой. Сейчас, наверное, уже все!

— Педерасты!

— Ты про кого, Слава?

— Не про наших же! Ублюдки!

— Не кипятись. Есть желание — вверху еще так много этажей. Они решили нас измором взять. Без подвоза еды, воды, боеприпасов, эвакуации раненых мы здесь долго не продержимся. Так что надо как можно быстрее двигаться вверх.

— Подожди, вот они устроят нам такой же сюрприз, как в Госбанке, когда взорвали над нами потолок. Вот веселуха будет!

— Не взорвут.

— Почему?

— Много этажей. Могут и верхние этажи сложиться.

— Мусульмане за веру, борьбу с иноверцами могут и себя порешить.

— Все они хотят жить.

— Тоже верно. Но всегда пара-тройка фанатиков найдется. Которым глубоко наплевать на остальные жизни. Вот и рванут. Дураков везде хватает.

— Мне нравится твой оптимизм, Слава, ты как всегда вселяешь в людей радость и уверенность в завтрашнем дне.

— Я — реалист. Идем поищем место для ночлега.

— Идем дров поищем. Может, духи не все успели спалить.

Мы медленно побрели по коридору. Заходили во все кабинеты. Искали, собирали обломки мебели, дверей, оконных рам. Все стащили в один из кабинетов. Там же нашли и пачку писчей бумаги. Разожгли костер. Слабый огонек лизал остатки мебели. Оставшийся лак пузырился, чернел, неохотно горел. Привалившись спинами к стене и прижавшись друг к другу плечами, мы начали молча смотреть на огонь. Он притягивал наше внимание, каждый думал о своем. Мыслями уносилися куда-то далеко прочь от реалий, от событий прошедшего дня.

От тепла костра постепенно мы согрелись. Несмотря на жажду, голод, переполнявшие нас эмоции, накатилась дрема, и мы начали засыпать. Закончился еще один день моей жизни, закончился очередной день очередной войны.

Спать было неудобно. Конечности быстро затекали, ноги сводило судорогой. Потом стало холодно. Костер почти погас. Приходилось спать вполглаза, наблюдая за костром. Еще не рассвело, когда мы проснулись. Подкинули очередную порцию дров в полупотухший костер. Костер медленно разгорался. Мы начали делать зарядку, махать руками, приседать, отжиматься от пола. Только благодаря физическим упражнениям согрелись. Но без горячей пищи, чая, водки мы долго не продержимся. Духи нас не выпустят без потерь, и подойти не дадут помощникам. Кто кого. У них тоже нет возможности просто так пройти. Не выпустим. Порвем как вчерашнюю газету!

На улице, вернее на площади, началась перестрелка. Осторожно, чтобы нас не подстрелили свои, приняв за духов, мы выглянули из окна. Большая группа, не меньше полка, по форме очень похоже на сборную команду из внутренних войск и морских пехотинцев, пыталась прорваться к нам на помощь.

Духи с верхних этажей отчаянно стреляли. Теперь мы с Юрой ясно представляли себе, какую невероятно трудную задачу мы сумели выполнить, преодолев площадь. Сверху, даже при паршивом утреннем освещении все было как на ладони. И бойцы внизу, пытавшиеся пробиться к нам на помощь, а сейчас прятавшиеся за обломками техники, в ямах, окопчиках, представлялись сверху не более чем прекрасными мишенями в тире.

В коридоре послышалась стрельба и разрывы гранат. Мы бросились из комнаты. На второй лестнице бойцы, отступая, сдерживали натиск духов. Пошли на прорыв, уроды! Не получится.

На бегу заталкиваю гранату в подствольник. Не целясь, стреляю. Граната исчезает в лестничном пролете. Через секунду слышится хлопок разрыва. Звук падающего предмета. Стрельба замолкла на пару секунд и вновь началась. Не прорвутся. Все больше наших просыпались и подбегали.

На первой лестнице тоже перестрелка. Духи отчаянно желали вырваться из "котла". Юра рядом тоже стреляет по духам из подствольника. По прежнему опыту знаю, что стрелок из гранатомета он более умелый. Может приложить как надо. Если я, страдая отсутствием пространственного воображения, толком не могу представить, куда и как полетит граната по навесной траектории, то Юра прекрасно это делает. И сколько раз я удивлялся его умению "закидывать" гранату из подствольника из немыслимой позиции по невероятной траектории. И он неизменно добивался результата с первого выстрела. Вот и сейчас он с невозмутимым лицом азартно стрелял по духам. Под маской невозмутимости во время боя скрывается азартный, увлекающийся боец.

Противник тоже перешел на подствольники и ручные гранаты. Поэтому обе стороны держались друг от друга на почтительном расстоянии. "Гранатная" дуэль продолжалась.

У меня мелькнула даже мысль — а что если вывести всех наших из здания, а потом взорвать его ко всем чертям, вместе со всем содержимым! И все духи одним махом кончены. Заманчивая перспектива. Но не дадут. Начальству подавай победные реляции. И фотографии побежденного здания на первых листах новомодных журналов. Флаг, чтобы как над Рейхстагом развевался. Сейчас будут гнать на помощь войска. На площади такими темпами положат не меньше трети. Загонят в здание не меньше дивизии, чтобы оставшихся положить здесь.

Глава 19

Я примерно догадываюсь, что хотят сделать наши московские отцы-командиры! Хорошего от них не жди! Пакостей? Пожалуйста — сколько угодно! Толкового — ни шиша!

На улице тоже была слышна нарастающая перестрелка. Жалко ребят. Надо поднажать, чтобы внимание духов на себя оттянуть. Сколько раз уже вызывали огонь на себя! Сюда бы пару престарелых генералов-пузанов из Арбатского военного округа, чтобы они вызывали огонь на себя, спасая жизни солдат, что сейчас бьются на площади, идя к нам на выручку.

Прикладываюсь вновь к автомату. Для подствольника осталось всего две гранаты. Перехожу на патроны. Толком не видно, но стреляю. Из-за содат, поднявшихся с первого этажа и подвала, становится тесно. Никто не хочет остаться в стороне. Всем хочется приложить руку к уничтожению этого осиного гнезда. Если бы еще после этого закончилась война, было бы просто замечательно! Но, насколько я узнал этот народ, он будет биться за каждый дом, вести партизанскую войну до последнего гражданина свой родины. А для чего и за что мы здесь воюем? Мстим за своих товарищей и тех русских — ненавижу слово "русскоязычные" — которые натерпелись боли и унижений до нашего прихода.

Вдруг мою левую щеку что-то обжигает. Мгновенно хватаюсь за нее. Ничего страшного, просто кто-то окатил меня горячими стреляными гильзами. Еще раз тру щеку и, стараясь не обращать внимания на боль, продолжаю стрелять. У меня осталось всего полмагазина в автомате и еще один "короткий" в кармане бушлата. А также по карманам около двадцати патронов россыпью. Скоро придется временно выходить из боя. У Юры, который тоже стреляет рядом, не больше. Эх, говорила же мне мама: "Учи английский, сынок!" Как я ни экономил патроны, но затвор сухо щелкнул один раз, а через пятнадцать минут — и второй. Попросил у окружавших меня солдат патронов, но все отвечали, что нет. Судя по их азартным рожам, я предположил, что им просто жаль расставаться с ними. Непосредственной угрозы моей жизни не было, и поэтому они не дали. Жмоты! Все — я "пустой", надо выходить из боя. Крикнул об этом Юре. Он кивнул и ответил, что сам через пару минут закончит и догонит меня.

С трудом растолкав мешавших друг другу солдат и офицеров, я выкатился в свободное пространство коридора. Решил подождать Юру, а затем идти дальше. Вот и показался Юра. Он был возбужден:

— Как, Слава, мы дали этим гадам просраться?

— Великолепно.

— Как ты сам?

— Не дождешься!

— Как это?

— Есть анекдот, — начал рассказывать я Юре по дороге на первый этаж. — У старого еврея спрашивают: "Как здоровье, Абрам?" А тот отвечает: "Не дождетесь!" Вот так и я. Как бы пакостно ни было на душе, постоянно всем отвечаю как тот старый еврей.

— Оригинально.

— Когда есть злость, то появляется задор, хочется биться за свое. А если я буду плакаться тебе, что, мол, все хреново, то пользы не будет. Вот представь себе, что я начну жаловаться на войну и ее бессмысленность. Ты же ее остановить не сможешь, а про меня подумаешь, какой я чудак на букву "м".

— Неплохо, Слава. Мне нравится. А ты знаешь, что такое "мудак"?

— Мудрый армейский командир?

— Знаешь.

— Не первый год в армии. Сейчас мы с тобой будем ржать до колик, если внизу патронов не найдем. Животы от хохота надорвем.

— Да пошел ты!..

— А кто нам боеприпасы подвезет? Ты хоть транспорт с Большой земли видел? — для нас сейчас место в трехстах метрах от Дворца казалось глубоким тылом.

— Что делать будем?

— Попытаемся у раненых отобрать. Им-то уже вроде как ни к чему, а нам пригодится.

— Слава, тебя послушать, так ты ради патронов пойдешь могилы раскапывать?

— А ты?

— Пойдем. Мы же не золотые коронки идем выдергивать. А там, глядишь, может и помощь подойдет. У них разживемся.

— Дурдом, Юра! Чтобы воевать, мы идем забирать патроны у раненых и мертвых! Как будто нам с тобой это надо! Рассказать нормальному гражданскому — не поверит. Скажет, что мы врем!

— Так поэтому и не говори.

— И не скажу. Ладно, идем.

Мы спустились на первый этаж и пошли бродить по нему в поисках боеприпасов. Иногда спотыкались об оружие, но когда его рассматривали, то убеждались, что из него уже вынули патроны. Когда спрашивали у немногочисленных бойцов, которые наблюдали за перемещениями людей на площади, те спокойно отвечали, что ждут, когда прибегут свежие силы, вот, мол, у них мы и возьмем. В подвале, по их словам, также уже не было ничего. У раненых и убитых отобрали все, что можно было взять. Значит, не мы одни охотники за боеприпасами.

Мы с Юрой начали психовать. Наверху, судя по выстрелам, шел нешуточный бой, а мы здесь как последние трусы сидим. От избытка чувств я начал ходить по вестибюлю первого этажа, отчаянно пиная весь мусор, что попадался под носок моего ботинка. Юра с мрачной физиономией наблюдал за происходящим на площади. Судя по его реакции, ничего хорошего не происходило. Перестрелка на площади была очень оживленной.

По лестнице послышался грохот башмаков. Я пошел посмотреть. Несли двух бойцов. "Двухсотые". У одного оторвана ступня и часть голени, а второй, казалось, был разорван на части.

— На гранату лег. Сам. Нас закрыл. А Сашке не повезло, рядом стоял. Вот ногу и снесло, — ответили бойцы с дрожью в голосе на мой немой вопрос.

— Патроны их где? — несмотря на весь трагизм ситуации спросил я.

— Наверху сразу разобрали.

— Жаль.

— У всех мало осталось. Сейчас вроде вперед немного продвинулись. Может, у духов заберем.

— Блядь! Все как в сорок первом. Добудьте себе оружие у врага в бою. Тьфу, блядь!

— Да не кипятитесь вы так, — один из несших останки солдат смотрел на меня как на сумасшедшего. — Хотите, я вам свои патроны отдам?

— Хочу! Давай.

— Возьмите, — солдат достал из подсумка пару магазинов и протянул мне.

— Спасибо, брат! С меня бутылка!

Бойцы пошли дальше, в подвал.

Я посмотрел на контрольное отверстие, что на магазине. Там виднелся капсюль патрона. То же самое и было на втором магазине. Значит, полные. Шестьдесят патронов. Не густо, но хоть что-то. Я хотел поделиться с Юрой. Но скажу честно, читатель, есть такое армейское выражение: "Жаба задавила". Жадность человеческая. За Юрку жизнь отдам, но тут жалко. Что такое шестьдесят патронов? Тьфу! На две минуты хорошего боя. А если делить их пополам, то и на столько не хватит. Жадность и азарт — не самые мои лучшие качества. Но такой я есть.

Легко я взбежал наверх. Куда только делись апатия и усталость. Наверное, у меня что-то с головой не в порядке. Все вокруг были спокойные, уравновешенные, усталые, а я как молодой боец-салабон рвался в бой. Дурак, наверное?! Бывает.

Вперед, вперед! Темп, скорость, только вперед! Пока мы с Юрой бродили в поисках патронов, наши отбили лестничный марш и уже подбирались к площадке третьего этажа. Пробиться в первые ряды было непросто. Залегли на полу и стреляли вверх. Опять не было видно конкретного противника. Ни мы, ни духи не видели друг друга. Как только началось перемещение, я вклинился и вместе с группой бросился вперед.

Вот он — третий этаж! Только достигли площадки этажа, как тут же рассредоточились. Я упал и начал быстро перекатываться. Автомат перед собой. Показалось, что мелькнула тень. Во время переката даю короткую очередь. Пули веером разносятся по коридору. Я у стены. Рядом какой-то кабинет. Привстаю на колено и заглядываю в дверной проем. Вроде никого. В полуприсяде, держа автомат на уровне глаз, нервно поворачиваясь, вхожу в помещение. За спиной шорох. Быстро делаю кувырок через правое плечо вперед. Не успев приземлиться, даю короткую очередь на звук.

Это сквозняк шуршит разбросанными бумагами. В кабинете лежат два трупа боевиков. Преодолевая отвращение, подхожу к ним. Видимо, из подствольника через окно. Рядом валяются два автомата и какая-то сумка. Беру первым делом автоматы. Так, магазины долой! Неполные, но патроны есть. Дальше. Судорожно рву замки на сумке. Сверху пара гранат, их в правый карман бушлата, а дальше — деньги. Рубли. Твою мать. На хрен мне эти рубли? Отдал бы эту сумку за цинк патронов. Достаю пачку. Пятидесятирублевые. На ощупь какие-то жирные. Рву обертку на пачке, достаю купюру, рассматриваю ее. Так и есть — фальшивая! Краска плывет. Бумага чуть лучше туалетной. На хрен им эти бумажки? Не знаю. Дети гор. Считают, наверное, что они настоящие. Но не могли же они держать оборону всего с двумя магазинами?! Обшариваю помещение дальше. Вот они! Мои родные, мои хорошие. У окна лежат шесть магазинов. Полупустой цинк патронов, штук сорок гранат и цинк с гранатами для подствольника. И шесть "мух"! Идите к папочке, мои хорошие! У-сю-сю-сю!

Молодцы духи! Хорошо приготовились. Только хрен вам в рот, а не оборону! Полные магазины распихиваю по карманам. Благо что разработчики нашей формы кроили карманы под размер автоматных рожков. Пустые и полупустые магазины набиваю патронами. Гранаты для подствольника. Набрал металла килограммов пять, не меньше. За спиной болтается пара одноразовых гранатометов, в руках еще один. Автомат с полным пулеметным магазином и гранатой в подствольнике, стволом вниз — на правом плече. А теперь и повоевать можно.

Пока набивал вышеперечисленными сокровищами карманы, в коридоре разгорелась стрельба. У косяка встал на одно колено. А потом осторожно высунул голову в коридор. Духи устроили баррикаду в коридоре и вели бой с нашими. На лестнице тоже велась перестрелка.

Прячась за выступы, я подошел к нашим. Посторонись, ребята! Все расступились и зажали уши. На ремне гранатомета сорвал бумажку — там лежали два ватных тампона. Засунул их в уши, раскрыл рот и выстрелил. Грохот потрясающий. Тем более в замкнутом помещении. Были бы стекла, то непременно вылетели бы.

Баррикаду из мебели, обломков кирпичных перегородок разнесло в щепки. Класс! Достаю из-за спины второй гранатомет. Подарок вам от "Бешеных псов"! Вырываю кольцо с чекой, откидываю прицельную планку и жму на выступающую "клавишу". Настал, уроды, для вас Судный день. Грохот, несмотря на вату. Здорово! С трудом удерживаю себя от искушения всадить туда же и третью "муху". Хорошего помаленьку! Отбрасываю пустую трубу и вскидываю автомат. Очередь. От стены до стены. От всей души. Не жалея патронов. Как это оказывается здорово, вот так, с колена водить стволом стреляющего автомата от стены к стене! Не жалея патронов. Не считая, сколько у тебя осталось на этот кабинет и сможешь ли ты выйти из него в коридор. Затвор сухо щелкнул. Выдергиваю магазин и в карман. Пригодится родной, у меня для него начинка есть. Вставляю второй.

Вперед! Только вперед! Вряд ли кто уцелел после такой встречи, но чем черт не шутит. Зачистка, она и есть зачистка. После разрыва гранат в коридоре сплошная стена из пыли и дыма. Ноздри щекочет запах сгоревшей взрывчатки и пороховых газов, штукатурки, известки. Это мои "мушки" постарались. Расчистили нам дорогу.

Мелкими перебежками продвигаемся вперед. Что-то цепляю мягкое носком ботинка и отбрасываю в сторону. Краем глаза замечаю, что это фрагмент руки в тряпке, наверное, все, что осталось от рукава. На обожженной стене красное пятно и груда тряпья внизу. Моя работа! Вперед!

Так, двигаясь, мы насчитали восемь трупов. Некоторые были разорваны осколками, а некоторых я достал из автомата. Вот это война! Ай да Славка! Ай да сукин сын! Молодец! Пять баллов!

Я был горд и почти влюблен в себя. Сколько мы потом ни проходили, но ни одного живого духа не нашли. Видимо, эти не успели подняться выше. Получается, что я своими трофейными гранатометами уложил восемь духов и освободил этаж. Не один я, конечно, но я был основным. Не зря, значит, живу. Хоть одно, но полезное и хорошее дело сделал в жизни.

Также на этаже мы обнаружили шесть трупов наших солдат. У двоих половые члены и мошонки были отрезаны и вложены в рот. Все трупы без исключения были в ссадинах, кровоподтеках, ножевых порезах. Пытали их. Что хотели узнать духи, сидя здесь, в почти полной осаде, от пленных? Скорее всего, ничего, просто вымещали глухую злость за нашу оккупацию. Бессильная злоба. Страшная штука!

Пошел и разделил с бойцами найденные трофейные боеприпасы. Все были поражены моей находкой. А затем мы поспешили на помощь тем, кто пошел наверх. Наши бойцы уже бились за пятый этаж. Духи оставили немногочисленную группу своих боевиков нам на растерзание, а сами поднялись на седьмой. Взорвали лестничные пролеты между шестым и седьмым этажами. На второй лестнице не успели или что-то не сработало. Оставался лишь один путь. Это здорово смахивало на ловушку. С каждым новым этажом духи все отчаяннее визжали "Аллах акбар!" и бились с отчаянной ожесточенностью. Им уже было ясно, что выйти из здания не удастся, а к нам пробилось подкрепление, и мы шли уже более весело. Прибывшие дали нам отдых. Подвезли воду. Много воды. Я до конца жизни не забуду вкус этой воды. Самый вкусный напиток, что приходилось мне пробовать в жизни. Казалось, что выпил не менее трех литров. Живот был похож на большой аквариум. Тут же привезли и спирт. Тоже не оказался лишним. Сразу выпил полстакана разведенного спирта. Горячей пищи не было, но мы разогревали тушенку на кострах из остатков мебели, дверей и оконных рам.

Командование нашей бригады прибыло в здание с первой партией пополнения. Буталов поначалу старался показать себя старым воином, опытным боевиком, но все это рухнуло. Его не воспринимали собственные подчиненные, не говоря уже об остальных. Кто он есть такой и что собой представляет, мы уже успели рассказать всем желающим.

Так и не появилось единого командования. Прибыли десантники, морские пехотинцы и внутренние войска. Каждый из прибывших командиров мнил себя великим полководцем, но все вяло посылали их на хрен или откровенно саботировали решения и приказы. Многие, кстати, были абсурдны. Например, — каждой части построиться на определенном этаже. Пытались также собрать на совещание командиров подразделений, а ведь во многих ротах выбило командиров, не говоря уже про более мелкие подразделения. Некоторые умники пытались разделить раненых и запрещали своим медикам лечить военнослужащих не из своих подразделений. Чушь собачья! Слава Богу, что у военврачей хватило ума и смелости проигнорировать это нелепое распоряжение.

В огромном подвале разместились штабы прибывших командиров. Но они сидели, изнывая от скуки. Не было войск, которыми можно было бы руководить, управлять. Не было возможности принимать решения и воплощать их в жизнь. Поначалу они все поднимались наверх и принимали непосредственное участие в боевых действиях. Потом это многим надоедало, и они спускались вниз и пили вместе с другими вновь прибывшими офицерами. Но некоторые оставались наверху со своими и "чужими" войсками и воевали. Так поступил Сан Саныч, и Серега Казарцев от него не отставал. Они за все время боев ни разу не покинули очаг боевых действий, хотя оба имели полное моральное и командирское право сделать это. Как обычные бойцы они бились рядом со всеми. Так же их крыли матами, если они делали что-нибудь неправильно. Так же их хлопали по плечу и поздравляли за удачный выстрел, за хорошо заброшенную гранату. Может, именно вот это и отличает настоящих отцов-командиров от паркетных шаркунов и карьеристов. Это было не панибратство, а именно уважение к человеку, который работает как ты, не боится грязной работы. Не чурается того дерьма, в котором по воле Москвы ты купаешься. Понимаешь, что он не проводник московского маразма, а командир, который воюет за Россию, болеет и переживает за каждого погибшего, каждого раненого. Они, Сан Саныч и Казарцев, просто мужики, пахари этой войны. Не они составляли ежедневные победные реляции в Ханкалу о блистательных подвигах и заверяли, что вот-вот возьмем здание. Нет! За них это блестяще делал Буталов. Не забывая, конечно, подчеркнуть свою роль в этой освободительной операции.

Естественно, он был не одинок, все командиры, что обосновались в подвале здания, писали подобные ежедневные сводки. Поначалу каждый поодиночке, но цифры сильно отличались друг от друга, и поэтому, получив очередной разнос от Ханкалы, командиры теперь собирались, тщательно обсуждали все детали своих докладов и отписывались. Как водится на любой войне, по этим рапортам выходило, что половина населения города Грозного засела в обороне Дворца, и большую его часть мы уже уничтожили. А что же будет, когда мы пойдем дальше?

Здесь же в подвале расположились и медики. Поначалу они как-то чурались, сторонились друг друга, но затем плюнули на все условности и объединились в один единый организм. Хвала разуму!

Несмотря на прибывшее подкрепление, взятие остальных этажей проходило с трудом. Духи бились за каждый сантиметр этажа, лестничного пролета. Двое боевиков обвешались гранатами и бросились на бойцов. Погибло четырнадцать человек. Противник не в счет. Этот случай вызвал у всех злобу. Затем духи стали оставлять мины-ловушки, минировали двери, помещения, оставленные цинки с патронами, ящики с гранатами, гранатометы. Все это взлетало на воздух, стоило лишь прикоснуться к этим "трофеям". Гранаты или мины выступали в роли детонатора, запала и провоцировали подрыв остальных боеприпасов. Потом хоронить было некого. Просто бесформенное кровавое месиво, которое могло уместиться в большую банку из-под селедки.

Подходили все новые войска, они рвались в бой. Их никто не сдерживал. Хочешь воевать — пожалуйста! Дрались по принципу Суворова: каждый солдат знай свой маневр. Приходили новые командиры. Многие вновь пытались взять командование на себя, но и эти попытки проваливались. Они быстро успокаивались и начинали пить и писать хвалебные оды своему военному мастерству. Все старо как мир. Все повторяется. Пару раз приезжали какие-то московские генералы с корреспондентами. Красовались на фоне Дворца, давали интервью в самом здании. О чем-то спрашивали у раненых бойцов. Кто-то попытался подойти ко мне, но я повернулся спиной и через плечо послал на хрен. Еще не хватало, чтобы родители увидели меня на телеэкране. Ни к чему все это баловство.

Дни и ночи слились воедино. Постоянно кто-то воевал. Я и сам придерживался такого же графика — атака или сдерживание контратаки. Однажды духам удалось нас отбросить на пару этажей вниз, примерно с десятого этажа на седьмой. Пришлось хорошенько их встряхнуть. С потерями отбили свою территорию. Так вот. Полдня воюешь, а затем, когда заканчиваются боеприпасы, спускаешься на пару этажей вниз. Там уже горят костры, и горячая каша с тушенкой ждет тебя. Кто-то постоянно поддерживал огонь, готовил пищу, наливал полстакана разведенного спирта, подтаскивал патроны, боеприпасы, сигареты. Если это были тыловики, то спасибо им за эту заботу. Никто не спрашивал тебя, кто ты, из какой части, офицер или солдат, все просто подходили, садились, ели, курили, отходили в сторону, освобождая место другим. Несколько часов сна, потом просыпаешься от холода, снова легкий завтрак — и наверх, отталкиваешь кого-нибудь и воюешь. Все отработано до мелочей. Мозг от усталости и избытка впечатлений уже не работает, сознание выключено. Перестал уже считать, какой этаж взяли, на каком этаже воюем. Был момент, когда взяли одну лестницу и пробились сразу на следующий этаж. Казалось, что уже полжизни прошло, а мы все так же возимся в этом проклятом всеми здании.

Чем выше мы забирались наверх, тем больше войск скапливалось во Дворце. Было такое впечатление, что вся группировка прибыла для штурма нового рейхстага. Появилось много свежих лиц. Здесь был и спецназ всех мастей и рангов: ГРУ, ФСК, МВД, СОБР, ОМОН. А уж прочих войск — без счета. Генералов было также как грязи. Где же вы были, уроды, когда мы здесь на площади окапывались? Тьфу! Стервятники поганые! Мародеры! Журналистов всех мастей и рангов тоже немало. Простую "махру" к ним не пускали. А вот вновь прибывших, у которых еще пионерские костры в заднице горят ясным пламенем, тех вперед, к телекамерам, на голубые экраны. Вот они-то тебе, читатель, и вешали лапшу на уши в программе новостей. После плотного ужина с пивом. Короче. Не буду тебя утомлять. Взяли мы этот рейхстаг. И кто-то водрузил на нем красное знамя победы. Правда, через пару дней его заменили Российским флагом. Ну, это уже не принципиально. Может, для московских генералов и их прихлебателей из Ханкалы это имело жизненно важное значение, а для сибирской "махры" — нет.

Буталов бегал по этажам и собирал нас. Когда осталась уже пара-тройка этажей, то решили "негров", то есть нас, отвести. А штурм десерта оставить элите московской. Почему-то все дружно положили на Буталова и сами продолжили штурм. А всех красивых и расписных в новом американском и турецком камуфляже послали в первопрестольную. И расписались мы на Новом Рейхстаге. Много было добрых слов о наших погибших товарищах, о раненых. Немало было и брани. Досталось всем, и Верховному Главнокомандующему, и его бывшему подчиненному Дудаеву. Министр обороны также не остался без нашего внимания. Буталову был отдельный письменный привет.

Дудаева и его ближайших сподвижников не было в этом здании. Наверное, раньше вышли. Из боевиков, кто оборонял эту цитадель, никто не выжил. По крайней мере, по моим данным. Пленных также не было. Не было настроения у наших солдат брать в плен даже тех, кто сдавался. Некоторые прыгнули с многометровой высоты вниз, некоторые с многочисленными огнестрельными и ножевыми ранениями висели на кусках электрического провода. Слишком свежи были воспоминания о тех наших товарищах, которых духи использовали как живой щит.

Когда вышли из Дворца, начали подсчитывать потери нашей бригады. Толком никто не мог доложить, где его люди и сколько у него всего личного состава. Бардак полнейший. Постепенно картина прояснилась. Непосредственно в здании погибли пятнадцать человек и семнадцать были ранены. Трое из отправленных на "Северный" для эвакуации сбежали и теперь прятались в подразделениях, путая всю отчетность. Доктора их обследовали и с матами пинками загнали на ближайший транспорт до аэропорта. У одного начинался перитонит, а у других — нагноение ран.

Перитонит — чертовски неприятная вещь, это когда рвется какая-то полость (желудок, желчный пузырь) и кишки обливает собственной кислотой, или когда огнестрельное ранение в живот начинает нагнаиваться. Разлагаешься заживо. Шансов выжить очень мало. И вот такой боец или от отчаяния, или от жажды мести рвется в бой. Остальные двое также ничуть не лучше. На фронте каждый становится немножко медиком. Им грозит ампутация конечностей, а они идут в бой. Конечности им ампутируют в любом случае — раздроблены кости. А они идут и воюют, как здоровые. Таким людям надо памятники при жизни ставить. Где они, что с ними стало впоследствии, я не знаю.

Все были на подъеме, теперь казалось всем, что стоит только чуть поднажать, и враг побежит. Но начались какие-то непонятные переговоры со старейшинами. О чем разговаривать с этими духами? Так нет, руководство ставки и московские тузы о чем-то шепчутся, войска стоят и жуют сопли. Духи тем временем перегруппируются, подтянут свежие силы, залечат раны, оправятся от первого шока поражения, их муллы проведут очередную пропаганду среди своих соплеменников, и вновь "священная война" — газават — вспыхнет с новой силой. А мы пока будем стоять в городе. Свежих сил нам никто не даст, вооружение и технику новую не подтянут. Так на кого работает в данном случае Москва? Не знаешь, читатель? Я тоже не знаю, и никому у нас в бригаде это тоже не было понятно. Получалось, что Москва воюет понарошку, выигрывая время для духов бессмысленными переговорами.

Если бы не настоящие похоронки и неубранные до сих пор трупы на улицах, то это было бы очень смешно. Смешно, если бы не так страшно. Неужели купили всех тех, кто руководит из Москвы боевыми действиями в Чечне? Ход и порядок событий показывали, что это так. Как бы мне хотелось, чтобы я заблуждался на этот счет! Но ежеминутно возникали вопросы в голове, а ответа на них я не находил. С подобными же вопросами ко мне обращались и офицеры, и солдаты, я отшучивался и посылал всех на хрен. На душе было тяжело. С Юрой мы постоянно обсасывали эту тему. Нет ответов. Серая погода, разрушенные здания, громадные потери, неубранные трупы на улицах, бесперспективность самой войны, когда победа пиррова, а свои же командиры из столицы даже ее превращают в поражение, все это еще больше портило настроение, подрывало и так неустойчивую веру в Верховного Главнокомандующего и его окружение. Было ощущение, что нас здесь всех предали, продали, жертвы напрасны. Все не имеет абсолютно никакого смысла.

Пока разбирались в своих чувствах, поступил приказ занять консервный и коньячный заводы.

Первый и танковый батальоны взяли коньячный завод, а второй батальон — консервный. Через день к нам подмазались внутренние войска. Мы не жадные, всем хватит!

Начала прибывать замена из Сибирского военного округа. В первую очередь заполнялись вакансии командиров батальонов. Свободные вакансии. Раненых комбатов отправляли домой приказом. Их провожала вся бригада. Новые, которые приходили на их место, быстро входили в должность. Никто пока из вновь прибывших не занимался самодурством, самоуправством.

Очень интересно было наблюдать, как прибывали на совещание в штаб командиры подразделений. Первый комбат и главный танкист теряли на глазах здоровье и таяли. Цвет их лиц из поначалу ярко-красного постепенно превращался в сине-желтый. А второй комбат, наоборот, расцветал день ото дня. Он уже не пил простую воду, только соки. Восстанавливался баланс сил.

Мы с Юрой побывали на обоих объектах. У нас стояло пять литров чеченского коньяка, литров пятнадцать всевозможных соков, а также какая-то гадость, которая применялась для приготовления консервированных фруктов и соков. По запаху как сливовый ликер, а на вкус — жженая пробка с добавлением ацетона. Живот после нее болел, но в голову хорошо "вставляло". С легкой руки Васи Цапалова эту бурду начали именовать ликер "а ля Чечня".

После занятия этих "ключевых" объектов в обороне противника, наша бригада стала очень популярна и желанна во всех частях. К нам ехали в гости все командиры, к бойцам ехали бойцы. Все увозили с собой гостинцы — флягу-другую коньяка, пару ящиков соков. Нас звали в гости. На коньяк мы меняли форму, оружие, боеприпасы, запасные части для техники. Третий батальон выменял трофейную БМП за две двухсотлитровые бочки коньяка. Кто говорит, что нефть это кровь войны? Чушь! Спиртное — кровь войны. Казалось, что за трофейный коньяк мы могли выменять и Дудаева, если бы только кто-нибудь предложил его для обмена.

Эта идиллия продолжалась, к сожалению, недолго. Всего десять дней. Пока не поступил приказ из Ханкалы уничтожить весь трофейный запас коньяка.

Эта ужасная новость благодаря связистам в момент облетела всю группировку. И потянулись в нашу сторону обозы. Страждущие везли с собой всевозможную тару. Самой популярной была канистра. Также везли форму и дефицитные запчасти, много было трофеев. В том числе и чеченские автоматы, ножи, флаги, зеленые повязки, карты боевых действий, подписанные Дудаевым и Масхадовым. Правда, при сравнении подписей на каждой карте они различались. Некоторые были вообще без подписей. Но те, кто привез, клятвенно заверяли, что сняли их с пленного или мертвого боевика, который бился, как тигр в клетке, а перед смертью пытался ее сожрать, сжечь, порвать. Все зависело только от личной фантазии.

Привезли три кресла-катапульты. Каждый ее владелец клялся, что лично снял с самолета Дудаева. Много было юмористичных казусов. Было впечатление, что попроси мы сейчас боеголовку от ракеты, то нам за пару бочек коньяка привезут и ее. Хорошо быть монополистом!

Но вот приехал какой-то чудак на букву "м" из Ханкалы и начал кричать, чтобы мы немедленно прекратили спаивать группировку. Надо было присутствовать при этом. Те, кто стоял в очереди, отчаянно крыли матами молодого подполковника. Некоторые пытались заговорить ему зубы, а другие в это время из автоматов бронебойными пулями старались наковырять в большой цистерне-танке как можно больше отверстий. Коньяк хлестал из всех этих дырочек, подставлялись банки, канистры, чашки, плошки. Отчаяние и жадность делают чудеса!

Через пятнадцать минут подполковнику, у которого не оказалось здесь земляков, потому что родился он в Москве и всю жизнь там прослужил, удалось вырваться, и от имени командующего он приказал расстрелять стальную колонну. Командир танкового батальона лично навел пушку и выстрелил бронебойным снарядом. Под общий крик ужаса и отчаянья колонна наклонилась, потом она упала — из разорванного бока захлестала толстенная струя коньяка. Коньяк. Море коньяка хлынуло на землю, затопляя всю прилегающую окрестность.

Все бросились вычерпывать из луж коньяк. Над всем этим ералашем царил густой, хмелящий голову, вызывающий чихание и слезотечение, обильное слюноотделение, осязаемый на ощупь дух коньяка. Веселый азарт быстро сменился глухим раздражением и приступами праведного гнева, когда коньяк быстро впитался в землю.

Перепачканные землей, с пропитанными коньяком бушлатами и брюками офицеры, ворча маты под нос, смотрели исподлобья на московского хлыща. Тот, не выдержав этой гнетущей тяжелой паузы, быстро ретировался. Он сделал это вовремя, потому что офицеры начали выражать свое отношение к происшедшему:

— Козел вонючий!

— Урод гребаный!

— Вошь солдатская! Они в Ханкале на всем готовом! Московские поставки продуктов и водки!

— Хоть бы попросил, так дали бы этому гаду.

— Нужен ему этот коньяк!

— Ему с кристалловского завода поставляют водку, будет он эту чеченскую бурду хлебать! Дождешься!

— Не мог, гаденыш, чуть позже приехать! Скотина!

— Еще часок, так все бы по-человечески набрали.

— Надо попробовать! Наливай!

И началась обычная офицерская пьянка. Пили все представители всех войск, которые были в Чечне. Закуску доставали из своих БМП, БТР, танков. Преобладала тушенка, сгущенка, не пробовал, читатель, запивать водкой сгущенку? Нет?! Попробуй, ощущение незабываемое! Из закусок были и деликатесы. Колбаса, сыр. Кто-то притащил даже майонез. Вкус замечательный! После третьей рюмки, стакана, крышки от котелка — у каждого своя тара и своя норма, никто никого не останавливал, — забыли про этого долбаного подполковника и начали вспоминать прошедшие события. Вспомнили бои за Дворец.

Кто отчаянно хвастался своими подвигами, кто рассказывал, как погибли его подчиненные, товарищи. Были слезы, клятвы отомстить за погибших. Но все пришли к единодушному мнению, что во всем виноваты мудаки из Кремля и Генштаба. Выпили, подняв чисто военный тост "За смерть дуракам!"

Начинало темнеть. Продолжали подтягиваться офицеры из других частей. Весть о том, что по приказу из Ханкалы уничтожили стратегические запасы спиртного группировки, мигом облетела всех. И они приезжали в надежде, что, может, что-нибудь осталось. Их принимали в теплую компанию и накачивали остатками коньяка.

А затем приехал вновь наш знакомый подполковник из Ханкалы. На этот раз мудила прибыл не один, а притащил с собой рзведроту. Испугал ежа голой задницей! В темноте послышался окрик часового:

— Стой! Пароль три!

— Представитель Ставки подполковник Сергеев.

— Стой!

— Я сказал, что я представитель Ставки! Позови начальника караула!

— Стой! Стрелять буду!

— Стою! Позови начальника караула!

В темноте послышался звук шагов и голос начальника караула:

— Представитель ко мне, остальные на месте!

— Это вы мне командуете "Ко мне"?! — в темноте послышался возмущенный голос мудака-подполковника.

— Вам. Если через секунду не начинаете движение — открываю огонь на поражение, без предупреждения.

— Иду. Я еще разберусь с вами!

— Без разговоров ко мне. Пароля не знаете, а все туда же. По ночам права качать. Много вас таких в Сунже плавает кверху брюхом.

— Где командир? Я приехал лично посмотреть, как исполняется приказ об уничтожении спиртного.

Он вошел в круг света, где было человек сорок офицеров. За ним молча, тенью следовали привезенные разведчики. И хоть на первый взгляд численное преимущество было на их стороне, не надо забывать, что в темноте стояло еще два батальона. Пусть и неполного состава, но закаленные в боях, знавшие, что офицеры их не подведут, не спрячутся за их спинами, жизнями. А вот сумеют ли разведчики из Ханкалы то же самое сказать про этого паркетного подполковника? Вряд ли. И, судя по напряженным лицам разведчиков, они не были в восторге от перспективы биться со своими из-за прихоти москвича. С одной стороны приказ, а с другой — свои, "махра".

Подполковник гоголем вошел в круг света. Форма новая, рожа сытая, чистая, гладко выбритая, ручки белые, ногти не обломаны, во взгляде блеск, тяга к жизни и командованию. Наполеон в миниатюре. В натуре. Грудь колесом. Белой полоской светится в полумраке подворотничок. Офицер с картинки или хренового ура-патриотического фильма. А ля командир полка, минимум — комбат. Красивый, подтянутый, умный, вот только на людей ему наплевать. Положит и полк, и батальон, лишь бы только прогнуться, чтобы заметили, наградили. Страшный человек. Вот и сейчас чувствуется во взгляде превосходство, властность. Будь его воля, то обвинил бы нас сейчас в саботаже и расстрелял бы без суда и следствия. А потом гордился бы этим поступком до самой могилы. И совесть бы не мучила. Ему бы заградотрядом в сорок первом командовать, вот там он проявил бы все свои таланты. А еще лучше — штафбатом.

Встретили его молчанием. Некоторые офицеры, спокойно выдержав его взгляд, отвернулись и намеренно громко начали обсуждать прошедшие бои. Особенно громко обсуждали бестолковые приказы из Ханкалы. Остальные офицеры также отвернулись и демонстративно разливали коньяк и, чокаясь, пили. Вот этого не выдержал уже московский шаркун. Завизжал как недорезанный поросенок, срываясь на фальцет:

— Прекратить пьянку!

Реакции ноль. Никто даже не повернул головы в его сторону. Но только повисла напряженность в воздухе. Напряглись спины. Некоторые начали поправлять оружие. В темноте прозвучало несколько сухих щелчков, кто-то снял автоматы с предохранителей. Были это участники вечеринки или прибывшие разведчики -неизвестно. Но именно эти щелчки стегнули по ушам, и почти одновременно с ними разговоры смолкли, и офицеры быстро повернулись в сторону непрошеного гостя.

— Немедленно прекратить пьянку и разойтись по подразделениям, в случае неповиновения у меня есть полномочия вас арестовать и препроводить на гауптвахту! — он сам собой любовался, упивался собственной персоной, светился от важности.

— Пошел на хрен! — раздалось из темноты.

— Кто это сказал? Кто посмел? — "подпол" подпрыгнул на месте.

— Ты кого хочешь арестовать, сынок? — спокойно, не повышая голоса, поинтересовался полковник из внутренних войск, подходя к москвичу. — Меня? Полковника? Ты, сопляк?

Глава 20

В армии только очень уважаемым людям позволяется называть своих подчиненных "сынками". По отношению к подполковнику это было неслыханное оскорбление. Что обозвать "сынком", что в рожу плюнуть — одинаково.

— Только попробуй — мой полк через полчаса раскатает тебя и твою Ханкалу по бревнышку. Ты на кого орешь? Здесь почти все командиры частей, что воюют в Грозном. А ты где, подполковник, воюешь? С кем воюешь? С нами? Значит, ты дух! Разве не так? Переговоры непонятные с духами ведете. Шушукаетесь у нас за спиной. Предатели!

— Вы демагогию не разводите! Мне приказано разогнать вашу пьянку, а кто будет сопротивляться — доставить в Ханкалу.

— Рискни здоровьем и собственной карьерой.

— Вы мне угрожаете?

— Здесь почти полсотни офицеров, все они большие или маленькие командиры. Завтра мы напишем рапорта. Каждый по одному рапорту, где укажем, что прибыли на совещание по взаимодействию, а тут ворвался пьяный подполковник, оскорбил часового, начальника караула, а затем пытался командовать командирами частей и их офицерами. Как тебе такая перспектива? У тебя есть письменный приказ на наше задержание и доставку в Ханкалу?

— Нет, — до подполковника, кажется, начало доходить, во что он вляпался.

— Если нет, то когда будут разбираться, докажут твое самоуправство, и придется ехать тебе командовать очень далеко от Москвы. А там мы тебя встретим. И вот тогда, сынок, — полковник сделал особый упор, особое ударение на "сынке", — мы с тобой поговорим о долге, совести, приказе и офицерской чести.

— Мне приказано, чтобы не было никакой пьянки, — опять начал гнуть свое подполковник. Только не было в его голосе уже прежних повелительных ноток.

— А кто пьет, сынок? — вновь ударил по его самолюбию вэвэшный полковник. — У нас совещание по отработке взаимодействия. Вопрос тактический, оперативный, поэтому нет смысла приглашать представителей cтавки.

Этот самый представитель стоял как оплеванный. Жизни ему теперь не будет. Разведчики и мы все расскажем, как его поставили на место, надавали словесных пощечин, а ему нечего возразить. Плечи его опустились, взгляд уперся в землю, злость кипела в нем. Он был готов нас порвать, расстрелять, сожрать. Но его облил с ног до головы помоями полковник, разведчики, что стояли у него за спиной, также не были на его стороне, да еще из темноты выдвигались бойцы и плотной стеной безмолвно окружали всех, включая и разведчиков. Это с одной стороны, а с другой, в случае чего, Ролин от него открестится. Москвич развернулся на каблуках и пошел прочь, за ним пошли разведчики. Вскоре в темноте взревели двигатели, и машины уехали. Напряжение спало. Все начали громко обсуждать происшедшее и хвалить полковника. Тот снисходительно принимал поздравления. И только заметил, что этот идиот ради собственной карьеры поперся в ночь. Сам сгинет и людей погубит. Идиот. Ради собственной карьеры может загубить много невинных жизней. На засаду напорется. И все.

Минут через пятнадцать вновь послышался рев двигателей и голос комбрига Буталова:

— Что за пьянка здесь? Кто разрешил? Где комбаты?

— Сам не справился, так этого недоумка подставил, — зло, сквозь зубы произнес комбат танкового батальона.

— Что здесь происходит? — в круг света вошел комбриг.

— Совещание идет. А тебя почему нет? — раскатисто спросил все тот же вэвэшный полковник.

— Мне с Ханкалы позвонили, сообщили, что здесь идет полным ходом пьянка, какого-то подполковника обматерили и отправили подальше. Вот я и приехал, — быстро проговорил Буталов, оглядывая всех и быстро соображая, как себя вести дальше.

— Никакой пьянки нет. Совещаемся, заодно решили поужинать. А этот ненормальный с Ханкалы примчался, начал права качать, верещать о какой-то пьянке. Псих. Вырабатываем сообща решение по взаимодействию, вот и за тобой хотели только что отправить гонца, но ты нас опередил, — добродушно проговорил полковник, полуобнимая за плечи Буталова и подталкивая его к БМП, где был накрыт импровизированный стол.

Надо отдать должное Буталову, он быстро сообразил, что к чему, и не чванясь начал пить со всеми наравне. Но настроение было скомкано вояжем придурковатого подполковника. Все присутствующие прекрасно понимали, что этим не кончится, будут и последствия, но никто об этом не думал.

— Выжили в пекле, при штурме Дворца, а на остальное — наплевать. Живы и ладно.

— Правильно!

— Наливай, брат! Ой, извините, товарищ полковник. Темно, обознался.

— Какой полковник? За столом нет полковников, тут все равны. Выпьем! За жизнь, братья!

— За жизнь!

— А сибиряки молодцы?!

— Конечно, молодцы!

— Сибирская "махра" не подводит!

Это застолье продолжалось до четырех утра. Потом забылись коротким сном. И в десять часов утра получили вызов из Ханкалы, чтобы к часу дня прибыли на совещание. Поехали все офицеры штаба. Все надеялись, что сейчас нас бросят на духов. По данным радиоперехвата и переговоров по радио с духами, они были сломлены и подавлены. Их символ независимости, суверенности, гордости — Дворец — был взят. В радиоэфире они визжали от ярости, посылая на наши головы проклятья и всех чертей. На что наши радисты весело их посылали на хрен.

Вся наша бригада, начиная от комбрига и кончая самым последним тыловиком, были на подъеме, казалось, что стоит только чуть поднажать, и победа за нами! Враг бежит, так надо и висеть на его плечах, гнать духов в горы, а там их блокировать и лениво бомбить авиацией и артиллерией.

Вот в таком веселом, приподнятом настроении, слегка опохмеленные, мы прибыли в Ханкалу. Сюда же подтянулись почти все офицеры, с которыми мы славно провели эту ночь. От них также попахивало свежим перегаром. Пока все стояли и курили перед двухэтажным зданием, из дверей дважды показывался гнус-подполковник. Мы-то уже и забыли про ночное происшествие, а этот тип явно хотел отыграться. Пусть попробует, рискнет здоровьем, крыса тыловая. Наконец всех нас пригласили к Ролину.

Когда ввалилось около ста человек в помещение, то сразу стало душно и тесно. Всех, кто не командир части, отправили на улицу. Юрка тоже выскочил под шумок на улицу. Судя по выражению Ролина и гнусной улыбке подполковника, нам не предложат план глобального наступления, а будут полоскать мозги за вечерние посиделки.

На улице было хорошо. Тепло, относительно тихо, в огромном карьере, что у въезда на территорию базы, кто-то пристреливал подствольник. Хорошо им тут. Почти как на стрельбище. Мы с Юрой пошли осматривать достопримечательности.

Новоявленная ставка представляла собой бывший центр ДОСААФ по подготовке летчиков. Было три двухэтажных здания, небольшой аэродром, сплошь заставленный учебными самолетами чешского производства. Наши бойцы лазили по ним, что-то выдирая на память. Один из бойцов начал усаживаться в кресло пилота, попутно нажимая на все кнопки и рычаги.

— За катапульту не дергай, идиот! — предупредил его Юра.

— А что будет? — поинтересовался боец.

— Сначала вверх, а потом вниз. Будет мешок с костями.

— А не врете? — боец недоверчиво смотрел на нас. — Вон в фильме "Крепкий орешек-2" тот взлетел и благополучно приземлился.

— Такой большой, а в сказки веришь! — открыто рассмеялся я. — Так то кино, не вздумай дергать.

Боец недоверчиво посмотрел на нас, но, тем не менее, вылез из самолета.

— Если не веришь, то давай проэкспериментируем.

— Как? — боец недоумевал.

— Тащи мешок с землей и веревку подлиннее.

— А где взять?

— Вон, в штабе окна заложены, да и вокруг полно. Помощников пару прихвати. Веревку из маскировочной сети вырви.

Боец позвал с собой еще пару человек.

— Тебе что, Слава, делать нечего?

— Нечего, тоскливо. Пока там Ролин командиров пугать будет всевозможными карами, а они его спрашивать о непонятных переговорах, мы немножко пошалим. Заодно поглядим, как работает катапульта. Тебе когда-нибудь доводилось видеть, как летчик вылетает из самолета?

— Нет. А что? Давай попробуем!

Мы молча наблюдали, как бойцы украли мешок с землей у какого-то окопа и потащили в нашу сторону. Все было тихо. Совсем как на каких-то учениях в мирное время: когда уже заканчиваются все запланированные мероприятия и все маются от тоски, то начинают придумывать себе всевозможные развлечения. Пить надоело, полная неопределенность грызла душу. Бездействие подтачивало веру в свои силы, задачи, разрушало идеалы как ржавчина. Нас продавали прямо на глазах.

Через блокпост, что на въезде на базу, медленно проехал КамАЗ с кунгом. Оттуда высыпали чеченцы. Много было среди них и стариков-старейшин, все в папахах. Некоторые папахи были перевязаны зеленой ленточкой. Значит, это очень уважаемый человек. Он совершил паломничество в Мекку. За всю свою жизнь он, кроме баранов, ничего не видел, а как стал пенсионером, так все — уважаемый человек. А с повязкой на голове — очень уважаемый. Точно такие же повязки я неоднократно видел на головах у боевиков. У них они означали, что вышли они на тропу войны и ведут священный джихад против неверных. Кстати, читатель, и против тебя тоже, ведь ты же тоже неверный в понятиях правоверных. Ну и что, что ты им ничего не сделал? Их это абсолютно не волнует. Неверный — и точка. А значит, подлежишь поголовному истреблению. Только мы отличаем тебя от этих вооруженных фанатиков. А ты нам в рожу через пару-тройку лет будешь плевать...

Мы с Юрой смотрели, как чеченцы выгрузились и теперь стояли и курили возле машины, с любопытством осматривая территорию базы. Особенно привлекали их внимание укрытые, загнанные в капониры танки и БМП.

— Слава, смотри, эти уроды занимаются визуальным снятием информации.

— Точно. Разведка.

— Нужны им эти переговоры, как зайцу стоп-сигнал. Им время протянуть и крови нам побольше пустить.

— Не хватает еще, чтобы кто-нибудь фотографировал. А так полный шпионский фильм. Эх, дать хорошую очередь от живота по этим ученым!

— Нельзя!

— Знаю, что нельзя. А зато как хочется! От живота, от души длинную, во весь магазин очередь! И поводить стволом справа налево и обратно!

— Не трави душу. Так аппетитно рассказываешь, что у самого руки зачесались. Интересно, а о чем наши командиры с ними будут договариваться?

— Подожди, скоро они договорятся, что мы союзники, и тогда передадим им часть своего оружия и техники, а еще того хлеще, за нанесенный ущерб отдадим наших бойцов в рабство. Тьфу!

— Смотри, какой-то прыщ из штаба на полусогнутых несется к духам. Сейчас будет целоваться с этими обезьянами.

И точно. Со стороны штаба бежал какой-то офицер. Подбежав, он начал с каждым духом здороваться, обниматься, целоваться.

— Слава! Ты только посмотри, как он с ними дружится, прямо как будто богатые родственники из Америки приехали, подарки привезли. Ты что-нибудь понимаешь?

— Только то, что нас в очередной раз предали и подставили. И больше ничего.

— Сейчас этих ученых баранов приведут на совещание командиров частей, и они совместно будут вырабатывать план действий. Будут думу думать, как бороться с незаконными вооруженными формированиями. Как пить дать предложат еще создать отряды самообороны, а у нас будут просить оружие, технику.

— Наверняка. А еще будут тянуть время, заливая нам баки тем, что будут вести переговоры с боевиками о добровольном отказе от вооруженной борьбы.

— Много я дал бы, чтобы присутствовать на совещании, когда с этими мудаками будут вести переговоры.

— А зачем?

— Как зачем? Чтобы посмотреть на наших руководителей ставки и московских представителей, как они будут им задницы лизать.

— Ничего нового и путного ты не увидишь и не услышишь, а нервы мотать ни к чему. Что там будет говориться, мы с тобой прекрасно знаем.

— Они там будут визжать о том, что они оппозиция, что все хорошо, а ждали они нашего прихода, как избавителей-освободителей от ненавистной тирании Дудаева и его клики. Обычная лапша на уши, ничего нового и толкового.

— Надо идти вперед и топтать их ногами.

— Я вот только одного понять не могу: чем больше мы сейчас топчемся на месте, тем большей кровью нам достанутся следующие объекты и населенные пункты.

— Мы сейчас практически без потерь и разрушений можем взять и объекты, и близлежащие деревни, а промедлим немного — духи оклемаются и укрепятся. И вновь бомбежки, артналеты, штурмы. Мы совершаем ценой своей жизни очередные подвиги, о которых взахлеб рассказывает пресса, все больше разрушается домов, все больше гибнет мирного населения. Экономике Чечни приходит полный звиздец, в Россию уходит больше "двухсотых", все больше сирот появляется по обе стороны границы и все больше мирного населения уходит к боевикам. И все только потому, что московские придурки затеяли какие-то переговоры. Деньги и ничего кроме денег.

— Громадные деньги.

— Естественно. Нашлись же деньги, чтобы начать этот "освободительный" поход, нашлись деньги для вооружения боевиков. Сейчас не выгодно теневым воротилам прекратить эту бойню. Я не удивлюсь, если сейчас идет полным ходом вербовка за бугром и у нас, в России, наемников для войны с нами.

— Так что, брат, идем запустим катапульту, а вечером напьемся!

— Давай, один хрен, делать нечего. Настроение — дрянь. Хоть бы подождали, когда мы уедем, и привезли этих духов, так нет, прямо сейчас нужно было их притаранить.

— Чтобы показать нам, кто здесь хозяин, и чтобы знали свое место. Хороший плевок и пощечина нам и памяти погибших. Они пачками ложились под пулеметным огнем в Грозном, а сейчас с этими же духами начальство ведет переговоры.

— Где же они были со своими переговорами, когда нас на Северном, на Минутке расстреливали? Уроды московские! Не хочу, чтобы сын шел в армию служить. Ни в каком качестве. Ни солдатом, ни офицером. И его вот так же предадут, продадут тем же, с кем он будет воевать. Сначала визжат на весь мир о высокой миссии, о защите прав русских, о спасении мирного населения. А через пару месяцев сами продают эту идею. Тьфу! Чтоб они сдохли и подавились своими деньгами!

— Деньги не пахнут. Ни кровью, ни потом, ни порохом, ни блевотиной, ни нефтью. Поэтому, так как нам все равно не дадут их грохнуть и от нас здесь ничего не зависит, пойдем запустим катапульту. Сейчас ради этого сброда быстренько закончат совещание с командирами, и окрыленные, воодушевленные новыми задачами, мы поедем к себе. Спорим, что ничего нового мы не услышим, только то, что надо зачищаться вокруг и строить отношения с местным населением.

— Что спорить? Так оно и будет. Это и ежу понятно.

Мы подошли к самолету. Бойцы, уложив в кресло пилота узкий мешок с землей, пристегивали его. Длинную зеленую веревку привязали к рычагу катапульты. Вокруг собралось уже немало любопытствующих. Никто еще ни разу не видел, как работает катапульта.

Все приготовления были закончены, присутствующие отошли подальше. Боец сильно дернул за конец веревки. Мгновенно раздался громкий хлопок, и кресло с мешком-"пилотом" взмыло вверх. Самолет окутался облаком дыма от сработавших пороховых ускорителей. Кресло поднялось по дуге примерно на двадцать метров и так же по дуге начало свое падение. Все ждали увидеть раскрывающийся парашют, но его не было. Медленно переворачиваясь в воздухе, кресло рухнуло метрах в ста от нас. Парашют так и не открылся. Я поискал глазами того бойца, что пытался посидеть в кресле пилота, и обратился к нему:

— Видел, как парашют не открылся? То же самое было бы и с тобой. Мешок с костями.

— Это точно. Спасибо, что отговорили. А то бы собрали в целлофан и отправили родителям. Спасибо.

— То-то, старших надо слушать. Дурного не посоветуют. Идем посмотрим, что там с мешком стало.

Мы подошли к креслу катапульты. Мешок лопнул, и земля высыпалась. Все стояли молча, прекрасно осознавая, что на месте этого порванного мешка могли оказаться они сами. И вот так же из разорванного бока торчали бы поломанные ребра, а позвоночник высыпался бы в трусы.

На грохот пороховых ускорителей уже мчалась охрана базы. Когда они подбежали, то думали, что увидят мертвое тело. Но на этот раз обошлось. По их словам, почти каждую неделю находится один камикадзе — любитель острых ощущений. Как будто на войне их и без этого мало. Кто-то из бойцов отцепил мешок и потащил кресло к себе. Очередной трофей. Его можно будет выменять на пару литров спиртного, выдавая за кресло самого Дудаева. А можно будет и продать на родине любителям военных трофеев. Есть еще в наше время такие чудаки.

Чеченцы, стоявшие толпой на ступенях штаба, что-то бурно обсуждали на своем гортанном языке, показывая пальцем в нашу сторону. Тут начали выходить командиры. Совещание закончилось. Все стали подтягиваться к своим.

В дверях образовалась пробка. Командиры выходили. А чеченцев пригласили зайти. Никто, естественно, не хотел уступать. Мы с Юрой с интересом наблюдали, гадая, дойдет ли дело до рукопашной. Потом кто-то из местных штабных отодвинул в сторону чеченских старейшин и дал дорогу нашим офицерам.

Вот показался и Буталов. Широким размашистым шагом он шел в сторону оставленной БМП. Остальные офицеры и бойцы подтягивались. Вот он остановился. Все наши его окружили и ждали, что он расскажет. Он обвел нас глазами:

— Ничего нового. Стоять на месте. Приказа вперед еще нет.

— Маразм!

— Продались духам!

— Скоты бессовестные.

— Суки! Гады!

— Все беды от Москвы и москвичей!

— Факт!

— Поехали, да напьемся!

— А что еще делать?

— Поехали.

Мы двинулись в обратный путь. Добрались без приключений. И еще почти две недели мы стояли на своих местах. Чтобы не свихнуться от безделья и не расхолаживать личный состав, изнуряли себя физическими нагрузками. Копали, копали, копали окопы, обкладывались мешками с землей. Нет ничего хуже на войне, чем вот такое бестолковое сидение. В городе начали появляться молодые люди, которые стали шататься возле позиций войск. Совсем духи обнаглели. Разведка докладывала, что теперь штаб Дудаева переместился в село Шали. Основные группировки боевиков расположились в городах Аргун и Гудермес. Ночью в Грозном вновь начали обстреливать блокпосты, стали пропадать военнослужащие. По дороге к Ханкале вэвэшный БТР подорвался на мине. Почти все погибли. Те, кто уцелели, были захвачены в плен и уведены в неизвестном направлении. Также обстреляли и аэропорт Северный. Такова цена непонятного для нас перемирия с противником. По данным разведчиков и контрразведчиков, в Шали был сделан концентрационный лагерь для наших пленных. Якобы около сорока человек там находилось. В селе Комсомольское также был концлагерь, но количество пленных там меньше. В Ведено и Ножай-Юрт проводятся митинги в пользу боевиков, записывают добровольцев. Готовят мальчиков 7-12 лет к диверсионной войне и ведению разведки. Время духи и их руководители зря не теряли. В отличие от нас. Мы все так же продолжали стоять на месте и жевать сопли.

Единственное, что радовало, так это то, что начали готовить горячую пищу в котлах. Не надо было питаться чем бог пошлет. Быстро сообразили небольшую баньку в каждом батальоне. Помылись от души, постирали. Тут еще и белье из Новосибирска прислали. Как нательное, так и постельное. Подстриглись, побрились. Но сам факт бездействия давил на психику. Духи подкидывали листовки, отпечатанные на ксероксе. В них они угрожали, призывали разоружаться и переходить на их сторону. После того, как почти наполовину наша бригада была обескровлена, эти твари предлагают нам дружбу?!

Стало модным подбрасывать на наши позиции аудиокассеты, где на манер "афганских" песен чеченцы поют о том, что русские пришли и убивают их. На меня ни текст песен, ни музыка, ни само гнусавое пение не произвело ни малейшего впечатления. Если бы они додумались до этого в период ввода войск, так может и нашлась бы пара идиотов, которые поверили бы, но после Минутки и "живого" щита какие тут на хрен сантименты. Смерть! Только лютая смерть за всех тех, кто погиб, пропал без вести, пленен, кто остался инвалидом! А эти московские лизоблюды тянут время и не дают команды не то что на штурм, а даже на простые перемещения.

И вот вызвали в Ханкалу командира и начальника штаба. По приезде им объявили, что наша бригада перемещается. Выступать завтра. Как все в армии делается через задницу, так нынче и происходило. Это же не в мирное время, когда тебе сказали, чтобы сел на автомобиль и съездил за сорок километров за бутылкой водки. Но настолько все устали от ожидания, что быстро собрались и в пять утра уже были готовы выдвинуться.

На этот раз мы провели колонну без потерь. Погода была мерзопакостнейшая. Все серое, грязное. С неба сыплет дождь. В городе, на асфальте еще более-менее, а за городом, чуть съедешь с трассы — непролазная грязь. Все мгновенно пропитывается влагой. Бушлат отсыревает и становится неподъемным. На ботинках комки грязи. Не ботинки, а огромные бахилы. Техника покрывается толстым слоем грязи, на котором трудно удержаться при болтанке. Подушка под тобой так и норовит выскочить и сбросить на землю. Приходится цепляться чуть ли не зубами, лишь бы не сбросило. Поэтому, несмотря на риск, мы с Юрой решили ехать на своей машине. Шли в середине колонны. Я провожал взглядом город. То, что осталось от города. Я не знаю, был ли он хорош, красив до моего приезда сюда, но каждый метр его улиц, скверов, площадей был обильно полит кровью, как нашей, так и его защитников. Больше всего поражало и пугало то, что до сих пор были неубранные трупы. Безобразно раздутые, они редко, но попадались. Судя по одежде, среди них было большинство русских. Чеченцы хоронят своих быстро, а мы? Мы и здесь бросили наших. Предали живых, а что уж говорить о мертвых? Мне рассказывали, что была создана специальная команда, чтобы собирать вот такие трупы и сортировать. Военнослужащих — в фольгу и в Ростов-на-Дону, а штатских — на городское кладбище и в братскую могилу. Простите, люди русские!

Впереди пошла разведка. Когда выезжаешь из Ханкалы, то двигаешься по дороге на Аргун. Через километров тридцать сворачиваешь налево и переезжаешь мост, который проходит над железнодорожными путями, потом все в горку и прибываешь в Петропавловскую. Мы ее называли Петропавловка. По дороге проехали село Новый Биной. Не знаю, что из себя представляет Старый. Но Новый — это скопище "новых" чеченцев. Громаднейшие особняки из кирпича, ажурные арки, резные ворота. Вот где надо останавливаться. Но там уже обосновались десантники. Везет "элите", язви их в душу.

До Петропавловки можно было добраться и северным путем, но так было ближе, и дорога не такая разбитая. Процентов восемьдесят пути пролегало через лес, заросли кустарника; идеальное место для засады, много поворотов, еще больше оврагов, которые почти вплотную подходят к дороге. Пока зима — ветки голые, а вот когда появится первая листва, начнется "зеленка". Зеленые заросли. Из-за которых ни черта не видать, и можно внезапно наносить кинжальные удары и так же незаметно уходить. До "зеленки" осталось не так много времени. Поэтому саперам придется попотеть и заставить все вокруг минами и растяжками.

Что такое растяжка? Все просто. Привязываешь к колечку гранаты или мины тонкую проволоку, желательно не медную, чтобы не блестела на солнце, другой ее конец к колышку или кусту. Зацепил проволочку, колечко выдернулось, рычаг отлетел, и все.

По пути в Петропавловку выяснилось, что у нас отказали тормоза, жесткой сцепки нет, поэтому проволокой примотали пару старых автомобильных покрышек на радиатор и тормозили о впереди идущую БМП, чем приводили в неописуемый восторг бойцов, сидящих на броне. Пока Юра, сидевший с Пашкой в кабине, периодически отсыпал тому подзатыльник за неисправные тормоза, я с трудом ловил летавшие по кунгу вещи. Главное, что печка-буржуйка постоянно норовила сорваться с места и упасть на постели, так же как и постели пытались улечься на печь.

На окраине села стояли две сожженные БМП. По этой дороге в Чечню входил корпус Ролина, вот его разведка и напоролась на засаду. Погибло пять человек, и трое было ранено. Так что это еще то духовское гнездышко. Пусть нас не трогают, и мы их не тронем, а то ведь и спалить можем.

До окраины станицы добрались без приключений. Там встретила нас разведка, доложила, что явного проявления недовольства, открытого вооруженного сопротивления, засад, завалов не встретили. Только местные жители спросили, не едем ли мстить за сожженную в декабре технику и погибших ролинцев? На что наши разведчики резонно заметили, что если что-нибудь произойдет хоть с одним нашим бойцом, то головенки живо открутим всей деревне. А пока добровольно предложили выдать всех боевиков, оружие, валюту, золото. Ничего нам не выдали, конечно.

Штаб бригады разместили на дворе бывшей МТС. Два атрдивизиона севернее села, третий батальон — восточнее села, он и прикрывал дорогу, по которой мы приехали. Первый и второй батальоны на западной окраине. Инженерно-саперный — с западной стороны, в непосредственной близости от бывшей зверофермы. Медрота, материально-технический и ремонтно-восстановительный рядом. Там же находилось и местное кладбище. Высокие прямоугольные плиты из светлого камня, испещренные иероглифами. В деревне находилась школа, мечеть. До прихода Дудаева это село почти полностью было русским, но потом их отсюда просто выдавили, многих убили. Вот и осталось всего не более десяти домов, да и то старики и старухи.

Мы с Юрой поставили свой автомобиль рядом с автомобилем Сереги Казарцева. Надо было знакомиться с окружавшей нас местностью. Охрану КП бригады несли разведчики и связисты.

Собрались мы с Юрой, взяли начальника разведки Серегу Казарцева и отправились смотреть, как устроились подразделения, а заодно и что собой представляет сама деревня. Асфальт лежал только на центральной улице Ленина, на остальных не было. Много было домов новой постройки. Не просто дома, шикарнейшие особняки. Нам в Сибири и не снилась такая роскошь. На всем лежал отпечаток Востока. Даже ворота были выкрашены в зеленый цвет различных оттенков. Местные жители старались нам не показываться на глаза, прятались по домам. Проезжая мимо какого-то сарая, мы увидели старушку, которая левой рукой вытирала слезы, а правой крестилась, глядя на нас. Мимо нее мы не могли проехать. Остановились. Спрыгнули, подошли к ней. Она зарыдала еще громче, во весь голос, раскрывая беззубый рот. Морщинистое лицо и вовсе сморщилось. Мы не понимали, в чем дело. Когда подошли ближе, она повалилась на колени, бросилась к разведчику и обняла его ноги. Мы оторопели. Стали поднимать бабушку, а она еще сильней вцепилась в ноги и кричала:

— Родные мои! Пришли! Спасибо, Господи, что позволил дожить! Родненькие мои! Спасибо!

— Бабушка! Вы что?! Прекратите! Встаньте.

Кое-как мы оторвали старушку от бойца, поставили ее на ноги и начали расспрашивать:

— Бабушка, где вы живете?

— А вот, родненькие, здесь, — она показала на сарай, в котором не было и окон. — Раньше дом был, но выгнали меня оттуда, и вот сюда поселили.

— Как выгнали? — спросили мы в недоумении.

— Пришли и сказали, чтобы я убиралась из дома, а то убьют.

— Кто сказал?! — в жилах закипела кровь. — Где твой дом?

— Ничего не надо, миленькие, а то убьют. Хоть перед смертью на своих посмотреть.

Мы вошли в сарай, который бабушка называла своим домом. Раньше там держали скотину. Старая продавленная койка, заваленная каким-то тряпьем, рядом стол; бочка, обмазанная глиной, была вместо печки. Было видно, что, несмотря на всю эту убогость, здесь периодически подметают, убирают. Мы посадили старушку на кровать. Хотели ей дать воды, чтобы успокоить. Но не было воды в этом помещении.

— Бабушка, вода у тебя есть?

— Нет, сынки, нет. Раньше соседи-чечены, дай Бог им здоровья, приносили, а сейчас вот уже три дня не приходят.

— А кушать у тебя есть?

— Нет, родные, нет.

— А ну, быстро все, что есть в машинах, сюда, — Казарцев приказал бойцам, что стояли рядом.

Те быстро убежали и вернулись с консервами. Нашли чистое ведро и вылили туда всю воду из фляжек. Когда бабушка увидела все это, она вновь повалилась на пол и пыталась целовать наши ботинки. В горле у меня встал комок, на глаза навернулись слезы. Четыре года издевались над этой бабушкой, над всеми русскими в этой деревне, многие просто пропали без вести. Кулаки сжимались от злости. Бабушку вновь удалось поднять и усадить на кровать. Она заголосила:

— Только не уходите, миленькие!

— Да нет, бабушка, вас теперь никто не тронет.

— Только вы уйдете из деревни, они нас тут всех убьют. Увезите меня куда угодно, только увезите!

— Никуда мы не уйдем, останемся здесь, и всем скажем, чтобы не смели вас трогать.

— Точно, бабушка, голову оторвем всякому, кто посмеет только посмотреть косо в вашу сторону.

— А в деревне много еще русских?

— Нет. Мало.

И бабушка перечислила адреса русских семей. Одни старики и старухи, которым некуда было ехать. Никто их не ждал. России было глубоко наплевать на их горе и на страдания, которые они пережили за это время. Похоже, что и сейчас никто не собирался их эвакуировать из этой Чечни. Прокляты и забыты, как все в России.

Сдерживая рвущиеся из груди всхлипы, стиснув до хруста в скулах зубы, вышел на улицу. Достал пачку сигарет. Руки дрожали. Прикурил и хотел уже отбросить спичку. Но тут Юра подошел и так же молча прикурил у меня. Некоторое время мы курили. Вот комок понемногу растаял.

— Как тебе, Юра, все это блядство?

— Полный звиздец! Сейчас вернемся на КП, найду местного председателя, и пусть эта собака всех русских обратно переселит в их дома. Пусть только попробует вякнуть. На первом фонарном столбе повешу собственной рукой, — судя по выражению его лица, он не шутил.

— Ты представляешь, Юра, что пришлось этим людям здесь пережить, в то время когда московские ублюдки перекачивали нефть. Хрен с ним, пусть воруют! Если у нас такая власть и такое государство, что воровство — национальный вид спорта. Но почему своих соплеменников забывают?

— Они, Слава, в странах бывшего Союза оставили два миллиона русских, а тут какие-то старики. Кого это волнует?! Сволочи!

— Поехали. Надо найти местного председателя, а то выберу сейчас самый красивый дом и поселю туда эту бабушку. Блядь, это же надо воевать со старухами и стариками. Что за народ! Ну, сейчас мы наведем здесь порядок. Умоются они у меня кровью.

Из сарая вышли наши во главе с Казарцевым. Все молчали. Некоторые солдаты вытирали слезы. Все закурили. Когда мы с Юрой вышли, бабушка рассказала, что с началом ввода войск боевики ворвались к ней, избили и изнасиловали. И только благодаря соседям она выжила. Соседи были чеченцами. Мы приметили эти дома. Значит, хорошие люди живут. Трогать не будем. А вот насчет остальных я глубоко сомневаюсь.

Мы выехали с этой улицы и через несколько минут уже были на КП. Там всем, включая комбрига и Сан Саныча, рассказали о судьбе бабушки и остальных русских. Все были поражены. Кулаки чесались вздернуть пару-тройку этих завоевателей на фонарях, чтобы в головах селян проступило прояснение, что нельзя обижать русских. Последует возмездие, пусть даже и с опозданием, но оно непременно наступит. Нужен был председатель.

Разведчики отловили какого-то местного и приказали ему привести председателя этой дыры. Местный пояснил, что председатель уже недели три как сбежал куда-то, что он был самый главный вор, хапуга и негодяй. Тут еще по радио вышли на связь с инженерно-саперного батальона и сообщили, что их только что обстрелял снайпер. Есть один убитый и один раненый, срочно нужны медики, раненый нетранспортабелен. Похоже, что снайпер на минарете мечети.

Минарет, читатель, это высокая цилиндрическая башня, заостренная сверху. На ней имеется круговая площадка, по которой ходит мулла или его помощник, кричит, когда время намаза, и собирает свою паству на молитву, сход и т.д. Как правило, минарет — это самое высокое строение в деревнях. С площадки открывается чудесный сектор для обстрела. А для ведения визуальной разведки лучше не придумаешь.

Саперы сообщили, что уже обстреляли минарет и звероферму из ПКТ. Снайпер больше не появлялся. Приготовили, значит, селяне нам теплый прием. Хорошо, сейчас мы с вами начнем разбираться. Все были взбудоражены. Разведчики, прихватив медиков, ринулись к саперам, часовым дали команду усилить наблюдение и при любой попытке провокации открывать огонь на поражение. Что считать провокацией, мы доверили им самим определять. Люди опытные, обстрелянные, разберутся.

Через пятнадцать минут доложили, что раненого солдата отправили на Северный в госпиталь, а также, что собираются местные жители перед КП. Многие возмущены обстрелом минарета, но ведут себя пока сдержанно. Мы вышли к народу. Впереди генерал, потом Буталов, Сан Саныч с Казарцевым и мы следом. Если руководство бригады было без автоматического оружия и демонстрировало свою открытость, то все остальные были настороже. Ремень на правом плече, правая рука на пистолетной рукоятке автомата, а левая на цевье сверху. Глаз настороженно ловит малейшее движение в толпе.

Народу собралось около пятидесяти человек, много старейшин. Судя по тому, что им переводят слова генерала, те по-русски не понимают. Но важно при этом кивают головой, как будто мы у них чего-то просим. Нет, голуби сизокрылые, у вас мы ничего не просим, а выдвигаем требования. Ваше право принимать или не принимать наши условия. Но для вашей же безопасности лучше, если примете.

Ухо не слышит, что говорит генерал и Сан Саныч, Буталов как всегда молчит. Он в своем-то кругу ничего толкового сказать не может, а тут вести переговоры с противником, его парламентерами, куда ему. Я рассматривал местных жителей именно как пособников, передаточное звено боевиков. Именно эти местные жители — или с их молчаливого согласия их односельчане — обстреляли ролинцев, выгоняли русских, убивали их, только что был убит наш солдат, еще один борется за жизнь. А мы здесь всего несколько часов и еще никого не убили. Так что этим духам надо? Чтобы мы обиделись? Устроим в момент.

Генерал говорит решительно, словно рубит дрова, веско, хорошо поставленным голосом, не терпящим пререканий. На то он и генерал, чтобы вот так говорить. Смысл выступления такой: немедленно выдать снайпера, русским вернуть их дома, минарет закрыть — при всяком появлении на нем человека он будет рассматриваться как гнездо снайпера и будет разрушен выстрелом из танка. А также нам нужны боевики, периодически выборочно будут проводиться проверки домов на предмет наличия в них боевиков и оружия. И вообще благодарите своего Аллаха и нашего Бога, что мы не пошли зачищать село сразу. Что такое зачистка? Поясняю. В окно кидается граната, а затем заходим и смотрим, имеются ли в доме боевики, оружие. Понятно? Если в наш адрес или в адрес проживающих здесь русских последуют какие-нибудь угрозы, акции или провокации, то, пользуясь моментом, мы вынуждены будем провести зачистку села.

Толпа возмущенно заворчала. Я напрягся, поводя стволом вправо-влево.

— Слава, полшага вправо, ты находишься в моем секторе огня, — прошелестел мне на ухо Юра.

Значит, тоже бдит, это хорошо. Всегда приятно чувствовать локоть товарища, готового тебя прикрыть и вытащить из огня.

Также генерал потребовал, чтобы выдвинули какого-нибудь председателя, а то прежний сбежал. Духи-старейшины посовещались и сообщили, что выбрали председателем Арсанукаева Ибрагима. Нравится мне у них демократия. Собрались самые дряхлые, выжившие из ума и выбрали кого-то. Тут же вышел из толпы мужчина средних лет, около сорока, в драповом, городском пальто и норковой шапке, представился как Арсанукаев Ибрагим. Он, якобы, был в оппозиции действующему режиму и во время первого неудачного штурма Грозного возглавлял штаб оппозиции. Начальник штаба, так сказать. Нутро-то гнилое, за версту видно. Ковырнуть это нутро да посмотреть, что он там возглавлял и в кого стрелял. Ничего, рожа, придет время, и в удобный момент мы с Юрой у тебя спросим.

Взяли с собой этого Ибрагима, мы с Юрой его окрестили "Главный Дух". Пошли на совещание. Буталов вокруг этого духа мотыльком порхает и что-то ему щебечет, видимо, компенсирует свою молчаливость во время сходки.

— Смотри, Слава, сейчас они целоваться будут, — Юра сплюнул под ноги.

Всех офицеров штаба позвали на совещание. Мы с Юрой переглянулись и пошли к своей машине. Пашка уже навел порядок, оттер от сажи и копоти кунг и накрыл на стол. Столовая сегодня еще не работала, а вот с завтрашнего дня обещали горячую пищу.

Мы разулись и в тапочках ходили по кунгу, замерзшие и затекшие ноги приятно отходили. Сели к столу. Рацион все тот же. Водка — украшение стола и главное блюдо, тушенка, сгущенка, "братская могила" — килька в томатном соусе, "офицерский лимон" — лук, крупно порезанное сало, заспиртованный хлеб, сок с консервного завода. Тушенка была подогрета на печке и поэтому источала аромат.

Разлили на троих. Пашка за время нашего отсутствия нисколько не изменился. Рассказывал нам, как связисты занимались мародерством, пока мы брали Дворец. Тащили все. Телевизоры и видеомагнитофоны, носильные вещи, чудом уцелевшие в квартирах люстры, холодильники, ковры, что-то из мебели.

— Знаете, мужики, — начал я после первой рюмки, — если поначалу меня обуревало чувство негодования по случаям мародерства, то после прошедших событий это вызывает только лишь брезгливость. На чужом горе свое счастье не построишь. Как, интересно, они объяснят своим родным, женам, детям, откуда у них эти вещи. Как жена будет надевать ношеные вещи? Пусть даже они и нажиты неправедным трудом, преступлениями против тех же русских, но отбирать их в свое же пользование — как-то в голове не укладывается.

— Не переживай, Слава, если они мародерствуют, то, надо полагать, они знают о том, что жена не выбросит весь этот хлам и не будет осуждать, а также не поинтересуется, не с покойников ли снято это барахло. Может, это мы с тобой такие придурковатые идиоты, что проходим мимо того, чего не сможем купить никогда в своей жизни. У тебя, к примеру, есть видик?

— Нет.

— Вот видишь, а стоит только захотеть, и можешь с собой хоть два десятка их привезти. Так в чем дело?

— Брезгливость, наверное.

— А вот на Северном не брезгуют, — вмешался в разговор Пашка. — Сам видел, как грузили борт барахлом. "Двухсотые" в Ростов и награбленные шмотки. И все в одном самолете.

— М-да. Убитые за идеалы и мародеры. И все одним классом.

— Это еще что, — продолжил Пашка. — В Грозном доверили раздачу гуманитарки оппозиции.

— Как? Духам? — Юра был возмущен.

— Духам, — подтвердил Пашка. — Они, мол, знают, кому и сколько раздавать. А потом это все на базаре появляется за громадные деньги.

— Звиздец! — присвистнул я. — Там же коменданты районов есть, и именно им раньше положено было раздавать помощь. А сейчас мы выбили духов, и теперь сами сажаем на свою шею других. Еще более голодных и жадных. Так, что ли, получается?

— Местные власти из оппозиции говорят, что военные обижают местное население. Недовешивают, воруют, русским больше дают, чем аборигенам. Вот по согласованию с командованием и допустили козлов в огород. Так русские сейчас хрен без соли доедают, ходят по частям, жалуются на раздатчиков. А когда начинаем вмешиваться, тут прилетают какие-то орлы, как чечены, так и русские, и кричат о расизме, национализме. Так уже комендантов двух районов поменяли, чуть под суд не отдали за разжигание межнациональной вражды, — молчун Пашка не часто говорил такие длинные монологи и под конец утомился. Взял водку и одним махом выпил. Один.

— Да. Кому — война, кому — мать родна, — Юра вздохнул.

— А ты как думал, когда они нас в Грозном почти три недели мариновали? Какие-то перегруппировки войск были? Подвели новые, свежие силы? Затеяли какие-то сепаратные переговоры с духами. Надо было выходить из города и висеть на плечах врага, громя его. А мы? Э, да что об этом говорить... Давай, Юра, выпьем.

— Давай, Слава!

Мы выпили. После высказанного говорить уже не хотелось. От нашей болтовни ничего не зависело, ничего мы — умные, сильные, патриотически настроенные офицеры — не могли сделать. Могли мы только одно — умереть за свою Родину. И все.

Все, как в гражданской жизни. Твою страну разворовывают, растаскивают, а ты как лопух получаешь свой ваучер, хотя заранее знаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет. Обманут. Но если в гражданской жизни это как-то маскировалось, то во время войны нижние чины, у которых нет твердых моральных устоев, глядя на разложившуюся элиту, тащили все, что плохо лежит. Может, это у нас в крови? Компенсировать себе то, что недодает государство? Может, так и надо? А наша бригада, за небольшим исключением, это кучка недоразвитых маразматиков, или того хуже — с развитым комплексом патриотизма. Патриотизм ныне не в моде и не в почете. Все логично. Кого защищать? Родину? А что такое Родина? Кажется, меня опять понесло, читатель. Извини. Но смысл войны я не могу понять, когда нет идеи. Нет идеи, так хоть платили бы, кормили бы по-человечески, не вели сепаратных переговоров за спиной, не вывозили бы одним бортом и убитых, и награбленное, обеспечивали инвалидам и семьям погибших воинов достойную жизнь. Не устраивали бы во время этой бессмысленной кровавой бойни шоу, концерты, презентации, не целовались бы взасос с представителями тех стран, которые помогают боевикам. Не плясали бы на костях убитых. Маразм. 1995 год. Пятьдесят лет Победы над фашистской Германией. Годовщина взятия Рейхстага и год начала позорной военной акции по борьбе с собственным народом. Хотели показать, кто в доме Хозяин? Показали. Те, кто ворует. Кто делает капитал на нашей крови, кто плюет на наши могилы, кто плюет в лицо вдовам и сиротам, кто выбрасывает инвалидов за борт жизни. Пятьдесят лет назад взяли Рейхстаг, расписались на нем, водрузили знамя Победы. Сейчас тоже взяли подобие Рейхстага, наверное, потерь было не намного меньше, чем когда брали настоящий. Только не вышло той Победы, которой хотелось бы. Да, мы устроили потом салют, отметили это водкой и стрельбой в воздух из всего, что стреляло. Но это не то. Если воевать, так воевать, а не обходиться полумерами. С одной стороны, постоянно напоминают, что надо двигаться вперед, что духам помогают враги России. Что преступное, правда, законно избранное, а не сегодняшнее — марионеточное — правительство проводило геноцид против русского населения. А с другой стороны, кричат, что они — боевики, духи — не противник, а просто какие-то незаконные вооруженные формирования. И не надо вести широкомасштабных боевых действий. Получается, как в той байке — "чуть-чуть беременная". И одновременно с этим, когда эти представители незаконных вооруженных формирований переходят на сторону оппозиции, якобы потому, что заблуждались, то их нельзя судить. А переходят они по одной простой причине. Награбили у Дудаева, именно награбили, проводя аферы с авизо, рэкетируя, насилуя, измываясь над местными русскими (да и в самой России они немало крови попили, начиная с городских рынков, кончая Белым домом). А сейчас видят, что могут потерять награбленное, а то и к ответственности их привлекут, вот и бегут пачками к так называемой оппозиции. А хваленые правоохранительные органы ничего не могут сделать. Позор! Позор тебе, Россия! И никакие уже сладкие песни о твоей широкой душе, Россия-матушка, не затуманят мои мозги. Мне бы только вырваться живым с этой бойни, и не просто вырваться, а выполнив свой долг. Я — русский офицер! Я выполню приказ. Приложу максимум сил, чтобы меньше солдатской крови осталось на этой земле. Но тем, кто виновен в солдатской гибели, не будет спуска. Ни здесь — в Чечне, ни в Москве.

Забавно то, что здесь нас могут судить по законам чрезвычайного положения, то же самое, что военного времени. За мародерство и прочие преступления. А вот если попадется чиновник в Москве, который разворовывает армейскую казну, списывая добро на войну, обкрадывая солдат, офицеров, прапорщиков, мирное население, то его будут судить по законам мирного времени.

Вот так и съезжает "крыша", читатель. С такими комплексами мы все вернемся с этой или другой какой-нибудь войны. Только те, которые мародерствовали, привезут с собой большую кучу трофеев, будут хвастать перед тобой своими военными подвигами. А те, кто шел впереди этих мародеров, в подземных переходах, пряча лицо, будут просить подаяние. Конечности-то нет. Не отворачивайся от них, читатель, не опускай глаза, дай денежку. Ты можешь оправдывать свою жадность тем, что он все равно пропьет их. Пропьет. Потому что Родина его, своего гражданина, изувечила руками других своих граждан (Министерство обороны и чеченцы — они же граждане России?), а теперь подобно тебе отворачивается от них. Они никому не нужны. Здоровым не устроиться в этой жизни, а тут инвалиды чего-то хотят. Не бойся, читатель, вряд ли они будут тебя сильно беспокоить. Только если найдется какой-то лидер, который их сплотит, вот тогда начнется вновь кровавая каша, а так — дай денежку и забудь. Как забыл про них Президент, правительство, все. ВСЕ ПРОКЛЯЛИ И ЗАБЫЛИ! Не ты первый, не ты последний, кто пройдет и не даст инвалиду бесславного Чеченского похода на выпивку. Можно и плюнуть. Он стерпит. Стерпел же ту боль, когда очнулся в госпитале, а конечности-то нет. Нет руки, ноги, и никогда уже не будет. А она еще болит, чешется, а почесать ты не сможешь, потому что ты видишь, что ее нет. А она чешется. А тебе девятнадцать. А протез стоит ровно столько, сколько тебе выплатит Военно-страховая компания через полгода. А когда износится, сотрется, то все. Сиди дома, смотри телевизор, пока свет не отключат за неуплату. Пенсия твоя настолько мизерная, что не хватит на лекарство. Здоровья-то до самой смерти уже не будет. А жрать хочется каждый день. А денег нет. Что делать? Кто виноват? Пить! Только пить. Под пьяные слезы вспоминать себя лихим воином. Только во сне или в наркотическом бреду видеть себя со стороны абсолютно здоровым. Петь, прыгать, танцевать, встречаться с девушкой. А когда настает утро, ты вновь возвращаешься в реальность и снова видишь, что нет конечности, и ты знаешь, что в этой жизни ты уже никем не будешь; и идешь в подземный переход или теплый магазин, и вновь, пряча глаза, бормочешь под нос о подаянии. И все. Жизнь закончена. Осталось лишь ждать смерти. И проклинаешь малодушного друга, который не пристрелил тебя вместо того, чтобы тащить под обстрелом на себе. В душе остается лишь Большая пустота и ожидание Смерти. Ожидание Избавления. Прости, Брат!

Разговаривали мало. То, что нас опять, в который раз уже обманули, подавляло. Те, кто нас отправил сюда за великой русской идеей, сами и предали тех немногих русских. Сволочи!

Договорились с Юрой и Пашке поручили, что возьмем под контроль тех русских, что остались в Петропавловке. Чем можем, тем поможем. Начнем прямо завтра с жилищного вопроса, и пусть хоть одна гнида посмеет пискнуть. Сокрушу!

Допили водку, покурили на улице, умылись и легли спать. За околицей привычно постреливали часовые, прочесывая очередями заросли кустарника. Вот и еще один день прошел моей жизни, ну и хрен с ним! Спать.

Утром проснулись рано, умылись. И пошли завтракать. Завтрак на КП во время войны! Горячая, хорошо приготовленная пища! Она не отличалась разнообразием. Каша-перловка (у военных — "дробь шестнадцать", т.е. шестнадцатого калибра охотничья дробь) с тушенкой, "братская могила", "офицерский лимон", чай с сахаром.

У всех прекрасное настроение. Войной и не пахнет, кажется, что на учениях. Стоим в каком-то селе, мирные селяне выделили для постоя заброшенный двор. Если бы не часовые, которые на окраине простреливают кустарник и близлежащий лесок, то получилась бы вообще мирная картинка.

После сытного завтрака никто не торопится расходиться. Спокойно сидим, курим, балагурим, травим обычные армейские байки, благополучие и блаженство, нежная истома охватывает тело. Автомат стоит у ноги, рука инстинктивно ложится на цевье.

Серега Казарцев за соседним столиком рассказывает байку, как ездил за призывниками в прошлом году:

— Приехал я с двумя капитанами за молодежью в один славный город Сибири. Отметились, представились и сидим работаем с документами, с призывниками беседуем. Вечером, как положено, товарищеский ужин с местными офицерами и такими же, как я, командированными. А в два часа ночи новобранец ушел в самоход. Там купил наркотики, укололся и пошел на сборный пункт. Стал перелезать через забор, а там "колючка" поверху пущена. Спьяну изрезал все руки до мяса, сорвался с забора, а потом глядит на руки, на забор — все в крови. Тут у него крыша и съехала. Бежит в милицию и кричит благим матом: "Помогите! На сборном пункте офицеры напились, призывников режут, стреляют, несколько трупов на заборе висит. Скорее! На помощь!" Ну, и прочую ерунду. Менты смотрят, что пацан весь в крови, руки вроде как ножом изрезаны, рожа ободрана. Короче, они подрываются и скорее всем отделением в половине третьего ночи врываются на сборный пункт. Всех пинками подняли. Не смотрят на чины, звания, возраст. Всех к стене. Ноги шире плеч. Руки "в гору", мордой в стену. Комедия. Мы все полупьяные, ничего сообразить толком не можем. Спрашивают про какие-то трупы, убийства, массовые расстрелы. Все как в тридцать седьмом году. Подняли, построили и пересчитали молодежь. Вроде все на месте. А у наркомана-заявителя "отходняк" начался. Трясет его всего, галлюцинации еще больше усилились. Менты-то думают, что у парня нервный шок, верят этому шизофренику. А он продолжает свое: "Я видел, как офицеры убили призывника, а труп его положили в машину". Во дворе стояли личные автомобили местных офицеров. Менты шмонать машины пошли. А один из офицеров привез из деревни мясо, в багажнике оно лежит. Как раскрыли его машину, как заорали: "Расчлененка!", т.е., значит, труп бойца расчленили. Там еще освещение плохое было. Что тут началось! Офицера-беднягу в наручники сходу заковали. Потом уже, через пятнадцать минут, пришел эксперт, посмотрел на мясо и подтвердил, что говядина. Ладно хоть не били. Но рожи у них были зверские. Всех держат под автоматами. А вдруг сообщники! Вот с тех пор одинаково не люблю как милицию, так и наркоманов.

— А что с этим придурком сделали?

— Положили в дурдом. Подтвердили, что конченый наркоман, и выписали "белый билет".

— Я бы точно прибил этого гада.

— И тогда ментам работы бы прибавил.

— Они хоть извинились?

— Извинились, а что толку? В шесть утра весь этот цирк закончили.

— Я тоже ментов не люблю, — мрачно вмешался недавно прибывший на место второго комбата Игорь Красильников.

— А ты за что?

— Поехал в Москву в командировку. Заночевал у приятелей. Выхожу на остановку. Зимой дело было. Снега много, скользко. Стою, жду автобус. Подошел один, не мой, другой, тоже не мой. Еще остановился какой-то, народ заходит-выходит. Слышу за спиной крик: "Стой! Стой, гад!" Оборачиваюсь — милиционер гонится за мужиком. Я же тоже в погонах. Подождал, когда мужик подбежит поближе, и как ему в глаз заехал, тот и свалился. Милиционер подбегает, я жду слов благодарности и грамоту от руководства родной милиции. А тот перескакивает через мужика и запрыгивает в автобус. Мужик поднимается и...

— Что?

— Что-что! Бьет меня тоже в глаз. Приехал я из командировки с огромным фингалом под глазом. Вот так. С тех пор и не люблю я родную милицию.

— Ладно, пошли совещаться к командиру.

— Пошли.

— Нет ни малейшего желания.

— Кому хочется?

— Надо съездить к саперам, может, они привезли с собой баню.

— Ты что?! Какую баню?

— Как в фильме "Кин-дза-дза!". Наподобие их летательного аппарата. Только пропеллера не хватает на макушке. А так один в один.

— Отсовещаемся, и если не будет никакой горячки, то можно и помыться.

Сам штаб бригады размещался в конторе бывшей МТС. Низкий потолок, заложенные мешками с песком окна, тусклый свет от лампочки. Генерал, комбриг, Сан Саныч сидят за столом, остальные разместились на стульях разного калибра. Прямо как на собрании в колхозе. Сейчас будем подводить итоги и обсуждать виды на урожай. Только показатели различные.

Не буду приводить весь ход совещания, скажу лишь, что ночью комбриг и генерал обсуждали с новым председателем план и тактику взаимодействия. По их словам выходило, что это хороший мужик, душой болеющий за Конституцию России и ее целостность. И во время первого штурма Грозного был в передовых рядах оппозиции. Одного я понять не мог и сейчас не могу: почему все кричат, что оппозиция здорово помогала нам во время первого штурма? Как же Дудаев тогда не перевешал всю эту оппозицию? Коль они воевали, так, значит, их должны были видеть и знать поименно. При штурме города я не заметил ни одного оппозиционера, который бы воевал на нашей стороне или встречал нас хлебом-солью. Поэтому, когда говорят, что оппозиция в Чечне сильна, у меня это вызывает широкую улыбку. А наше командование, руководство страны пытается делать ставку на марионеточное правительство. На своих ставленников. Абсурд. Самое забавное, что, по слухам из Ханкалы, теперь военные должны согласовывать свои действия с местными властями, советами старейшин. Постоянно выступать на митингах, разъяснять наши действия. Все это рассказал генерал. При этом он отчаянно плевался от злости и обиды.

Тут взял слово командир. Говорить он никогда не умел. Вот если бы хоть воин был отчаянный, тогда ему можно было бы это простить, а так — ни командир, ни оратор, ни воин. Поэтому все относились к его потугам выступать несколько иронично. Так вот этот председатель-дух-оппозиционер настолько понравился ему, что чуть ли не взасос с ним он целовался, а вот после беседы тот исчез. То ли украли, то ли сам спрятался. Но командир ставит нам задачу найти его. Кто-то из толпы посоветовал поискать в Сунже, там много сейчас плавает и оппозиционеров, и духов. Когда в реке, то все на одно лицо. Командира это замечание возмутило, зато нас здорово развеселило. Поинтересовался я, как комбриг предлагает искать своего новоявленного духа. Можем перевернуть дом за домом всю деревню. Не проблема. Дай только, командир, команду. Не дал, испугался. Посоветовал путем расспросов, переговоров с местными жителями установить местонахождение духа-председателя. А также Буталов нам сообщил, что председатель посоветовал не переселять русских в их дома, потому что это вызовет негативную реакцию со стороны местного населения. Памятуя вчерашнюю картину, я не выдержал и сказал, что мне глубоко начхать на то, что думает чеченский боевик. Я пришел сюда восстановить справедливость и порядок, в том числе и права русских. И как русский офицер я выполню это. А все советы местных духов для меня не указ.

— Как вы, Миронов, смеете так говорить? — возмутился командир.

— Вместо того, чтобы ставить задачу на поиски неизвестного оппозиционера, лучше бы Ханкале сказали, что нечего здесь сопли жевать. Стоим, с духами общаемся. Боевики пока в горах. Если еще пару недель постоим, то они начнут спускаться. Здесь же нет активных боевых действий. Так какого хрена мы здесь прожираем государственные деньги? Все нам кричат, что Ильинка — осиное гнездо. А мы остановились в пяти километрах от нее. Дальше не идем, а стоим и ждем чего-то. Разведка докладывает, что в самой станице нет боевиков. Так пошли туда, или хоть батальон туда кинем. Чего стоим-то?

— Миронов дело говорит, — поддержал меня Юра. — Мы как будто сами духам даем передышку. Скоро уже будет месяц, как топчемся. А толку? Дисциплина падает, еще немного времени, так бойцы от безделья ерундой начнут маяться. Село прочесать нам не позволили. Тут у нас под носом целая банда может спрятаться, а мы с ними будем дружбу водить? И правильно Миронов говорит, что не духа искать надо, а зачищаться вокруг и ставить перед Ханкалой вопрос, чтобы как можно ближе продвигаться к Гудермесу. Сейчас реально можем перерезать дорогу Аргун — Гудермес. 125-й артполк, что сейчас по Кавказскому хребту скребется, поможет взять Гудермес в клещи. И будем стоять на господствующих высотах и обстреливать город. Уходить из города некуда. Сзади — Дагестан. Там кордон. Поэтому будет не хуже чем в блокадном Ленинграде.

— Точно. И никуда это духовское племя не денется.

— Бойцы расслабились, того и гляди, как бы чего не учудили. Офицеры младшие с личным составом чуть ли не братаются.

— Сейчас скот начнут воровать. Мясо все-таки.

— Хватит! — Буталов взвился. — Хватит! У нас здесь не колхоз, а служебное совещание. Я сказал, что мне нужен этот председатель. Проверять какие-либо дома только по моему личному разрешению. И только если будет информация о конкретном преступлении.

— Так полная деревня духов. А мы не знаем.

— Мы с мирным населением не воюем!

— В Грозном воевали, а здесь нет? Забавно!

— Все! Хватит! Я здесь командир, а не хрен собачий!

— Насчет этого еще можно поспорить, — шепнул мне на ухо Юра.

Я согласно кивнул.

— Русских кормить из наших запасов, но не переселять!

— Вот уж хрен тебе по всей морде! — это уже я шепнул Юрию.

Потом Буталов еще что-то говорил насчет и по поводу строительства взаимоотношений с местными. Порол какую-то чушь о совете старейшин. Тут уже не выдержал Серега Казарцев:

— Товарищ полковник. Если он, сволочь, всю свою жизнь провел, пася колхозные стада баранов, то какой он, на хрен, старейшина. Дудаев после шестидесяти присваивал всем звания "ученого улема". Вот кто видел пять тысяч баранов, тот и ученый. А кто видел еще больше — вдвойне ученый. Так о чем нам с ними говорить? Их дети и внуки воюют с нами, а мы надеемся, что они будут нас приветствовать. Мы пришли сюда как оккупанты, и поэтому не надо питать иллюзий по этому поводу. Мы разрушили их столицу. Пусть они не любили Дудаева, но пришли мы. Мы разрушили их город и близлежащие деревни. И поэтому не надо терять своего лица. Мы пришли сюда воевать, а не вести переговоры о мире. За нами сила, так пусть, суки, и изволят нас уважать. А то мы сюда с шумом въехали, шорох навели и тут же сами зовем их за стол переговоров. Именно в этой станице спалили технику Ролина, убили его людей. Пусть Москва договаривается, а наше дело — воевать. Своей нерешительностью и бездействием только будем разлагать личный состав и покажем духам собственную беззубость. Если хотите — импотенцию (дружный хохот в зале). А вы что хотите, если начинаешь с женщиной любовь, то не надо потом кричать во время экстаза, что давай, мол, поговорим. Это как?

— Выполняйте приказ, — отрезал Буталов.

Если бы он поддержал нас, осудил бы непродуманную политику Ханкалы и Москвы, то тогда мы бы его поняли. Или если бы он на свой страх и риск перекинул нас в Ильинскую, то тоже мы бы были на его стороне. Но он даже не удосужился нас — офицеров штаба, командиров батальонов, начальников служб — проинформировать о задачах бригады. Потому что не мог этого сделать. Из-за боязни испортить свою карьеру он не задавал вопросы в Ханкале, не выходил на наш Сибирский округ и через него не давил на Генеральный штаб. Тут одно из двух. Либо нас по полной программе доукомплектовывают личным составом, поставляют технику, забирают, списывают, ремонтируют разбитую, а мы через неделю после того, как влились свежие силы, идем в бой. Либо мы здесь уже не нужны, и поэтому сворачиваемся и уезжаем в Богом прославленную, чертом проклятую Сибирь. Это уже кому как нравится.

После бестолкового совещания у нас с Юрой не было особых дел, поэтому пошли к разведчикам. Во время боев за Дворец из округа прислали замену — начальника разведки, из новосибирской дивизии, Юру Пахоменко. Здоровенный бугай, в звании капитана. Не дурак выпить и закусить. Наш парень. Воевал отчаянно, но не бестолково, за своих разведчиков готов был горло перегрызть. Прежнего начальника разведки отправили в тыл. После боев в городе у него развилась устойчивая форма клаустрофобии — боязнь замкнутого пространства. В городе, на улицах, он также чувствовал себя крайне неуютно. Постоянно озирался, ждал выстрела. Ничего удивительного в этом нет. В этом пекле под соответствующим названием Грозный мы все стали немного сумасшедшими. Дай бог, чтобы у меня это потом не проявилось.

На замену раненому командиру разведроты прибыл капитан Сухоруков. Этот вообще замечательный парень. Прибыл из Новосибирского общевойскового училища. Был там командиром роты. Сам написал рапорт с просьбой о направлении в Чечню. Училище хоть и базируется на территории округа, но ему не подчиняется. Прямое подчинение Министерству обороны. Он мог и не дергаться. Из военных училищ офицеров не брали. Так он сам напросился, добился этой командировки. И отлично проявил себя. Вместе с разведчиками лазил по подвалам, не стеснялся ничего и не боялся никого.

Завоевать уважение разведчиков — непростое занятие. Разведка — это элита пехоты. Перед ними стоят специфические задачи, и многое им прощается. Мечта почти всех солдат попасть служить в разведподразделение. Их меньше всего в мирное время гоняют на бестолковые работы, действительно учат воевать, длительное время находиться на территории противника, собирать сведения, передавать их своим. Все ребята спортсмены, обучены рукопашному бою. Их постоянно учат импровизировать, приспосабливаться к изменяющейся обстановке, убивать. Приходится убивать не с далекого расстояния из автомата, а собственными руками, по-тихому. Если противник-часовой в бронежилете, то разрезать горло от уха до уха, пока в образовавшуюся щель не вывалится язык. Разведка идет впереди всех, а на привале, когда все занимаются обустройством, отсыпаются, отъедаются, они не сидят на месте. Осматриваются вокруг, обшаривают все в поисках противника. Если он попадается в густых зарослях кустарника, то короткий бесшумный бой на ножах, в живых оставляется только один дух, который очень быстро уносится прочь. Чем дальше, тем лучше. Для этого выбирается обычно кто похудее. Если только он не радист и не командир группы.

Если же разведчики попадаются, то они — самые "лакомые" кусочки. Идет очень быстрый допрос. Духи тоже обучались в наших военных училищах, и поэтому методы разведки, состав групп, методы ведения допросов точно такие же, ничуть не отличаются от наших. Привычка! И когда вражеский разведчик попадает в наши руки, то знает, что лучше добровольно и быстро рассказать, что знаешь. После этого быстрая, не мучительная смерть. Если повезет, то выстрел в упор из ПБ. А нет — нож. Ножи у них тоже особенные. НР — нож разведчика, НРС — нож разведчика специальный. Нож разведчика имеет длинное неширокое лезвие, рукоять с ограничителем. Нож разведчика специальный тот же самый, но имеет кнопку, при нажатии которой лезвие вылетает на семь-десять метров. Человек при попадании такого сюрприза почти наверняка погибает. И тот и другой носится в ножнах на голени правой ноги, может крепиться на пояс, а также на левом плече. Все зависит от мастерства, моды, привычки, характера выполняемого задания, местности.

Вооружение разведчика в "махре" такое же, как и у обычного пехотинца. АКС (автомат Калашникова складной), в лучшем случае — АКСУ (автомат Калашникова складной укороченный), НР или НРС, подствольный гранатомет ГП-25, ПБ. Передвигаются они на таких же БМП-2. Это в спецназе и вооружение, и техника специальные, а у наших — все тоже самое. Одно слово — "махра". Но они пользуются заслуженным уважением всего личного состава. Правда, они первейшие нарушители дисциплины, а командиры во время войны пытаются сделать из них свою личную охрану. Но командир роты — это Бог и Царь в одном лице. За малейшее ослушание следует жесточайшая расправа. Если в обычных подразделениях это может проявиться в одной зуботычине, то у разведки зубы летят в разные стороны. А еще командир роты может устроить поединок. Сам надевает перчатки, и идет бой без правил. Вся рота — свидетели. Если ты сильнее, ловчее, агрессивнее, то можешь победить ротного, но не было в бригаде еще такого прецедента. Отношения на войне между солдатами и командирами ровные, почти братские, а у разведки еще более тесные. Разведка уходит на десятки километров без поддержки своих основных сил. Ведет группу офицер, он — проводник. Подведет хоть один из группы — все покойники. И понятие "связка", "плечом к плечу" для них не пустой звук.

И вот к этим мужикам мы пошли в гости. Если и переселять русских, то при возникновении нештатной ситуации нам двоим не справиться. А остальные батальоны находятся за несколько километров. Разведчики нам могли здорово пригодиться. В гости с пустыми руками не ходят. Как упоминалось выше, мы были монопольными владельцами спирта, не считая, конечно, докторов. Но у доктора просить неудобно, спирт нужен больным для операций и самим докторам для поправки собственного здоровья. Был небольшой запас спирта еще у связистов, но они сами не пили и другим не давали — аппаратура без ежедневного обслуживания спиртом в полевых условиях отказывалась работать. А срыв боевой связи — преступление.

Разведка занимала один из боксов МТС. Офицеры жили в кунге КамАЗа.

— Здорово, мужики! — мы вошли в кунг и увидели, что у разведчиков "второй" завтрак. На столе стояла бутылка с "а-ля Чечней".

— Вы что, эту бурду пьете? Нет ничего лучше? — удивились мы.

— Здорово, проходите, — разведчики подвинулись. — Коньяк закончился, про водку уже забыли, вот и давимся этой политурой.

— Мы тут случайно бутылочку спирта прихватили. Будете?

— Наливай! — начальник разведки протянул стакан.

— И мне тоже! — присоединился к начальству командир разведроты.

Мы с Юрой тоже налили себе по полстакана спирта, разбавили, накрыли плотно рукой стакан. В стакане бушевала реакция. Жидкость стала белой. В этот момент самое главное, чтобы воздух не попал в стакан. Потом выпили. Закусили. Спирт не водка, пьется тяжелее, хотя есть в бригаде гурманы, которые предпочитают спирт водке. На вкус и цвет...

— Что слышно в разведке? — спросил Юра у своих тезок.

— По радиоперехвату ничего особенного, а вот со спецназом разговаривал, так те страшные вещи рассказывают, — начал начальник разведки.

— И чем спецназ нас пугает?

— Ходили они в глубокую разведку, в Шали. Там, по оперативным данным, большой концлагерь, и наших пленных человек с полсотни. Сходили, посмотрели, точно — есть лагерь. Издеваются над нашими, бьют, не кормят, работать заставляют, в кандалах, короче, как в средние века. Старший кое-как своих зверей сдержал.

— Правильно, — вмешался ротный, — ну, перебили бы охрану, а наших потом куда? С собой не возьмешь, и выполнение задания сорвешь.

— Не перебивай. Давай, Юра, продолжай.

— До ночи отлежаться надо было. Духов в Шали — как грязи. Залезли они на чердачок, спят, кто на часах стоит, кто "массу" давит. И тут в центре на площади шум, крик, муллы что-то визжат. А место у наших было на пригорочке. Оптика хорошая, вот сквозь эту оптику и наблюдают. А там митинг начинается, и выступает Дудаев собственной персоной. Вокруг него охраны человек сорок. Да только она внизу, у его ног. Сам он как на блюдечке. До него метров четыреста. Короче, тут даже без оптики "снять" его — как два пальца... А команды не было. Запрашивает старший базу — Ханкалу. Так мол и так. Вижу Дуду, что делать? Отвечают — ждать. Через полчаса выходят на связь и не позволяют "фотографировать".

— Звиздец! — я плюнул. — Наливай!

Выпили. Закусили. Ну что же, сами себя разведчики завели и нас "подогрели". Пора начинать про дело.

— Мужики. Если нас все уже продали и предали, так неужели мы сдадим своих? Мы сами, здесь?

— Нет, конечно.

— Нет. А что, Слава, сделать надо?

— Ничего особенного. Мы с Юрой тут порешали, и есть мнение, что наших местных русских коль скоро мы не можем с собой в Россию забрать, то надо хотя бы переселить в их собственные дома.

— За справедливость?

— За справедливость. Пусть духи нас боятся.

— Нет проблем. А ты как считаешь?

— Святое дело.

— Сейчас поедем?

— У тебя какие-то дела?

— Ничего срочного нет. Приеду — у БМП торсион поменять надо. До вечера я свободен. Кстати, а может, и пару домов тряхнем, якобы в поисках пропавшего духа-председателя?

— Давай.

— А командир?

— Да пошел он на хрен. Сам же, балбес, сказал, чтобы его приятеля нашли.

— Правильно. Мы получили оперативную информацию от своего источника, что там прячут этого бабая.

— Кого брать с собой будем?

— Да, думаю, пары машин хватит, и людей вместе с механиками и нами человек пятнадцать. Хватит.

— Рожи замотаем и маскхалаты оденем.

— Давай! Через полчаса встречаемся.

Мы с Юрой взяли оружие. На голове у нас и так постоянно были надеты косынки, а лица при передвижении на БМП закрывали другими косынками. Одни глаза только блестели. Бандиты из вестернов.

Через полчаса мы собрались на улице. Как только с Юрой мы увидели разведчиков, нас разобрал истеричный смех. Такое могло произойти только в Нашей (Красной, Советской, Российской) Армии. Вокруг хоть и грязь, но снега не было, только на вершинах гор, травка начинает кое-где зеленеть, а наши бойцы в белых маскхалатах, морды замотаны в белые маски. Они утепленные, чтобы хари на сибирских морозах не попортить. Девять привидений в начале весны. Это — комедия. На наш гогот сбежалась половина КП. Они подхватили. Такое не могло присниться в самом кошмарном сне.

— Чего ржете? — Юра-ротный даже обиделся.

— На войну когда ехали, вы что, нормальные костюмы не могли получить? — сквозь смех и слезы спросил я.

— Не было на складе. А Новосибирск не захотел с НЗ снимать. Война в декабре началась, кто знал, что так долго затянется?!

— Надо писать заявку, пусть высылают, а то мы здесь всех духов распугаем. Ладно, поехали, отделение Касперов. Бля, добрые привидения.

— Слава, мы тут еще саперов прихватили. Оружие искать.

— Знаю я ваше оружие. Золото, валюту?

— Как Бог пошлет. Откуда начнем?

— По дороге стоит большой дом. Явно на нетрудовые доходы построен. Тут еще местные подсказали, что там живут родители Имсдаева.

— А он кто?

— Сотрудник ДГБ (Департамент государственной безопасности). Сейчас, якобы, в Ведено окопался.

— Хороший мальчик...

— Да, славный мальчик, только один недостаток — живет долго.

— Может родаков в заложники взять?

— С удовольствием, но это не наши методы.

— Наших же берут в заложники, а потом обменивают.

— Со стариками не воюем, вот если бы сыночка взять — тогда был бы разговор. За сотрудника ДГБ, если доживет, конечно, можно пару-тройку офицеров и отделение солдат обменять. Это как спецназовца чеченского меняли, слышал?

— Без подробностей.

— Взяли этого кабана в Грозном раненого, без сознания, он вместе с Басаевым переподготовку у нас в Балашихе у грушников проходил. Потом Абхазия, а здесь в личной охране Дуды работал. Пряник знатный. А тут раненый попался. Подлечили его, а потом захотели поменять на наших.

— А как он живой остался?

— Десантники его взяли. Они в Абхазии познакомились, вот и пощадили.

— Поменяли?

— А как же! На пятерых офицеров и девятерых бойцов.

— Круто. Видать, знатный кадр. Где он сейчас?

— На курорте лечится. Вся Турция, Иордания, да и наши братья-украинцы тоже не упускают возможности помочь угнетенным чеченцам.

— Бля, ну и жизнь.

— А ты как думал. Ладно, поехали!

Мы забрались на броню, белые масккостюмы загнали в десантный отсек. Тронулись. Почти весь КП вышел нас провожать. Трюк с белыми масккостюмами всех позабавил.

Подлетели к шикарному особняку. У нас самые "крутые" такие в городе строят, а здесь в деревне. Хорошо пожировали на наши денежки. Быстро выскочили, грамотно оцепили дом. Пара соседей попытались поглядеть, но, увидев наши грозные лица, очень быстро ретировались. Ворвались во двор. Огромный пес породы кавказская овчарка рвался с цепи. Разведчик сделал выстрел перед мордой пса. Не попал. Испугал. Пес с визгом забежал в будку и, пока мы там были, не показывал носа.

Выволакиваем из дома старика и старуху, какую-то девчонку. Она старательно прячет лицо в платок. Не прячь. Ты такая страшная, что, несмотря на то, что женщин долго не видел, я столько водки не выпью. Оставляем трех десантников на улице. Спереди, сзади двора, и один постоянно держит на прицеле жителей. На них не надо направлять автомат. Своим внешним видом и поведением мы их испугали. И еще немаловажный психологический эффект. Когда умирает правоверный мусульманин, то его заворачивают в белые бинты, а потом в ковер и в сидячем положении хоронят. Разведчики в своем маскараде предстали перед ними как восставшие из их мусульманского ада.

В доме полным ходом идет шмон. Ищем оружие, раненых. Обстановка шикарная. Ковры дорогие, новые, ручной работы, импортная, дорогая мебель. Аппаратура под стать обстановке. Я за всю свою жизнь таких денег не заработаю.

Смотрим фотографии. Ага, вот и наше искомое лицо. На фотографии изображен молодой человек лет двадцати пяти. Обвешан оружием, позирует на фоне "Nissan-Patrol". Судя по тому, как он оперся на него, видать, что его собственность. Оружие-то у мальчонки все импортное. Американская винтовка "М-16", на поясе "кольт" в открытой кобуре, пара гранат там же болтается и неизменный чеченский нож-кастет. Хорош. Жаль, что дома тебя нет. То, что у чеченцев оружия было много — это не секрет, пытались даже наладить выпуск своего, но вот импортное оружие было доступно очень немногим. Либо очень богатым, либо облеченным большой властью. Видать, немало он нашей кровушки, гаденыш, попил, что с такими "игрушками" ходил.

Наверху раздаются вопли. Спускается боец и тащит окровавленные бинты и постель, тоже всю в крови. Судя по бурым пятнам, кровь свежая, не более суток прошло, как хозяин их оставил. Значит, кто-то пытался отлежаться здесь. И худо ему, коль столько крови потерял. Но ушел. Фотографию прячу в нагрудный карман — может, и пригодится. Бойцы тем временем стаскивают в середину зала радиостанцию, автомат, полмешка денег старого образца, пару открытых цинков с патронами, запал к гранате. Разведчики разочарованы, они надеялись, что удастся поживиться валютой, но не нашли. В огороде нашли пистолет. Забавно то, что у саперов сели батареи, а щупом, стандартным щупом можно обнаружить предмет на глубине до сорока сантиметров. Смех и слезы. Поэтому, читатель, если у тебя есть желание спрятать у себя на огороде пулемет, то закапывай его на глубину более полуметра. С нашими средствами металлоискания никто ничего не найдет.

На улице послышался характерный рев двигателя БМП. Мы с Юрой переглянулись.

— Твою мать! — Юра психанул. — Начальство пожаловало.

— Ну и хрен на них, — начальник разведки был невозмутим. — Мы вон сколько оружия изъяли. Пусть берут этого старика Хоттабыча, вешают за ребро на крюк и спрашивают, чье оружие, где сын. Мы свое дело сделали. Теперь поедем под предлогом поиска оружия переселять русских в их законные дома.

— И пусть хоть одна сучонка посмеет вякнуть — задавлю, — это командир разведроты. Усы у него раздуваются от праведного гнева.