В свое время я рассказал о многих известных подводниках — Иване Колышкине, Федоре Видяеве, Григории Щедрине. И вот еще одно имя, не нуждающееся ни в каких рекомендациях, ибо личность эта поистине историческая, и любой, кто берется сегодня писать о подводниках Севера — беллетрист, мемуарист или военно-морской историк, — не пройдет мимо этого имени, не оставит его в тени.

Николай Александрович Лунин! О нем шла разноречивая молва. Говорили, человек он сложный, капризный, захваленный и перехваленный, и потому страдает зазнайством. «Обрежет и больше не сунешься», — предупреждали меня собратья по перу. Однако все мнения сходились на том, что моряк он отличный.

Увидев его впервые — сурового, недоступного, с грубым мужественным лицом, зная, что при виде журналистского блокнота и карандаша он может прийти в ярость, я долгое время не решался к нему подойти и представиться. Ходил вокруг да около, смотрел, «принюхивался», ждал удобного случая для знакомства. Время уходило, а фортуна мне явно не улыбалась.

Тогда я решил посоветоваться с членом Военного совета контр-адмиралом А. А. Николаевым, хотя понимал, что, если даже он позвонит Лунину и прикажет меня принять, ничего хорошего из этой принудительной затеи не получится. И все же я посвятил Александра Андреевича Николаева в свои сомнения. Он слушал меня, и я читал в его глазах сочувствие: «Да, не просто разговорить Лунина». И вдруг глаза Николаева заблестели; я понял, что у него созрел какой-то план. Не делая от меня секрета, Александр Андреевич сообщил, что он пригласит Лунина к себе в гости и познакомит со мной, не открывая сразу, кто я и что мне от него нужно...

— Вы только не бросайтесь с ходу в атаку с традиционными вопросами. Он этого не любит, — предупредил Николаев.

«Операция» эта состоялась. В назначенный час в дом на берегу бухты, в холостяцкую квартиру члена Военного совета, явился Лунин, как всегда суровый и недоступный. При виде гостеприимного хозяина он все же потеплел, вежливо улыбнулся, поблагодарил за приглашение и вошел в комнату, где стоял скромно сервированный столик. Глядя на меня подозрительно, он спросил:

— Вы, наверное, корреспондент?

Пришлось сознаться.

— Я с корреспондентами дел не имею, — наотрез заявил он. Но тут же неожиданно улыбка осветила его лицо.

— Поймали как-то моего сигнальщика, побеседовали с ним и такую чепуху написали — только для «Крокодила»... С тех пор наша дружба врозь...

— Учтите! — подхватил Александр Андреевич, обращаясь ко мне поучающим тоном: — Надо начинать с командира, а не с сигнальщика.

Домашняя обстановка всегда располагает к дружеской, откровенной беседе. Александр Андреевич, будучи человеком общительным, наделенным чувством юмора, умел поддержать любой разговор. А в данном случае встретились подводники, товарищи по оружию, у которых масса тем для разговоров. Пройдя службу «насквозь и даже глубже», начиная с учебного отряда подплава имени Кирова, где он получил первую специальность дизелиста, Николаев потом много плавал, прежде чем попал в Военно-политическую академию. Он знал на лодке каждый уголок, мог с завязанными глазами пройти по отсекам и сказать, где какой механизм. И хотя далеко ушли те времена, но он всегда гордился своей принадлежностью к подводному флоту.

Разговор у них с Луниным катился по накатанной дорожке. Я прислушивался. Лунин рассказывал о своих походах. Александр Андреевич слушал, не перебивая, а потом высказывал свое вполне компетентное суждение, к которому Лунин (я это заметил!) относился уважительно.

Во всяком случае, когда мы поднялись и поблагодарили Николаева за гостеприимство, я почувствовал, что «лед тронулся». Выйдя вместе со мной и прощаясь, Лунин сказал:

— Приходите. Поговорим. Только в самом деле не начинайте с сигнальщика. Поймите меня правильно. Я не принижаю своих людей. Сигнальщик у нас геройский парень, мы в море рядом на мостике, он не однажды спасал нас от опасности. Но все-таки командир корабля больше знает и может лучше оценить действия в целом...

После знакомства с Луниным мне постепенно становилось понятно, откуда взялась эта резкость, которую кое-кто принимал за гордыню, зазнайство, высокомерие.

Я понял многое. И понял правильно. Да, он был в ореоле славы, его снимали для газет, кино, зарисовывали и описывали взахлеб, и он откровенно признался, что ему претит эта слава и вызывает чувство внутреннего протеста. А кроме того, сказывалась усталость. Безумная усталость от долгих изнурительных походов. Если бы он командовал «малюткой», ушел в море на сутки, двое, сделал свое — и опять дома. А тут крейсерская лодка К-21 — одна из самых крупных в советском подводном флоте. И если уж он уходил в поход, то на долгие недели. Недели боевых действий на самых дальних коммуникациях противника, недели предельного напряжения, бессонных ночей. И естественно, что, вернувшись домой, он спешил в баню, а потом отсыпался, и ему было не до корреспондентов...

Во время новых встреч на плавбазе разговоры с Луниным не носили характера интервью: блокнот из кармана даже не вынимался. Я старался запомнить все, что услышал. А рассказывал Лунин мастерски. В том, что он говорил и как говорил, чувствовался большой ум и наблюдательность.

По возвращении домой я многое старательно записывал. Теперь, когда Николая Александровича нет в живых, эти записи послужили материалом для документального рассказа об отважном подводнике.

...Он ушел в море в канун войны и больше десяти дней находился в дозоре, не видя берегов, не имея никакого представления о трагических событиях, приближавшихся с каждым часом.

На одиннадцатые сутки во время зарядки аккумуляторов на лодке приняли шифровку: «Яблоко».

Лунин вскрыл пакет, хранившийся в сейфе под девизом «Яблоко», и прочитал; «Усилить внимание».

На следующий день новая шифровка: «Вишня». В пакете под таким девизом хранилось приказание: «Останавливать корабли противника, пытающегося прорваться в Кольский залив».

«Учения начались!» — решил он и стал думать, какие еще задачи будут поставлены его кораблю. А тут новая вводная: «Виноград». Она означала: «Если противник не останавливается — применять оружие». Тут уж закралась мысль: неужели война?

Еще через сутки приказали вернуться в базу. На пирсе встречали командир бригады, флагманские специалисты, товарищи. Строгие, мрачные, полные тревоги лица. Даже известный всем командир дивизиона «малюток», или, как он сам себя называл, малюточный дед, Николай Иванович Морозов — неутомимый шутник, рассказчик, знаток бесчисленного множества анекдотических историй из морской жизни, которые лились из его уст неутомимым потоком, — даже он притих, обрел совсем несвойственную ему степенность и молча стоял в стороне.

— Ты еще толком ничего не знаешь, а страна уже воюет, — сообщили Лунину, и по всему телу его прошел холодок...

— Сколько нужно вам времени на пополнение запасов? Четырех часов хватит? — осведомился командир бригады капитан 1 ранга Николай Игнатьевич Виноградов.

— Хватит, — не задумавшись, ответил Николай Александрович.

Глянул в сторону, а там за забором стояла жена с маленькой дочуркой. Обе плакали... Свидание с ними, разговор через забор продолжался считанные минуты. Лунин не успел забежать домой, переодеться, потому что четыре часа пролетели как четыре минуты. Отдали швартовы, лодка отошла от пирса и легла на курс в открытое море.

Прошли Кильдин и дальше, дальше, навстречу неизвестности с одной мыслью, с одним желанием — топить фашистские корабли. Не о наградах думали, не о почестях. О долге! И только о нем. Других мыслей быть не могло, когда и здесь, на Севере, кипела битва и каждый потопленный корабль с войсками или боеприпасами был ударом по немецко-фашистской армии генерала Дитла, нацелившейся на захват Мурманска и наших военно-морских баз.

Тянулись долгие летние дни. Ходили, искали, выслеживали... Не покидали район, где, по наметкам штаба флота, должны идти конвои. И ничего не попадалось. Пустынное море, туманы над водой. Днем находились в подводном положении. По ночам всплывали и уходили подальше от берега заряжать аккумуляторные батареи. Старались не раскрыть себя. При появлении самолетов по сигналу «Срочное погружение» мгновенно уходили на глубину.

Мрачно было на душе у Лунина от мыслей, что так бездарно проходит день за днем и неделя за неделей.

В то хмурое, прохладное утро только что закончили зарядку. Смолк шум дизелей. Погрузились — и опять на позицию. «Ищите да обрящете», — пошутил инженер-механик лодки, справившись со своими делами, передавая эстафету мастерам поиска и атаки. Не успел Лунин пустить в ответ острое словцо, как из рубки акустика послышался голос: «Шумы винтов...» Лунин скомандовал подвсплыть, прильнул к перископу и увидел все то же пустынное море. Между тем акустик продолжал докладывать, что слышит шумы.

Снова погрузились и двигались по акустическому пеленгу на сближение с невидимой целью. Лунин то поднимал перископ, то снова погружался с мыслью, как бы не прозевать эту долгожданную возможность. Лодка шла полным ходом.

В ушах акустика шумы винтов нарастали. Это был верный признак того, что не зря сыграли боевую тревогу, подняли всех, кто отдыхал.

В ожидании неизвестной встречи — первой встречи с врагом и первой атаки — Лунин и все остальные внешне сохраняли спокойствие, и только не терпелось узнать, что там за корабли?

И вот в очередной раз, подняв перископ, Лунин увидел три огромных транспорта с высокими мачтами, точно упиравшимися в небо, а кругом маячили сторожевики, рядом с великанами казавшиеся букашками. Вся эта армада держала путь в Киркенес.

«На ловца и зверь бежит», — обрадовался Лунин и начал маневрировать. Он был убежден в том, что залп из носовых аппаратов обеспечит полный успех — можно потопить два транспорта из трех. И это неплохое начало.

Все было рассчитано, все готово. Руки торпедистов лежали на рычагах. Достаточно Лунину произнести короткое «пли», чтобы торпеды помчались к цели.

А он не торопился. Для верности еще раз направил глазок в сторону конвоя и обомлел при виде картины, неожиданно представшей его взору: корабли совершали поворот, оставляя за собой широкую кильватерную струю. И, стало быть, все надо начинать сначала.

— Право на борт! Так держать! — скомандовал он, радуясь ненастью, клочьям тумана, проносившимся низко над водой, маскировавшим головку перископа. Можно надеяться, что до атаки его не обнаружат.

Лунин неотрывно следил за темными громадами транспортов. Маневрирование слишком затянулось, а тем временем транспорты стали удаляться. Тогда он решил пуститься вдогонку. Но лодка под водой имела слишком малый ход и никак не могла состязаться с надводными кораблями.

Конвой уходил. Расстояние между лодкой и гитлеровскими кораблями быстро увеличивалось. Теперь в перископ виднелись лишь одни верхушки мачт. С каждой минутой шум винтов все больше заглушался привычным рокотом моря...

Было горько сознавать свое бессилие: из-под самого носа ушла ценная добыча. Лунин никак не хотел в это поверить. Был дан отбой. Никто не сошел с места. Всем казалось совершенно невероятным, что упущена такая счастливая возможность. Точно опасный Морской зверь, пойманный в сети, снова вырвался на свободу.

— Прохлопали атаку, — признался Лунин своим товарищам, на лицах которых отразилась досада.

Никто ему не ответил, потому что все знали: на исходе двадцать седьмые сутки плавания.

Топливо, пресная вода, продукты — все уже кончается, и надо возвращаться в базу. Только торпеды остались целехоньки. Длинные металлические сигары лежали в своих желобах, напоминая о непростительной ошибке...

Пришли ни с чем в такое страшное время, когда пал Смоленск и армия врага катилась к Москве. А другие лодки вернулись с победами. Столбов первым открыл счет...

Стыдно было смотреть в глаза начальству и друзьям, встречавшим на пирсе с уверенностью, что Лунин тоже пришел «не пустой».

Молча выслушал доклад Лунина командир бригады, сообщил: «Завтра доложите Военному совету» и направился к себе на КП. С ощущением боли и досады расходились все остальные. Как всегда, нашлись злые языки. Одни с ехидством поговаривали: «Конечно, Совторгфлот, что от него ждать?!». (А Лунин действительно в прошлом был штурманом на судах торгового флота.) «Швартоваться умеет. Ему бы буксиром командовать — в самый раз». Другие предсказывали, что разбирательство на Военном совете ничего хорошего не сулит: «Признают трусость и взыщут строго...»

При мысли, что ему предстоит держать ответ перед Военным советом флота, он вспомнил нечто подобное, случившееся с ним до войны.

На флоте проводились большие учения. Лунину поставили, прямо скажем, нелегкую задачу: точно в определенный час прорваться в маленькую бухточку и атаковать там условного противника.

Никаких кораблей там не было. Но зато выставили усиленное охранение. На дальних и ближних подступах несли дозорную службу катера-охотники. У входа в бухту денно и нощно наблюдатели не отрывали глаз от биноклей.

И все же Лунин прошел. Прошел так ловко, что его никто не заметил. Но, оказавшись в бухте, он задержался там, не успел выйти обратно и всплыть в условленном месте. Всю ночь лодка пролежала на грунте.

А на берегу поднялась тревога. Особенно волновался командующий флотом Головко. По всему флоту передали извещение о том, что пропала подводная лодка, вероятно, потерпела бедствие...

И вдруг к утру лодка обнаружилась.

Лунина немедленно вызвали к командующему. Он докладывал, а из головы не выходила мысль: «Не бывать мне больше командиром корабля». Головко крепко разгневался. Еще никто не видел его в таком состоянии. Но, слушая Лунина, он смотрел на кальку и в душе, вероятно, все больше восхищался искусством молодого подводника; лицо его смягчилось, жесткость уступала место горячей заинтересованности.

К концу разговора у Головко было уже совсем другое настроение. И все же он строго сказал:

— За невыполнение графика учений объявляю вам выговор, — и тут же, улыбнувшись, добавил: — А за прорыв в гавань — благодарность в приказе по флоту.

Теперь не то время. И спрос другой...

Тревожные мысли бродили в голове Лунина. И все же он держался молодцевато, с достоинством. И не искал себе оправдания, готовый ко всему, что сулит судьба.

В назначенный час явился в Военный совет. В руках вахтенный журнал, карта, свернутая в трубочку, и схема маневрирования.

Увидев хмурые, сосредоточенные лица Головко, Николаева, других командиров из штаба флота, он догадался: разговор будет серьезный.

Ему предложили доложить о походе. И он доложил. Посыпались придирчивые вопросы, на которые он отвечал спокойно и обстоятельно, хотя внутри все горело от волнения. Самый коварный вопрос задал Головко:

— Как вы рассматриваете результаты своего похода? Трусость это или неудача?

При слове «трусость» Лунин не смог сдержаться. Обида и негодование разом выплеснулись наружу.

— Я решительно отметаю ваши подозрения, — чуть дрогнувшим голосом произнес он. — Что угодно, только не трусость. Лучше смерть принять, чем услышать здесь «трус, изменник». Ведь это одно и то же...

Разбирали подробно, придирчиво все связанное с походом, и особенно с неудачной атакой: десятки глаз пристально изучали документы, особенно кальку маневрирования, после чего поднялся командующий и высказал свое мнение:

— Я не допускаю мысли, чтобы такой командир, как Лунин, мог струсить. В данном случае мы расплачиваемся за недостатки боевой подготовки мирного времени...

Он говорил о многом, чему не учили людей и что потребовалось на войне.

И навсегда запомнились Лунину последние слова командующего, обращенные к нему:

— Военный совет вам верит. Надеемся, вы учтете свои ошибки и больше их не повторите. Вы остаетесь командиром корабля. Готовьтесь к новому походу.

А новый поход завершился потоплением немецкого транспорта. Потом еще и еще... За несколько походов он пустил на дно семь вражеских кораблей и из рук Головко получил первую высокую награду — орден Ленина.

В один из июльских дней 1942 года Головко приказал адъютанту никого в кабинет не впускать. Пусть по всем делам обращаются к замначштаба, а он вместе с членом Военного совета, начштаба и начальником оперативного отдела крайне заняты. Это можно было понять и по их озабоченным лицам, и по тому внутреннему напряжению, которое всегда передается окружающим.

Перед ними лежала карта. Глядя на нее, они пытались разгадать чужой замысел. Конвой, состоявший из тридцати семи транспортов, — самый большой из тех, что посылали к нам союзники во время войны, — вышел из исландского порта Рейкьявик в Мурманск и Архангельск. Англичане заверили: транспорты пойдут в охранении эскадренных миноносцев. А, кроме того, учитывая большую ценность грузов, направляются две группы крупных кораблей оперативного прикрытия: линкоры «Дьюк оф Йорк», «Вашингтон», крейсеры «Лондон», «Норфолк», «Вичита», «Тускалуза», «Кумберленд», «Нигерия», девять миноносцев...

К мощной артиллерии кораблей, крупнокалиберным пулеметам и чутким радиолокаторам, помогающим своевременно обнаружить вражеские самолеты и подводные лодки, следует добавить и десятки истребителей: они готовы будут по первому сигналу подняться с палубы одного из самых совершенных английских авианосцев «Викториес».

Казалось, не было оснований волноваться. Тем более глава британской военно-морской миссии на Севере контр-адмирал Беван заверял:

— Операция полностью обеспечена, господин адмирал... Мы воюем не первый год и кое-чему научились. Для нас проводка транспортов — самое обычное дело...

— Не спорю, — ответил Головко. — Но меня удивляет, почему британское адмиралтейство выбрало столь неудачный маршрут? Почему на карте проложен курс на острова Ян-Майен, Медвежий и дальше, в горло Белого моря? Ведь несколько прошлых конвоев шли тем же самым курсом. Противник изучил эту трассу и, что называется, ее оседлал. У него там подводные лодки и даже имеются плавучие базы торпедоносной авиации. Учитывая опыт войны, британское адмиралтейство обязано было выбрать другой путь, ввести в заблуждение противника, заставить искать конвой, затрачивать на это время и боевые средства...

— Какое значение имеет маршрут, если наши транспорты пойдут в круговом охранении? — возражал Беван. — У нас сильная противовоздушная оборона. Кроме зениток вы увидите нечто новое, необычное — аэростаты заграждения и змеи... Смею вас уверить, немецкие летчики не захотят идти на верную смерть.

— Вы все же передайте мои соображения, — попросил Головко.

— Я это сделаю непременно, — пообещал Беван.

Головко предвидел, что этот разговор ничего не изменит, путь конвоя останется прежний. И все-таки считал нужным высказать свое мнение.

Разве можно не считаться с тем, что у норвежских берегов, в районе Тронхейма, укрываются линкор «Тирпиц», тяжелые крейсеры «Адмирал Шеер» и «Лютцов»? Видимо, неспроста немцы перебросили сюда самую сильную и боеспособную эскадру. Англичане слишком опытные морские волки, чтобы не понимать возможных последствий...

Подготовка к встрече конвоя развернулась давно. Корабли Беломорской флотилии протраливали горло Белого моря, проверяли фарватеры Двинского залива и Северной Двины. На аэродромах в боевой готовности стояли десятки самолетов, главным образом истребители. Как только выйдет конвой, придется непрерывно вести разведку с воздуха и передавать данные в британскую военную миссию. И крейсерские подводные лодки были развернуты на дальних позициях. В том числе задолго до прохождения конвоя ушла в море и лунинская К-21 — «катюша». Прощаясь с Луниным, командующий напомнил, что в норвежском фиорде стоит гроза гитлеровского флота — линкор «Тирпиц».

— С ним не так просто расправиться, — предупредил Головко. — Помните, англичане в Атлантике всадили в «Бисмарк» девять торпед, и то он держался на плаву. Пришлось добивать из орудий главного калибра. Но если удастся насолить «Тирпицу», вы уже сделаете огромное дело.

Конвой еще не вступил в операционную зону Северного флота, а в Полярный потоком шли тревожные радиограммы. По совершенно непонятной тогда причине корабли прикрытия повернули обратно в Англию, в результате беззащитные транспорты подвергаются непрерывным ударам торпедоносцев противника. Многие транспорты уже на дне. Уцелевшим британское командование приказало рассеяться. И они идут поодиночке куда глаза глядят, спасаясь от опасности. Почему британский эскорт повернул обратно? На этот вопрос трудно ответить, и не было времени на догадки. Требовались срочные меры для спасения уцелевших судов. И эти меры выработало командование Северного флота: все корабли, авиация, подводные лодки, находившиеся в море, были брошены на помощь транспортам.

Но впереди маячила еще большая угроза: на перехват конвоя спешила немецкая эскадра — линкор «Тирпиц», тяжелые крейсеры «Адмирал Шеер», «Лютцов» в сопровождении эсминцев. Вот тут-то и получил радиограмму Лунин: идти навстречу эскадре, решительно ее атаковать!..

...Он стоял на мостике в своей темно-зеленой куртке на меху и старенькой черной кожаной ушанке, которую моряки называли шапкой-счастливкой.

Несмотря на опасность, лодка большую часть времени находилась в надводном положении: под водой быстро расходуется электроэнергия, иссякают запасы воздуха, и может случиться, что в нужный момент ни того, ни другого не окажется.

Атаковать «Тирпиц»! Эта мысль завладела на лодке всеми. Чуткий слух командира улавливает донесения акустика, корабль совершает маневр за маневром, прорываясь внутрь эскадры. В перископ замечен вражеский эскадренный миноносец, за ним второй, а там дальше за эсминцами верхушки мачт больших кораблей. Лунин, хорошо изучивший их по фотографиям, рисункам, узнает головной корабль — крейсер «Адмирал Шеер», а вслед за ним еще более внушительная крепость — линкор «Тирпиц». Вот он идет, широко рассекая воду, а рядом с ним вьются корабли охранения. Целая армада надвигается на подводную лодку.

Все готово для атаки. Только бы не обнаружили! Только бы не засекли! Подводный корабль занял удобную позицию, сейчас он атакует, но... эскадра неожиданно делает поворот влево, и опять следуют команды, опять нужно маневрировать, прежде чем выйти в атаку. И неотвязно сверлит сознание мысль, что там наверху чутко и настороженно прослушивают лодку. Там ее ищут самолеты, за ней охотятся быстроходные катера. Небольшая ошибка или даже чистая случайность — и лодку забросают глубинными бомбами. Тогда на карту будет поставлена судьба конвоя, судьба многих транспортов с грузами для наших войск.

Но вот маневр, кажется, удался. Снова в поле зрения мачты линкора и взвившиеся сигнальные флаги. Только бы снова не повернул, тогда все полетит к черту. Лодка не успеет выйти в нужную точку и выпустить торпеды.

Так оно и есть. Опять корабли поворачивают. Но это не сорок первый год. За спиной бесценный опыт, умение быстро маневрировать и, выйдя на боевой курс, безошибочно атаковать противника.

Вот и сейчас Лунин занимает новую позицию. Идет неторопливая игра со смертью. Игра, в которой — охотник и дичь в любую минуту могут поменяться местами.

Лодка снова заняла исходное положение для атаки. Акустик непрерывно докладывает пеленг на линкор. Из центрального поста к торпедным аппаратам поступает команда «Аппараты, пли!». Корпус лодки дрожит от выстрела двух торпед. Взрыв! Второй взрыв! «Теперь только бы уйти...»

Так был атакован линкор «Тирпиц». Он лег на обратный курс, и вся эскадра ушла вместе с ним, отказавшись от нападения на конвой.

Запали в память слова, сказанные однажды Луниным: «Подводники совершают коллективный подвиг. У нас или все побеждают, или все погибают». В этой связи я вспоминаю малоизвестный поход, который, кажется, подтвердил справедливость суждений Николая Александровича.

После «Тирпица» было долгое и трудное плавание. Лодка находилась совсем близко от берегов противника. Даже не требовалось бинокля — простым глазом можно было рассмотреть довольно большой отрезок побережья.

Лунин после успешного потопления транспорта принял решение прорваться в базу противника, но прежде, не торопясь, изучал обстановку, подходы к гавани, береговые сигнальные посты, режим движения судов...

Ранним утром, когда первые лучи солнца еще не разорвали тяжелый и влажный туман, на корабле заканчивали последние приготовления.

Лунин стоял на мостике внешне спокойный, стараясь скрыть от других волнение, которое всегда бывает у человека, принявшего смелое решение, а стало быть, и ответственность за всевозможные последствия.

Он хорошо знал свою команду и не сомневался, что, как бы трудно ни пришлось, люди не подведут. И все же сейчас особенно пристально вглядывался в сосредоточенные лица моряков, готовивших лодку к погружению, словно выверяя силы каждого из них. Вот совсем молодой, почти мальчик, недавно зачислен в экипаж, и этот поход — боевое крещение юноши. Он наклонился над перископом, усердно протирая до блеска зеркальное стекло, которое после погружения станет единственным глазом лодки.

Лунин смотрел на ершистые светлые волосы, выбивавшиеся из-под черной пилотки, и невольно думал о своей семье.

Усилием воли Лунин стряхнул с себя воспоминание, тревожащее и мешающее обычному размеренному ходу его мыслей.

— Товарищ Харитонов, как у вас дела? — спросил Лунин.

— Мое заведование в полном порядке, товарищ командир.

— А как настроение?

— Настроение тоже в порядке, товарищ командир, — улыбаясь, проговорил молодой моряк.

Через несколько минут Лунин скомандовал погружение. Глухо зашумела вода, заработали электромоторы, и лодка начала уходить под воду.

Все было хорошо. Прошли несколько миль. И вдруг донесение: «В пятом отсеке нарушились контакты, кабель расплавился, случилось короткое замыкание на электроподстанции. Пожар!..» Ничего другого не оставалось, как срочно всплыть.

Пламя, заключенное в металлических стенах, металось как живое, уклоняясь от направленных на него струй пены из огнетушителей. Оно шипело и исчезало от недостатка кислорода в одном месте, но появлялось в другом и ползло дальше. В багровых отсветах, как быстрые тени, двигались фигуры в особых костюмах и масках...

Лунин, находившийся в центральном посту, понимал, с какой предательской быстротой распространяется пожар и какая угроза нависла над экипажем. Резко повернулся к инженер-механику Браману и, показывая рукой в сторону горящего отсека, спросил:

— Сколько у нас там народу?

— Семь человек, — ответил Браман.

Сбрасывая с себя оцепенение, он скомандовал: «Герметизировать горящий отсек!». Металлические клинкеты плотно прихватили водонепроницаемые переборки и закрыли их наглухо.

Сразу стало тихо. Жизнь на подводной лодке шла своим чередом для всех, кроме тех семи, оставшихся за горящим отсеком.

Лунин смотрел на показания приборов. В переговорной трубе что-то зашумело, и затем донесся молодой спокойный голос одного из оставшихся по ту сторону отсека:

— Товарищ командир! Докладывает краснофлотец Харитонов. Мы живы. За нас не беспокойтесь!

Положение с каждой минутой осложнялось. Лодка потеряла ход и легла в дрейф.

Лунин отдает приказания одно за другим, и прежде всего привести в готовность артиллерию. Он понимает, что если в надводном положении лодку обнаружат самолеты или корабли противника, тогда придется вступить в бой. Вызывает на мостик шифровальщика и приказывает:

— Быстро записывай!

Лунин диктует шифровки.

Первая: «Возник пожар, потерял ход».

Вторая: «Веду артиллерийский бой».

Третья: «Погибаю, но не сдаюсь».

— Зашифруй и держи наготове! По моему приказанию будешь передавать в базу.

Шифровальщик захлопнул книгу и поспешил на свой пост.

Борьба за жизнь корабля продолжается, но никакие меры не помогают. В закупоренном отсеке огонь. На мостик поступают тревожные донесения: накаляются переборки.

Лунин смотрит на приборы: ртутный столбик термометра достиг цифры 70. Семьдесят градусов. А выше подволока, «на втором этаже», — бак с соляром. Велика опасность... Лунин решает открыть отсек и продолжить борьбу с огнем. Знающий и находчивый инженер-механик Владимир Юльевич Браман, не раз побывавший в разных переделках, и мичман Сбоев торопливо натягивают маски, костюмы.

Переборка открыта. Густой черный дым валит наружу. Двое бросаются в огонь.

Минута, две, три... Их нет. И тогда в огонь идет следующая группа моряков. Они выносят потерявших сознание друзей и возвращаются обратно, им удается сбить пламя огнетушителями. Пожар постепенно затихает. Лодка спасена. Спасены и люди, которые остались по ту сторону переборки. Краснофлотец Харитонов докладывает Лунину о том, что произошло, как действовали. И заключает такими словами:

— Мы, все семеро, были комсомольцами, а теперь хотим вступить в партию.

Для Лунина и комиссара корабля Сергея Александровича Лысова это сообщение было несколько неожиданным, но оба обрадовались, подумав о благородных помыслах отважной семерки. Для них звание коммуниста — самая высокая награда за подвиг...

— Добро! Будем вас принимать по боевой характеристике, — объявил Лысов.

Тем временем вступают в строй ходовые механизмы, и с мостика слышны команды:

— Малый... Средний... Полный вперед!..

Корабль оживает. Глаза людей полны радости. Лодка погружается и снова всплывает.

После такой беды вполне объяснимо было бы возвращение в базу — никто бы за это не осудил, но тут еще раз проявился характер Лунина. Он решил продолжить поход: ночью осуществить прорыв в базу противника.

Дело было рискованное. Предстояло форсировать минное поле. Часами стоял Лунин на ходовом мостике, всматривался в темную воду, приглядывался к мельчайшему подозрительному гребешку на волне.

И вдруг с мыса подают световые сигналы: лодку обнаружил вражеский пост наблюдения. Оттуда запрашивают: «Кто вы?». Сигнальщик докладывает Лунину. Как рассказывал мне Николай Александрович, он сначала опешил, не зная, что ответить. И вместе с тем нельзя медлить. Промедление смерти подобно. «Как принято у нас, решил взять их хитростью».

— Передай им ... по-русски, — приказал Лунин.

На посту, вероятно, произошло замешательство. Видимо, гитлеровцы решили: произошла какая-то путаница. И пропустили лодку.

В темноте чуть вырисовывались контуры бухты. У причалов мачты и силуэты нескольких кораблей. Пора в атаку! Четыре торпеды веером помчались к причалу. Взрывы и языки пламени взлетали к небу.

Лунин торопился уйти. К счастью, налетел снежный заряд, и на обратном пути посты наблюдения лодку вовсе не обнаружили.

Подводники выполнили задачу и теперь продолжали путь к родным берегам.

В Полярном их встречали командующий флотом Головко и член Военного совета Николаев. Они спустились вниз, осмотрели сгоревший отсек, приказали всех отличившихся при тушении пожара представить к правительственным наградам.

— Что произвело на вас самое сильное впечатление во время вашего длительного похода? — спросил Николаев, когда они с Луниным сидели в кают-компании и пили чай.  — Самое сильное? — повторил Лунин и после короткого раздумья добавил: — Как в этой трагической обстановке семь моряков во главе с Харитоновым решили стать коммунистами.