Часть вторая
Глава первая
За тайгой разгоралась заря. Малиновый снизу, красный и жёлтый сверху, полукруг восхода был огромным, неизмеримым - значит, солнце вот-вот появится. Я потянулся, сбрасывая с себя последние путы сна.
Мама таскала воду из озера и сливала в кадку, полуврытую в землю. Я взялся докладывать поленницу.
Веснодельные дрова были тяжёлыми и крупными, некоторые прямо в полчурбака. Я выбирал те, что под силу, и укладывал их сплошным срубом. Ребристые поленья больно резали пальцы. Полуотщеплённые острые лучины, скрыто прижавшись к древесине, ждали неосторожного движения, чтобы вонзиться в ладонь, но я их различал и зло обламывал. Поленница благополучно росла.
Вышла бабушка Акулова, зевнула, перекрестила сперва рот, потом живот, посмотрела по сторонам.
- Эгей, бабушка! С добрым утром.
- С богом, сынок, - ответила старушка, не глядя на меня, отвязала от пояса платок, служивший передником, накинула на голову, подбила под него разлохматившиеся непослушные волосы, почесала макушку прямо через платок и спустилась с крыльца.
- Ребятишки ещё спят? - неуверенно спросил я.
- Меньшой давеча шевелился, спрашивал: хлопцы угнали, говорит, овец?
- Нет, не угнали. Вы ему скажите, мол, не угнали.
- Я ему и говорю: нет, мол, не угнали, спи... Нет ведь, егозит... На такой-то перине егозить! Грех божий! Только носы и видно, утопли оба... Нападёт же заботушка на такого мальца... Вы что, уговорились пасти вместе?
- Нет, но...
Бабушка Акулова не дослушала меня и с богом на губах ушла в огород.
Во дворе появилась мама, гибкая и плавная под тяжестью вёдер. Я бросился к ней навстречу, горячо шепча и кивая на дом Кожиных:
- Мам, баба Акулова говорит, что Витька спрашивал про нас, угнали мы стадо или нет. Неужели ему охота с нами, а?
- Наверно. - Мама поставила вёдра на ступеньку крыльца. - Они и меня вчера спрашивали про вас. Из-за бандита вы теперь знаменитыми стали! А тут ещё змея добавилась... А я у тебя книжку видела. Это чья?
- Ихняя.
- Значит, ты познакомился? Это хорошо. Теперь надо подружиться.
Мне хотелось сказать, что я не против, что мне понравилось, как Витька легко и толково рассуждает о Гулливерах и Мюнхаузенах, но я промолчал.
Солнце уже по пояс выбралось из таёжного плена. Сама тайга, вернее, часть её тёмной кромки растворилась, расплавилась вокруг солнечного полукруга. Мне на миг представилось, что у солнца есть тонкие, хрупкие ручки и оно, с трудом выжимаясь на них, напряжённо поднимается, как мальчишка из погреба.
Мама сварила груздянку с галушками. Пока я, посапывая от удовольствия, ел, она разыскала в сенях мои сапоги и, обстукав о косяк, занесла в избу. Последний раз я в них шлёпал весной, тогда же нечищенными и забросил; и вот теперь они стояли пятнисто-серые, ссохшиеся до одеревенения, с загнутыми носками. Даже с тонкой портяночкой нога не лезла. Я тужился, злился и, пока обувался, не раз помянул «добрым» словом всех змей. Ногу давило при каждом шаге. Я морщился, но не охал.
- Ничего, походишь - разомнешь, - успокоила мама. - Не забудь котомку.
- Не забуду. - Чтобы размять, я топал по полу до боли в ступнях.
Под окном щёлкнул бич.
- Это меня.
- Беги. - Мама легко подтолкнула меня к двери.
Я знал, что сейчас она станет у окна и будет наблюдать.
- Ой! - спохватился я. - Книгу-то! - Сбегал в горницу, схватил её и спрятал за пазуху.
Когда я выскочил на крыльцо, ребятишки молодцевато поддёрнули штаны и, желая выгнуть грудь, выпятили животы. Их было трое: Колька, Шурка и Петька Лейтенант. Я сразу понял: Петька организовал этот куцый строй. Лейтенантом его прозвали за пилотку и брюки-галифе, которые он не снимал с себя всё лето. Вот и сейчас он стоял в боевом наряде, браво надвинув пилотку на один глаз и кося другим. Петьку не смущало ни то, что галифе стянуты где-то под мышками, ни то, что в пилотку вместо звезды ввинчен железнодорожный крестик.
- Смирно! - крикнул он, стоя первым по росту.
Ребятишки вытянулись.
- Щас, - вдруг засуетился Колька, быстро сдёрнул сапоги, точно выпрыгнул из них, торопливо поставил рядом и замер.
Мы рассмеялись.
- А знаешь, что за это на фронте делают? - спросил Петька Лейтенант, мигом спугнув со своего лица весёлость, и так выразительно глянул на нас одним глазом, что мы поневоле проглотили смех.
Нет, что делают за это на фронте, мы не знали.
- Расстрел! - резко выпалил он.
- Как?!
- А напрямик. Выскочил из строя? Выскочил. Бац - и каюк! - Петька руками изобразил падение тела и глазом упёрся в нас. Он любил производить эффекты и следить, здорово ли они ошарашивают.
Чаще всего они действительно ошарашивали.
Я до сих пор помню знакомство с Петькой. Он был первым мальчишкой, с которым я познакомился по приезде в деревню.
Но перед этим я узнал Анатолия.
Мы только что сгрузили с машины пыльные вещи и беспорядочно составили их в сенях у тётки Феоктисты. Девчонки любопытно глазели на меня из-за стола, а я неуверенно жался к порогу.
- Драться любишь? - вдруг спросил какой-то парень, выходя из горницы.
Я оторопело смотрел на него. Драться мне приходилось с вредной соседской девчонкой, но я скрыл это.
- Нет.
Парень присел. Глаза лукаво шныряли.
- Нет? - с сожалением двинул губами в сторону. - Надо учиться. Наши обормоты лихо сталкиваются. - Я - Анатолий, так сказать, брат через одно колено. Пошли рыбачить.
И он повёл меня на озеро. По скользкому бревну мы перешли на камыш, где и устроились, как в беседке. Гальяны лезли к крючку, словно гвозди к магниту. Поплавок ни на секунду не замирал. Мы прихватили с собой ведёрко, наполнили его водой и пускали в неё рыбёшку.
- Их лучше всего портками ловить, - раздался вдруг над моим ухом незнакомый голос.
Я оглянулся. Передо мной стоял мальчишка моих лет, только гораздо выше, в штанах, до колен промокших и обвитых тиной, точно он пророс сквозь камышовую толщу. Если все человеческие головы по форме разделить на огуречные и тыквенные, то у него была чисто огуречная голова - вытянутая. Я обернулся к Анатолию.
Он задорно подмигнул и сказал:
- А ну, Петро, покажи своё мастерство.
Петька не задумываясь сдёрнул портки, связал узлом штанины, набросал внутрь хлебных крошек и, как был голый, бухнулся в камыш, раздвоив его и головой повиснув над заводью. Быстрое движение рук - и заплатанные штаны, пузырясь и шипя, погрузились в воду. Меня так поразило это безмолвное проворство, что. я забыл о своей удочке. Петькино лицо натужно покраснело, руки неподвижно замерли в воде.
- Хоп! - вдруг выдохнул мальчишка и решительно потянул свой невод.
Червяком перевернувшись на спину, он над головой пронёс штаны и шлёпнул себя ими по ногам.
- Думаешь, нету? - улыбнулся он. - Эге... - Расправил мокрое тряпьё.
И правда, в неглубоких складках, оживляя их, трепыхали упругие гальяны. Их было около десятка.
- Вот ведь балбесы, в штаны лезут, - удивлённо проговорил я.
- А ты нырни, открой рот и поболтай языком, - набьётся чище, чем в мордушку... Хочешь, испробую?
- Ладно, друг, верим, - прервал Анатолий. - Ты вот напяливай живей свою амуницию, нечего красотой-то щеголять.
Петька хотел было из штанов вытряхнуть рыбёшку к нам в ведёрко, но Анатолий отвёл его руку:
- Вот ещё, будешь тут поганить рыбу.
Петька безобидно пожал костлявыми плечами и высыпал трепещущих гальянов прямо на измятый камыш, который пропустил их, точно сито. Не спеша надел он штаны, вытянул несколько штук обратно за скользкие, будто намыленные хвосты, живьём пихнул их в рот и захрустел, как сухарями. От этого хруста мне свело губы в сторону и всего передёрнуло. А Петька спокойно проглотил эту нечисть и выплюнул две головы в воду. Стаи рыб, точно пули, пущенные в одну мишень, кинулись к ним и стремительно умчали в глубину головы своих бедных собратьев.
Это был первый Петькин номер. Были и ещё, да где их все расскажешь.
Летом прошлого же года мы частенько забегали на маслозавод, в «машинное» отделение. Это была пристройка к маслозаводу, где ребятишки постарше гоняли по кругу здоровенного безрогого быка. Его впрягали между двух толстых оглобель, и он крутил чугунное зубчатое колесо, от которого тянулся вал. Этот вал прямо сквозь стену уходил в здание, где и вращал машины, сбивающие из сливок масло. Так вот, когда мы появлялись, ребята уходили купаться.
- Только чтобы не останавливать быка, - наказывали строго они. - А то будет вам и нам.
- Нет. Что уж, мы совсем... - уверяли мы, пристраивались на оглобли да катались, помахивая прутами.
Нас было трое: я, Петька и Шурка. Колька тогда не поспевал за нами.
И вот однажды, только хлопцы смотались и только мы пристроились поудобнее, я даже фуфайчонку прихватил, чтобы мягче было, как бык остановился и, сопя слизистыми норами ноздрей, покосился на нас.
- Чо пялишься? Крути давай, - спокойно упрекнул его Шурка.
Бык только махнул хвостом. Три прута угрожающе повисли над его боками.
- Но!
Это не помогло. Лишь хвост дерзко промелькнул перед глазами. Мы хлестанули быка, оставляя на боках светлые полосы. Бык нервно передёрнул кожей, точно отгоняя мух.
- Вот уж чисто скотина, - проворчал Петька и подскочил к бычьей морде. - Пойдёшь ты или нет?
Мы ещё несколько раз скрестили свои прутья на мускулистой спине быка, но тот остался неподвижным.
- Интересно, о чём думает эта башка? - вздохнул Петька, влез на оглоблю и вдруг прыгнул быку на спину.
- Куда ты, дурак?! - крикнули мы испуганно, зная, что бык никого не терпит на спине.
Бык сперва резко выгнул хребет, подбрасывая Петьку, потом начал лягаться и рваться из постромок, угрожая разнести на куски всю механизацию.
- Слазь! - орали мы, отступив в прорубу в стене, чтобы в случае чего выброситься на улицу.
Я уже перекинул через подоконник ногу, собираясь крикнуть кого-нибудь из взрослых, - ведь прибьёт бычина Петьку, как божью коровку. Но тут Петька как-то ловко оттолкнулся от ходившей ходуном бычьей спины и шлёпнулся у стены. Мы подскочили к нему.
- Ты что, рехнулся. Он же тебя мог в лепёшку расшибить!
- Ничего, - вставая и отряхиваясь, ответил Петька. - Я его всё равно объезжу! - И двинул кулаком быка между рёбер.
- Объездишь на свою шею. Глянь-ка на него!
Бык разгорячённо сопел и косился на нас кровавым глазом, но не двигался. Мы растерянно топтались на месте, не зная, что делать.
- Может, за хлопцами сбегать? - робко предложил я.
- А! - вдруг вспомнил Шурка. - Он, наверное, пить захотел. Они его часто водят на озеро.
Мы медлили. Уж слишком рискованно было освобождать от постромок этакую громадину. Петька решился. Точно забыв бычью спесь и дикость, он подошёл к нему, заглянул в его бездонные злые зрачки и дёрнул супонь. Упругий хомут разошёлся. Петька перевернул его и рывками снял, после того как мы с Шуркой отвязали от оглобель верёвки.
- Может, лучше за хлопцами сбегать? - побаивался я.
- Справимся, - уверил Шурка.
Бык сам направился к дверям смирно, без ярости. Петька выскочил вперёд. Мы, успокоенные, пошли сзади. Дальше случилось неожиданное. Возле выхода, снаружи, впривалку к стене, лежали брёвна: «машинное» отделение достраивалось. Так вот, выйдя, Петька вскочил на них и, как только бык поравнялся с ним, кошкой бросился ему на хребет. Сперва бык опешил, потом как вскинул зад - ноги чуть притолоку не зацепили, на нас даже ветер пахнул. Но Петька успел подвинуться вперёд и вцепиться в мощные складки на шее. Шарахнувшись несколько раз в стороны и не сбросив мальчишку, клещом вцепившегося в спину, бык задрал хвост и с рёвом пустился по улице.
Мы закричали. Из маслозавода выскочили девки, заохали:
- Ой, ведь укокошит мальчонку!..
- Вот до чего игра доводит...
- Не играл он! - кричали мы. - Он по правде.
- Всё равно, у вас и правда шальная... Ох, матушки мои, что это там? Никак, убился.
Из подворотни выскочила собака и кинулась быку наперерез, тот испугался и круто свернул в чей-то двор. Верхней перекладиной ворот Петьку сбило с бычьей спины, чисто состругнуло. Он остался неподвижно лежать в пыли у плетня. Пока мы подбегали, он сел, держа руками окровавленную голову. Кожа выше лба раздвоилась, как губы.
- Я всё равно... его... объезжу, - прошептал он сквозь слёзы.
Петька больше недели лежал в больнице. За это время в колхозе побывала какая-то комиссия. Оказалось, что у наших соседей, в другом колхозе, нету порядочного быка, а у нас их три. Как там сделали - неизвестно, только после этого в «машинное» отделение ввели кобылу.
И к лучшему, иначе б тот дьявол доконал Петьку.
Да, Петька любил ошарашивать!
Пока ребятишки смеялись над его угрозой: «Бац - и каюк!» - и пока Колька, усевшись на землю, усердно, как девчонка кукол, пеленал свои ноги цветастыми тряпками, я искоса поглядывал на крыльцо Кожиных. Ждал и тревожился: неужели спят ещё? Я говорил как можно громче и даже ни с того ни с сего свистнул, может, резанёт им по ушам, но - нет.
- Ну, айдате, хватит беситься, - перешёл к делу Шурка.
Уходить было нельзя.
- Э, погодите, надо ж огурцов нарвать, - вспомнил я.
- Дуй живо, по-военному, - заметил Петька.
Но я не спешил. Осмотрел капустные вилки, вернее, листья, начинавшие свёртываться в вилки, провёл рукой по мягкой податливой ботве моркови, сорвал несколько перьев лука и тогда только зашарил по огуречным гнёздам. Тяни не тяни, а час между грядок не пробудешь.
Когда я накидывал верёвочную восьмёрку, привязанную к плетню на кол калитки, послышался знакомый скрип дверей. Я оглянулся. На крыльце, в одних трусах, худой, как общипанный рябчик, стоял Витька и растерянно, даже испуганно, смотрел то на меня, то на притихшую троицу.
Никто ни звука.
Я понимал, что тут мне нужно действовать, но как?.. Спасительная мысль явилась! Я выхватил из-за пазухи «Синдбада-морехода» и помахал им говоря:
- С собой берём. Можно?
- Конечно, - без раздумий ответил Витька, а взгляд опять - скок-скок - неуверенно-вопрошающий.
Я осмелел:
- Ты, может, с нами пойдёшь?
- Так я в трусах.
- А ты оденься. Штаны натяни, сапоги, если есть, ну и всё остальное, - шагнув к жердевой перегородке, пояснил я, как будто Витька был дикарём, никогда не видевшим никакой одежды.
- Есть! Всё есть! - торопливо, для верности махнув рукой, сказал он и, глянув на моих друзей, тише спросил: - А где мне вас искать?
- Мы подождём, только быстро.
- Я мигом! - И он исчез в избе.
Ребята недоуменно уставились на меня.
- А если он заблудится, кто будет отвечать? - заносчиво спросил Колька.
- Мы! - ответил я. - И ты в том числе!.. Подумаешь, храбрец вояка нашёлся! Где это он заблудится, в трёх талинах, что ли? - рассердился я.
- Ладно вам! - пристрожил Шурка.
А Петька заметил:
- Видели, какие у него ручки? Былинки! Такой в армии сразу пропадёт!
- А с чего бы им раздуться, рукам-то? Ни коров, ни свиней не держали, навоз не чистили, сено не возили! Дрова колоть - нанимают! Огород копать - нанимают! Неужели все городские такие? - с удивлением рассудил Шурка. - А это хорошо, что ты книжку взял! Я Нюське сулил пересказать, что вычитаем.
Петька Лейтенант склонил огуречную физиономию над моим плечом.
- Должно, сказка?
- Должно, - ответил я. - Вишь, какие волны взбеленились, а этот за мачту ухватился.
Сунулся и Колька, оттянув книжку книзу.
- На наш Кандаур небось две-три такие волны - и с головой.
Скрипучая дверь стремительно откинулась, и на крыльцо шагнул Витька, в серых брюках до пяток, в ботинках и в белой рубахе.
- Значит, пасти? - проговорил вдруг Петька.
Витька замер на приступке.
- Пасти...
- Ладно, попасём. - Ребята повернулись и неторопливо двинулись к скотному.
Я кивнул Витьке:
- Айда.
Я шёл на полшага впереди, скользя взглядом по земле, видел только Витькины шныряющие ботинки, носки которых черно сверкали, будто смазанные гусиным салом. Чувствовал, что и Витька смотрит в землю.
Колька изредка оглядывался, перекидывая ружьё с плеча на плечо, и что-то говорил Шурке.
- А почему Толька не пошёл? - спросил я.
- Он сегодня занят.
- Чем?
- Он модель делает.
- Кого?
- Модель планёра. Не настоящий планёр, в котором люди, а маленький, но тоже летающий.
- А как это он?
- Он умеет... Третий день возится, сегодня кончит.
- И полетит?
- А как же.
Меня разжигало любопытство. Я вспомнил Колькин рассказ.
- А... Это, наверное, ж-ж-ж... - Я шоркнул ладонь о ладонь.
Витька улыбнулся.
Мы впервые так близко встретились взглядами, и я различил, что глаза у него голубые, до того голубые, что у меня, наверное, голубеет лицо от его взгляда.
- Нет, то - муха, а это совсем другое... Вот у самолёта есть пропеллер. Знаешь?
- Знаю. Он вертится и тянет самолёт.
- Да. А у планёра нету такого пропеллера. Его самолёт на буксире утягивает в воздух и там отцепляет. Планёр летит сам, он лёгкий.
Для меня это было ново и интересно. Но чем больше я спрашивал, тем больше было непонятного.
Дед Митрофан встретил нас радостным восклицанием:
- Ого! Целой гвардией нагрянули. Дело-то в аккурат идёт!
Пройдя конюшню, мы остановились у окошка. Шурка втиснулся было в него, но Витька вдруг сказал:
- Дайте я пролезу...
Шурка замер в окошке, неудобно заломив шею, повернув голову, и покосился на Витьку.
- Что, нельзя? - растерянно спросил тот.
Шурка вылез из щели, окинув Кожина взглядом,
и вздохнул.
- У тебя ничего похуже не нашлось?
- Чего - похуже?
- Да всего: и штанов, и рубашки... Побарахлистее.
- Нету побарахлистее.
- Здомрово... Ну, лезь. Только не бойся овец, ори на них шибче.
Витька свободно проскользнул меж брёвен и очутился перед голодными овечьими глотками. Овцы хлынули к нему, блея с дрожью в голосе и напирая, точно он был дверью на улицу. Витька, раскинув руки в стороны, безмолвно и плотно прижался к стене. Некоторые овечки опробовали на вкус его штаны; один баран, видя неподвижную смиренность человека, храбро выставил вперёд полозья рогов.
- Ты что застыл, как Исус Христос на кресте! - закричал подоспевший Шурка и отогнал овец. - Это же свой, куда жмёте! У... морды! Пнул бы как следует. Долго ли ромгом кишки выпустить.
Когда вышли на солнце, во двор, разглядели, что брюки у Витьки измусолены овечьей слюной, на белой рубахе сзади чернели полосы, ботинки потускнели.
- Боевое крещение, - подытожил Петька Лейтенант.
- Жалко, что у вас нет побарахлистее одёжи, - ещё раз сказал Шурка. - Ничего, будет.
Витька покраснел, отряхнул штаны.
- Толя теперь меня не узнает.
Мы впятером шли по улице, шагов на десять друг от друга. Чертило оглядывался - такую цепь ему не удастся пробить.
С литовками за плечами, с узелками, из которых торчали зелёные горлышки бутылок с молоком да кончики брусков, шли к месту сбора бабы, не сторонясь стада, прямо против течения. Овцы обтекали их, как поток камни, смыкались снова и тесной волнистой гурьбой трусили по дороге.
- Как житьё, ребятьё?
- Хорошо, - отвечали мы.
- То-то... Ну, передавайте привет.
- Кому?
- А кто встретится.
Шли дальше.
- Тётка Василиса, вам привет!
- От кого?
- Бабы тут проходили.
- А ну их к лешему, баб. Вы мне от мужика весточку достаньте...
Дома кончались, и мир тотчас раздвинулся. Всё стало ясным и досягаемым: и тайга справа, и пшеничное поле с грядами колков слева, и Клубничный березняк прямо. Почему у человека только два глаза и оба с одной стороны? Надо штук пять, со всех сторон, чтобы видеть сразу всё вокруг, а не вертеть головой; это, конечно, не трудно, но, пока разглядываешь одно, другое, только что увиденное забывается, и приходится опять оборачиваться.
Овцы свернули в лог. Впереди на дороге, отыскивая зёрна, скакали и каркали вороны. Я не люблю больших птиц. В них теряется вся птичья аккуратность, игривость и лёгкость. И голос: не тонкий и волнующий, а гнусавый и ругательский. И смотреть-то на них безрадостно: не птицы, а крылатые идолы. Я швырнул в ворон огрызком огурца.
Спускались вниз недалеко от кладбища. Колька приблизился к Витьке.
- Вон, смотри, ваш крестик, беленький. Вон, - показал он.
Я шлёпнул его по руке и крутнул пальцем у виска: мол, пень ты, Коляй, берёзовый, а Витька спокойно ответил:
- Я знаю, где наш крестик.
Он, может, на время забыл о матери, так нет, напомнить надо, чёрт пельменноухий!.. Чтобы сбить, наверно, неприятную паузу, Витька спросил у меня:
- А что надо делать, чтобы пасти?
- Что делать? - повторил я и сразу вспомнил пресс-конференцию Анатолия, которая нам ничегошеньки не дала, поэтому ответил просто: - Надо следить, чтобы овцы не лезли куда не следует и чтобы не терялись - вот и всё!.. Ну и защищать их в случае чего!
Петька услышал наш разговор.
- Ты вот что, - приблизившись к Витьке, с тайным лукавством проговорил он, - забегай сбоку и лай - гав-гав! Главный овечий страх - перед собакой! А у нас её нету! Столько пастухов - и ни одной собаки!
Кожин, сперва любопытно слушавший его, нахмурился и ответил:
- Зато у вас верблюд есть.
- Кто?
- Верблюд!
- Какой верблюд?
- Двуногий.
Петька удивлённо пожал плечами:
- Никакого верблюда у нас нет. Э, ребя, он говорит, что у нас есть верблюд!
Мы тоже оказались в недоумении, но Шурка вдруг рассмеялся.
- А ведь есть!
- Где?
- Это ты, Петька.
- Я?
Витька улыбнулся и простодушно подтвердил:
- Конечно, ты. Кто считает других глупыми, тот - верблюд.
Мы с Колькой захохотали, а Петька, сдёрнув вдруг с головы пилотку с железнодорожным крестиком и крепко зажав её в руке, свирепо перекосил огуречную физиономию и надвинулся на Витьку.
- А ты, неженка, чуешь это? - И он подпёр кулаком Витькин нос.
Шурка отвёл Петькину руку:
- Не прикладывайся, коль заработал.
Но Петька продолжал угрожать.
Витька стоял немой и бледный, не отступая, не защищаясь и не отговариваясь.
- Ты же его первым к собакам причислил, - упрекал я, размахивая руками.
- Я его к собакам не причислял, - начал уступать Петька. - А знаете, что за это на фронте делают?
- Знаем. Расстрел. Бац - и всё! - готовно ответил Колька, не принимавший ни Петькину, ни Витькину сторону. Втайне ему, наверное, хотелось драки.
Но Петька промолчал. Он только поддёрнул свои ушастые галифе да прижал их к телу локтями.
Мы брели по мокрой, росистой траве, как по мелководью. Сапоги мои размякли и перестали жать, хотя носки остались загнутыми, как у лыж.
День снова обещался быть солнечным, тихим, душным. Шурка уверенно заметил:
- Ох и трахнет грозища после этаких деньков, ох и трахнет! Только берегись!
Колька жаловался, что не удалось отомстить Граммофонихе. Он до полуночи разыскивал свинью, но не нашёл. Правда, у соседа в ограде пыхтел здоровенный хряк. Но едва Колька подобрался к нему, чтобы сперва уговорить, задобрить, а потом потихотьку выгнать, как этот хряк пронзительно завизжал, будто его режут. Выскочила хозяйка. Кольке пришлось отсиживаться в тени, а затем огородами прокрадываться на другую улицу, чтоб не потревожить проклятого кабана, а то он опять всполошится. Но пусть! И это он учтёт, и то, что три раза свалился в крапиву - щёки даже подушками вздулись. За всё сразу отплатит.
Петька его поддержал, сказав, что дело стоящее, что это по-военному - мстить, и что он, Петька, поможет, потому что у него самого есть зло на Граммофониху.
Где-то загудел мотор самолёта. Шум нарастал. Самолёт появился со стороны полей, небольшой, с двумя ярусами крыльев. Он шёл низко, точно собирался приземлиться и выбирал место. Но над болотом набрал высоту и уплыл куда-то за тайгу.
- Что это он здесь болтается? Летел бы на фронт, там небось нужнее, всё лишнюю бомбу швырнул бы, - проговорил Петька, взглядом проводив самолёт.
- На фронте и без него хватает. И не таких, а быстрых. А этот как супоросная свинья. Фрицы их только и поджидают, чтоб сбить, - рассудил Шурка.
- Так ведь и быстрых тоже сбивают, - вставил я.
- Быстрого не собьёшь, - вмешался Колька. - Ага ведь, Шурка?.. Это вроде ласточки, ага ведь, Шурк?
- Ещё бы! - убеждённо сказал Петька, будто его спрашивали.
- Нет! - перебил вдруг Витька. - Нет, неправда... И быстрых сбивают. Мой папа летал на истребителе... Сбили!
Мы разом оглянулись на него и несколько мгновений рассматривали его, словно он упал к нам с неба.
- А как? - спросил я.
- Об этом не писали. - Витька вздохнул. - Погиб геройски - и всё.
- Геройски? - уважительно переспросил Колька. - Может, он таранил?
Витька пожал плечами.
Налетел порыв ветра, волной прокатился по Клубничному березняку, раздувая зелёное пламя листьев, и, обессилев борьбой с ними, застыл где-то в вершинах.
- Конечно, и быстрых тоже... - замялся Петька. - Но всё же...
Мы спустились ниже, к болоту, к самым зарослям. Где-то рядом стучал дятел. Я прислушивался, искал глазами, но напрасно. А дятел всё тук-тук, тук-тук. Колька швырнул наугад сучком, дятел смолк: или притаился, или улетел.
- Может, читать будем? - спросил я.
- Сыро, - ответил Шурка. - Уж читать, так сидя, с толком.
- А мы на ногах, - предложил я и потянул из-за пазухи книгу.
Петька смахнул с одной из кочек росу, уселся и сказал:
- Ну, кто там жил да был?
Мы не стали рядиться, кому читать книгу. Я сразу протянул её Шурке. Он передал мне бич и открыл первую страницу, открыл и принялся рассматривать.
- Ты что, про себя вздумал читать?
- Нет, тут картинка.
- А коли картинка, так всех обноси.
Шурка повернул книжку к нам. Посредине листа была нарисована огромная птица с горбатым, будто переломленным носом. Эта птица летела по ущелью, дно ущелья пропадало в темноте, а вершина - в облаках.
- Я уж знаю, - заявил Петька. - Мужик - как его? - а, Синдбад. Синдбад начнёт целиться в эту ворону, а она взмолится: «Ой, не стреляй в меня, я тебе пригожусь».
- Ага? - вопросительно глянул на Витьку Колька.
- А вы не гадайте, как цыгане, лучше по порядку.
- Поди, сам не знаешь...
Шурка перелистнул и принялся читать:
- «Давно-давно жил в городе Багдаде купец, которого звали Синдбад. У него было много товаров и денег, и его корабли плавали по всем морям. Капитаны кораблей, возвращаясь из путешествий, рассказывали Синдбаду удивительные истории о своих приключениях и далёких странах, где они побывали. Синдбад слушал их рассказы, и ему всё больше и больше хотелось своими глазами увидеть чудеса и диковинки чужих стран. И вот он решил поехать в далёкое путешествие...»
Я почувствовал, что Витька дёргает меня за локоть.
- Дай, пожалуйста, мне бич.
Я держал кнутовище под мышкой, не оборачиваясь, ослабил руку, и Кожин вытянул его. Затем Витька крадучись отделился от нас и побежал вверх, к Клубничному березняку.
- Куда это он? - спросил тихо Петька.
Шурка оторвался от книжки и свистнул. Витька остановился, обернулся и прокричал:
- Вы читайте, читайте... Я овец постерегу, а вы почитайте. - И он побежал дальше, волоча за собой бич, временами неловко, стороной, выбрасывая его вперёд.
- Ишь ведь понравилось, - заметил с улыбкой Шурка. - Ну ладно, где я тут отнялся... А, вот.
У Кольки уши торчком, он их ещё ладонями оттопырил, чтобы было слышнее. Ружьё он держал в обнимку, прижатым к плечу.
Петька слушал, глядя в землю и скребя ногтем железнодорожный крестик на пилотке.
Шурка читал не торопясь и не запинаясь, правда, без выражения, но и люди и животные представлялись нам живыми.
Доставалось же Синдбаду. То он высаживался на остров, который оказывался рыбой, то попадал в когти к гигантской птице Рухх, которая кормит своих птенцов слонами, то встречался с великаном и выкалывал ему глаза. И ещё, и ещё. И всегда все спутники Синдбада тонули, а он спасался. Это, пожалуй, не сказка, а враньё, но всё равно интересно. А вдруг вот этот бугор, на котором раскинулся наш Кандаур, вовсе не бугор, а рыба, и сейчас она шевельнётся. А из болота возьмёт да и выползет змеища, выберет самого жирного из нас, наверное Кольку, и сожрёт... Мне начинало казаться, что это не Шурка читает, а сам я сочиняю и рассказываю.
Стадо ушло далеко. Мы спохватились и пошли широким шагом вдогонку, разминая затёкшие суставы.
- Зачитались? - встретил нас Витька.
На его щеке мы заметили малиновую полосу от виска до подбородка.
- Что это? - спросил я.
Витька плечом прижался к щеке, потом дотронулся рукой:
- Заметно?
- Горит прям.
- Бичом... У вас тут есть один баран, какой-то недоразвитый, - старается удрать. Я сперва кричал на него, потом стал грозить, потом уж и размахнулся, да вот... Заметно, говорите? Толя сегодня ахнет.
- Боевое крещение, - снова ввернул Петька. - Дай-ка.
Он взял бич, отошёл от нас, крутнул над головой, дал руке движение вспять - и бич выстрелил. Петька важно молчал. Вдруг Колька отломил тонкую, длинную тальниковую ветку, зажал её в кулак, дёрнул против «шерсти» и сбил все листья, кроме одного на самой вершине.
- А вот гляньте, - вытянул руку с веткой. - Шурк, щёлкни-ка.
- Да ладно.
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Витька.
Тогда Шурка взял бич, откинул назад, посмотрел, как он лежит, быстро перебросил взгляд на обвисший листик и рванул кнутовище; бич мелькнул - листик с треском отвалился, ветка почти не дрогнула.
- Удивительно! - проговорил Витька.
У меня дрожь пошла по спине от гордости за Шурку. Всегда гордишься товарищем, когда он сделает что-нибудь славное. Так и хочется крикнуть: «Вот какие наши!»
Петька тоже решил отличиться. Он поднял листик с перебитым корешком и протянул Кольке.
- Подержи-ка, я тресну.
- Прям в руке?
- А то как же!
- Нет уж, - отмахнулся Колька. - Огреешь меня, глаз-то вон косит из-под лодки-пилотки.
Неожиданно Витька сорвал с берёзки лист и, взяв его за кончик, отвёл в сторону.
- Бей!
Мы насторожились, глядя на него. Петька только хлопал глазами, будто с испуга, потом спросил:
- Прям в руке?
- Конечно. Ведь ты хочешь прямо в руке?
- Нет. - Петька опустил бич. - Я взаправду могу смазать, а смажу да по руке - это сразу кровь, как на войне. Нет!