«Мы свои... Из плена...»

Михаил Девятаев, легендарный человек.

Его знают миллионы. А я прикоснулся к его имени дважды: первый раз — заочно. Второй — лицом к лицу. Первый раз нежданно-негаданно стал его дублером. Да-да, именно так — дублером. И конечно, не в небе, а на грешной земле. Случилось такое в бытность, когда в наше советское время процветало общество «Знание». Старшее поколение помнит такую общественную организацию. Оно, «Знание», проникало во все селения — большие и малые — и звало людей на лекции. А лекторами были умнейшие личности — доктора всех наук, люди именитые и бывалые. Одним из таких и был Михаил Петрович Девятаев.

Апрельским днем семидесятого года в Свердловске ждали именно его приезда. Многосотенный зал заполнил народ. Каждый из пришедших на публичную лекцию жаждал увидеть и услышать того, кто в годы войны «убежал» из немецкого плена по небу. Как смог? Стрелки часов приближали заветный час встречи. А Девятаев все не появлялся. Поезд из Казани, где жил герой, уже прибыл. Где же Михаил Петрович? Публика ждет. А устроитель лекции — референт Свердловской областной организации общества «Знание» Александр Александрович Наколюшкин поминутно нервно поглядывал на часы. Шутка ли, зал переполнен, а лектора все нет. И вдруг у меня дома зазвонил телефон. Слышу взволнованный голос Наколюшкина:

— Выручай, дорогой! Замени Девятаева...

Я не понял.

— Понимаешь, Девятаев не приехал. Зал ждет... Приходи ты... Прочитай свою лекцию «Малоизвестные страницы войны».

Я, как человек военный, мгновенно собрался и прибыл к месту назначения. Глянул из-за кулис в зал и обмер: народу-то, народу — аж в проходах стоят. Тут меня дрожь проняла: как это я осмелился подменять Девятаева? Но размышлять было некогда. Слышу: Александр Наколюшкин, чуть-чуть успокоившись, объявляет, что Девятаева не будет, ну не приехал, и предоставляет слово мне.

По залу прокатился шум. А я из-за кулис, приняв бравую военную выправку, шагнул к трибуне.

Александр Александрович налил в стакан воды и поднес к трибуне.

— Порядок! — шепнул он мне. — Смелее вперед!

Зал потихонечку успокоился, но мое сердце продолжало стучать в учащенном темпе. Оказалось, не так легко быть «дублером» Девятаева. После полуторачасового лекторского стояния на трибуне я, слава Богу, живой удалился за кулисы. Сан Саныч — так мы часто звали уважаемого нами Наколюшкина, — похлопав меня по плечу, произнес:

— Спасибо, друг! Выручил...

И лишь через месяц снова звонок Сан Саныча:

— Слушай, Девятаев...

— Снова не приехал? — вырвалось у меня.

— Нет, нет, он здесь. Может, есть у тебя желание побывать на его лекции?

И я пришел на лекцию. Устроился в первом ряду, поближе к трибуне, приготовил блокнот и настроился услышать самое-самое из уст человека-легенды.

Пригляделся к нему. Плечистый. Лицо мужественное. Взгляд пронзительный, обращенный в глубину зала. На темно-коричневом пиджаке поблескивает Золотая Звезда Героя Советского Союза. Он при галстуке, тоже коричневого цвета, с белыми поперечными полосками. Улыбчиво поздоровался с нами и как-то просто начал рассказ, будто не с трибуны, а сидя в тихой комнате рядом из каждым из нас. Где родился, жил, откуда пошел служить в армию и подался в авиацию.

— Мордовия — моя родина, оттого и мордвин я. Одним словом, россиянин. В семье нас было тринадцать детей. Я — тринадцатый. Как вам это число?

Зал зааплодировал.

— Вот и я говорю: все-таки 13 — счастливое число. Живой я, значит, счастлив!

Ну а далее рассказ о войне, о первых полетах в белорусском небе на истребителе И-16. И снова возникло число «13». Именно в этот день в июле уже сорок четвертого вражеский «мессершмитт» подбил его. А до этого, кажется, осенью сорок третьего, когда, Девятаев после ранения стал летать на У-2, ему пришлось спасать тяжелораненого генерала. Уникальный случай. Девятаев прилетел за генералом, его уже отправили на излечение поездом. И летчик не долго думая устремился на перехват поезда. Догнал, спустился низко-низко над паровозом и стал махать крыльями: мол, остановись! Но машинист ноль внимания. Тогда Девятаев снова пустился в обгон состава и посадил самолет у самой железной дороги. Вылез из кабины и замахал шлемом. Машинист не среагировал. Летчик делает еще одну попытку: еще обгон состава и снова выход на полотно. Только теперь машинист остановил паровоз. Генерала пересадили в кабину У-2 и благополучно, а главное вовремя летчик доставил к операционному столу.

Вот такой он, Девятаев: мужественный, находчивый, с доброй душой человек. Враги трижды калечили его, трижды сбивали, но и он им спуску не давал, сбил девять стервятников.

Итак, 13 июля 1944 года. Роковой день. В полудреме, обессиленный, окровавленный Девятаев услышал чужую речь.

Да, это плен....Зал замер. Слова Девятаева о пленении ударили слушателей так, что никто не посмел даже шевельнуться: что же будет дальше? А дальше — лагерь, опоясанный рвом с водой и колючей проволокой, по которой пропущен электрический ток высокого напряжения. И нечеловеческая жизнь: голодная пайка-похлёбка, изнурительный труд. И побои — прикладами, плеткой, железными прутьями. Словом, каторга.

Но мысль не выбьешь никакими орудиями пыток. Она неустанно работает, особенно в экстремальных условиях, когда больно и обидно. Девятаев мыслит: так жить нельзя, значит, надо бежать из этого каземата. Но как вырваться из него? Выскочить из барака и пуститься в бега — такой вариант не подойдет. Кругом охрана: фашисты с автоматами и злые псы. Значит, надо в землю вгрызаться. Да-да, только подкоп! И Михаил, тщательно присмотревшись к горемычным лагерникам, подбирает в свою команду надежных парней, каждый из которых готов был грызть землю чем угодно, лишь бы оказаться на воле.

Шепот — только в ухо — и согласие созрело. Определен день и час. Найдено и место действия. Ночью, прямо у стены барака, благо что он стоял на сваях, девятаевцы лежа, присосавшись к земле, превратились в землекопов. Копали землю ложками да мисками. Хотя и медленно, но потихоньку продвигались все-таки к ограде. Однако ж ее не достигли. Какая-то вражина вынюхала и донесла, предала гадина землекопов.

Начался кошмар. Привезли в Заксенхаузен. Кинули в карцер. Били раскаленными прутьями. Каждый час приближал пленников к расстрелу. Но судьба послала Девятаеву доброго человека, который и выручил. Это был парикмахер, человек пожилой. Ему почему-то приглянулся Михаил, и старик захотел подарить этому русскому жизнь. Он добыл бирку с лагерным номером у убитого пленника и передал ее Михаилу, который в одночасье стал Григорием Никитенко. А убитому парикмахер прикрепил бирку Девятаева. Таким вот образом летчик остался жив....

Зал, кажется, облегченно вздохнул. Пружина страха чуть-чуть ослабла: ну жив же герой-пленник, жив...

Наступил ноябрь сорок четвертого. Снова в путь. Куда теперь катит Девятаев-Никитенко? Кто знает? Из теплушек-казематов ничего и никого не видно. И лишь когда стали выгружаться, увидели чаек: значит, у моря. Неужели топить будут? Нет-нет, здесь, на острове Узедом в Балтийском море, тоже лагерь. А рядом секретная база Пенемюнде. Здесь испытывают новейшие самолеты и реактивные снаряды «Фау-2».

Территория громадная. Нужна рабочая сила, чтобы убирать ее, обустраивать, землю копать, воронки засыпать, груз таскать. Для этого и потребовались пленные.

А мысль бежать не покидала Девятаева. Но как? Остров ведь, кругом вода. Один путь — небо! Самолет нужен! Дерзкая затея. Отчаянная. Выполнима ли? Пришлось, к счастью, работать вблизи «Хейнкеля-111». Пригляделся к самолету — двухмоторный — вот на таком бы... А что, подойдет...

Однажды, расчищая снег, Девятаев подошел к «хейнкелю» совсем близко. Загляделся. Немец-летчик уловил этот любопытный взгляд. Фриц не отпугнул русского, наоборот, посмотрел хитроватыми глазами, мол, смотри-смотри, русский, какая у нас техника отменная, и я, солдат фюрера, превосходно ей владею. И стал летчик демонстрировать свою умелость: заводил моторы, нажимал на разные рычажки... А Девятаев, будто зевая, мотал на ус... Вот так Михаил овладевал «хейнкелём».

Команда надежных мужиков быстро подобралась. Девятаев распределил роли: один убивает охранника, другой расчехляет моторы. Нашлись дела для каждого из десятерых.

Наступил день 8 февраля 1945 года. Облачное небо — то что надо, есть куда скрыться!..

Вдруг из глубины зала громкий возглас:

— А не страшно было?

Девятаев примолк на какое-то мгновение, о чем-то задумался и ответил:

— Действия поглотили страх. Всю нашу десятку обволокла одна мысль: скорее вскочить в самолет — и в высь!..

К 12 часам на аэродроме стало пусто — обед. Лишь девятаевские парни оставались для уборки снега. Одиноко маячил охранник. Его мгновенно прикончил Иван Кривоногов. Петр Кутергин тут же снял с убитого шинель и головной убор, облачился в них и, как заправский конвоир, повел всех пленных к самолету.

Девятаев-летчик шел впереди. Его бодрила и вдохновляла на дерзкий поступок мысль, что он не одинок: за спиной — друзья, они ему опора и подмога, он обязан их спасти. Подойдя к «хейнкелю», Михаил резко взмахнул рукой — знак всем: «В самолет!». Сам быстро занял место пилота и увидел, что ключ зажигания на месте. Подключил аккумуляторы — стрелки на приборе качнулись. Порядок! Завел один мотор, потом второй. Оба взревели. Кто-то из друзей воскликнул: «Мишуха — молодец!». «Хейнкель» помчался на взлетную полосу. Девятаев даванул на газ — самолет устремился к морю. Настал момент отрываться от земли, но что-то заело. Самолет катит по земле и не хочет ее покидать. За спиной у Девятаева ропот, даже крик: «Почему не поднимаемся?»...

Девятаев умолк, взялся за стакан и попил воды. Поставил стакан на место и сказал, глядя в зал:

— Всполошился и аэродром. За нами устремились немцы. Даю газ и всех разметаю. Пытаюсь еще потянуть ручку на себя — сил нет. Кричу друзьям: «Помогите!».

Мои пальцы — автора этих строк — сжимают ручку так, будто и я собираюсь своим усилием оказать помощь ослабевшему летчику. Коряво вывожу по слогам слова: «По-мо-ги-те!».

Несколько костлявых рук ухватилось за рычаг и последним усилием потянули его на себя. И только сейчас у самой воды — о, счастье — «хейнкель» оторвался от земли и пошел набирать высоту.

Поистине сквозь тернии к звездам!...

— Браво! — услышал весь зал чей-то возглас. Девятаев улыбнулся, взмахнул крикнувшему рукой и продолжил...

Облака надежно укрыли самолет с беглецами, а что творилось на аэродроме — можно только догадываться. Там, конечно, был страшный переполох и, конечно, воздушная погоня. Но все тщетно. Самолет-беглец был неуязвим и недосягаем на высоте двух тысяч метров.

— А наш передний край встретил нас... — Михаил Петрович тяжело вздохнул. — Трудно такое вспоминать.

«Трудно» — мягко сказано. Больно и обидно. Правда, есть той недружелюбной встрече оправдание: в небе вражеский «хейнкель» — и зенитчики, естественно, открыли огонь на поражение. Снаряд угодил в самолет. Кто-то ранен, дым повалил из одного мотора. И все-таки молодчина летчик — удачно посадил самолет на заснеженное поле. Беглецы, выбравшись из машины, услышали: «Фрицы! Хенде хох!».

— Мы в ответ завопили: «Братцы, мы не фрицы. Мы свои... Из плена...»

Наконец разобрались. Однако долгое время известные органы мучили Девятаева. Ну не верили ему: допрашивали, подозревали, словом, Михаилу Петровичу пришлось пережить немало горестных дней. И все же правда, справедливость восторжествовали. В 1957 году ему, человеку мужества и отваги, было присвоено звание Героя Советского Союза...

Когда Михаил Петрович покинул трибуну, его окружила толпа. Каждому хотелось пожать руку легендарному летчику, перекинуться с ним хотя бы словцом. Я тоже подошел к нему и попросил оставить в моем блокноте автограф.

— Это не трудно, — и размашисто расписался: «Де-вя-та-ев».