Комдив Левин

— Как прикажете доложить? — спросил меня высокорослый лейтенант, когда я вошел в домик командира 96-й гвардейской стрелковой дивизии, штаб которой располагался в деревне близ реки Миус.

— Капитан Левин, — представился я, — корреспондент газеты Южного фронта «Сталинское знамя».

— Левин? — удивленно переспросил лейтенант-гвардеец. — Вы что, родственник комдива?

— Никак нет. Всего лишь однофамилец.

Через минуту я вошел в комнату комдива и увидел плотного, круглолицего, с еле заметной сединой в висках полковника. Я снова, как полагается военному, доложился.

— Так вот вы какой! — неожиданно для меня произнес полковник. — А я все думаю, кто это печатается под моей фамилией в нашей фронтовой газете. Теперь вижу... Ну что ж, присаживайтесь... Совсем недавно в «Красной звезде» прочитал небольшую заметку, может быть, и вы читали про отважного летчика-штурмовика Бориса Левина, на счету которого более семидесяти боевых вылетов. Выходит, наша фамилия доброй славой обрастает...

Я сел у стола, покрытого по-домашнему цветастой скатертью, на которой лежала карта, испещренная красными и синими карандашами.

— Хорошо, что вы к нам пожаловали, — продолжал полковник, — а то ведь в нашем хозяйстве еще не бывал ни один корреспондент из фронтовой газеты. Героев-то у нас не меньше, чем в других дивизиях, а фронт о них не знает. Теперь, надеюсь, узнает, предстоит же большой «концерт».

О «концерте» — предстоящем прорыве Миус-фронта — я кое-что уже знал, но хотелось подробнее услышать о нем из уст комдива, однако он почему-то не торопился с таким рассказом. Вдруг спросил:

— Зовут-то вас как?

Я назвал имя.

— А по батюшке?

— Абрамович.

— А моего отца Самуилом звали, меня же мама звала Шоломке. Теперь-то я Семен. И в хедере учился, недолго, правда, две зимы, но кое-что из «алеф-бейз» постиг. Мама очень хотела, чтоб я торой овладел и обязательно стал человеком набожным. Меня же в эту науку не тянуло. Пошел по другой дорожке — в гимназию поступил. И она была весьма короткой — всего три класса прошел, нужда заставила физическим трудом заняться, чтоб деньги зарабатывать. Силенки приложить в большом городе, каким был Баку, было где. А когда исполнилось семнадцать лет, подался в Тбилиси и поступил в военное училище. Произошло это в двадцать первом году, и с тех пор постоянно ремнями опоясан.

Я внимательно слушал полковника, не перебивал. Говорил он спокойно, медленно. И только, когда вошел адъютант и, доложив о звонке командира одного из полков, вышел, полковник что-то записал для памяти в свою тетрадь и спросил меня: есть ли к нему вопросы? Я указал на карту, лежащую на столе, и попросил познакомить меня с боевой обстановкой, а то ведь я о Миусе знаю лишь одну легенду-быль, которую услышал от пожилого крестьянина.

— И мне интересно бы узнать эту легенду, — оживился полковник.

Что ж, пришлось рассказать... В далекие времена то было, в бытность Запорожской Сечи. Стал люд казачий с Днепра в эти края прибывать. Появился ихний атаман, чубатый да усатый. Вышел он на берег реки, посмотрел на нее, а она, петлявая, быстро воды несет. Атаман крутнул свой ус и молвил: «О це ричка, як мий ус». Подхватили казаки: «Мий ус». Так и нарекли речку — Миус.

— Здорово, — произнес комдив. — Забавная легенда. Что Миус петлявая — это верно. Она такая... Но казачий атаман хорош: красивое имя дал реке.

После этих слов полковник повел рассказ о Миус-фронте. Мне придется воспроизвести его, ибо сегодня далеко не всем ведомо, когда редактор моей книги, молодая особа, натолкнувшись в рукописи на «Миус-фронт», воскликнула: «А это что такое?». Я пояснил. «Нет, — сказала она, — вычеркнем. Читателям непонятно будет».

Итак, Миус-фронт. Почти два года немцы укрепляли рубеж по реке Миус, чтобы советским войскам преградить путь к Донбассу. Гитлер так и заявил: «Миус-фронт будет новой неприступной и неприкосновенной государственной границей Германии». Вот ведь как.

Гвардии полковник Левин, пригласив меня ближе к карте, провел карандашом линию вдоль всего Миус-фронта, начиная от Дебальцево и кончая Азовским морем, куда впадает река. Полосу обороны немцы начинили многочисленными дотами и дзотами, оборудовали несколько линий траншей, прикрыли весь свой передний край минными полями и колючей проволокой. Здесь же расположили сотни гнезд пулеметных и подвижной артиллерии.

— Наша же дивизия, — продолжал полковник, — занимает плацдарм у села Дмитриевка, отчего он называется Дмитриевским. Это наш трамплин для наступления. Отсюда мы двинем через Миус.

На этом наш разговор прекратился. Комдива ждали другие дела. Я остался доволен свиданием с однофамильцем. Во-первых, потому что познакомился еще с одним боевым офицером, во-вторых, Миус-фронт предстал передо мной в более четком свете, я понял всю сложность будущего прорыва его, ну и, в-третьих, увидел мыслящего командира, досконально знающего дело и глубоко уважающего труд подчиненных. В последнем я особенно убедился назавтра, когда увидел комдива Левина в одном из батальонов 295-го стрелкового полка на самом переднем крае. Было это за два дня до «концерта» — 16 августа сорок третьего. Полковника окружила группа бойцов прямо в траншее, и речь зашла, конечно, о предстоящем форсировании Миуса. Я вглядывался в лица бойцов и понял, что они уважают своего комдива и верят в него. А когда один из сержантов произнес вроде клятвы о том, что его отделение костьми ляжет, но форсирует Миус, комдив, улыбнувшись, сказал:

— Если вы костьми ляжете, товарищ гвардии сержант, то утонете и никак не достигнете правого берега реки. Значит, не форсируете. Так я понимаю. Нет, товарищи гвардейцы, костьми ложиться нам не следует. Живыми мы должны приплыть на тот берег и ударить по противнику так, чтоб рухнул весь этот Миус-фронт. Нам жить надо, чтоб дотопать до самого Берлина и Гитлера в плен взять.

Эти слова я доподлинно вписал в свой корреспондентский блокнот и понял, как дороги комдиву жизни подчиненных. Сегодня, обнародуя сказанное полковником, хочу возразить тем, кто пытается задним числом опорочить наших фронтовых командиров, утверждая, что, мол, они лезли нахрапом на врага, не жалея жизни бойцов. Нет, в дивизии гвардии полковника Левина, как и во многих других, где мне доводилось бывать, к бойцу-окопнику относились с вниманием и заботой, старались добывать победу малой кровью Как, к примеру, происходил прорыв Миус-фронта в районе Дмитриевки 96-й дивизией, в которой я находился. В 6.00 18 августа мощный залп «катюш» потряс воздух, а затем ударила артиллерия всеми своими стволами. Под этим надежным прикрытием передовой полк подполковника Волошина устремился к переправе и, успешно завершив форсирование реки, почти без потерь овладел прибрежными траншеями противника. Немцы не смогли головы поднять — так пригвоздила их наша артиллерия. Таков был замысел полковника Левина и его штаба. Вот так самой малой кровью была достигнута первая победа на Миус-реке.

Нет надобности вдаваться нынче в подробности хода тех сражений, но об одном замысле боя и его решении хочу рассказать. Речь пойдет о высоте, которая на военных картах обозначена отметкой 227,9, а в народе она называется Саур-Могилой. Часто и нынче это название встречается в военной литературе. Так вот, немцы уцепились за эту высоту всеми огневыми средствами, ибо на ее вершине находился главный наблюдательный пункт их 6-й армии. Отсюда открывался врагу широкий обзор всей местности, и поэтому удобно было управлять войсками. Саур-Могила нужна была нашим войскам, как говорят, позарез, значит, брать ее надо во что бы то ни стало. Эта задача выпала именно 96-й гвардейской. Перед комдивом Левиным сразу встал вопрос: каким образом действовать? Предложений было немало, но принято было то, которое предполагало овладение высотой с наименьшими потерями. Решено было охватить Саур-Могилу тремя полками и продвигаться на нее с трех сторон. Особую задачу получил взвод из семнадцати человек под командованием гвардии младшего лейтенанта Шевченко. Сам комдив детально проинструктировал взводного: ночью проникнуть в тыл противника и пробраться на вершину по западным скатам высоты. Таким образом, немцы, нацеленные на отражение атаки в основном с востока, были ошеломлены, когда ощутили круговой удар по своей обороне. Им пришлось не только спешно перестраивать оборону высоты, но и значительно распылять силы, а это было на руку наступающим.

Бой за высоту был трудным и длился более двух суток, однако утром 31 августа над Саур-Могилой взвился красный флаг. Противник был смят. Мне посчастливилось тогда еще раз встретиться с гвардии полковником Левиным. Он попросил меня обязательно написать о действиях взвода Шевченко и особенно о самом командире, который сложил голову уже на самой вершине Саур-Могилы. На прощание комдив сказал: «Будем живы — встретимся, возможно, даже в Берлине...» Нынче в честь этой победы и освобождения всего Донбасса на вершите Саур-Могилы возвышается обелиск и скульптура воина-освободителя, а у подножия горит Вечный огонь.

Больше не довелось мне свидеться с Семеном Самуиловичем Левиным. Но однажды, было это в конце войны, я прочитал в газете статью какого-то большого военачальника, в которой среди других умелых командиров упоминался и Герой Советского Союза гвардии полковник С. С. Левин. Но я так и не узнал, за что он получил Золотую Звезду — то ли за участие в прорыве Миус-фронта и взятие Саур-Могилы, то ли за освобождение Иловайска, ибо 96-я гвардейская стрелковая орденов Ленина, Красного Знамени и Суворова 2-й степени дивизия получила почетное наименование Иловайской, то ли еще за какую-то блестящую боевую операцию. Пришлось заняться поисками, и я подался в архив, что находится в подмосковном городе Подольске. И нашел там нужные мне сведения. Оказывается, в сорок четвертом гвардии полковник Левин проучился в Москве на Высших командных курсах при Военной академии имени Фрунзе, а с начала сорок пятого снова на фронте. И снова комдив. А в наградном листе на присвоение звания Героя Советского Союза, хотя и сжато, было сказано, что 21 января 45-го года полковник Левин, командир 62-й стрелковой дивизии, умело организовал прорыв сильно укрепленной обороны противника севернее города Августов (Польша), и 22 января с ходу дивизия овладела городом Гройбург, а спустя три дня штурмом взяла город Летцен. И еще я узнал, что Семен Самуилович за войну был награжден орденом Ленина, пятью орденами Красного Знамени, орденами Суворова 2-й степени и Кутузова 2-й степени.

Кстати, в том же архиве я натолкнулся на того самого Бориса Левина — летчика-штурмовика, о котором мне рассказал комдив, когда мы встретились у Миус-реки. Я прочитал его личное дело, все наградные листы, в которых отражен боевой путь этого мужественного воина-авиатора. Он был командиром звена 7-го гвардейского штурмового авиаполка, а к июлю сорок четвертого гвардии лейтенант Борис Левин совершил 106 боевых вылетов на штурмовку аэродромов, железнодорожных эшелонов, скоплений живой силы и техники противника, за что в октябре ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Вот такие они — мои однофамильцы!