Броня билась о броню

Не довелось мне участвовать в Курской битве, лишь много читал о ней. После войны, конечно. И всегда потрясали масштабы. Длилось сражение у русских городов Курск, Орел и Белгород 50 дней. С обеих сторон в битве участвовало более 4 миллионов человек, свыше 13 тысяч танков, 12 тысяч боевых самолетов. И самое-самое, что поражало мое воображение, — это лобовые бои танков. Броня на броню. Как это? Я постоянно искал того, кто бы мог мне ответить на этот вопрос. Искал человека, сидевшего в том танке, который с броней врага схлестнулся. И представьте, нашел. Как говорят, на ловца и...

Да, мой «улов» произошел воскресным днем в мае 1983 года, как раз в канун 40-летия Курской битвы.

Иду я с Шарташского рынка (Есть такой в Екатеринбурге, тогда Свердловске). Иду с покупками по улице Куйбышева. Смотрю: на скамейке у пивного ларька сидит худощавый мужчина и маленькими глотками попивает из литровой банки.

Пристраиваю свою ношу на скамейке и спрашиваю:

— Холодное?

— Да... Да... Очень, — будто не мне ответил, а в пустоту произнес.

А я подумал: зря встрял я со своим вопросом, зря потревожил человека, наверно, он куда-то со своей думой уплыл в дальнюю даль, а может, какое-то горе тревожит...

И я присел передохнуть. Только в этот момент он меня, кажется, явственно приметил и, уже повернувшись ко мне, басовито произнес:

— Да-а, холодное... В самый раз!

Я увидел на его пиджаке четыре ряда орденских планок, а среди них два ордена Красного Знамени и орден Красной Звезды. Заслуженный человек!

— Воевали? — спросил я, хотя и так было понятно, но надо же было начинать разговор.

— Было дело...

— А где? На каких фронтах?

— На той дуге, что Курской зовется... Слыхали?

— Как же, читал...

— Читали, — с усмешкой произнес он. — А я, браток, там поле гусеницами тридцатьчетверки утюжил...

Я чуть не подпрыгнул: повезло мне! Наткнулся-таки на того, кого, можно сказать, вечность искал. Но чтобы войти в доверие к соседу-пивнику, рассказал про свое участие в войне, про мой Сталинград.

— Тогда будем знакомы, — потеплел его голос, и он назвался: — Горяинов Василий Иванович... Хорошо, что вы присели, а то я тут один со своими думами. И все о той дуге, будь она неладна... Дружков закадычных потерял там... Эх, какие были парни!.. Сорок лет минуло, а они все живые ко мне по ночам, да и в дневное время приходят... Я зараз вас пивом угощу, и мы их помянем.

Часа два мы посидели у того ларька, и Василий Иванович достоверно рассказал мне про свою курскую судьбу, про битву броневую. И я услышал сказ про то, как встретились лоб в лоб две стальные армады, бившиеся так, что звон железа слышен был во всех окрестных селениях.

Цепкая память у Василия Ивановича. Помнит все до мелочей — и этапы боя, и поименно всех своих подчиненных. Память словно компас вела его от одного рубежа к другому. Вспомнил, как 7 июня сорок первого отметил свое девятнадцатилетние и мечтал...

Не стал распространяться, о чем мечталось ему в тот мирный день, ибо все добрые намерения оборвались 22 июня и поставили его в воинский строй. А затем известная команда: «Шагом марш!» — и очутился юноша у самой передовой линии огня.

Были бои, ранение, выздоровление, учеба и снова фронт. А на Курскую дугу прибыл в конце июня сорок третьего в составе 1440-го гвардейского танкового полка. В звании старшего лейтенанта и в должности командира танковой роты. Получил десять танков и полсотни подчиненных.

— Самым старшим по возрасту был я, — сказал ветеран, — 21 год, а всем остальным — командирам взводов, командирам танков, механикам-водителям — по двадцать и меньше. Вот такие парни!

Какая тяжелая ноша взвалилась на неокрепшие плечи юношей сороковых годов. Им еще родительская опора ой как нужна была, а они — один на один с бронированным врагом. Нет, железное то было поколение. Смотрел я на Василия Ивановича и пытался угадать: как он выглядел тогда, когда возглавил роту? Вряд ли был богатырского сложения. Нынче и то никаких «накоплений»: подтянут, строен, а тогда — тем более: тоненький, перепоясанный ремнями, как вьюн, видимо, нырял в танк. По себе знаю, ведь когда-то танкистом был, командовал совсем в молодые годы экипажем. Чтобы в танке уютно себя чувствовать, надо быть поджарым и юрким. Таким-то и был старший лейтенант Горяинов.

Вспомнил Василий Иванович 3 июля. Тогда в расположение роты у деревни Яковлеве прибыли командующий фронтом Рокоссовский и командарм Чистяков. А танки были зарыты по орудия в землю. Начальству такая маскировка очень понравилась.

— Молодцы, хотя и молоды! — похвалил танкистов командующий войсками фронта. — С этого поля ни шагу назад!

Так и застряли в ушах ротного слова Рокоссовского. Он отчетливо услышал их на рассвете 5 июля, когда на ржаное поле устремились вражеские танки — 6 «тигров» и 15 средних машин. А с неба посыпались бомбы.

Итак, десять против двадцати одного. Как победить? — вот вопрос, который надо было решать мгновенно. И ответ пришел тут же: подпустить врага на близкое расстояние и ударить прямой наводкой из танковых орудий.

— Огонь! — услышали экипажи голос ротного, когда до врага оставалось метров триста.

И сам Горяинов тоже ударил из пушки. По «тигру». Тот клюнул носом, будто споткнулся, и замер на месте. Удача окрылила. И у взводного лейтенанта Иванова тоже успех — и он подбил хваленого «тигра». А три средних танка остановили другие экипажи. Рота тоже понесла потери — два танка вышли из строя.

— Что случилось с фрицами, — Горяинов развел руками, — до сих пор удивляюсь. Пять танков потеряли, но ведь 16 осталось. Можно вроде воевать, но они круто развернулись и восвояси убрались. Видать, нервишки не выдержали, смандражировали... Такое нам по душе было — уверенности прибавило. Скажу точнее: мои юноши мужчинами заправскими стали. Вояками! А утром 6 июля — новый бой, еще более жестокий. Сорок танков на самой высокой скорости устремились на восемь боевых машин из роты Горяинова. Гвардейцы приняли бой. Им помогли артиллеристы, да и стрелки с противотанковыми ружьями да бутылками с горящей смесью и гранатами тоже не оплошали. В один миг запылала фашистская броня...

И снова победа. Наши общими усилиями раскромсали немецкую броню. Как сказал Василий Иванович, дали фрицам прикурить! После боя на ржаном поле 1440-й полк, заново укомплектованный, перебросили под Прохоровку и влили в 5-ю гвардейскую танковую армию генерала Ротмистрова.

Рота Горяинова прямо с ходу ворвалась в бой. Было это 12 июля. Немцы бронированной лавиной подползли к Прохоровке. И наши тоже мощной армадой двинулись на фашистов. Вся прохоровская земля была подмята гусеницами. Рев моторов да скрежет железа, лязг гусениц катились по полю. Страшное зрелище: танки лезли на танки, броня билась о броню. Все смешалось: где кто — не разобрать.

— Вот смотрите, — Василий Иванович сцепил пальцы обеих рук, — так выглядело поле сражения. Мы ворвались в их боевые порядки, они — в наши. Ни о каком-либо управлении ротой речи и не могло быть. И вообще никто уже никем не управлял. Каждый экипаж действовал по своему понятию...

И все же у наших танкистов был направляющий — воинский долг. Клятвенные слова присяги точно указывали, что и как делать. В такой ситуации у танкистов должны были быть железные нервы и стальная воля. Эти моральные качества были их главным козырем в битве. И экипажи, хотя и не слышали голоса ротного, зато видели врага, которого надо нещадно бить. Мужество оказалось сильнее, крепче металла.

Да, так было. Борт в борт с врагом. Броня на броню, как стенка на стенку.

А артиллерия и авиация замолкли. Ни нашим, ни немцам бить по прохоровскому полю нельзя было: в своих угодишь. Оттого и замерли орудия и авиамоторы.

— Николаша, — хрипло командовал механику-водителю Жижину Горяинов, — у левого борта фриц, а ну-ка, развернись и ударь.

Жижин точно исполнил волю командира, крутанул свою тридцатьчетверку и саданул немца так, что тот со звоном пополз назад и заглох.

— Хвалю, Николаша, здорово ты его... Давай того, который рылом смотрит на тебя.

Танковое побоище, начавшееся утром, продолжалось до ночи. Огненные искры от столкновений бронированных глыб чертили воздух. Пламя и дым окутали поле. А в танках неимоверная жара.

— Вначале везло мне, — Горяинов вытер вспотевший лоб платочком. — Жаром обдало меня, как тогда в танке... Представьте, везло. Несколько немецких машин нам удалось покалечить гусеницами, броней и, конечно, огнем из орудия. Хлестали их крепко. Благодаря мастерству Николаши Жижина мы удачно увертывались от ударов «тигров».

Однако ж и танку Горяинова досталось. Перед вечером настигла беда; термитным снарядом прожгло лобовую броню машины и насмерть пронзило механика-водителя Жижина. И ротного ранило и контузило. Омертвел командирский танк. Кто вытащил его, гвардии старшего лейтенанта, из танка — не знает, ибо в беспамятстве был. Потом, когда вернулась память, узнал, что доставил его в полевой госпиталь экипаж лейтенанта Иванова. Боевая машина подкатила прямо к хирургической палатке.

— Спасайте нашего командира, — попросил хирурга взводный Иванов. — Храбрее его не было на поле боя.

На Прохоровском поле закончилась боевая биография командира танковой роты гвардии старшего лейтенанта Горяинова Василия Ивановича. После длительного лечения выздоровел, но на фронт не пустили, хотя и просился, хотелось ему возвратиться в свой полк. Последним госпитальным пристанищем командира-танкиста был Свердловск. Сюда же докатилось эхо Курской битвы — ордена Красного Знамени и Красной Звезды.

— Курская дуга согнула все-таки врага, — на этих словах Василий Иванович приподнялся со скамейки, видимо, собираясь уходить, но продолжил: — Счастливчик я... Живой... Пью пивко... А мои братья танкисты где? Ведать не ведаю. Может быть, на Прохоровском поле. Осиротел я, дорогой товарищ... Уцелел я... А они... Если бы живы были, голос подали бы. Молчат. Несправедливо...

И ушел. Но, сделав несколько шагов, остановился. Подошел и протянул мне руку.

— Прощайте. А может, еще свидимся?

Не встретились больше. Я разыскивал, звонил, справлялся, но Василий Иванович будто растворился.