Еще не вечер

Кое-что и о себе

Наверное, следует рассказать именно о себе.

Родился я давным-давно: за сорок семь дней до той самой революции, прозвали которую Великой Октябрьской. И поэтому я стал как бы ее предвестником. Иной, может быть, скажет: «Лучше бы ты не рождался!». Нет, братец, мне так поступать никак нельзя было, время подоспело. А вот ей, революции той, как вам сказать... Да бог с ней, что было, то было...

Местом своего рождения выбрал я белорусское село Поречье. Глушь да тишь. А Поречье потому, что в речку смотрится да собой любуется. И река та Птичью зовется. Правда, имя красивое — Птичь?! А вода в ней голубовато-белесая, прозрачная как слеза младенца. Пил я ее многократно и оттого здоровья набирался. А луговое разнотравье вдоль берега Птичи тоже приятственно воздействовало на мой младенческий организм.

Так где же все-таки Поречье? Километров пятьдесят южнее районного центра Глуск, на стыке Гомельской и Могилевской областей, Птичь, выгибаясь дугой, совершает поворот на восток, затем возвращается на запад и снова опускается на юг. В этот самом месте, можно сказать, в изгибе реки и примостилось мое село. Здесь Птичь намного шире, чем у истока, это уже ближе к низовью.

Умные люди, видно, были те, кто в стародавние времена выбрал именно это место для своего поселения. Рядом смолистый сосняк с обилием грибов в летнюю пору. Что и говорить, благодатный белорусский уголок. Правда, я бы не сказал, что земля здесь очень плодородная, но трудолюбивые руки поречан из года в год вершат чудо: зреет великолепная [771] рожь и пшеница, ячмень и гречиха, лен и просо, и, конечно же, прославленная бульба.

Требуется уточнение. Поречье — это, по сути, два села: Поречье 1-е и Поречье 2-е. Первое расположено вдоль реки, а второе — параллельно первому, только за болотом. Нынче, правда, болота нет — мелиорация постаралась, а в мою юность болото пело тысячеголосыми лягушачьими голосами и манило сюда из южных краев косяки аистов. Нас всех, кто жил во втором Поречье, дразнили «Заболотскими», ну, а мы, в свою очередь, окрестили жителей Поречья первого боярами — они жили вроде побогаче нас. Но все-таки Поречье — одно село. Одна церковь, одна школа, один магазин и одна доля.

Село мигом просыпалось. Тишина тонула в реке, а Поречье гулом наполнялось: мычали коровы, лаяли собаки, блеяли овцы, покрикивал пастух с подпаском...

Любил я ходить в подпасках. Впереди пастух на пегой кобылице, а жеребенок — копия мать — следом семенит. За пастухом — стадо, а я, подпасок, в самом хвосте.

И еще о рождении. Появился я на свет божий не в роддоме, которого в те стародавние времена да в сельской местности и в помине не было, а в поле. Да-да, в чистом поле при ясном небе, в полдень, когда солнце светило. И значит, первой моей колыбелькой была землица. (В скобках скажу: мой давний товарищ критик и поэт Николай Кузин, вы его, конечно, знаете, человек с окладистой бородой, словом, мужчина солидный, однажды изрек: «Жить тебе, Абрамыч, долго-предолго, потому как на земле-матушке родился и ее живительные соки с первого вздоха вобрал в себя...» Дай-то Бог!)

А подруга моей мамы Авдотья, тоже, как и матушка, работавшая в поле и присутствовавшая при моем рождении, значимое изречение произнесла: «Быть твому сыночку землепашцем или землемером!». Почти угадала тетка Авдотья. Сколь земли я намерял — не подсчитать! На своих двоих в сорок первом измерил всю Калининскую область: от Ржева до Осташкова, от Торжка до самой Латвии, а потом в Сталинграде (город-то вдоль Волги вытянулся на 70 километров) за сто восемьдесят дней, наверно, мне, корреспонденту газеты переднего [772] края, опять же тысячи две верст на животе да на полусогнутых пришлось преодолеть. А от Волги до Берлина сколь «землемерил». А там, в германской столице, по ее брусчатым улицам — по преимуществу пешью топал. Нет, что ни говорите, а тетка Авдотья-провидица!

Кажется, я увлекся описанием рождения, в чем, конечно, заслуга моей мамы.

В нашем селе был своей «просветитель» Алесь. Впервые в жизни я увидел газету благодаря дяде Алесю. Он очень дружил с моим отцом и матерью. Бывало, когда приедет из Глуска, сразу приходит к нам — новости несет, а мне цукерки. Так он однажды принес в наш дом газету «Беларуская веска» и велел мне вслух кое-что почитать. Я с радостью исполнил просьбу дяди Алеся. Он погладил меня по голове и сказал:

— Вот что, хлопчик, бери газету и пойдем со мной.

Я пошел. Дядя Алесь, посадив меня на завалинку у своей хаты, прошелся по дворам и привел ко мне многих мужиков.

— Почитай им, хлопчик... А вы курите и слухайте...

Постепенно, исподволь тоненькими ниточками Поречье связывалось с внешним миром. За «Беларускай вёскай» в село разными путями проникали и другие газеты: «Звязда», «Чырвоная змена», районная — «Сцяг калектывизации» и даже центральные — «Беднота» и «Правда». В Поречье появились подписчики, к которым прямо в дом почта приносила газеты. Новости, как говорят, «по беспроволочному телеграфу» — и от соседа к соседу потекли по селу. Как-то становилось веселее жить в Поречье. Подойдешь, бывало, к колодцу, чтобы воды зачерпнуть, и слышишь: «Чули, што вздумал окаянный Чемберлен?..»

Потом пошло ученье. Сначала в сельской четырехклассной школе-деревяшке. В эти же годы младенчества получил первые познания в землепашестве. Ходил за бороной, малость за плугом и особенно любил водить в ночное лошадь. Благодать — сидеть у костра и слушать звуки ночного леса, журчание ручейков, спешащих к реке.

А с 5-го по 10-й класс учился в белорусской средней школе в райцентре Глуск. Там впервые писать стал малюсенькие заметки в районную газету и в «Пионер Беларуси», иногда в [773] «Чырвоную змену» (Минск) про школьные дела, про неполадки, которые попадались на глаза. И однажды, когда, окончив учение, шел мимо здания редакции районной газеты «Стяг коллективизации», вдруг меня позвали из открытого окна: «Хлопчик, зайди!». Это сам редактор приглашал меня войти в редакцию. Зашел. «Добре пишешь. Приглашаю тебя на работу в нашу редакцию». Кто, может быть, и отказался бы от такого внезапного предложения, я тут же согласился. И вот та районка стала моей журналистской колыбелью.

По сей день, находясь за тридевять земель от белорусского Глуска, я с нежностью вспоминаю те бурно-увлекательные дни комсомольской юности. Чего только мы не придумывали: создавали драмкружки, разыгрывали спектакли, затевали веселые карнавалы, озеленяли поселок, устраивали военно-спортивные игры и диспуты по новинкам литературы, изучали противогаз и винтовку, становились «ворошиловскими стрелками» и значкистами ГТО, пели песни «Полюшко-поле», «Если завтра война».

А в ноябре тридцать восьмого пошагал в Красную Армию. Охотно. С удовольствием и радостью. Весь Глуск с музыкой и песнями провожал нас. Оказался в танковых войсках (49-я легкотанковая бригада, Житомир). Вот тут-то опять «поземлемерил». Пока до танка допустили, по житомирским полям пешью по-танковому (так назывались занятия) множество километров намотал. Овладел-таки боевой машиной и стал командиром экипажа танка Т-26. На этом танке присоединял к великому Союзу Бессарабию. Один умник недавно спросил: «А зачем?». Я ответил ему: «Надо было задать этот вопрос товарищам Сталину или Молотову.»

В том же сороковом году меня отозвали из танка и определили в бригадную газету-многотиражку корреспондентом. С того часа я на веки вечные породнился с военной журналистикой.

Вскоре в звании младшего политрука (два кубаря в петлицах и звезда на рукаве) очутился в Москве на Высших курсах газетных работников РККА. Чудо-академия. А какие лекторы! Алексей Толстой (впервые увидел живого графа), Алексей [774] Сурков, Николай Асеев, Павел Антокольский и другие именитые поэты и прозаики. Нашим шефом был прославленный МХАТ. Десятка два классных спектаклей увидели. Изредка даже общались с Тарасовой, Еланской, Москвиным, Хмелевым, Прудкиным, Грибовым, артистами кино Алейниковым, Андреевым, Бернесом. Словом, пообщались с самым высоким миром искусства. Обучались и военному делу на полную катушку: стреляли, окапывались, преодолевали полосу препятствий, водили автомобили, тракторы...

Курсы те оборвались на полуслове — война! И через два месяца я оказался на фронте. А эти два месяца (июль, август) провел на практике в «Комсомольской правде». Прибыл я в Ржев, в редакцию газеты 31-й армии «На врага!».

Невзгод и бед множество хлебнул. Познал все «прелести» первого года войны. Бродил голодный по бездорожью и лесам, пробивался по болотной хляби. То было на Калининском фронте. Но в сентябре сорок второго был переведен во вновь создаваемую газету Сталинградского фронта. И назначили меня собкором газеты фронта в 62-ю армию, и отправился я на самый передний край — в сражающийся Сталинград. Здесь был сущий ад. Пекло. Об этом я уже рассказал. Повторюсь и скажу, что газета фронтовая с грозным именем «Сталинское знамя» требовала ежедневно и даже ежечасно точнейшей информации с рубежей сражения и кровопролития — с заводов «Баррикады», «Красный Октябрь», Тракторного, с пылающих улиц и площадей, с кровоточащего Мамаева кургана — отовсюду, где насмерть стояли сталинградцы. Всюду надо было проникнуть, своими глазами увидеть сражения в городе, встретиться с командирами и солдатами, отличившимися в боях. И написать, а самая сложнейшая операция — переправить через горящую и обстреливаемую Волгу, редакция ведь была за рекой.

Были и госпитали, война не щадила и журналистов. После них снова фронт — Южный, 2-й Прибалтийский, 1-й Белорусский. Прибалтика, Польша, Германия и ее столица Берлин. На ступенях рейхстага 2 мая 1945 года написал последний фронтовой репортаж. Побывал почти во всех пятистах комнатах и [775] кабинетах рейхстага, искореженных боем внутри здания. Обошел имперскую канцелярию Гитлера. Все увиденное запечатлел по горячим следам в своих репортажах и очерках.

Пять лет прослужил в Группе советских войск в Германии, в редакции газеты 3-й ударной армии. Побывал не только во всех ее дивизиях, но и в городах и землях ухоженной, каменно-благоустроенной, с великолепными автобанами Германии. Присутствовал на митингах, которые проводили Вильгельм Пик, Отто Гротеволь, Вальтер Ульбрихт. Наблюдал рождение ГДР. Немцы не сопротивлялись, мирно сосуществовали с нами. Гитлера не ругали, но и не хвалили. Молчали. Коммунистов (немецких) поддерживали, словом, нацелились на социализм по нашему образцу. А куда им было деваться?!

Вообще-то немцы в быту порядочные, пунктуальные, дисциплинированные (это в крови), обязательные люди. Но душа не нараспашку. Каждый в свою тарелку смотрит, свой бутерброд жует. Идешь к ним в гости — неси свой харч. Не по-нашенски! Однако ж, видимо, наше хлебосольство, человечность, доброжелательность им понравились. Помню, когда покидал ГДР, пожилая немка, хозяйка дома, в котором я жил с семьей, фрау Марта, крепко поцеловав на прощание мою пятилетнюю дочь, сказала: «Не покидайте нас навсегда. Приезжайте! Мой дом всегда открыт для вас».

Но жить долго за пределами Родины тоскливо. Недаром говорят: в гостях хорошо, а дома лучше. Сердце давно рвалось в родные края. Для меня этот день настал в январе пятидесятого.

Новое назначение привело меня в Свердловск, в редакцию газеты Уральского военного округа «Красный боец». И сразу скажу: повезло мне, повезло. Попал в солидный коллектив. У всех, кто трудился в «Красном бойце», был богатый журналистский опыт, у каждого офицера за плечами — война, фронт. Воины обстрелянные, порохом опаленные, значит, мне с ними по душе. И что важно, минувшая война, ее «белые пятна», неизвестные и малоизвестные страницы стали для нас полем боя, на котором мы, военные журналисты, нашли свое призвание: отправились в поиск, чтобы открыть новые имена героев, [776] чтобы воздать должное сынам и дочерям Урала, совершившим бессмертный подвиг на полях битв и у заводских станков. Весь Урал исколесили. И он заворожил меня своим величием, промышленной мощью, красотой лесов, горных озер и рек, самобытностью городов и маленьких селений, мудростью и мастеровитостью уральцев.

И я обрел новую родину. Первая — Беларусь, вторая — Урал. Вот уже 53 года я живу и тружусь сейчас как писатель, на этой завораживающей европейско-азиатской земле. После увольнения из армии был корреспондентом «Литературной газеты» по Уралу. Урал отточил мое перо: написаны сотни статей, репортажей, очерков, рассказов, повестей, создано до трех десятков книг — «Золотой крест», «Поиск продолжается», «Память», «Токарь Мехонцев», «Подвиг обретает имя», «Твои солдаты, Урал», «Двести дней в огне», «Свой причал», «Четверо отважных», «Берлинская тетрадь», «Схватка», «Эхо сороковых», «Комбат», «Я вернусь, мама!», «Сталинградские были», «Генералиада», «Дневник Победы: шли мы на Берлин», «Имена», «Звезды» и другие произведения, опубликованные в разных сборниках. Написан сценарий документального фильма «Сколько верст до рейхстага».

За книги «Имена» и «Дневник Победы: шли мы на Берлин» в 2001 году присвоено звание лауреата Литературной премии имени Н. И. Кузнецова.

Все мои книги преимущественно документальная проза и публицистика, ибо считаю, что жизнь реальная мудрее и богаче любого вымысла. Герои моих произведений — живые и павшие Солдаты Победы. Я их всех помню, знаю, восхищаюсь ими, ибо подвиг воинов сороковых поистине бессмертен. Моими друзьями стали сотни рядовых и офицеров, среди которых солдаты Сталинграда, такие как легендарный снайпер Василий Зайцев, пулеметчик с Мамаева кургана Иван Казанцев, комдив генерал Иван Людников, мой напарник по фронтовой газете Юлий Чепурин; участники штурма Берлина и рейхстага комбат Степан Неустроев, его замполит Алексей Берест, знаменосцы Михаил Егоров и Мелитон Кантария, военные журналисты переднего края Василий Субботин, Владимир [777] Савицкий и Владимир Гребнев. Я благодарен судьбе, что подарила мне встречи с легендарными военачальниками. Это — командармы Василий Кузнецов, Василий Чуйков, Дмитрий Лелюшенко, Павел Батов, комдивы Василий Шатилов, Семен Левин, Александр Родимцев, комкоры Матвей Вайнруб, Иван Тутаринов и, конечно же, легендарный маршал Георгий Жуков. И давал мне интервью Юрий Гагарин. Рад, что и многие замечательные писатели были моими знакомыми, друзьями. Такие, скажем, как Илья Эренбург, Василий Гроссман, Виктор Боков, Юрий Трифонов, Сергей Островой, Бела Иллеш, Павел Бажов, Иосиф Ликстанов, Михаил Львов, Александр Маковский, Владислав Крапивин, Герман Дробиз, Венедикт Станцев, Юрий Яценко, Владимир Блинов, Михаил Найдич, Андрей Комлев, Александр Кердан, Алексей Петров, Вадим Очеретин, Лев Сорокин, Владимир Турунтаев, Лев Сонин и десятки других. Урал, моя вторая родина, стал родиной и для моей семьи. Я счастлив, что здесь живут моя жена Фрида Федоровна, мои дети — дочка Анна, сын Александр, их семьи, внучка Катюша. Всем Урал по душе.

Я доволен своей судьбой. Не забыло меня и правительство, наградив пятью боевыми орденами: Отечественной войны I степени, двумя орденами Отечественной войны II степени, двумя орденами Красной Звезды, двумя медалями «За боевые заслуги» и очень дорогими для меня медалями — «За оборону Сталинграда», «За освобождение Варшавы» и «За взятие Берлина». И присвоило воинское звание полковника.

В общем, пока, несмотря на возраст, все нормально. А что впереди, загадывать не будем. Как говорят, поживем — увидим. Думаю, что еще не вечер!

И ставлю точку

Пришла пора ставить точку. Что ж, радоваться бы надо, а я почему-то печалюсь. Печалюсь оттого, что пока вел поиск, пока писал, ушли, как говорят, в мир иной многие мои друзья, мои погодки-однополчане. [778]

Не стало Володи Гребнева — неутомимого и талантливого фотокора, Вани Казанцева — храбрейшего сталинградского пулеметчика, Степана Неустроева и Николая Самсонова — героев штурма рейхстага, Ивана Людникова и Александра Родимцева — прославленных комдивов, Алексея Береста — храброго замполита, Михаила Егорова, разведчика и знаменосца... Всех не перечесть...

Вспоминаю трагические события — нелепую войну в Абхазии.

По радио слышу: бомбят Сухуми... В огне Гагра... Под обстрелом Очамчири...

Сердце разрывалось, когда слышал это. Разрывалось оттого, что в тех прелестных городах и селениях живут мои однополчане. С ними я прошел Великую Отечественную, с ними вошел в Берлин. И вот они снова в огне... Что с тобой, Мелитон? Жив ли?

Так я каждый божий день окликал моего давнего друга Мелитона Кантария. Убежден, что и вы, дорогие читатели, знаете его. Это он и его боевой товарищ по разведке Михаил Егоров почти в самый последний час Великой Отечественной войны ворвались в громыхающий от взрывов рейхстаг и, проникнув на его купол, водрузили там Знамя Победы. Я вскоре после того события встретился с Мелитоном прямо у рейхстага. Спросил тогда его: что увидел он с купольной высоты? Мелитон хитро прищурил глаза, улыбнулся и на полном серьезе ответил: «Черное море увидел... Абхазию... И Очамчири...» Я вынул блокнот и записал эти слова. А Мелитон продолжал: «Понимаешь, фашистам уже капут. Я скоро уеду домой. Ты, наверное, ничего не знаешь про мои Очамчири... О, это райская земля. Море плещется у окон каждого дома... А розы, тюльпаны, магнолии...»

Ах как сладко умел рассказывать Мелитон. Заслушаешься!

— А про Знамя Победы что сказать, сам видишь: надежно стоит. Смотри, на ветру колышется. Живое оно. И мы живы...

Мелитона кто-то окликнул, и он, поправив пилотку, на ходу произнес:

— Приезжай в Очамчири. Дорогим гостем будешь. Там поговорим... [779]

Не приехал я в Очамчири. Так сложилось. Но с Мелитоном встречался. Всякий раз, когда в Москве собирались ветераны 3-й ударной, Кантария приезжал из Очамчири, а я из Свердловска. «Когда же все-таки ждать тебя? — спрашивал меня Мелитон. — Комбат Неустроев приезжал. Комдив Шатилов тоже навестил. И тебя жду...»

А я все ждал хоть какой-либо весточки от Мелитона. Как он там, в воюющей Абхазии? И дождался. В газете «Красная звезда» я увидел портрет 74-летнего Кантария и прочитал рассказ о том, как корреспондент встретился в прифронтовом Очамчири с Мелитоном Варламовичем.

— Вы из Москвы? — спросил корреспондента Кантария. — Так скажите, когда же все это кончится?.. Я свою войну закончил в сорок пятом. Но я снова готов водрузить Знамя Победы. Только покажите мне это место. Нет такого места на нашей земле. В этой войне победы и победителей не будет.

Боже, какие горестные слова. Я понимаю Мелитона, война ворвалась в его мирный дом и принесла большую беду: в окопах под Очамчири погиб внук Томаз. Не думал и не гадал лихой разведчик из 150-й Идрицко-Берлинской стрелковой дивизии, что когда-то у него под окном будут рваться снаряды, что в магазин за хлебом он будет пробираться ползком или перебежками. До какого же безумия дошли люди, чтобы брат в брата ни с того ни с сего палили огнем из автоматов и орудий. Нет, такое в уме не укладывается...

Не выдержало сердце бывалого ветерана такой трагедии: скончался Мелитон Варламович в тот момент, когда у его дома разорвалась мина. Включаю снова радио. Может, услышу что-то обнадеживающее. Нет, не слышно добрых вестей. Снова бомбят, снова кровь и слезы.

Нанесен орудийный удар по самому центру Сухуми. А там, в уютном и благоустроенном центре, живет еще один мой однополчанин — Кондрат Убилава, тот самый лейтенант, который в дни боев за Берлин вместе со своим радиовзводом обеспечивал связью командование 79-го стрелкового корпуса со штурмующими группами. В самый критический момент боя за рейхстаг снарядным осколком было выведено из строя запасное [780] питание одной из раций, а основное уже иссякло. Тогда сам лейтенант Убилава, презирая опасность, бегом проскочил сквозь дышащую огнем улицу и пробрался на пункт боепитания, откуда и доставил новый комплект питания. И вовремя. Через считанные секунды над рейхстагом взвилось Знамя Победы. И Убилава, еще не отдышавшись, первым по радио доложил об этом историческом событии комкору генералу Переверткину, а тот — командарму Кузнецову, а командарм — маршалу Жукову, последний же — Верховному Главнокомандующему. Вот какая эфирная волна покатилась от лейтенанта Кондрата Убилава из Берлина.

Где же сегодня мой друг Кондрат Хутаевич? Неужто в его дом угодил снаряд? Дом великолепный, мы с женой Фридой Федоровной гостили там. Кондрат угощал изысканными блюдами и превосходными винами собственного изготовления. И все грозился приехать на Урал, чтобы взглянуть на нашу жизнь своим «крокодильским» оком. Да, это не описка, именно «крокодильским». Кто читал журнал «Крокодил», тот не мог не заметить хлесткие фельетоны собкора по Кавказу Кондрата Убилава. Но в последних номерах что-то я не встретил этой фамилии. Наверное, не до фельетонов Кондрату.

Но вот в 2001 году мой сын Александр, побывав в Тбилиси, увидел в местной газете очерк о Кондрате Убилаве, здравствующем ветеране войны, отмечающем свое 80-летие. Я обрадовался такой вести.

Радуюсь всегда, когда вижу ветерана бодро шагающим. Радуюсь и тогда, когда нынешние молодые люди оказывают Солдатам Победы уважение, когда интерес проявляют к нашей боевой истории. Буду особенно рад, если и моя книга поможет людям в познании нашего славного прошлого.

Жизнь продолжается. Да сопутствует успех всем, кто созидает и строит, кто творит добро. И пусть будут самой завершающей точкой моего повествования оптимистические строки моего друга и славного поэта Венедикта Станцева: «Мы еще поживем, мы еще повоюем!».