Илья Кричевский
Новым художником и был Илья Кричевский. Нам было жаль, что нас покинул Николай Аввакумов, но Кричевский как-то сразу вписался в коллектив. Мы с первой встречи почувствовали в нем доброго товарища, мыслящего художника.
Капитан Кричевский не был новичком на фронте. Нелегкой была его военная судьба. Уже в самом начале войны пришлось ему, сугубо штатскому человеку, отложить в сторону кисть художника и взяться за оружие. [750] Боевое крещение под Оршей, а затем тяжелые бои под Смоленском были лишь началом длинного фронтового пути офицера Кричевского. Отступал, шел в цепи атакующих, зарывался в землю, полз по минному полю, переправлялся вплавь... В каких только переплетах не довелось бывать саперному офицеру!
И всегда рядом были люди, солдаты, герои войны. Вот кого бы нарисовать! Но руки были заняты другим: в одной — автомат, в другой — граната. И лишь глаз художника, его память запечатлели картины боев, суровые лица фронтовых товарищей. Верилось ему, что настанет день и все виденное ляжет на лист бумаги.
Такой день настал. Капитан Кричевский и не думал, что он сможет взяться за карандаш раньше, чем закончится война. Но когда фронтовая судьба привела его в нашу газету, он понял, что здесь придется ему основательно взяться за кисть. Так и произошло.
Всех сразу поразила его неистощимая работоспособность. Как и Аввакумов, он много рисовал. В нашей землянке (Кричевский заменил Аввакумова не только как художник, он занял его место и на нарах) всегда горел огонек — и на рассвете, и за полночь: Илья работал.
Художник торопил время. Ему хотелось положить на лист бумаги все то, что он видел, что пережил. И он это делал с большим упоением.
Кричевскому, как и всем нам, повезло: 3-я ударная армия после боев в Прибалтике была переброшена на 1-й Белорусский фронт. Это ей пришлось форсировать Вислу и с боями преодолеть территорию Польши, а затем выйти к Одеру. А за Одером армия устремилась на Берлин.
Капитан Кричевский, словно солдат переднего края, перемещался с одного рубежа на другой. Каждое сражение, каждый бой оставляли заметный след в его фронтовом альбоме. Он рисовал с натуры. Проявил себя кто-либо в боевой схватке с врагом — художник непременно запечатлевал его. Так в нашей газете появились портреты снайперов Хандогина и Бондаренко, пулеметчиков [751] Матвейчука и Сенькина, командира стрелковой роты гвардии старшего лейтенанта Пономаря и Героя Советского Союза гвардии младшего лейтенанта Пархоменко.
У Ильи Кричевского, как, видимо, у любого художника, острое зрение, хорошо развито чувство наблюдательности. Проще говоря, он умеет находить объекты для рисования. Помню, наша редакция была расквартирована в деревушке Пружинцы. Деревня как деревня, ничем непримечательная и посему не оставила никакого следа в моей памяти. Но вот я взглянул на нее через много лет. Как? Кричевский помог. Не так давно издательство «Советский художник» выпустило его книгу «По дорогам войны». В ней собраны многие фронтовые работы Кричевского. Получилась волнующая книга, которая на полках книжных магазинов и месяца не полежала.
Так вот, в этой книге деревня Пружинцы запечатлена на первой странице. И я увидел горькую судьбу русской деревни, через которую беспощадно прошел фронт. Здесь нет воронок от бомб, здесь нет разрушенных изб. Деревня цела. Но она пустынна. Война раскидала ее жителей кого куда. Давно не касались покосившихся заборов и прохудившихся крыш хозяйские руки. Некому. Но Пружинцы молчаливо ждут. Закончится война, и снова сюда придет жизнь...
Небольшой рисунок, а сколько мыслей рождает!
Или вот зарисовка «Пятиминутный отдых». Спят солдаты, спят сидя, в валенках, полушубках. Устали. Кто знает, когда доводилось им последний раз вот так сладко уснуть. Как тут не вспомнить Василия Теркина:
И приник к земле сырой,По-особому заблистал талант художника, когда война пришла на землю Германии. Кричевский рисует везде — на улицах немецких городов и в солдатских окопах, на позиции зенитной батареи и у переправы через Одер. А когда в конце апреля сорок пятого начался штурм рейхстага, художнику никак не сиделось в редакции. Его влекли к себе герои последнего штурма. Сегодня мы должны быть благодарны художнику за то, что он в те памятные дни удачно выбрал место в боевом строю штурмующих Берлин. Он оказался именно в той дивизии, в том полку, в том батальоне, в той роте, которые первыми ворвались в последнюю крепость фашизма — рейхстаг. И вот сегодня со страниц книги Ильи Кричевского на нас смотрят герои, ставшие легендарными. Это первый комендант рейхстага полковник Ф.М.Зинченко, командир роты старший сержант И. Я. Сьянов, разведчики, водрузившие Знамя Победы над рейхстагом, сержант Михаил Егоров и младший сержант Мелитон Кантария.
Когда я смотрю сегодня на рисунки Ильи Кричевского, в памяти отчетливо возникают бои последнего рубежа войны. Вот портрет полковника Ф.М.Зинченко. И сразу припомнилось мне 16 апреля сорок пятого. На мою корреспондентскую долю выпало быть в 150-й стрелковой дивизии, подразделения которой, зарывшись в землю, ждали сигнала к атаке. Я шел от блиндажа к блиндажу. По логике — все должны были спать: перед атакой надо сил набраться, но в окопах и землянках люди бодрствовали.
— Как можно спать? — говорили они. — Последний рубеж войны! Нет, тут не до сна.
Солдаты не спали, тем более — командиры.
Полковник Зинченко, командир 756-го стрелкового полка, низко склонившись над картой, что-то тихо нашептывал.
— Здравия желаю, — громко поздоровался я.
Полковник поднял голову.
— Не шуми, корреспондент... Садись. [753]
Я сел у самого стола, на котором лежала карта Берлина.
— Здорово! — сорвалось с моих уст.
— А как ты думал? На Берлин, браток, идем. Вот он, рядом.
Полковник снова впился глазами в карту.
Если бы я знал, что именно он, Федор Матвеевич Зинченко, через каких-нибудь пятнадцать дней станет комендантом рейхстага, то повел бы себя по-иному: я бы, по крайней мере, взял у будущего коменданта интервью. Судьба крепко наказала меня: в один из майских дней, когда я пытался пробиться на прием к первому советскому коменданту рейхстага, адъютант мне сказал: «Полковник Зинченко занят».
А вот Илья Кричевский пробился. Он не только ухитрился проникнуть к очень занятому человеку, но и заставил его позировать.
А мне только четверть века спустя довелось попасть на прием к Федору Матвеевичу. Мы встретились в Москве. Вспомнили апрельские дни сорок пятого. Я осмелился пожурить полковника в отставке: как это он мне тогда, в блиндаже, ничего не сказал о своем предстоящем комендантстве. Зинченко улыбнулся:
— Вот чудак, тогда мне и во сне не виделся сей пост... Тот апрель нельзя забыть. Он остался в памяти как начало конца. Да, война вышла на финишную прямую: тысячи стволов заставили землю вздрогнуть. Огонь рвал оборону врага, рушил его укрепления, крошил доты и дзоты. А затем, когда в атаку пошли танки и стрелковые части, поле боя озарилось светом прожекторов.
Над цепями атакующих перекатами неслись возгласы: «Вперед — на Берлин!»
2 мая сорок пятого Берлин пал, советские войска полностью овладели германской столицей. Наша редакция уже находилась на восточной окраине города. Размещались мы в уцелевшем многокомнатном особняке. Тут же был большой гараж, в котором стояло [754] несколько легковых «мерседесов». Чьи они? В данный момент — ничьи. Хозяин особняка и, естественно, машин драпанул на запад.
В нашем особняке было всегда безлюдно. Никто в те дни не сидел в редакции. Всех манили улицы Берлина. Даже редактора трудно было поймать на месте. А корреспонденты, завладев быстрыми «мерседесами», целыми днями носились по городу. Появлялись лишь вечером, чтобы «отписаться» и сдать свои репортажи назойливому секретариату редакции.
В бегах был и капитан Кричевский. Он разыскивал героев, рисовал прямо на улицах. А у рейхстага он сделал до десятка различных набросков. То он рисовал это здание, на котором развевалось Знамя Победы, со стороны улицы Мольтке, то переходил на Королевскую площадь и оттуда рисовал рейхстаг, а 3 мая рисовал Геббельса — министра пропаганды третьего рейха. Но, конечно же, Геббельса не живого, а мертвого, отравившегося и основательно обгоревшего. Он лежал на столе с искаженным в судороге лицом. Художнику не нужен был этот рисунок, но он понимал, что истории может пригодиться.
— Вы кого это малюете, товарищ капитан? — услышал Кричевский голос за спиной.
— Геббельса, — не отрываясь от дела, ответил художник.
— Якись то Геббельс, тож огарок. Вы лучше меня намалюйте, я маме в Беларусь пошлю картинку. Вот обрадуется.
— И вас нарисую. Только немножко подождите. Изображу этого, как вы говорите, огарка, тогда ваша очередь подойдет.
— Не, я в очередь не согласен, мне некогда, а он никуда не денется. Вишь, як лежит смирненько.
Художник, улыбнувшись, оглянулся. Но бойца будто ветром сдуло. [755]