Николай Петропавловский

У Николая Петропавловского есть стихотворение «Пироги». Очень «вкусное». Почти во время каждого застолья просили Николая Владимировича прочитать его. Если иногда забывали про «Пироги», то он сам поднимался во весь свой баскетбольный рост и, окая, сообщал: «Прочитаю вам...»

Читал он спокойно, внятно, стараясь, чтоб каждый почувствовал аромат свежесостряпанных пирогов.

Но не только «Пирогами» был известен поэт Петропавловский. Много стихов написано им о войне. Сам ведь прошел через ее огонь. В декабре сорок первого, окончив школу пилотов, оказался в 389-м авиационном полку. Летал стрелком и штурманом на бомбовые удары под Ржевом, Витебском, Полоцком. Частенько отправлялся и во вражеский тыл, к партизанам. Доставлял им оружие, боеприпасы, медикаменты, связных и разведчиков. А в декабре 43-го, в канун Нового года У-2 приземлился на партизанском аэродроме, на котором находились не совсем обычные пассажиры.

— Это же детский сад! — удивленно произнес штурман Петропавловский. [731]

— Вы угадали — партизанский детский садик, — сказал командир отряда.

— Как я понимаю, детишек надо доставить на Большую землю? — спросил пилот.

— Точно!

— Сколько их?

— Тридцать.

— Тридцать? — переспросил штурман. — Куда же их? В один самолет не посадишь. Надо несколько рейсов...

Поразмыслили и нашли выход: соорудили удлиненные ящики, подвесили их под плоскостями самолета и посадили в них детей: двоих — в левый, двоих — в правый и двоих взяли в кабину. А мороз лютовал. Но У-2 поднялся в воздух и взял курс на восток. Самолет благополучно проскочил через линию фронта и приземлился на Большой земле. Экипаж сразу бросился к ребятишкам: каждого пришлось оттирать спиртом. Затем еще рейс и еще... Так Николай Петропавловский участвовал в спасении тридцати детских жизней.

Не снял шинель он и после войны. Душой слился с армией. Прошел все офицерские ступеньки — от младшего техника-лейтенанта до полковника. Дорожил честью мундира. Когда мы, писатели-фронтовики, собирались 9 Мая и строились на перекличку (вначале нас было больше тридцати, а сегодня всего шестеро), перед строем появлялся полковник Петропавловский во всем офицерском блеске: в парадном мундире с золотыми погонами, подпоясанный золотым ремнем, при кортике и орденах. Он браво здоровался со строем и разрешал «командующему парадом» майору Венедикту Станцеву провести поименную перекличку фронтового состава писательской организации. Завершалась «парадная» церемония ста граммами из железной кружки. Кстати, наливал нам поэт Герман Иванов, исполнявший обязанности старшины. Первым глоток всегда делал полковник Петропавловский. [732]

Несколько лет Петропавловскому и мне довелось поработать в окружной газете «Уральские военные вести». Он — в отделе культуры, я — в секретариате. Газета тогда частенько печатала стихи Петропавловского. Как-то была запланирована страница его стихов. Подошел срок ее готовить к выходу. Николай зашел ко мне в секретариат и кладет на стол толстую тетрадь.

— Это что? — спрашиваю.

— Стихи. Не мои... Брата моего, Бориса... Почитай... Если подойдут, опубликуйте... Вместо моих...

Я прочитал — и не раз. Понравились. Добрые стихи. О войне. О матери. Об уральской природе. Николай так обрадовался моему положительному отзыву, что, расчувствовавшись, обнял меня и всех, кто был в секретариате.

— Прошу вас, отдайте причитающуюся мне страницу брату Борису.

Что ж, уважили мы Николая. Я написал вступительную статью к стихам Бориса Петропавловского, назвав ее «Жизнь, увенчанная ямбом», в которой рассказал о нелегкой судьбе автора — солдата Великой Отечественной. В Сталинграде он был тяжело ранен, после чего в двадцать юношеских лет стал инвалидом и был списан, как говорили, вчистую. Все годы Борис вечерами и даже ночами в тиши уединений склонялся над потаенной тетрадкой и что-то писал. Никто не знал, что. Никому не показывал. И только, когда не стало солдата-ветерана, Николай Петропавловский обнаружил тетрадь брата и, прочитав, принес ее нам.