Борис Горбатов

Бои в Донбассе подарили мне знакомство еще с одним известным писателем — Борисом Горбатовым. Он — уроженец тех мест — прибыл к нам в редакцию и сразу нацелился на передний край. Редактор как раз [712] меня и приставил к нему. Мы и поехали в войска, сражающиеся за Харцызск, Иловайск, Макеевку, Сталино. По дороге разговорились.

Горбатов поинтересовался моей жизнью: где воевал, про Сталинград расспрашивал, потом вспомнил и свои довоенные годы.

— Знаете, — сказал Борис Леонтьевич, — два места на земле дороги мне: родной Донбасс, где родился и встал на ноги, и рабочий Урал, в частности Свердловск, с промышленных строек которого посылал в центральные газеты свои репортажи.

Эти слова залегли в мою память и даже нашли место в моей фронтовой записной книжке. И вот нынче мне потребовалось уточнить, а вернее, подтвердить пребывание Горбатова в Свердловске. Но кого спросить? И меня осенила мысль: к Елене Евгеньевне Хоринской следует обратиться, она ведь старейшая писательница Урала. Так и сделал — позвонил ей.

— Конечно, конечно, — услышал я звонкий голос Елены Евгеньевны. — Борис жил в нашем городе, много работал. Было это в тридцатые годы. Писательский дом на Пушкинской, 12 — это детище Бориса Горбатова. При его участии этот дом был переоборудован так, что удобно было вести в нем творческую работу.

Спасибо Елене Евгеньевне за ее память, за добрые слова, сказанные о моем фронтовом товарище...

Так вот, мы на «эмке» двинули к переднему краю Южного фронта. На Миус-реке в деревне Дмитриевка сделали остановку. Здесь наши войска почти все лето вели тяжелые бои. Гитлеровцы возлагали большие надежды на «Миус-фронт», два года возводили оборонительные сооружения. Теперь же взору писателя предстали пустые блиндажи и доты, обгорелые вражеские танки, покореженные орудия — результат работы наших войск.

А жизнь в Дмитриевке уже налаживалась. Стучали топоры, визжали пилы — крестьяне возрождали деревню. [713]

Горбатов шел вдоль улицы и с каждым встречным завязывал разговор. А когда вышел на берег Миуса, спросил у старика рыболова.

— Миус... А почему так по-чудному окрестили?

— На то легенда имеется, товарищ командир, — приподнимаясь с земли, ответил рыболов. (Я уже рассказал эту легенду. Но хочу ее повторить, ибо первым ее услышал Горбатов).

— Легенда? Какая же?

— А вот слушайте, коль желание имеете. В далекие времена то было, сказывают, во времена Запорожской Сечи. Стал люд казачий в эти края валить. Прибыл ихний атаман, чубатый да усатый. Вышел-то он на берег реки, посмотрел на нее, а она, петлявая, быстро воды несет. Атаман крутанул свой ус и молвит: «О, це рiчка, як мiй ус!». Подхватили казаки: «Мiй ус!». Так и нарекли речку — Миус.

— Красивая легенда, — сказал Горбатов. — Спасибо, отец!

В машине Борис Леонтьевич продолжил:

— Видите, какая польза от общения с народом. Еще одну легенду узнали. Нет, в редакции нашему брату надо меньше всего сидеть. Пусть редакторы там сидят, у них участь такая. Наше дело — командировки, пути-дороги...

Пока шли бои за Макеевку и Сталино, Горбатов встретился с командармом 5-й ударной генерал-лейтенантом Цветаевым, побывал в 50-й, 54-й и 96-й гвардейских стрелковых дивизиях, посетил наступающие полки и батальоны. На окраине Сталино нас остановил пожилой боец, сопровождавший пленного немца.

— Товарищи командиры, возьмите фрица. Куда мне с ним? Мне свою часть надо догонять, а он, окаянный, еле ползет.

— Где вы взяли его?

— А я и не брал. Сам ко мне пристал: поднял руки и кричит: «Гитлер капут!» Без него знаю, что «капут». На [714] кой леший он мне сдался. Возьмите, товарищи командиры!

Горбатов велел немцу устраиваться на заднем сиденье, и сам сел рядом с ним.

— Потолкуем, — сказал Борис Леонтьевич, — узнаем, чем дышит.

Горбатов обошелся без переводчика. Немец вполне его понимал. Потом разговор с немцем писатель запечатлел в репортаже, который был опубликован во фронтовой газете. Горбатов написал:

«В моей машине едет с нами по городу пленный немец Иоганн. Мы нашли его по дороге, он еще испуганно дрожит — мы везем его, чтобы сдать властям. Мы показываем ему дымящиеся еще руины — он опускает голову.

Мы строили этот город много лет, — говорю ему, — это мой родной город. Вот что вы сделали с ним. Кто же отстроит нам его? Пленный бормочет что-то об ответственности Гитлера. А с тротуаров яростно кричат женщины: «Отдайте фашиста нам, мы его своими руками разорвем, гада!».

Мы едем по городу вслед за войсками. Горбатов стремится быть везде. В редакции ждут от него репортаж из освобожденного Сталино. Он должен быть напечатан в завтрашнем номере газеты.

Город в дыму, в огне центральная магистраль — улица Артема.

Выезжаем на глухую улицу и останавливаемся. Горбатов, не выходя из машины, приступает к репортажу. Карандаш быстро побежал по бумаге.

Первые абзацы написал и вслух прочел:

«Эти строки пишутся в Сталино — в обугленном, дымящемся, ликующем...

Все, кто выжил в нем, кого не успели замучить немцы, — все сейчас на улицах. Мужчины, женщины, дети.

Они еще ничего не рассказывают. Они не могут сейчас рассказывать. Они только плачут от счастья, целуют [715] бойцов, их пыльные щеки, их солдатские руки, их оружие...

Первые часы освобождения. Первое вольное утро после двух страшных лет. Первая встреча освобожденных со своими освободителями. Это нельзя описать и, вероятно, пытаться не надо. Не расскажешь сейчас того, что чувствуешь, слов не подберешь — но волнение сжало твое горло, и ты шепчешь слова, какие есть, может быть, и не те....

Здравствуй, земля родная... Черная...горькая... единственная...

Здравствуй, Донбасс!»

Горбатов пишет и пишет. Я лишь глазами пробегаю по торопливым строчкам и складываю написанные блокнотные листки в стопку.

Репортаж почти готов. Нужен заключительный абзац. Горбатов пишет и зачеркивает, снова пишет и снова черкает.

— Который час? — вдруг спрашивает и смотрит на часы. — Ого, уже скоро два! Так и напишем.

И написал: «Уж полдень. Все глуше и глуше доносятся сюда артиллерийские раскаты. Фронт движется на запад. Движется стремительно, неотвратимо. Бойцы, вернувшие стране Донбасс, продолжают свой солдатский трудный, победный марш. Их зовет сейчас ветер Днепра...»

— Готово! — сказал Горбатов и отдал мне последний листок.

— Да, заголовок забыл написать. Как же назвать?

Горбатов вышел из машины, потоптался на тротуаре, что-то прошептал, потом произнес вслух: «Здравствуй, столица шахтерского края!».

— Годится? — спросил.

— В самый раз! — ответил я.

— Чудненько... Так и напишем...

8 сентября после полудня, оставив Бориса Леонтьевича в Сталино, я повез его репортаж в редакцию. В шесть часов вечера он пошел в набор, а утром 9 сентября [716] Южный фронт читал вдохновенные строки писателя-публициста, напечатанные на второй странице «Сталинского знамени».

Я сохранил этот номер газеты. Он мне дорог как память о героических днях, как воспоминание о славном человеке — Борисе Горбатове. Мне запомнился он не только как мастер слова, но и как репортер, умеющий работать быстро, оперативно.