Ефим Зозуля

Сентябрь сорок первого. Покинув Москву, я прибыл на Калининский фронт в действующую 31-ю армию. И оказался в волжском городе Ржеве. Здесь и была моя фронтовая исходная позиция — редакция армейской газеты «На врага», разместившаяся в городской гостинице.

Меня сразу поразил состав редакции: в одной армейской газете «обойма» московских писателей: Бела Иллеш, Григорий Санников, Сергей Островой, Леонид Иерихонов. Среди них и Ефим Зозуля.

Я с великим наслаждением слушал их. Бывало, когда мы стояли во Ржеве, по вечерам наши «маститые» собирались у кого-либо в гостиничном номере и подолгу вели разговоры. Мы, молодые журналисты, не осмеливались к ним без надобности заходить. И было счастьем, если кто-либо из них заметит тебя в коридоре гостиницы и скажет: «Не стесняйся, заходи!». Мне много раз доводилось быть свидетелем их ночных бесед. Именно свидетелем. Я только слушал. Куда мне, двадцатитрехлетнему юнцу, встревать в их высокие разговоры! Говорили о литературе, о книгах, запросто называли авторов, о которых я знал из газет или журналов. Но случалось, они и приземлялись.

— Может, достаточно о Бальзаке, — вдруг произносит однажды Ефим Зозуля. — Не лучше ли наганом заняться?

— Резонно, — согласился Санников.

— Кто же из нас знает наган? — спрашивает Зозуля и, снимая очки, чтобы протереть выпуклые стекла, продолжает: — Никто, конечно.

Наступила тишина. И вдруг Зозуля, поворачиваясь ко мне, спрашивает:

— А вы, юноша, знаете это оружие?

Как мне не знать его? Я кадровый военный. Сколько раз приходилось стрелять, ползать по-пластунски, [677] преодолевать полосу препятствий, разбирать и собирать винтовку, пистолет, пулемет!

— Знаю, — отвечаю.

— Вот и премило, научите нас всех пользоваться наганом.

Они были прилежными учениками. Особенно преуспевал Ефим Зозуля. Сергей Островой почему-то называл его «пушкарь Зозуля». Потом я узнал: Зозуля, как и Бела, и Сергей, до редакции служил в Московской ополченческой дивизии, в артбатарее. Добровольцы все они.

Пушкарь Зозуля. Смешно? Нет. Правда, в ту пору ему пошел шестой десяток, но сердце в нем билось молодое, горячее. Не мог он сидеть в тылу, когда враг рвался к его Москве. Пошел он в ополчение, а там его определили в пушкари. В Москве же, на письменном столе остались неоконченными роман «Собственность» и многие новеллы из цикла «Тысяча».

Пушкарем Зозуля пробыл всего несколько месяцев. Кто-то из корреспондентов побывал в ополченческой дивизии и натолкнулся на «писательский» орудийный расчет. Увидел Зозулю в длинной шинели, в обмотках и очках. Удивился, конечно. Доложил об увиденном редактору, а последний через армейский отдел кадров добился перевода «писательского» расчета в редакцию «На врага».

Ефим Зозуля в звании красноармейца стал ответственным секретарем редакции. Правда, вскоре ему присвоили звание интенданта 3 ранга. Интенданта, а не политрука присвоили потому, что был Зозуля беспартийным. А вот ответственным секретарем назначен был — непонятно. Ведь отсекр был, по сути, вторым руководящим лицом в редакции. Словом, прошляпили кадровики.

Был он отменным ответственным секретарем. Рукописи перед публикацией читал зорким писательским глазом. Любил править. Править не для того, чтобы подгонять кем-то написанное под свой вкус, а чтобы было «мило читать». Он часто садил нашего брата рядом с собой и, читая твое же творение медленно, вслух, учил [678] находить то слово, которое более емко и верно способно выразить авторскую мысль.

Однажды, побывав в отбитой у врага деревне, я заметил немецкое кладбище, насчитал девять могил — три маленьких холма, шесть — крупных. Над маленькими поставлены березовые кресты, а над крупными нет деревянных крестов, лишь на песчаных холмах накрест проведены две линии — вот тебе и крест. В чем дело? Отгадка проста: под деревянными крестами — офицеры, крупные могилы — солдатские. Написал я об этом заметку и сдал Зозуле. Он прочитал, поправил очки и, положив руку мне на плечо, стал рассуждать:

— Любопытно. Офицеру — честь, а солдату что? Эрзац-крест. Офицеру — комфорт, односпальный номер, а солдатам — свалки...

Таких рассуждений в моей заметке не было. Мне стало неловко. Я попросил разрешения переделать заметку.

— Вот и мило, — сказал, улыбаясь. Зозуля. — Порассуждайте как публицист!

Попотел я тогда долго, пока снова пришел к Зозуле. И он посадил меня рядом и своим умным пером сделал то, что мне и в голову не пришло...

Как-то Зозуля открылся мне: в незавершенный цикл новелл «Тысяча» собирается включить и новеллы о войне. Тут же высказал просьбу: как бы ему пообщаться с пленным немцем.

— Помогите, милый юноша Левин. Вы же бываете у разведчиков.

— Что ж, это можно. Скажу разведчикам: нужен «язык» для писателя Ефима Зозули.

— Кроме шуток, «язык» мне очень нужен. Для моей «Тысячи».

Однако свидание с «языком» не состоялось. Фашистский осколок настиг интенданта 3 ранга Ефима Зозулю. Он сложил голову на калининской земле в ноябре сорок первого. [679]