Снова побег

Над ними было ночное небо. Облака, раскинувшись, словно серые овчины, медленно проплывали с запада на восток и там терялись за горными вершинами, плотно покрытыми полуночной дымкой. Воздух был напоен весенним ароматом. Чувствовалось дыхание близкой грозы. Тюремные фонари, тихо покачиваясь на ветру, посылали туманно-дымный свет на узкую каменную полосу двора. Лишь из караульного помещения, где сидела охрана, светила большая яркая лампочка. Немецкие солдаты играли в карты и о чем-то спорили.

В темном углу тюремной ограды стояла крытая брезентом машина. В ней сидело человек десять заключенных. Как только Сперри подвел Николая и Алексея к машине, воздух прорезал высокий, режущий звук тюремного звонка. Это был сигнал к началу вечерней поверки. В здании тюрьмы поднялся невообразимый шум: поворачивались автоматические замки, распахивались двери камер, заключенные бежали по коридорам, надзиратели выкрикивали команду: «Стройся!».

Во время этого шума шофер завел мотор и тихо подъехал к воротам. Николай и Алексей уже сидели в машине. Открылись ворота, и машина пошла на юг, дальше от Рима.

Алексей окинул прощальным взглядом стены тюрьмы. В темноте она напоминала ему огромную жабу, в предсмертной агонии вцепившуюся в тибрскую набережную. «Много слез пролито за ее стенами, — думал он, — много раздавалось стонов, были муки, было отчаяние. Но все-таки намного больше было мужества и бесстрашия»...

Через два часа машина подъехала к небольшому концлагерю. Военнопленные из этого лагеря рыли для немцев запасные траншеи и блиндажи.

...А союзники с каждым днем все ближе подходили к Риму. Был конец мая.

Однажды Алексея и Николая послали на машине с палатками и продуктами. Въехали в лес. Конвой приказал разгружать машину и ставить палатки. Проработав весь день, Алексей и Николай упали вечером на траву, как убитые. Возле палаток ходил немецкий часовой с автоматом.

— Сейчас или никогда, — прошептал Алексей своему другу, плотно прижимаясь к земле, как будто набираясь от нее сил для решительного шага.

— Сейчас, — так же шепотом ответил Николай, и Кубышкин успел увидеть, как лихорадочно и отчаянно сверкнули глаза товарища.

Вот немец скрылся за палатками. Они вскочили и побежали в глубину леса. И вдруг у крайней палатки налетели на кучу хвороста. Затрещали сухие ветки. Немец, не ожидавший такой дерзости, на секунду опешил. И эта растерянность спасла беглецам жизнь.

Когда часовой пришел в себя и открыл огонь, Алексей и Николай уже были в самой гуще леса. Немец пускал наугад в темноту короткие автоматные очереди. Возле самой щеки Алексея пропела пуля. Кубышкин бросился на землю и пополз. То же сделал и Остапенко. Но пополз он, видимо, в другую сторону.

Минут через пять Кубышкин на миг остановился, подождал, не покажется ли Остапенко... В темноте они потеряли друг друга, автоматные очереди разделили их. А кричать было нельзя.

Часовой очумело бегал по лесу. Как назло подъехала машина с солдатами. Алексей то полз, то бежал, прячась меж стволов. Вскоре взошла луна, и лес стал светло-полосатым от теней. Алексей вдыхал теплый запах ночной земли и думал: «Снова я на свободе»...

Несколько часов плутал он по лесу. Место было ему незнакомо.

Выйдя к железной дороге, Алексей пошел вдоль полотна. У поворота заметил: что-то чернеет впереди. Подошел — это был домик стрелочника. В окнах было темно. Алексей осторожно подкрался к домику, прислушался. Ни звука. Тихо-тихо постучал в дверь. Никто не отозвался. Он постучал вновь... Послышались шаркающие шаги и стук отодвигаемого засова. Вышла пожилая черноволосая женщина с бронзовым светильником в руке, громко откашлялась, спросила с тревогой:

— Что надо?

— Руссо, — ответил Алексей.

— Кто? — В голосе прозвучало изумление.

— Руссо! — повторил Алексей.

Женщина поднесла светильник ближе к его лицу, внимательно вгляделась и посторонилась, впуская незнакомца в комнату. Дрожащими руками она зажгла свет. Тусклая лампочка без абажура выхватила из темноты небольшой круг в центре комнаты и статую Минервы, покровительницы дома. На стене — зеркало, календарь на деревянной пластинке, расписанный поблекшими от времени красками. От земляного пола веяло сыроватой прохладой.

На кровати сидел старый итальянец с лицом, как из бронзы, и немигающими тускловатыми глазами глядел на гостя. Борода, закрывавшая всю грудь, была белая, как утренний снег на вершине горных высот. Вытертый до блеска, наверное, единственный, костюм подчеркивал бледность его лица. Он дожевал кусок сухой ослиной колбасы, запил водой из глиняной чаши, потер о брюки угловатые коричневые руки и зажег окурок дешевой сигареты «Национале».

— Как зовут тебя, руссо?

— Алексей.

— Алессио, — кивнул итальянец. — А сына моего зовут Альберто. Он тоже в партизанском отряде. Недавно заглядывал к нам, оставил автомат своего друга. Убили его... Автомат ты возьми. Без оружия идти опасно.

Старуха тем временем собрала на стол, налила стакан виноградного вина.

— Спасибо!..

Старик, по-видимому, был доволен своей долгой жизнью. Ему уже было далеко за шестьдесят, старому Джузеппе. Его отец когда-то сражался вместе с Гарибальди, в честь которого и дал имя своему единственному сыну — Джузеппе.

— Мой отец, вспоминал старик, — до самой своей смерти не переставал рассказывать о русских гарибальдийцах... Был один. — Отец о нем говорил очень тепло. Ваш великий хирург... Сейчас вспомню... Пирокоф!.. С ним отец встречался в Специи, в шестьдесят втором году. В том веке, конечно. Пирокоф приезжал лечить Гарибальди после тяжелого ранения. И если бы тогда не он, ваш Пирокоф, то Гарибальди остался бы без ноги.

Алексей понял, что речь идет о Пирогове.

Теперь он решил ничего не скрывать. За время, пока Алексей находился на итальянской земле, он сумел близко узнать простых итальянцев. И Алексей рассказал, как он бежал от фашистов.

— Хорошо, сынок, хорошо, — проговорил старик. — Иди на чердак. Там в углу, под корзиной, есть автомат. Он и Минерва спасут тебя...

Алексей торопливо поднялся на чердак и начал шарить... Нашел.

Вдруг где-то близко послышалась песня. Алексей пытался разобрать слова: они не были похожи на итальянские. «Значит, немцы. Как они тут очутились? Сколько их?» Алексей хотел выскочить во двор, но поспешно поднявшийся на чердак старик удержал его:

— Не успеешь. Они уже рядом. Заметят. Сиди здесь. — А сам начал спускаться.

Тут же в дверь дома нетерпеливо постучали. Послышались пьяные голоса немцев.

Хозяева испуганно попрятались до углам. Стук повторился. Немцы собирались взломать дверь прикладами. Женщина, дрожа от страха, открыла дверь.

Немцы требовали вина и закуски, а когда узнали, что вина нет, стали избивать старика... Потом они вышли на железнодорожное полотно и принялись петь. Слушая их голоса, Алексей думал о том, что поют они, как и все люди на земле, а вот откуда у них столько ненависти к другим народам, столько жажды к убийству?..

Было светло. Луна заливала все вокруг серебром. Алексей отчетливо видел три фигуры. Он крепче сжал автомат и произнес беззвучно, одними губами: «Это вам за смерть Галафати!»... Раздалась короткая очередь. Алексей услышал крики и стоны. Все трое упали.

Алексей быстро слез с чердака. Сердце у него учащенно билось. Ему казалось, что он еще слышит предсмертные хрипы гитлеровцев.

— Беги скорее, — старик с трудом пошевелил слипшимися губами. — Беги, сынок. В городе Фрасскати — американцы.

«Откуда там взялись американцы? — подумал Алексей. — Ведь только что там находился главный штаб немецких войск. Но раз старик сказал, значит, знает...

— Как хорошо, что во Фраскати нет немцев, — продолжал старик, — как хорошо, что они больше не топчут кипарисовые аллеи и сосновые рощицы. А ведь по ним когда-то ходил сам Цицерон. Он жил в Тускулуме. Это на вершине Тускуланской горы. Чуть повыше Фраскати. Там и поныне остатки стен его виллы... Да что об этом говорить...

Старик хотел еще что-то сказать, но заторопился:

— Прощай, сынок, не слушай мои рассказы... Тебе надо во Фраскати.

Старуха дала Алексею на дорогу лепешек из каштановой муки и уговорила выпить немного вина. Она поделилась последним, что было в их доме.

Выйдя из дома, Алексей подошел к убитым. На воротниках у них виднелись нашивки «СС». Это были солдаты из бронетанковой дивизии «Герман Геринг». «Надо убрать их, — решил он, — а то эсэсовцы подумают, что их убил старик».

Алексей оттащил трупы под откос железной дороги и забросал сухим хворостом и травой. Он быстро зашагал по направлению к городу, временами огибая небольшие горки, покрытые густыми зарослями пиний, олив и виноградников.

Наступило утро. Кубышкин поглядывал на бледные утренние звезды, на светлеющее небо и невольно вспомнил такое же небо под Псковом, когда увозили его оттуда в Италию. И вдруг он увидел падающую звезду вблизи Большой Медведицы и загадал. Вышло, что его желание — вернуться на Родину — исполнится.

Было тихо. Только кузнечики по обочинам пыльной дороги тянули трескучую монотонную песню. Где-то за этой уходящей ночью была Россия, и там жили мать, отец, Маша, братья и сестры. Алексей шел и думал: «Когда же, наконец, увижу я свое родное небо, родную землю, близких людей?.. Может, кто-нибудь из них шагает вот так же сегодня — только по родной земле и так же смотрит на Млечный Путь и видит те же падающие звезды»...

...Англо-американские союзники не торопились наступать на Итальянском фронте. Это давало Гитлеру возможность перебрасывать часть своих войск из Северной Италии на Восточный фронт.

Только в первых числах июня 1944 года союзники активизировали наступательные операции в Италии.

На окраине Фраскати, только что освобожденного союзниками, Алексей впервые в своей жизни увидел американцев и закричал, размахивая автоматом:

— Друзья, я ваш союзник! Я русский... русский... руссо!..

Заметив Алексея, американские танкисты оставили машины и подошли к нему.

«Наконец-то свобода! — подумал Алексей. — Наконец-то можно возвратиться на Родину и сражаться в своей армии»...

Но... почему это американцы, окружив его, вырвали из рук автомат и разбивают его о гусеницу танка? И почему офицер, к которому он обратился, демонстративно отвернулся в сторону.

К Алексею подошел сержант и обшарил карманы. Вот в руках у него оказался маленький конвертик. Сержант прищурился, начал надрывать конверт, но Алексей с силой вырвал его.

Их глаза встретились.

— Это Ленин! — твердо сказал Алексей.

Но сержант... Что такое? Неужели не понял? Он резко ударил Алексея автоматом по руке, и конвертик упал.

Алексей был ошеломлен. Он смотрел, как сержант разорвал конверт, как бросил на землю красную гвоздику и растоптал ее грязным ботинком.

— О'кей! — одобрительно крикнул офицер.

Алексей рванулся, но кругом стояли солдаты с автоматами и туповато улыбались.

Почему американцы берут Алексея под стражу и, не слушая никаких объяснений, ведут в комендатуру?

Она размещалась в разбитой вилле Фальконьери, где совсем недавно жили и работали немецкие офицеры.

Примечательна ее история. Построенная в XVII веке, она в двадцатом была куплена банкиром Мендельсоном и... подарена германскому императору Вильгельму Второму. А тот создал в ней благотворительный институт для художников, писателей, композиторов и... отставных офицеров, ищущих развлечений. Конечно, это были такие писатели и такие художники, которые верой и правдой служили кайзеру. А отставные офицеры ехали сюда не только и не столько отдыхать: почти все они имели поручения немецкой разведки.

Рассказывают, что когда встал вопрос о том, где разместить штаб немецких войск в Италии, Кессельринг сказал:

— Разместите на вилле императора Вильгельма. Бывает, что и стены помогают. Если, конечно, эти стены свои...

Подходя к вилле, Алексей заметил на огромном камне две надписи, которые его несказанно обрадовали: «Эввива ла Руссия» («Да здравствует Россия!») и «Эввива ла паче ин тутто иль мондо!» («Да здравствует мир во всем мире!»)

«Да! Это, конечно, написали не американцы, — решил Алексей, — это голос простых итальянцев, они больше, чем союзники, желают нам победы»...

Алексея привели в огромный кабинет, украшенный фресками. Паркет был покрыт каким-то особым лаком и, как зеркало, отражал солнечные лучи, падавшие в комнату через высокие узкие окна. За длинным столом, развалившись в старинном резном кресле, сидел американский капитан. Он был среднего роста, широкоплечий, с бритой головой. На столе перед ним стоял белый телефон.

Стену, у которой сидел капитан, украшала картина «Бой быков в Севилье». В углу, на маленьком круглом столике, стоял бюст Гитлера. Американцы не потрудились убрать его.

Капитан, выслушав рассказ Алексея, пожал плечами и сказал:

— Наше командование предлагает вам поступить на службу в американский флот. Вам будут хорошо платить, а после войны будете жить в любом городе Америки...

— Нет! — ответил Алексей. — Я хочу сражаться только в рядах своей армии.

Поднявшись, капитан неторопливо прошелся по кабинету и, наконец, не выпуская изо рта потухшей сигареты, сказал:

— Вы будете об этом жалеть...

Алексей метнул на него лишь один взгляд, но такой выразительный, что капитан понял: с этим русским не договоришься.

Напрасно Алексей еще раз повторил: «Я русский партизан, воевал против фашистов, отправьте на Родину»...

В комнату вошли два солдата. На них было новое обмундирование. Они лениво жевали резинку. Один из них подал капитану бутылку виски.

— Отведите! — приказал капитан.

Когда солдаты повели Алексея, он посмотрел на картину и подумал: «Уперся, как этот бык на картине, и никак не хочет понять, что я Родиной не торгую»...

Сначала Алексей не хотел верить случившемуся. Но когда его отвели в казарму и поместили... с пленными немцами, он чуть не застонал от боли. Неужели этот американский капитан, всячески подчеркивавший свою человечность (он услужливо подставил Алексею стул, угощал сигаретами), неужели он не мог разглядеть в нем настоящего русского парня! Нет, это была просто хорошо продуманная, жестокая насмешка...

Она была тем более горькой, что шестого июня радио сообщило об открытии второго фронта. «Теперь уже скоро конец, — подумал о войне Алексей, — а я вновь в плену, да еще у кого? У своих союзников!»...

По Аппиевой дороге

6 июня 1944 года на пяти «студебеккерах», окрашенных в зеленый цвет, всех военнопленных немцев (а с ними и Кубышкина!) отправили в Рим, а оттуда — в Неаполь.

Было раннее утро. Багровый диск солнца поднимался над вечным городом. Небо было синее, чистое, как свежевымытое стекло. Высоко взлетая ввысь, повисали в воздухе жаворонки. Под восходящим солнцем нежились вечнозеленые пинии, туи, оливковые рощи, миндаль. По обеим сторонам дороги виднелись поля, на которых крестьяне широкими мотыгами взрыхляли подсыхающую землю. С севера возвращались «летающие крепости», посеявшие бомбовой шквал над Миланом.

Машина, в которой ехал Кубышкин, замыкала колонну. За рулем сидел здоровый, высокий негр, до этого служивший, как узнал Кубышкин, шофером в штабе 5-й американской армии. Алексей не знал раньше, что в американской армии проходят службу и негры.

Американские солдаты, которым было поручено охранять военнопленных, ехали на мотоциклах.

«Студебеккеры» то и дело обгоняли идущих по улицам Рима пешеходов, одетых в траур. Те шли молча, целыми семьями: мужчины, женщины, дети и старики. Это были родственники жертв нацистского террора. Они шли на раскопки пещер, в которых несколько месяцев назад были расстреляны сотни жителей Рима. Шли, чтобы отыскать среди погибших дорогих и близких им людей.

В руках они бережно несли портреты патриотов, убитых немцами, венки из живых роз, траурные ленты с надписями. Они шли, чтобы отдать последний долг тем, кто во имя свободы Италии отдал самое дорогое — свою жизнь...

В Ардеатинских пещерах, где лежали трупы патриотов, до взрыва, произведенного немцами, сохранялись надписи, барельефы и живопись древних христиан. В гротах можно было увидеть пальмовую ветвь — знак торжества над земными искушениями, в другом месте был нарисован голубь — символ невинности и чистоты сердца, в третьем — изображение Феникса, эмблемы воскресения из мертвых. Но людям не дано воскресать из мертвых. Все, кто погиб в пещере от пуль фашистов, больше никогда не встанут...

Алексей глядел на людей, идущих в трауре, и тяжелое, давящее чувство все сильнее овладевало им. Он знал, куда и зачем идут они. Он помнил ту страшную ночь, когда из камер Реджина Чёли одного за другим выволакивали заключенных, чтобы везти их сюда, в Ардеатинские пещеры...

А он, Алексей Кубышкин, который сражался бок о бок с патриотами, делил с ними и радость успеха, и горечь поражения, — он едет теперь в одной машине с теми, кто расстреливал его друзей!

Машина рванулась вперед, обгоняя печальную процессию. Вот «студебеккер» приблизился к головной колонне. И вдруг Алексею показалось... Или он ошибся? Нет, не ошибся!

Среди идущих он ясно разглядел жену Галафати. Она несла его, Алексея Кубышкина, портрет! Рядом с женой Галафати, Идой Ломбарди, шла сестра и несла портрет своего брата.

Кубышкину показалось, что Ида взглянула на него.

У Алексея перехватило дыхание. По телу пробежал озноб. Он перевел взгляд со своего портрета на портрет Галафати, потом на Иду, провел рукой по глазам, словно стараясь согнать с них пелену тумана. Мелькнула мысль: узнала ли его эта женщина?.. Нет, она не могла его узнать! Она не поверила бы тому, что могла увидеть сейчас своими глазами. Она не могла бы заставить себя подумать, что тот русский, который скрывался у них на квартире в ту последнюю, роковую для ее мужа ночь, который нашел в их доме пристанище, оказался вдруг среди убийц ее мужа! Это было бы слишком жестоко!

Горячей ладонью Алексей вытер холодный пот, выступивший на лице.

Траурная процессия осталась позади. В душе Алексея продолжал бушевать вихрь самых противоречивых чувств, и к горлу все время подкатывался горький колючий комок. Перед глазами стояла жена Галафати и эти портреты... Почему же его портрет несут вместе с теми, кто погиб в Ардеатинских пещерах? Ведь он остался жив!..

Алексей еще раз оглянулся назад и вспомнил того русского товарища, которого повели тогда на расстрел вместе с Галафати и другими жителями Рима. Значит, жена Галафати считает, что вместе с ее мужем погиб в ту страшную ночь и Кубышкин...

Городские улицы заметно расширились, и движение ускорилось. Навстречу одна за другой мчались машины. Все они до отказа были набиты американскими солдатами в кожаных куртках и комбинезонах. Солдаты вели себя шумно, оживленно, словно ехали на праздник. Они смеялись, горланили песни, а проезжая мимо пленных, кричали: «Гитлер капут!». Да, они вели себя, как победители. Всем своим видом они показывали, что это они, американские солдаты, смогли победить немцев, это они завоевали победу над германским фашизмом. И теперь они вправе веселиться и принимать дань признания оставшегося в живых человечества.

«Студебеккеры» шли в Неаполь по новой Аппиевой дороге, идущей вдоль побережья, через Альбано, Велетри, Чистериу, Террачину. Временами эта узкая полоска шоссе идет то прямо, как стрела, то вьется по горным склонам. Кое-где виднеются высокие пирамиды вырубленного камня, небольшие белые плиты строительного материала. Это дорога — свидетельница боев. Именно здесь, недалеко от нее, происходили недолгие стычки на плацдарме у Анцио. Эти-то стычки союзники и пытались выдать за «решающие», «имеющие большое стратегическое значение»...

В районе города Террачина дорога подходит к широкому простору бирюзового моря. Берег покрыт сыпучим, чистым песком. Бесшумные волны постоянно промывают его, образуя белую полосу прибоя. Виднеются рыбачьи лодки и расставленные в море сети.

Километров за тридцать до Неаполя, у автомашины, на которой ехал Кубышкин, заглох мотор. Пришлось остановиться на окраине какой-то деревушки. Остальные машины ушли вперед.

Была уже глубокая ночь. Бледный молочный свет луны омывал серые стены низких домов и сливался с огнями деревенской тратории, к дверям которой была прибита увядшая ветка оливы — примета итальянского кабачка, таверны.

Военнопленным разрешили сойти с машины. Кубышкин стал наблюдать за негром, копошившимся возле мотора. Американец, ехавший в кабине, перехватил этот взгляд. Он подошел к Алексею, небрежно похлопал его по спине и спросил на ломаном итальянском языке:

— Ты, что разбираешься в моторе?

— Немного, — ответил Алексей.

Американец отошел от Кубышкина и заговорил с немцами. Это был человек мощного телосложения, уже немолодой — в висках густо серебрилась седина. У него было крупное, резко очерченное лицо с прямым носом, глаза смотрели дружелюбно. Поговорив с немцами, американец снова подошел к Алексею и коротко спросил:

— Немец?

— Русский, — ответил Алексей.

Брови американца полезли вверх.

— О-о, земляк! — восторженно воскликнул он на чистом русском языке и обнял Кубышкина за плечи. — Черт побери! Вот так встреча!..

— Вы тоже русский? — спросил Алексей.

— Ну да! — Американец вынул пачку сигарет и протянул ее Алексею. — Мой отец жил в России, а теперь мы в Америке...

— Урал! Урал!.. — глубоко затягиваясь и выпуская клубы дыма, говорил он. — Черт побери! Как бы я хотел увидеть сейчас русскую природу... Но!.. Конечно, одними русскими березами сыт не будешь, это ясно... Что-то надо еще... Н-да-а!.. Бедная, нищая Россия!..

Алексей хотел возразить, сказать, что Россия давно уже перестала быть нищей, но промолчал. А «земляк» продолжал:

— Оно, конечно, родная земля, милые сердцу поля, долины, горы... Но жить все-таки надо по-человечески, земляк! Жить надо так, как живут в Америке... Не бывал ни разу? Не приходилось? Э-э, напрасно! Много, много теряешь...

Алексей молчал. В голове его мелькнула мысль: «Родился ты, кажется, в России, а вот русского в тебе ни на грош!».

Скоро машина была исправлена, и они поехали дальше.

За колючей проволокой

Вскоре Алексея вместе с пленными немцами перевели в окрестности Неаполя. Здесь, в районе монастыря Камальбулов, Алексей снова оказался за колючей проволокой. Только на этот раз — у союзников.

Взяли отпечатки пальцев правой руки, несколько раз фотографировали, заставляли заполнить подробную анкету, на которой сверху была оттиснута надпись: «Вашингтон».

Улицы Неаполя были полны американских солдат и матросов, ко многим из них уже приехали семьи. Лучшие гостиницы и жилые дома были заняты американцами. По улицам с бешеной скоростью проносились их военные машины с белой звездочкой на борту. Повсюду виднелись надписи на английском языке. По набережной небольшими группами шатались пьяные «джи» (так называли итальянцы американских солдат). Здесь они охотно встречались с проститутками и спекулянтами. На дверях некоторых кино и театров появились надписи: «Вход только для военнослужащих союзных войск». В городе начались аресты патриотов, которые вопреки приказам англо-американского командования, взяли в дни оккупации в руки оружие, чтобы расправиться с фашистами...

Четыре месяца Алексей томился за колючек проволокой вместе с гитлеровцами. Эти немецкие вояки, взятые в плен в Италии, не были на Восточном фронте, не нюхали настоящей войны и были до крайности наивны. Как-то толстощекий немец, глуповато моргая белесыми ресницами, спросил Кубышкина:

— Вот ты русский, а почему на твоей голове нет рогов? Я знаю, что у всех русских на голове рога...

Кубышкин пригнулся:

— Пощупай!

Немец протянул было руку, но Алексей так боднул его в живот, что тот отлетел в сторону. Вокруг засмеялись. Кто-то сказал:

— У тебя, Фриц, нет мозгов. Это всем ясно и без осмотра.

Фриц ошалело смотрел на Алексея и ничего не понимал. Ведь ему говорили, что русские когда-то ходили в буденновках только потому, что прикрывали этими шлемами рога!

Сидеть в одной камере с подобными типами было тяжело. Алексей написал несколько протестов на имя англо-американского командования, требуя немедленной отправки в Советский Союз. Но ни англичане, ни американцы не торопились отправлять его на родину, у них были свои планы...

Однажды Кубышкин после обеда курил возле столовой. К нему расслабленной походкой подошел «земляк». В зубах — сигарета.

— Хэлло! Нет ли огонька?

Кубышкин дал прикурить. Уходя, «земляк» сказал:

— Заходи завтра вечером ко мне в автогараж. Поможешь отремонтировать лодочный мотор.

Автогараж располагался здесь же, на территории лагеря. И на другой день Кубышкин отправился туда.

Роберт Гарисон — так звали «земляка» — встретил его как старого знакомого. Угостил гаванской сигарой и принялся расспрашивать о здоровье, о письмах, отправленных в Россию. Потом они вместе пошли ремонтировать лодочный мотор. Гарисон был в коротких штанах и в рубашке с открытым воротом. Цветная ленточка на груди означала, что за службу в отдаленных местах он получил орден.

Ремонт был небольшой. Все это время «земляк» рассказывал о себе. Из его слов Кубышкин узнал, что тот занимается вербовкой рабочей силы для компании «Анаконда», женат на американке, имеет двоих детей. Он рассказал и о том, как стал американцем.

— Мой отец был русским морским офицером. В ноябре двадцатого года на дредноуте «Александр III» он бежал из Советской России в Константинополь. Это было в те дни, когда из Крыма уплывала армия барона Врангеля. Пока на улице Рю-де-Пари, центральной улице Константинополя, барон продавал французам угнанные из России военные корабли Черноморского флота, солдаты и офицеры разбегались кто куда... Кто — обратно в Россию, кто — в Болгарию, кто — в Югославию, кто — в Грецию. Отец пристроился на американский транзитный склад. В то время в этот склад по указанию Врангеля было положено на хранение около двух тысяч пудов серебра, золота и драгоценных камней, вывезенных его армией из Новороссийска. Вскоре из Америки пришел специальный пароход. Он взял на свой борт большую часть этих ценностей. Прихватили и моего отца с семьей. Мне было тогда пятнадцать лет. Все помнится смутно...

Алексей уже собирался уходить из гаража, когда Гарисон протянул ему пачку сигарет и банку консервированной колбасы. И тут же как бы между прочим спросил:

— Если будут спрашивать — куда поедешь?

Кубышкин удивленно поднял брови:

— То есть, как — куда? В Советский Союз, в Россию! Куда же еще?

«Земляк» поморщился.

— Россия!.. Я, конечно, понимаю тебя. Но вот я живу без родины и, как видишь, не умираю. Почему и тебе не поехать в Америку вместе со мной? Жалеть не будешь.

Алексей молча глядел на него. Как мог понять настоящего русского человека этот космополит!

— А собственно, почему ваша компания называется «Анакондой»? — спросил Алексей. — Ведь анаконда — это огромный удав.

— Потому, что наша компания оборотисто проглатывает своих конкурентов, — улыбнувшись, ответил Гарисон. — Поедешь со мной — увидишь, как это делается... Американские девушки не хуже русских — женишься, купишь домик в рассрочку, станешь хорошо зарабатывать. Потом ты не забывай о своем положении: ты сдался в плен фашистам. А в России расстреливают даже родственников военнопленных. Так что матери твоей давно нет в живых. И только ты вернешься домой — тебя сразу же поставят к стенке. А в Америке ты будешь свободным гражданином...

Подавая на прощанье руку, он сказал:

— Подумай! Не торопись с отказом. Через недельку встретимся снова, поговорим. Я познакомлю тебя с интересными людьми, не будешь жалеть. Гуд бай!

Прошла неделя. Они встретились снова.

Роберт Гарисон был немножко пьян.

— У нас в гараже, — начал он, — есть люди религиозных взглядов. Зовут их «свидетели бога Иеговы». Хочешь, познакомлю? А может, ты слышал другое название — «исследователи библии»?

— Никогда не интересовался богом, — засмеялся Кубышкин.

— Это плохо, — серьезно возразил Гарисон. — У нас есть даже свои журналы: «Башня стражи» и «Информатор». Читать их интересно. Ты бы мог узнать истину...

— Истину я знаю и без библии.

— Напрасно! — Гарисон казался обиженным. — Там ты мог бы узнать, в какую страну надо ехать. Мы, «исследователи библии», знаем, какая участь ждет людей в будущем. Сказано, что все государства на земле созданы сатаной. Все они должны погибнуть...

— Так куда же тогда ехать, чтобы спастись? — иронически улыбнулся Кубышкин.

— Наш руководитель Иосиф Рутерфорд рассказывал, что у него есть данные: Иегова простил одно государство и объявил его богоизбранным местом. Это Америка...

— Я русский и поеду только в Россию, — накаляясь, глухо ответил Алексей; его раздражал назойливый «земляк». — Есть вещи, которые нельзя купить даже на американские доллары... А что касается репрессий, о которых ты болтал, то это вымысел. Я поеду на Родину, не тая камня за пазухой. Предателем я не был, и мне нечего бояться...

Получив отповедь, Гарисон несколько скис, нервно закурил и пожаловался на головную боль.

— Я сегодня чертовски устал, вчера хватил лишнего... Ну, ладно. Пусть все сказанное останется между нами. Мне ведь тоже жить надо...

Кубышкин ушел, а Гарисон больше его ни разу не приглашал...

Но вот, наконец, настал день, когда Алексея перевели в другой лагерь. Здесь уже не было немцев, здесь звучала лишь русская, французская, польская, чешская, бельгийская, норвежская речь. Но условия лагерной жизни были прежние: опять колючая проволока, тот же режим, такие же допросы. Однако, несмотря на это, вечерами, когда Неаполь горел тысячами огней, заключенные пели песню за песней: «Болотные солдаты», «Бандьера росса», «Варшавянку» и, стоя, — «Интернационал». Это были вечера нерушимой человеческой любви и дружбы.

Американская администрация не теряла времени даром. Почти каждый день в лагере появлялись какие-то новые личности, военные и штатские. Бывших военнопленных вызывали на доверительные беседы, сдобренные бутылками виски и сигаретами «Честерфилд». Содержание бесед было трафаретным: янки уговаривали русских, чехов, поляков, югославов не возвращаться в свои страны.

Однажды вечером Алексей вернулся в свою палатку и обнаружил на подушке библию на русском языке. В красиво изданную книгу было вложено штук двадцать открыток, на все лады восхвалявших американский образ жизни. На них были изображены и небоскребы Нью-Йорка, и красоты курортных мест Флориды, и прерии Техаса, и Ниагарский водопад. Эти приторно слащавые пейзажи Алексей еще кое-как выносил, но когда увидел на одной открытке благоденствующую и процветающую негритянскую семью, он не выдержал и сказал соседу по нарам чеху Гжибалу:

— Хоть бы врали, да знали меру!

По вечерам на открытой площадке раздавался стрекот проекционного киноаппарата. В ушах стоял звон от оглушительной джазовой музыки, и на экране появлялись либо ковбои, которые ухитрялись стрелять из кольтов даже во время обеда, либо гангстеры с квадратными подбородками. Полураздетые и раздетые женщины, омерзительные подробности любовной жизни героев, бессмысленный садизм гангстеров и убийц, душераздирающие вопли и перекошенные, изуродованные лица страдающих людей — все это подносилось бывшим военнопленным в качестве рекламы «свободной Америки».

Иногда «боевики» рассказывали о трогательной истории маленького чистильщика сапог, который, благодаря своей деловитости, смог стать одним из боссов Уолл-Стрита...

Живая натура Алексея не терпела безделья. Со своими новыми друзьями по лагерю он решил пощекотать нервы американцам. Кто-то предложил:

— Надо рассказать итальянцам, как мы живем, Давайте напишем письма!

— Но как передать их? Ведь итальянцев и близко к лагерю не подпускают!

— А мы запустим воздушного змея! — озорно предложил Алексей.

Эта мысль всем понравилась. Товарищи раздобыли бумагу и клей. Алексей принялся мастерить змея, другие сели за письма. Прошло два дня. Змей был готов. Он отлично просох, в нем поместилось около сотни листовок, где рассказывалось, что русские военнопленные воевали в Италии против фашизма, а сейчас, вместо того, чтобы ехать на Родину, сидят у союзников за колючей проволокой.

Теперь ждали хорошего ветра. И вот как-то утром он разыгрался. Алексей, вложив письма, запустил змея. Он быстро поднимался все выше и выше. Сначала американцы не обратили на змея внимания, решили, что военнопленные просто забавляются.

— Почему же письма не вылетают? — забеспокоились товарищи.

— Все будет, как надо, — улыбнулся Алексей и дернул за нитку.

Белые листики, как голуби, рассыпались во все стороны и, подхваченные ветром, полетели далеко за лагерь. Дружное русское «ура» потрясло воздух. Раздались автоматные очереди. Это американцы стреляли по воздушному змею. А он взмывал все выше и выше, выпуская новые листки туда — на волю...

Вскоре на перекрестках дорог, на зданиях, на машинах итальянцы вывесили плакаты: «Эввива да Руссия!».

На другой день один из американских офицеров объявил, что большая группа военнопленных будет направлена на разгрузку грузового судна. Алексей попал в эту группу.

Затея американцев многим сразу же показалась подозрительной. Судно почему-то стояло не в порту, а маячило на рейде Неаполитанского залива.

Пять небольших катеров сделали несколько рейсов, и вскоре многие военнопленные оказались на борту корабля.

Высокий щеголеватый офицер завел всех военнопленных в трюм, немножко позубоскалил на ломаном итальянском языке, а потом поспешно полез на палубу и хлопнул крышкой люка.

Чех Гжибал опомнился первым. Он подбежал к люку и попробовал поднять его. Куда там! Люк был задраен наглухо. А с палубы доносился смех американцев.

Военнопленных охватила ярость. Они колотили по потолку трюма, кричали, требовали объяснений. Все было напрасно...

Прошло несколько томительных часов, и вдруг все явственно услышали шум винтов парохода. Задрожал корпус судна, и пол под ногами людей качнулся... Было ясно, что судно плывет. Но куда?

Все выяснилось минут через тридцать. Люк открылся, и в его квадрате показалась улыбающаяся холеная физиономия американского офицера.

— Вы можете выйти на палубу, — с вежливой издевкой произнес он. — Послать салют солнечной Италии.

Алексей вместе со всеми выскочил наверх, щурясь от яркого солнца.

За время их заточения в трюме американцы обтянули палубу судна колючей проволокой, за которой стояли ухмыляющиеся солдаты с автоматами.

— Куда вы нас везете? — раздались возмущенные возгласы на всех славянских языках. — Что это значит?

Щеголеватый офицер поднял руку, призывая к тишине:

— Сейчас вы плывете в Африку. А из Африки каждый поедет куда надо, — и махнул рукой, показывая этим, что разговор окончен.

Корабль взял курс на Порт-Саид.

Пришла ночь. Темно-синие волны прыгали, будто под каждой из них взрывался небольшой снаряд. По всей линии песчаного берега светились яркие электрические огни. Далеко в море был виден мигающий глаз маяка. То вспыхивал, то гас его огонек. Среди разорванных и бешено несущихся облаков появилась луна и залила все таинственным полусветом.

Утро они встретили уже в открытом море. В тесных каютах было душно, и Кубышкин решил выбраться на палубу. Он пошел наверх по крутым ступенькам вслед за каким-то высоким парнем. В походке, в посадке головы этого человека что-то показалось щемяще знакомым. Алексей ускорил шаги, чтобы взглянуть в лицо незнакомцу.

Неужели?.. Да, конечно же, это он — Николай Остапенко!

Алексей так ударил друга по плечу, что тот испуганно присел.

— Здорово, Николай!

Остапенко застыл на несколько секунд неподвижно, а потом принялся радостно тискать Алексея в объятиях.

— Как ты сюда попал? — спросил он, наконец.

Алексей рассказал свою невеселую историю и тут же поинтересовался, какими судьбами попал на этот пароход Николай.

— Тебя взяли американцы, — ответил Николай, — а меня англичане. Им, чертям, разве докажешь, что ты русский партизан, что ты борешься с фашистами! Засадили в лагерь, да еще издевались. Один раз я даже в карцер угодил: дал в морду сержанту, который говорил, что Россия погибла бы без Англии и Америки.

— Ну, ничего, — сказал Алексей. — Будем бороться за возвращение на Родину.

Кубышкин попал в лагерь для военнопленных в местечке Джинейфа возле города йсмайлия, на берегу Больших горьких озер (на Суэцком канале).

Медленно тянулись месяцы напряженного ожидания. И вот, наконец, по лагерю разнеслась радостная весть: из Италии прилетели полковник П. Г. Белобоков и майор В. И. Титов — будут репатриировать русских военнопленных.

Это было в марте 1945 года. Около лагеря, оцепленного американскими мотоциклами, поставили большой стол. Перед строем русских военнопленных полковник Белобоков произнес речь.

— Друзья, — сказал он, — вас ждет Родина, ждут отцы, матери, жены... Кто желает вернуться?

Почти весь строй сделал три шага к столу. Только жалкая кучка, человек пять, осталась неподвижной. К ним сразу кинулись американские офицеры, репортеры различных газет. Защелкали фотоаппараты. Но еще трое русских вышли из кольца американцев и присоединились к большинству.

Видя, что испробовать «американского рая» захотели только двое, американский генерал пожал плечами.

— Ну что же, мы сделали все, что могли. А этим, — он кивнул в сторону отщепенцев, — выдать документы для выезда в Соединенные Штаты.

Долгий путь русских, непоколебимо решивших возвратиться на Родину, прошел через Каир, Каспийское море, Баку, Урал.

— Вот так я, наконец, и попал домой, — закончил свой рассказ Кубышкин.